— Подлая крыса! Как ты посмела?!
Итак, я укусила Нила Монтеррея.
Больно. До крови.
Наверное, от неожиданности и от испуга он обмочил свои красивые штанишки.
Иначе зачем бы ему так громко кричать и топать ногами.
А значит, мне надо бежать, и чем скорее, тем лучше.
Может, удастся спастись… или отсрочить расправу над собой и суровое наказание хотя бы ненадолго.
— Держите ее! Она посмела ранить потомственного мага! Я из уважаемой семьи! Держите эту грязнулю!
— Трусливый, самовлюбленный дурак!
— Ах ты, мерзкая крыса… я тебе все ноги переломаю!
— Сначала догони, мастер Мокрые Штанишки!
Нил Монтеррей — это сосед, наглый, самоуверенный тип и самая огромная заноза в моей заднице.
Просто удивительно, как он умудряется при каждой нашей встрече заставлять меня чувствовать себя полным ничтожеством на фоне его абсолютного и непоколебимого великолепия.
Точнее, заставлял.
До сегодняшнего дня. До того момента, как мои зубы вцепились ему в холеный палец.
Я всегда млела, глядя в его красивое лицо.
Едва отойдя от очередной встречи, от очередной атаки его красотой, я сердито выговаривала сама себе, какая я ничтожная дура.
Собирала в кулак остатки здравого смысла и воли и торжественно клялась, сама себе, что даже если он явится, весь раззолоченный сверху и до низу, верхом на грозовой туче, и будет бить молниями мне под ноги, я на него и не посмотрю.
«Да, так и сделаю», — говорила я сама себе.
Но стоило ему показаться, как все мои благие намерения растаяли, как туман поутру, и я снова и снова стою и пялюсь на него, как умалишенная!
Хорошо, хоть слюни не пускаю.
Вот и сегодня, при случайной встрече на улице, я остолбенела и скромно потупила глазки. Хотя еще вчера готова была просто пройти мимо этого расфуфыренного индюка, даже не оглянувшись.
И лучше бы я так и сделала!
— Добрый день, Алиса. Прекрасно выглядишь! Собираешься уже в академию?
Мы столкнулись на улице, на углу дорогой магической лавки Сайлуса и обувного магазинчика Бетти.
Нил шел из лавки.
В руках его было много пакетов, которые он нес в охапке, бережно прижав к себе.
Видимо, напокупал чего-то такого, что обычным слугам покупать не позволяют. Каких-нибудь дорогих зелий, а может, редких и тайных книг по изучению волшебства.
Я шла из магазина Бетти. Точнее, бежала вприпрыжку, счаливая, потому что мама исполнила мою мечту — дала мне денег, чтобы купить новые туфли, как раз к первому дню обучения в академии.
Заметив Нила, я остановилась.
Так резко, будто с размаху налетела на невидимую стену.
Сердечко мое затрепыхалось, я онемела и окаменела под взглядом его зеленых глаз.
Сделала над собой усилие, подняла на него взгляд и присела в почтительном реверансе.
Нил принадлежит к богатой и знатной семье.
Несколько поколений почтенных и сильных магов. Таких принято приветствовать поклонами и реверансами.
А он будет стоять и пялиться с самодовольным видом на то, как я подобострастно перед ним выплясываю.
— Добрый день, мастер Монтеррей. Спасибо, мастер Монтеррей. Да, собираюсь, мастер Монтеррей. Благодарю за внимание к моей скромной персоне.
Позор, да и только!..
— Наверное, волнуешься? Чтобы учиться в академии, нужно много прилежания, ума и таланта.
Голос у Нила сладкий, как мед.
Но в нем чувствуется такая ядовитая скрытая горечь, что я предпочитаю молчать, лишь бы не наговорить ему кучу гадостей. Если я их наговорю!..
Да он просто посмеется надо мной снисходительно — глупая, озлобленная, полунищая девчонка, что с нее взять!
И это будет обидно и унизительно вдвойне.
Так что я просто молчу — и смотрю на него, не сводя глаз, как завороженная.
Будто Нил с ног до головы позолоченный.
И это он еще ни разу не позолотился!
Хотя Монтерреи могут себе это позволить.
Держу пари, его новешенькая форма для магической академии, куда он подал заявку и куда его, разумеется, возьмут, стоит раз в десять дороже моего самого нарядного праздничного платья.
Хуже всего это то, что Нил Монтеррей прекрасно знает, что нравится мне.
Знает, что не может не нравиться.
Ведь кроме потрясающей формы с иголочки, кроме загара, приобретенного на самом жарком пляже самого престижного курорта, кроме шелковистых каштановых волос Нил еще и непередаваемо хорош собой.
И богат, как лепрекон — говорят, у него уже есть свой личный счет в банке.
Такие, как он, даже не смотрят в сторону таких, как я.
Породистый богатый мальчик и худая, нескладная голодранка — вот как можно нас описать, если смотреть со стороны.
— Прелестные туфельки, — говорит Нил, щуря зеленые, как самые дорогие изумруды, глаза.
А я готова провалиться сквозь землю от стыда.
На нем — новенькая, с иголочки, дорогая форма академии.
Белоснежная крахмальная сорочка, муаровый жилет с золотыми пуговицами, черные брюки со стрелками и бархатный пиджачок с вышитым золотыми нитками гербом.
На мне — унылое синее поношенное платье.
Мне здорово повезло, что сестра, передавшая его мне по наследству, такая аккуратистка.
Мама постаралась освежить его, пришила свежий белый воротничок из тонкого полотна и манжеты.
Но все равно на рукавах видны потертости, особенно на локтях, а подол подшит вручную.
Из новых вещей на мне разве что чулки и вот эти самые туфли, хорошенькие, коричневые, на двух пуговках.
Купив их, навертевшись перед зеркалом, я была счастлива, совершенно счастлива! Ровно до того момента, как встретила Нила.
Да, его модные лакированные ботинки не чета моим. Дорогие, из крокодиловой кожи. Господи, сияют, как зеркало!
В них можно свое отражение увидеть, и даже глаза можно подкрасить, если сильно постараться!
И, разумеется, при всем старании моей мамы придать одежде вид свежий и нарядный, мое синее строгое платье смотрелось уныло и жалко в сравнении с новешенькой роскошной формой Нила.
Домой я вбежала, словно все демоны Верхнего и Нижнего миров гнались за мной, и с грохотом захлопнула дверь.
Но в безопасности я себя не почувствовала.
Наоборот, мне казалось, что я не человек, а загнанный зверь. Преследователи дышат мне в спину, а спасения нет.
Как на грех, вместо мамы или всепонимающего и любящего дедушки в холле меня встретила Беата, моя старшая сестра.
Та самая, чью синюю подшитую форму я донашивала.
По моему взъерошенному виду она сразу поняла, что я влипла куда-то. В очередной раз нарвалась на неприятности.
У Беаты круглое и белое, как мокрая булка, лицо.
Кажется, это лицо создано специально для того, чтобы выражать весь спектр негативных эмоций. И рот, вечно недовольно искривленный, может выплевывать только ругательства.
— Алиса! — выдохнула она, застыв на лестнице, как изваяние. — Что случилось? Кто гонится за тобой?
В ее строгом голосе ни капли участия и тревоги за меня, только осуждение.
В глазах — выражение напряженное и злое.
Я знаю его; я хорошо его знаю! Она так смотрит, когда решает, на чью сторону встать. Она поступит правильно в зависимости от того, кто гонится за мной.
Если дворник из соседнего двора, она придаст себе вид истиной высокородной леди и прогонит его прочь.
Если кто поважнее… она не станет конфликтовать. Ей проще будет распахнуть двери и вытолкать меня к разъяренной толпе, чтобы те утолили свою жажду мести.
А если Нил Монтеррей?.. Что она скажет, услышав его имя?..
Но ей не нужны мои слова, чтобы узнать правду.
Я упрямо молчу, подпирая двери, будто это может уберечь меня от беды, но Беата — талантливый телепат.
Мама всегда вздыхала с тоской и сожалением, говоря, что раньше такие таланты были на вес золота. Раньше Беата могла рассчитывать на хорошее обучение, на прекрасную карьеру и на удачную судьбу.
Но не теперь. Ее происхождение не даст ей ни малейшего шанса выучиться, развить свои способности и стать уважаемой леди.
Ее удел — варить варенье из хрюмзиков и нянчить детей, которые вырастут и пойдут работать на фабрики за гроши…
Беата бесцеремонно роется в моих мыслях, потому что я не успела выставить защиту против ее воздействия.
Брови ее хмурятся, нездоровое бледное лицо становится еще более напряженным и несчастным. Темные тени ложатся под ее глаза, отчего взгляд делается пугающим.
— Сумасшедшая, — выдыхает она. От злости у нее даже губы побелели. — Ты оскорбила мастера Нила?! Ты посмела ранить его?!
Она смотрит на меня расширенными от ярости глазами, и я чувствую: кроме страха в ее дрожащем голосе есть еще что-то.
Жгучая ревность и страсть.
Я тоже неплохой телепат, и успеваю вцепиться в ее сознание, словно в волосы в драке.
Яркие, похожие на праздничные открытки, мысли сестры почти ослепляют меня, и я вижу причину ее ревности.
В своих потаенных мечтах Беата не была такой бледной и замученной.
Она видела себя румяной, улыбчивой… и в платье горничной дома Монтеррев.
Я ахнула и сползла по двери.
Видения, где Беата подносит ароматный чай в фарфоровой чашечке Нилу, просто сразили меня наповал.
Она тоже, как и я, была влюблена в Нила. Она тоже мечтала о прикосновении Нила, о том, чтобы быть с ним рядом. Хотя бы в роли горничной…
— Что ты наделала, гадина! — выкрикнула Беата со слезами, кидаясь на меня.
Я разрушила ее мечту, уничтожила единственную возможность приблизиться к Нилу и быть подле него.
Нужно быть честной с самой собой: Беата некрасивая.
Она даже не хорошенькая.
Нил обзывает меня мышью потому, что у меня черные, яркие глаза и мелкие черты лица.
Но прочие мальчишки, не такие заносчивые, как Нил, в один голос твердят, что я очень привлекательная.
А бедняжка Беата вечно в тени; у нее жидкие волосы и болезненный вид. Даже на новогодние праздники ей никто не подарил подарка, свидетельствующего о симпатии.
Ни открытки, ни цветка, ни конфеты.
И угораздило же ее втрескаться в этого чертова Нила!..
— Дура! — исступленно, со слезами в голосе, кричала Беата, накинувшись на меня и вцепляясь в мои волосы обеими руками. — Испорченная! Ты вечно все ломаешь и рушишь, все, к чему прикасаешься! Я так хотела!..
Беата никогда не была сильной.
Оттолкнуть ее не составило никакого труда, и она шлепнулась на старенький, вытертый ковер, тяжело дыша и сжимая в кулаках вырванные из моей шевелюры волосы.
— Прислуживать этому скользкому мерзавцу — предел мечтаний? — выкрикнула я.
— Да! Да! — яростно выкрикнула Беата. — Прислуживать! Ходить в новой одежде! Есть досыта! И быть с ним… с ним рядом!
— Фу, какая мерзость! — кричу я, хотя слезы катятся по моим щекам. — Ты забыла, что из приличной семьи?! Ты хочешь всю жизнь унижаться? Должна же быть у тебя хоть капля гордости!
Беата молчит, а я рыдаю.
Мне жаль ее и нестерпимо стыдно.
Стыдно за то, что наша семья обнищала настолько, что вечно больная Беата не наедается.
Она поправилась бы, и, может, похорошела бы, если б пила свежие сливки и ела фрукты, но…
Быть служанкой у Монтеррея это был ее единственный шанс поправиться. Теперь ее, конечно, не возьмут в это дом.
На наши крики спустилась встревоженная мама. Ступеньки старой лестницы скрипели под ее ногами, а мне и этот скрип был невыносим.
Он ввинчивался мне в уши, напоминая о нашей бедности, о том, что мы не можем себе позволить даже лестницу починить.
— Что вы тут устроили, девочки?! — всплеснула руками мама, увидев нас обеих, растрепанных, взлохмаченных. — Драку? Где ваше воспитание?! Где ваши манеры?! Приличные леди себя так не ведут!
— Приличные леди не мечтают подтирать задницу богатею за подачку! — выкрикиваю я яростно. — Она собиралась в горничные! К Монтеррею!
— Эгоистка! — вопит Беата. — Не тебе решать, чем мне заниматься! Хочу прислуживать Монтеррею, и буду! Буду! Буду!
Моя комната, маленькая и темная, находилась на чердаке.
Если поднять взгляд вверх, можно увидеть несущую балку и скаты крыши, образовывающие стены моего убежища.
Во время дождя было слышно, как капли шелестят по ветвям деревьев и по красной глиняной черепице.
Здесь, конечно, было всегда аккуратно прибрано и чисто.
Но мебель была самая простая и старая.
Покрывало на кровати было выцветшим и штопаным.
Но именно здесь, в этих стенах, я предавалась смелым и наивным мечтам.
Да, раньше я мечтала, что сюда, в эту комнату, подобно моим мальчишкам— приятелям, тайно, по дереву, влезет Нил.
Он уже не будет таким далеким и холодным.
И мы проболтаем с ним всю ночь, прислушиваясь к ночным звукам, рассматривая звездное небо и вдыхая свежий холодный ветер.
— Нил?! Что ты тут делаешь?! И как попал сюда? Кто тебе разрешил сюда войти, это частный дом, это моя комната, я тебя сюда не звала!
Нил усмехнулся:
— Стены, замки и двери — это всего лишь условности, — ответил он. — Я могу войти всюду, куда пожелаю.
— Это моя комната! — храбро выкрикнула я. Щеки мои пылали.
— Я пришел наказать тебя, — ответил Нил. — И мне все равно, в какой комнате это произойдет.
— Не было еще решения Совета о моем наказании! — дерзко выкрикнула я. — Ты не имеешь права!
— Я имею право сделать с тобой все, что мне заблагорассудится, — отрезал Нил. — И ничего мне за это не будет.
Почему мечты сбываются неправильно?
Сейчас, в тишине комнаты, я видела, как из полумрака выступает Нил.
Я узнавала шитье на его одежде, острые уголки воротника его крахмальной сорочки и блестящие пуговицы.
И его улыбку, прекрасную и зловещую одновременно.
От испуга я вскрикнула.
Но не успела и шага назад сделать, как он оказался рядом и вцепился в меня всеми силами, и магическими, и физически — руками.
Я и пальцем не могла пошевелить от страха, скованная его чарами и крепко прижатая к его нарядному жилету.
Нил потомственный маг, он старше меня, учится в Академии Военных магов.
Обездвижить противника — это первое, чему их учат. И, кажется, учат очень хорошо…
Отчего в мечтах все не так?
Я видела эту сцену совсем иначе.
От мысли, что можно будет вот так стоять, крепко прижавшись к Нилу, меня всегда в дрожь бросало.
О его объятьях я грезила бессонными ночами, когда весна тревожила меня своим цветением.
А сейчас, когда это все происходило, мне было страшно, словно я попала в роман с дурным, очень дурным сюжетом.
Нил тискал и мял меня.
Было ужасно больно, потому что он не стеснялся, щипал, сжимал, обшаривал, жадно, по-хозяйски бесцеремонно.
И при этом смотрел в мое лицо, гадко ухмыляясь.
Ему нравилось, что он сумел меня напугать. Ему нравилась моя беззащитность и мое отчаяние. И он нарочно причинял мне боль и делал так, чтобы мне было стыдно.
Упивался моим страхом и унижением.
Он навалился на меня, и мне казалось, что одно его ужасное присутствие не дает дышать.
Навалилась паника, но я не могла не вскрикнуть, ни оттолкнуть его.
А его руки вдруг задрали подол моего платья, и я ощутила его похотливую ладонь на своем бедре. На том самом месте, где натянут чулок, подхваченный подвязкой.
— Грязная мелкая мышь, — шептал он, шаря по моим ногам. Кажется, его даже трясло, то ли от того, что он делает, то ли от того, что он только собирается сделать. — Ты думаешь, что сможешь убежать от меня после того, что сделала? М-м-м?
Ответить я не могла.
Но Нилу и не нужен был мой ответ.
Ему достаточно было видеть мои слезы унижения, льющиеся из глаз.
Он смотрел внимательно, а его ладонь тискала, сжимала мои трусики, чуть пониже живота.
— Ничего у тебя не получится, — довольный, промурлыкал он.
Его пальцы грубо и властно протиснулись между моих сжатых бедер, и я вздрогнула, даже сквозь наложенные на меня чары.
Он ухватил меня там — где стыдно, где так нежно и чувствительно, — и засопел удовлетворенно.
Его движения сделались еще грубее, еще резче, он покраснел, но не от стыда.
Его трясущаяся жадная рука терзала мое тело.
Нил еще плотнее прижался ко мне, почти вжался губами в мою шею. Я видела, как его ресницы дрогнули, словно он устыдился своего поведения — или того, как выдал свое истинное желание.
— Маленькая тощая мышь, — простонал он, потираясь об мои голые бедра совершенно неоднозначно. — Ты думаешь, сможешь убежать от меня, блохастая шкурка? Конечно, нет. Я выступлю перед Советом. И вместе с десятью розгами по твоей голой заднице потребую, чтобы тебя вместо учебы отдали мне в услужение.
От его слов я задрожала сильнее, чем от его руки между моих ног.
Нил пыхтел, прижимался и все тискал и тискал там, внизу.
Он не особо был опытен с девушками.
Думаю, всех его знаний хватило бы только на то, чтобы свалить девушку, задрать ей юбку и грубо сделать свое дело.
Но и этого было достаточно.
Меня мутило, будто я отравилась, и Нил все терся об меня, так, как это порой делают собаки об ноги своих хозяев.
— Да, да, — гадко шептал он, задыхаясь. — Я разложу тебя на лавке, сам задеру тебе юбку, сам стащу трусики и сам, слышишь, сам всыплю тебе десять розог. Я тебе всю задницу разукрашу. А потом прогоню по городу… и велю прислуживать себе. Ты же знаешь, чем служанки занимаются, м-м-м?
Я стояла и тряслась, как заяц.
А Нил все пыхтел, противный и мерзкий, все больнее тер у меня между ног.
Его дыхание было возбуждённым, горчим, частым, прерывистым, а я в ужасе думала о том, что сейчас испытывает этот мерзавец.
Он испытывал наслаждение.
— Будешь всю ночь стоять у моей постели с опахалом и отгонять от меня мух, — шептал он. — Или с чашкой воды. Вдруг мне ночью пить захочется? Ночи зимой холодные, длинные… тепло из комнаты быстро испаряется. Наверное, это очень мучительно — стоять босиком, на холодном полу, в одной ночной рубашке… Даже под одеялом иногда становится прохладно… в одиночестве.
Наверное, как-то по-своему, странно, Нилу я нравилась.
Может, он даже был влюблен в меня тайно.
Отсюда и все многочисленные подколки, дразнилки и холодное высокомерие. Только вот эта симпатия была какой-то болезненной и извращенной.
Нил целовал меня, поцелуи — это ласка.
А казалось, что он издевается и мучает меня.
Каждое его прикосновение было противным и почти болезненным, хотя он всего лишь касался моих губ своими губами.
Его всего трясло от нетерпения, от долго скрываемых чувств и желаний, которые он реализовывал здесь и сейчас, но почему-то он делался в моих глазах все противнее и гаже.
— Ты ведь красивая, мышонок, — шептал Нил горячо. Его мокрые губы все прижимались к моему лицу, словно он сожрать меня хотел. — Ты такая красивая!.. Любой хотел бы тебя в служанки… Чтобы каждый день видеть тебя и иметь возможность прикоснуться… Но достанешься ты только мне.
Он снова поцеловал меня, жадно впился в мой рот, запустил в него язык.
Его поцелуи словно высасывали из меня душу, силы, да саму жизнь.
Было в его власти надо мной что-то страшное, темное и омерзительное.
На каком факультете Нил учился?!
Он учился на некроманта?!
На мое счастье, он не мог одновременно долго целоваться и держать меня в подчинении.
Не умел; или слишком увлекся удовольствием, которое получал, мучая меня.
Чары его спали, я почувствовала, что тело снова меня слушается, и с криком влепила ему хлесткую пощечину, оттолкнув от себя.
— Мерзкий, противный! — прокричала я со слезами, отпрыгнув от него подальше. — Убирайся вон!
Нил, растрепанный, с волосами, упавшими на бледный, мокрый от пота лоб, молча ухмылялся, потирая побитую щеку.
Я своей пощечиной, наверное, глубоко его оскорбила и убила в нем лучшие чувства, то светлое, что еще оставалось в его темной душе.
Он не грозил мне ничем и не боялся, что на мои крики сбежится весь дом.
Если он умеет открывать порталы, то исчезнет в один миг, как только услышит звук открывающейся двери.
— Думаешь, — с тихим зловещим смехом произнес он, — тебе удастся спастись от меня? Думаешь, я прощу тебе эту пощечину? Нет; за нее ты заплатишь еще десятью ударами!
— Совет еще не вынес мне никакого наказания! — выкрикнула я дерзко, хотя на самом деле от страха у меня ноги подгибались. — Так что убирайся!
Нил снова гадко, тихо и страшно расхохотался.
— Ты хорошо подумала? — протянул он. — Если б ты сейчас и здесь уступила мне, то, возможно, наказание было бы не таким суровым… Но теперь мне придется наказать тебя сильнее.
Он стремительно шагнул ко мне, его руки протянулись, чтобы ухватит меня, и я отчаянно закричала в ужасе.
Я не надеялась на спасение; помощи было неоткуда прийти.
Дверь, обведенная зловещей алой каймой света, была опечатана его магией, и никто не могу услышать меня и прийти мне на помощь…
Но Нил не притронулся ко мне и пальцем. Не смог. Не успел.
Вдруг откуда ни возьмись, в облаке волшебного тумана, появился мой дедушка.
И чары, что Нил насылал на меня, разбились о защитную прозрачную сферу, которой дед накрыл и себя, и меня.
— Что за… — пробормотал Нил, отшатнувшись. Страх плавал в его глазах.
Дед мой, пожилой джентльмен, медленно опустил руку с зажатым в нем старым серебряным ключом.
Я никогда прежде не видела, на что способен магический ключ деда, и какие уровни магии он отпирает, и потому не поняла, чего так напугался Нил.
А потом увидела на полу корчащиеся обрывки ядовитого шипастого плюща, и мне стало жутко. Потому что плющ этот рос на проклятых, черных землях.
И чтобы от него избавиться, надо быть очень сильным магом.
Видимо, Нил даже не подозревал, что кто-то сможет противостоять его нечистым чарам.
Дед — смог…
— Что, — меж тем весьма едко поинтересовался мой дед у оробевшего Нила, — не хватает силенок творить свои мерзкие пакости? Это тебе не девчонок зажимать!
Одно движение руки с ключом, и Нил заорал от боли; на лбу его, словно удар хлыста, проступила красная отметина, какую обычно ставят ворам— домушникам.
— Вы не имеете права! — верещал Нил тонким, визгливым голосом, пытаясь пальцами оттереть позорную метку. Но это, разумеется, ему не удавалось. Такие метки сходили либо со временем, либо заговаривались опытными магами.
— Имею, — ответил дед. И снова усмехнулся.
Он был стар, но его черные глаза были чрезвычайно живыми и взгляд их — острым.
Этим взглядом дед безо всякой магии заставил Нила умолкнуть, и тот теперь жалобно поскуливал, не смея раскрыть свой рот.
— Я тебя в свой дом не приглашал, скользкий засранец, — грубо ответил дед. — Ночью обнаружил тебя в комнате своей перепуганной внучки. Вероятно, ты хотел что-то украсть? Или нет? Ну-у-у, как я должен был тебя пометить? Неужто ошибся?
Он резко повернул ключ, и — клянусь магическими снами! — я отчетливо услышала щелчок, словно ключ отпирал настоящий замок.
Руки Нила вспыхнули магическим пламенем, он снова завопил от боли, тряся ладонями, на которых расплывалось клеймо насильника.
— Не имеете права! — взревел Нил. Глаза его разгорелись, как алые раскаленные угли, красивое лицо исказилось настолько, что стало похоже на жуткую личину демона, призванного из ада. — Девчонка цела! Я ее и пальцем, и пальцем не коснулся!..
Но деда этим было не напугать; он наблюдал за боевой трансформацией Нила с усмешкой, кривя в презрительной улыбке губы.
— Коснулся! — выкрикнула я яростно.
Дед кивнул.
— Вот видишь, — с ноткой грусти произнес он. — Девушка утверждает, что ты ее касался. Значит, метка верная.
Он снова оглушительно щелкнул своим магическим ключом, и клеймо на лбу Нила погасло, а вот руки напротив сковало тонкой призрачной цепочкой.
Нил даже позеленел от страха.
Кажется, он пытался открыть портал, и у него ничего не выходило из-за того, что руки его были скованы.
Итак, оказаться ночью, одной, в почтовой карете, больше похожей на длинный платяной шкаф на колесах — это я могу, умею, практикую.
За стенами кареты мрак, холод, дождь и гром.
А магическая повозка мчится сквозь ночь все быстрее, будто мои мысли ее подгоняют.
Из вещей у меня с собой был только небольшой чемоданчик, в котором лежала перемена белья, все мои сбережения да дневник.
Ключ, что отдал мне дед, висел у меня на шее, на толстой серебряной цепочке.
Я иногда касалась груди, чтобы проверить, на месте ли он.
И, убедившись в его целости и сохранности, тревожно озиралась по сторонам.
Больше всего на свете я боялась потерять его!
Это означало бы конец всему, конец возложенных на меня надежд.
Нет, только не это!
Поэтому я внимательнее рассматривала дремлющих на лавках моих соседей по купе.
Но вообще, купе — это сказано громко. Обособленная деревянная клетка на четыре персоны. Можно было откинуться, опереться затылком о деревянную стену, и поспать…
Один из соседей был мальчишка примерно моих лет, может, чуть старше, длинноногий и широкоплечий, но худощавый.
Сразу было видно, что он из небогатой семьи. Не наел себе гладких боков и щек.
Одежда на нем была штопаная-перештопанная, вытертые на коленках штаны и невнятного цвета куртка.
Но зато все чистое.
Он сидел, вольготно расположившись на лавке, сунув озябшие руки в карманы куртки, нахально закинув ногу на ногу, почти касаясь меня оттопыренным коленом, и дремал, уткнувшись носом в воротник своей куртки.
Лица его толком было не рассмотреть.
В неясном свете болтающейся от тряски масляной лампы я видела только его темно-каштановые, отливающие медью, чуть волнистые волосы, упавшие на белый лоб.
Черные— черные ресницы дрожали на прикрытых веках, под ними — опустившиеся на щеки тени. Острый тонкий нос.
Немного.
Но даже по такой небольшой видимой части его лица можно было понять, что он хорош собой.
Странное дело; рассматривая его поношенную выцветшую одежду, я вдруг поймала себя на мысли, что невольно улыбаюсь, попав под власть его обаяния.
Нет, серьезно — если у него и был какой магический дар, то это, несомненно, обаяние.
Даже заплатки на его штанах казались украшением, какой-то декоративной деталью, пришитой очень аккуратно и красиво.
Его жалкий узелок с вещами лежал рядом со мной на скамье.
Из него торчало острое перо, старое, потемневшее и изгрызенное, но им все еще можно было писать, и уголок ободранного, заляпанного чернилами учебника.
Все ясно.
Тоже студент, и тоже едет в свою академию.
Наверняка в какую-нибудь отдаленную, раз выдвинулся так рано, задолго до начала занятий.
Второй сосед был с головы до ног закутан в старый черный плащ.
Словно куколка бабочки в кокон.
Под плащом была такая же черная потрепанная куртка.
По крайней мере, я видела ее высоко поднятый ворот, в котором незнакомец прятал свое лицо.
Из-под плаща торчали ноги в белых чулках и в ношеных, исцарапанных, раскисших от осенней слякоти туфлях.
Сверху этот черный бесформенный кокон прикрывала широкополая шляпа с павлиньим, порядком вылинявшим пером.
Когда незнакомец шевельнулся, я с изумлением увидела, что над воротником куртки торчит пара розовых, нежных острых ушей.
А из-под шляпы по плечу незнакомца рассыпалась прядь жемчужно-белых волос, льющихся, как лунный свет.
Эльф! Настоящий эльф, мама дорогая!
Я вытаращилась на эльфа, раскрыв рот.
Кажется, я даже наклонилась вперед, чтобы заглянуть ему под шляпу, так велико было мое любопытство.
Но рассмотреть что-либо я не успела.
Над головой моей раздался удар, ветхая крыша почтовой кареты покрошилась под стальными когтями.
Хриплое карканье раздалось наверху, от которого кровь стыла в жилах.
Я вскрикнула в ужасе, потому что в хриплых воплях грязных птиц мне послышалось мое имя.
И в то же миг дремлющий мальчишка, вольготно развалившийся на лавке, оказался рядом со мной, а его крепкая ладонь зажала мой рот, не позволяя и пикнуть.
— Дознаватель тебя ищут? — быстро спросил мальчишка.
Я смогла лишь кивнуть, испуганно тараща на него глаза. Попыталась рвануться и бежать, но он прижал меня крепче.
— Даже не думай, — прошипел он мне в ухо. — Они догонят тебя в три скачка, если ты дернешься!
Как я и предполагала, мальчишка был прехорошенький.
В его чертах сочеталась и расцветающая мужская красота, и невероятное, чарующее обаяние. Когда он улыбался, можно было обо всем забыть. Какой-то редкий магический дар.
Но размышляла я над этим совсем недолго.
У мальчишки оказались ужасно чуткие, ловкие пальцы, просто пугающе ловкие.
Пуговицы моего пальто, с которыми я возилась бы минут пять, под этими пальцами как-то сами собой распустились, и мальчишка плюхнул мне на колени свой узелок.
Еще миг — и пуговицы застегнуты, а я уже не я, а толстая тетка с круглым животом.
Со спящего эльфа мальчишка снял шляпу, так осторожно и ловко, что тот и не пошевелился. Только его жемчужно-белые волосы соскользнули с плеч на грудь, и он вздохнул, хмуря брови.
В нашем полутемном закутке стало светло, словно взошла луна, и я онемела.
Но полюбоваться эльфом мне не позволили.
Мальчишка бесцеремонно напялил на меня шляпу, скрыв лицо, и дал доброго тычка в шею, чтоб я скрючилась, как спящая старуха.
Последнее, что я видела, это разбитые башмаки, которые он на меня натягивал, прямо на мои новые туфельки…
Дознаватели были уже близко.
Я слышала, как они каркали, как они пробирались по карете, грубо тыча фонарями в сидящих на лавках людей.
Сердце мое колотилось, как сумасшедшее, я вся сжалась в комок.
Мальчишка, что меня замаскировал, привалился ко мне боком, скрестил на груди руки, снова закинул ногу на ногу и даже голову на плечо положил — вот нахал!
К башне мы подошли промокшие насквозь и продрогшие.
Ни дать, ни взять — голодранцы.
Несмотря на осень, сад вокруг башни был зеленым и свежим.
Это хорошо было видно в свете занимающегося серенького утра.
И калиточка, такая хлипка, черная, металлическая, тоже была хорошо видна.
Она и невысокая ограда словно отрезали осень от цветущего лета там, в саду, возле башни.
Здесь, на дороге, по которой мы шли, были лужи, грязь, повядшая желтая трава вдоль колеи.
А там, за черной калиткой из тонких железных прутьев, за оградой, через которую смог бы перелезть и ребенок, было тепло.
Дорожку покрывал сухой белый песок.
Кусты, аккуратно и ровно остриженные, походящие на зеленые невысокие — наверное, мне по плечо, — стены тянулись вдоль дорожки и образовывали…
— Лабиринт? — сморщив физиономию, заныл Кит. — О, только не это! Видит господь, я терпеть не могу лабиринтов! Это все равно, что запутанные в узел кишки! Если не распутаешь — все, пиши пропало!
Я, усмехнувшись, глянула на него.
— Кишки? — повторила я, слегка удивленная. — И как часто тебе приходилось видеть запутанные кишки?!
— Да уж случалось, — неопределенно ответил Кит.
– Что?! На кого ты учишься?!
— А ты угадай, — вместо него ответил Эйвинд. — С такими-то руками. Наверняка на лекаря.
— На лекаря?! — поразилась я.
Кит лишь кивнул головой, тараща глаза и всем своим видом как бы говоря — да, я лекарь!
Представь себе, я выбрал эту уважаемую и нужную профессию!
— Постой… Но лекарская академия не такой уж отстой. И даже наоборот. Она очень престижна! Тебе просто невероятно повезло, что ты туда попал! А ты там отучился пару лет, и с такой легкостью ее бросаешь?!
— Поверь, мне нелегко дался этот выбор! — паясничая и стуча зубами от холода, ответил Кит. — Точнее, его почти сделали… за меня. Ректор лично меня приглашал и намекал, что я очень позорю его заведение своим присутствием. Мой вид ужасен, моя одежда рубище, а моя теперешняя профессия вызывает у него отвращение. И, несмотря на мои успехи в лекарском деле, либо я плачу больше денег за то, чтобы деканат и дальше терпел мое присутствие, или убираюсь на все четыре стороны.
И он так и покатился со смеху, хотя, откровенно говоря, я не видела ничего смешного.
— Чего ты веселишься? — спросила я.
Кит, пряча озябшие, покрасневшие то холода руки в коротковатых рукавах курточки, весело глянул на меня.
— Они знают, что я воришка, — весело ответил он. — Они очень, очень осуждают меня за мой образ жизни, но велят больше воровать, чтоб оплатить обучение.
И он снова расхохотался.
— А ты, конечно, боевой маг, — обернулась я к Эйвинду.
Эльф лишь кивнул.
Он вообще был очень немногословен и как будто… сторонился меня?
Не смотрел в мою сторону, не пытался заговорить, не пытался ничего рассказать.
Девчонок не любит или это я ему так не нравлюсь?
— И тоже не доволен отношением ректора к своей персоне?
Эльф отрицательно мотнул головой.
— Я недоволен, — нехотя ответил он, — теми небольшими и унизительными возможностями, что откроются передо мной. Быть слугой богатого господина, довольствоваться объедками и обносками — вот что мне светит. Выше подняться мне не дадут…
И он снова замолчал.
Да, собеседник из него так себе.
— А ты на кого хочешь учиться, Алиса? — спросил Кит.
Я пожала плечами:
— Даже не знаю. Но если все удастся, то, думаю, времени до начала занятий мне хватит, чтобы определиться. Да хотя б узнать, на кого там учат.
— А твой дед не сильно— то много тебе рассказал о своей академии!
— Что ж поделать. В нашей семье это было что-то вроде табу. Потому что стоило деду об этом заговорить, хоть слово промолвить, как тотчас же появлялся кто-то и называл его городским сумасшедшим. А это не так-то приятно для солидного и серьезного человека!
Наконец, мы добрались до калитки, я толкнула ее рукой.
С тихим скрипом калитка открылась, и подозрительный эльф наморщил нос, привычно нащупывая свой ключ.
— Так просто? — спросил он недоверчиво. — Заходи, бери что хочешь?
— Ты уверен, что сможешь взять? — ядовито поинтересовался Кит.
— Это моя работа, – напомнил эльф без тени хвастовства.
— Фу ты, ну ты, — насмешливо произнес Кит. — Маг-недоучка ведет нас в бой… хорошо! Обещаю распутать твои кишки, если они на что-нибудь намотаются!
— Хватит болтовни! — скомандовала я, ощущая себя главной в нашей небольшой компании. — Идем!
— Чего это ты командуешь? — возразил вдруг строптивый эльф. — Может, для начала выберем главного, того, кто умеет думать, а не только нестись напролом?
— То есть, тебя? — насмешливо спросил Кит.
— Некогда нам выбирать, — отрезала я. — Назначаю главной себя! А вы, господин несговорчивый рыцарь…
В кармане я нащупала монетку, наверное, самую мелкую из всех, что у меня были, и без предупреждения кинула ее в эльфа.
Тот поймал.
Не мог не поймать — реакция у него была отменная. Все-таки, боевой маг.
— Приняли плату? — холодно осведомилась я.
Эльф ахнул, с запозданием поняв, что именно я в него метнула, и разжал пальцы.
Господи, затертый медный грош!
У Эйвинда даже острые уши от стыда запылали.
Его первый найм — и за такую мизерную плату!
А по правилам он отказаться не мог, если его руки коснулись денег.
Большего унижения он, наверное, не получал за всю свою жизнь.
Но мне действительно некогда было спорить с этим упрямцем и убеждать его.
— Значит, будете моим личным телохранителем все то время, пока мы будем добираться до Академии.
— Попа-а-ался, — похихикивая, поддел его Кит. Эльф метнул на воришку яростный взгляд, зажав монету в кулаке так, что костяшки побелели. — Но ты не переживай. В этом есть свои плюсы. Это послужит тебе хорошим уроком на будущее!
— Не сомневаюсь, — сквозь зубы процедил эльф.
Ранение Кита было несерьезным, его лишь слегка оцарапало, а вот у Эйвинда рана была посерьезнее.
Дротик пронзил его бок глубоко.
Эльф вытащил его, но кровь не унималась.
Эльф постанывал, прижимая рану ладонью, пальцы его были перепачканы густой красной жидкостью.
От этого делалось тревожно и страшно.
— Плохо дело, — экспертно произнес Кит. Он как-то очень быстро привел себя в порядок, даже кровь на рукаве его куртки потускнела, стала не такая яркая. — Дай-ка я посмотрю, в чем дело.
— Нет, зачем, — воспротивился Эйв. — Само пройдет.
Кит грозно нахмурил брови.
— Ты ведешь себя как мальчишка, который разбил коленки, порвал чулки, и боится показать матери! — строго произнес он. — Тебя что, злые лекари в детстве часто мазали жгучими отварами? Сию минуту дай мне посмотреть!
— Да уже почти не болит, — наивно изворачивался эльф. В его голосе я слышала жгучий стыд; он как будто стеснялся раздеваться при мне и туже стягивал на шее ворот своей ветхой одежонки.
— Сию минуту! — злобно процедил Кит, уничтожающим взглядом глядя на эльфа, у которого даже кончики ушей от стыда пылали. — Я лекарь. Передо мной даже девицы раздевались, и ничего!
— Так-таки и раздевались!
— Раздевались, — Кит не стал паясничать. Он кивнул очень серьезно. В его темных глазах не было и тени смеха. — И я одну вылечил от воспаления легких, а вторую от воспаления кожи. Вот такой фурункул, раздуло что твой апельсин. Ну же. Как ты собираешься быть боевым магом, если стесняешься лекарей?! Тебе дракон ногу откусит, а ты будешь стыдливо упрямиться и не снимешь штаны?!
Эйв кинул на меня настороженный, полный стыда взгляд.
— Пусть она отвернется! — выпалил он, багровея от стыда.
Кит только фыркнул.
— Какое трогательное целомудрие! — проворчал он, извлекая из своего узелка, пристроенного на пояс, склянку с прозрачной жидкостью. — Отвернись, Алиса. А то он тут помрет нам назло. Давай, парень, покажи мне кусочек голого секса.
Я ничего не сказала и послушно отвернулась, хотя мне до смерти было интересно, что там такого эльф скрывает под своей драной курткой.
Я честно не думала подсматривать.
Но прямо перед моим лицом оказалась ловушка клятв, старая и почему— то закопченная, словно ее долго использовали как обычный фонарь.
И на ее стеклянной стенке все прекрасно отражалось.
Так что я замерла, затаилась, и даже дышать перестала, чтоб не вспугнуть стыдливого эльфа.
Кит с деловым видом ополоснул остро и неприятно пахнущей жидкостью из бутылки руки, пока эльф раздевался.
— Ну-с, приступим! — важно произнес Кит, обернувшись к своему пациенту. — Давай, давай, задирай рубашку. Или нет, сними ее вовсе!
Эльф, жалобно постанывая, подчинился, и Кит склонился над его раной.
— Потерпи, сейчас больно будет, — произнес он и плеснул ему на бок своей таинственной жидкости.
Эльф сцепил зубы и взвыл, жмурясь.
Кровь смыло с его дрожащего бока, Кит склонился еще ниже, внимательно осматривая рану.
— А, ну, все понятно, — тоном знатока произнес он, рассмотрев ранение эльфа. — Дротик зазубренный был? Смотри, ты распорол кожу, когда его вынимал. И, кажется, он обломался. Наверное, старый был, или поврежденный. Вот торчит обломок. Сейчас я его вытащу, и все пройдет.
Кит снова склонился к своему узелку, а я с любопытством принялась разглядывать эльфа в отражении.
Ничего такого особого не было в его обнаженном теле.
Обычное мальчишеское тело.
Худощавое, гладкое, с торчащими ключицами, с четко очерченными мышцами под тонкой кожей.
Эльф был изящен, красиво сложен. Светлокож, немного угловат, пожалуй.
Но ничего уродливого и даже просто некрасивого в нем не было.
А на раненом боку, чуть выше порванной кожи, начерченный самой природой, был нанесен рисунок. Красивые цветы и переплетение трав.
Один цветок, самый крупный и выбивающийся своей инородностью из общей картины, был темен, сморщен и как будто бы увял.
Разглядывая это, я ощутила приступ удушливого стыда и горечь во рту, будто меня заставили выпить самое горькое лекарство в мире.
Чужая тайна, которую я хотела узнать с таким глупым и эгоистичным любопытством, была не страшна и не постыдна.
Но для гордого эльфа, наверное, это было очень, очень мучительно.
«Отвергнутый, — поняла я, опуская лицо, чтоб не видеть увядшего цветка. — Вот почему ты меня дразнишь! У тебя есть все причины не любить девчонок… Эльфы же обручаются рано и на всю жизнь. А тут такое. Сначала она дала согласие, а потом отвергла. Лишила опоры и поддержки. Перечеркнула намеченный путь. Может, потому что обеднел. Или потому, что разлюбила. Наверное, соплеменники его порченным считают, шушукаются за спиной. И девушки— эльфийки на него и не смотрят. Смеются над ним, если не смог удержать ту, что себя ему пообещала. Одинокий и отвергнутый. Для кого ему теперь жить? Это даже человеку неприятно будет; а гордому эльфу, который сказал ей «навсегда», это вообще как пощечина, позор на весь мир. И такие раны на душе заживают долго, намного дольше, чем царапина на боку. А раз цветок все еще изображен на его коже, то, наверное, Эйв ее до сих пор не разлюбил. Да уж… ему точно не семнадцать!»
Кит же вел себя как профессионал.
Он ни звуком, ни жестом не выдал своего изумления, узнав маленькую стыдную тайну гордого эльфа.
И вообще сделал вид, что не понял значения этого рисунка, хотя, наверное, в эту ложь не поверил бы и дурачок.
Но Кит молчал, вопросов не задавал, и вообще делал вид, что ничего особенного на эльфе нет, и эльф украдкой вздохнул с облегчением.
Наверное, умение притворяться в профессии Кита так же важно, как чуткие руки.
Он извлек обломок дротика так ловко, что эльф не издал ни единого болезненного звука.
— Вот и все, — произнес Кит, сбросив этот крохотный металлический зубчик на пол. — А ты боялся. Сейчас я наложу повязку из травяного пластыря, и будет намного легче. А ты молодец, терпеливый. Из тебя выйдет толковый боевой маг!
Эйвинда увели лечиться, Кит, церемонно откланявшись, ушел сам.
Я слышала, как его приветствуют одобрительными веселыми криками студенты.
Кажется, Кит легко вольется в коллектив.
И только когда за ним закрылась дверь и мы остались с дедом наедине, я позволила себе проявить эмоции.
Я кинулась ему на шею, еле сдерживая слезы, и он крепко обнял меня.
— У меня получилось! — прошептала я, уткнувшись лицом ему в грудь. — Точнее, у нас получилось. Ведь если б не они, если бы не Кит и не Эйв, я бы не справилась!
Дед улыбнулся, поглаживая меня по волосам.
— Наверное, ты права, — ответил он. — Вы трое — отличная команда.
— Деда, — простонала я, все-таки не сдержав слез. — Беата… она теперь с Нилом… Я ее видела. Он бьет ее, но она все равно ему служит! Неужто ее никак, никак не спасти?!
— Боюсь, — печально ответил дед, — только она сама сможет разорвать эту связь. Она ведь теперь Тень. То есть, она согласилась всецело принадлежать новому хозяину как телом, так и душой. Такие контракты разрывают… словом, это очень трудно.
— Но что-то надо делать! Она сама не своя. Заглядывает, как собачка, ему в лицо, и выполняет все его приказы. Она влюбилась в него, как дурочка, и не видит, какой он!..
— А какой он? — мягко произнес дед, отстранив меня от себя. Он смотрел на меня очень внимательно и серьезно. Достаточно для того, чтобы я почувствовала подвох.
— Но ты же знаешь, — пролепетала я. — Ты же сам заклеймил его печатями вора…
— Он забрался в твою комнату потому, что ты ему нравишься, — очень серьезно ответил дед. — Конечно, за дерзость его нужно было наказать, чтобы он понял, что не все в этой жизни можно получить только потому, что хочется. Но в целом, я бы с большим удовольствием его воспитал и исправил, чем отверг, и тем сделал еще хуже. Ему и так сейчас несладко придется, ведь их семья потеряла былое влияние. Нил уже не сможет безнаказанно вламываться в чужие дома. Магический совет распался, — дед рассмеялся, в уголках его глаз собрались добрые морщинки. — Вы втроем смогли победить самых сильных волшебников, которые в этот Совет входили. И теперь не они распоряжаются, кто и чего добьется в жизни.
— Но он противный, противный! — пропустив мимо ушей слова деда о том, что для Нила грядут не лучшие времена. — Воспитывать его? Да ему ничего не поможет! Он умеет только грубить и издеваться!
— Он же демон, — усмехнулся дед в усы. — К тому же, отец донельзя испортил и избаловал его.
— О, ты слишком добр! — возмутилась я. — Ты бы всех защищал и возился бы с ними, вместо того, чтоб хорошенько надрать уши!
Дед снова рассмеялся.
— Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, Алиса.
Голос его стал серьезным.
— Ты, конечно, большая умница, ты спасла всех нас. Но в моей академии правила одни на всех! И ты должна будешь им неукоснительно следовать несмотря на то, что ректор — твой дедушка. Никаких нарушений и поблажек! Понимаешь?
Я недовольно поморщилась:
— О, разумеется, — произнесла я. — Я тебя понимаю. И очень постараюсь не озорничать!
— Не озорничать — это расплывчатое обещание. Нужно следовать правилам!
— Я постараюсь!
— Мисс Кетчхим проводит тебя в твою комнату и поможет освоиться, — произнес дел, обняв меня за плечи. — Ты ведь устала и наверняка хочешь есть?.. Да и одежду неплохо было бы сменить. Твое пальто промокло и испачкано…
В кабинет деда ввалилась низенькая, невероятной толщины… гномиха!
У нее было такое свирепое лицо, что я дар речи потеряла, а дед снова рассмеялся:
— Она славная, — сказал он, заметив мое замешательство. — Выглядит грозно, и, конечно, строгая, но славная.
— Ничего подобного, — пробасила гномиха вредным голосом. — Я не славная. Идемте со мной, мисс Алиса! Я вам все тут покажу и расскажу о распорядках, и не говорите потом, что вы не слышали!
— Ну, иди, — дед слегка подтолкнул меня к выходу. — Тебе пора начать новую жизнь, такую, какую ты заслуживаешь.
— А твой ключ? — вдруг вспомнила я. — Ты не заберешь его у меня?
— Пусть побудет пока у тебя, — ответил дед. — На всякий случай.
Суровая гномиха повела меня по коридорам академии. Ее роскошная синяя юбка шуршала при каждом шаге, наверное, потому что все нижние юбки, которых было не меньше дюжины, были крахмальные.
— Крыло, где живут девочки, направо, — каркала гномиха, топая по лестнице наверх. — Мальчишки — налево. Но никаких контактов, нет, нет и нет! Только днем, и только по учебе. После учебы — нет. Нельзя ходить в комнаты к молодым людям, после ужина нельзя с ними встречаться и вечером нельзя прогуливаться! Здесь учатся, мисс Алиса, а не флиртуют. Никаких кавалеров!
Гномиха посмотрела на меня так сурово, что мне стало не по себе.
— Да я и не думала флиртовать, — слабо попыталась оправдаться я.
Гномиха насмешливо фыркнула и посмотрела на меня уничтожающе, да так, что я покраснела, припомнив, что в академию явилась с двумя «кавалерами» разом.
Гномиха, наверное, была строгой поборницей морали и нравственности.
Любое упоминание о мужчинах или мальчишках приводило ее в ярость.
«Она это серьезно?! — изумленно подумала я. — Нельзя проявлять симпатию?! Надо у деда спросить. Он не мог установить такие дурацкие правила!»
Но гномиха, словно читая мои мысли, обернулась.
И, смерив меня презрительным взглядом, язвительно и не без злорадства произнесла:
— Ректор особенно настаивал на неукоснительном исполнении этого правила! Да, да!
«Чудеса», — изумленная, подумала я.
Меж тем мы добрались до места назначения, а именно до крыла, где располагалось общежитие девочек.
В лицо мне пахнуло влагой, в воздухе разлились ароматы редких цветов и апельсинов.
— Девчонки, — презрительно фыркнув, отметила гномиха, указав мне на двери в длинном общем коридоре. Все стены были увиты цветущими побегами, как в тропиках. Где-то раздавался шелест крыльев. — Говорят, что ставят опыты и делают лабораторные, а сами разводят цветочки-лепесточки! Ну, мы пришли!