Глава 1
Утро началось с запаха свежеиспечённого хлеба и лёгкого сквозняка из приоткрытого окна. Я медленно расправила плечи, выходя в коридор. Внизу гулко перекликались голоса — челядь уже хлопотала: кто-то таскал вёдра, кто-то в спешке бегал через двор. Солнце пробивалось сквозь туман, и день обещал быть долгим.
Я остановилась у зеркала: отражение больше не показывало девчонку в простеньком платье. На мне был наряд иной — сшитый по моему эскизу: удобный, чуть облегающий лиф, жилетка поверх рубахи, и юбка, сшитая так, что при необходимости её можно было перехватить и превратить в подобие шароваров. «Пусть шепчутся, — подумала я. — Но я не намерена снова отбивать себе всё на ухабах».
Снизу донёсся голос Дарьи:
— Барыня! Староста уже во дворе, ждёт!
Я кивнула сама себе и, прихватив папку с бумагами и набросками, спустилась вниз.
---
Во дворе кипела жизнь. Слуги раскладывали длинные доски для будущего навеса, дети с визгом гоняли кур, а староста, щурясь от утреннего солнца, ждал меня у крыльца.
— Ну? — спросил он, потирая ладони. — Опять чудеса нам показывать будете?
— Не чудеса, — поправила я, — а порядок. Сегодня мы решаем, что именно будет в лавке.
Он поморщился: слово «лавка» для него было непривычным. Но промолчал.
Я развернула листы: на одном — схематично нарисован кафетерий с витриной и столиками у окон, на другом — полки с мылом и тканями, на третьем — планы подвала.
— Вот здесь, — я ткнула пальцем, — будет кафетерий. Печём бисквиты, зефир, пирожные. Будет сгущёнка.
— Сгущёнка? — переспросил староста, словно услышал ругательство.
— Сладкое молоко, уваренное с сахаром. Оно хранится дольше, чем обычное, и вкуснее.
Авдотья, стоявшая рядом, ахнула:
— Так это ж дети с ума сойдут!
— А не только дети, — усмехнулась я. — Уверяю вас, взрослые тоже.
Я показала другой лист.
— Здесь мясное: бастурма, копчёности, колбасы. В подвале сделаем коптильню и ледник, чтобы хранить мясо.
Мужики переглянулись. Староста почесал бороду.
— Ледник… Это что ж, лёд круглый год будет?
— Если правильно устроить, да, — кивнула я. — Толстые стены, солома, мох, двойные двери. Лёд, привезённый весной, сохранится до осени.
Они замолчали.
— А вот здесь, — я развернула третий лист, — мыло. Дегтярное, косметическое. С маслами. У меня уже есть список того, что нужно. За этим поеду в город — к аптекарше.
Дарья прыснула, но прикрыла рот ладонью.
— Что смешного? — прищурилась я.
— Да так, — Дарья хихикнула. — Вы ж с ней как с сестрой болтать будете, а вернётесь с возом склянок и пузырьков.
Я тоже улыбнулась.
---
В доме отец ждал меня уже за столом. Он выглядел лучше: щёки порозовели, взгляд был твёрдым. Когда я вошла, он даже кашлянул, будто готовясь сказать что-то сам.
— Доброе утро, батюшка, — я подошла, поцеловала его руку и села рядом. — Сегодня обсуждали лавку.
Он прищурился, в глазах блеснуло любопытство.
— Представь, — продолжила я, — у нас будет своя кофейня. Со сладостями, со сгущёнкой. Люди будут приходить пробовать и покупать. И ещё магазинчик: мясо, мыло, ткани.
Отец тяжело вдохнул. Потом медленно, но отчётливо выдавил:
— Го-ро-д.
Я замерла. Он давно не произносил слов сам.
— Да, батюшка, — я улыбнулась. — В городе мы откроем лавку.
Он кивнул.
В этот момент сердце у меня сжалось: он доверял мне. Не только глазами, но и словами.
---
К вечеру приехал Алексей. Он вошёл в дом — высокий, в дорожном плаще, с суровым лицом, но глаза смягчились, когда он увидел меня.
— Вы опять в трудах, барышня? — сказал он, кивая на мои наброски.
— А что, мне сидеть без дела? — парировала я. — Тогда я начну ворчать, как старый дед.
Отец хрипло рассмеялся. Алексей удивлённо перевёл взгляд на него, потом снова на меня.
— Рад видеть, что здоровье Вашего батюшки идёт на поправку, — сказал он серьёзнее. — Но я приехал не только с этим.
Он достал из-под плаща свёрток. Красная сургучная печать блеснула в свете свечей.
— Гонец из столицы. Письмо.
Я осторожно развязала ленту. Сердце стучало громко, будто кто-то бил в барабан.
На толстой бумаге чёрным чернилами было выведено:
«К господину Воронцову и его дочери Алине предписывается явиться на аудиенцию к Его Величеству…»
У меня перехватило дыхание.
— Батюшка… — я посмотрела на него.
Отец кивнул, и в его взгляде впервые за долгое время было не только одобрение, но и гордость.
---
Весть о письме разнеслась по дому быстрее, чем дым по трубе. Уже через час вся челядь шепталась: «Государь зовёт! Сам государь!»
Авдотья чуть не уронила миску с тестом, Дарья ходила кругами, словно курица на насесте. Даже Тимофей из кузни, чёрный от копоти, сунул голову в горницу:
— Правда, что ли?
— Правда, — кивнула я. — Так что готовься: скоро твои железяки увидят во дворце.
Он расплылся в улыбке, от которой сажа на щеках треснула.
---
Я поднялась к себе в комнату. За окном вечерело. Села у стола, достала свой телефон, щёлкнула пальцем — экран вспыхнул. Батарея таяла, но пока ещё держалась.
Я пролистала заметки. Там, в моём мире, всё было привычно: рецепты кремов, видео о том, как устроить ледник, записи про телеграф. Я коснулась пальцем строки «сталь — технология будущего».
«Да, батюшка, — подумала я, — ты ещё не знаешь, но скоро мы отдадим эту сталь государю. Взамен на то, что дороже золота».
Склонившись над столом, я стала чертить. Мыло, косметика, кремы. Придётся объяснить аптекарше, как смешивать масла, как делать вытяжки. Потом — телеграф. Пока просто идея, набросок. Но, может быть, когда-нибудь…
---
На следующее утро мы собрались в зале. Отец сидел в кресле, уже не в постели — впервые за многие месяцы. Его взгляд был строгим, словно он снова стал тем самым хозяином, которого уважали и боялись.
Глава 2
Весна в Москве всегда приходила шумно, словно город сам ждал её, как долгожданного гостя. Узкие улицы заливало солнцем, крыши блестели каплями талого снега, а вдоль мостовых бежали струйки мутной воды, смывая с зимы копоть и грязь. Люди толпились у лавок, торговки громко зазывали, пахло свежим хлебом, горячими пирогами и пряным дымом от жаровен.
Алина сидела у окна в доме на Сретенке, где её отец давно держал городскую резиденцию. Дом был крепкий, каменный, с высоким крыльцом, и отличался от деревянных соседей — сразу видно, что хозяин человек не бедный. Но, несмотря на простор, чувствовалось: здесь давно не хватало руки хозяйки.
Слуги метались по двору, носили тюки, чистили кувшины, готовились к важному событию. Завтра они должны были открыть лавку — ту самую, о которой Алина мечтала последние месяцы.
Она откинулась в кресле и усмехнулась.
— Вот уж кто бы подумал, что я, девица семнадцати лет, буду хлопотать, как купчиха, — пробормотала она, поправляя серьгу. — А ведь, выходит, сама впряглась.
Дарья, её верная помощница и по совместительству горничная, появилась в дверях, запыхавшаяся.
— Барыня, плиту в подвале починили. Алексей сам проверял. Сказал: «Теперь хоть сто голов мяса держи — не протухнет».
Алина улыбнулась.
— Алексей вечно с преувеличениями. Но если всё работает, значит, будем хранить бастурму там. И сыр тоже.
Она встала, подошла к зеркалу. На ней было платье из плотного тёмно-синего сукна с вышивкой на лифе. Одежда по нынешним временам богатая, но крой простой — она сознательно избегала лишней роскоши. Платье сидело удобно, не стесняло движений, хотя юбка, как всегда, мешала ходить быстро. «Когда-нибудь я придумаю такую одежду, что и красиво, и удобно, — подумала она. — Может, штаны-юбка… или жилетка».
---
Утро началось с того, что в дом пожаловали старейшины ближайших дворов. Алина велела звать их каждое утро «на чай» — это стало новым порядком. На длинном столе в гостиной уже дымился самовар, стояли чашки, на блюдах лежали ломти свежего хлеба, сыр и варенье.
Староста по имени Еремей сидел ближе к Алине и переминался с ноги на ногу, не решаясь первый заговорить.
— Еремей, — сказала она твёрдо, — рассказывай, как с полем.
— Поле-то подсохло, барыня, — протянул он, почесав затылок. — Пахать можно. Да плуг старый — зубья отвалились.
Алина хитро прищурилась:
— А если новый сделаем? Железный, крепкий. Я чертёж покажу.
— Чертёж? — хмыкнул другой мужик, седой. — Ты как мастеровой, а не барышня.
— А мне всё равно, — отрезала она. — Главное, чтобы работало.
Староста прыснул в усы.
— Скажешь тоже, барышня. Работало… Ну ладно, попробуем.
Она вынула из-за пазухи аккуратно сложенный лист бересты. На нём был нарисован новый плуг, с изогнутым лемехом. Мужики, хмурясь, рассматривали.
— Это что, заграница? — спросил один.
— Нет, — Алина усмехнулась. — Это я придумала.
За столом раздался смешок, но глаза у всех были жадные.
---
После чая они отправились в лавку. Помещение располагалось на первом этаже дома. Раньше здесь хранили всякий хлам: сломанные сундуки, старые котлы, бочки. Теперь же внутри было чисто, побелены стены, на полу — новые доски.
У входа поставили прилавок. За ним должна была стоять Феклуша — та самая, что громче всех кричала на сходе. Она уже гордо вертела головой, примеряя перед зеркалом белый передник.
— Ну, Феклуша, смотри, — сказала Алина. — Если покупателя улыбкой не встретишь — грош тебе цена.
— Улыбкой-то? — удивилась та. — Так зубы же… не все на месте.
— Тогда губами улыбайся, — серьёзно ответила Алина.
Дарья прыснула со смеху, Феклуша покраснела, но кивнула.
Сбоку от прилавка стояли две бочки: одна с бастурмой, другая с сыром. В углу — столики, покрытые скатертями. Здесь Алина решила устроить маленький кафетерий.
— Алексей сказал, что это безумие, — шепнула Дарья. — Кто ж станет сидеть в лавке и чай пить?
Алина подняла подбородок:
— Вот увидишь. Сначала посмеются, потом привыкнут.
Она подошла к печи, где в духовом отсеке уже пеклись бисквиты. Запах был такой, что слюна моментально наполняла рот.
— Эти — с медом, — сказала она. — Завтра попробуем с маком. А потом — со сгущёнкой.
— С чем? — не поняла Дарья.
— Сгущённое молоко, — ответила Алина и, видя её глаза, добавила: — Я сама объясню, как делать.
---
К обеду приехал лекарь. Его звали Семён Петрович, мужчина лет сорока, с густой бородой и строгим взглядом. С ним была аптекарша — вдова Марьяна. На ней было скромное платье, но держалась она гордо.
— Ну-с, барышня, — сказал Семён, осмотрев лавку. — Размах у вас купеческий.
— А разве плохо? — с вызовом спросила Алина.
— Плохо-то нет, — усмехнулся он. — Только как бы не сгорели вы от такого пыла.
Марьяна тихо добавила:
— Сгорит только тот, кто в печи сидит. А барышня умна — ей дорога другая.
Алина улыбнулась, и в груди разлилось тепло.
---
Вечером, когда все устали, она поднялась в кабинет к отцу. Отец сидел у стола, теперь уже не лежал, как раньше. Он медленно писал пером — видно, силы возвращались.
— Ну что, дочь, — сказал он хрипло, — сегодня ты была купчихой?
Алина подошла, поцеловала его в щёку.
— Сегодня я была хозяюшкой. И знаешь, батюшка, мне понравилось.
Он посмотрел на неё долгим взглядом, потом кивнул:
— Значит, ты и вправду моя кровь.
У неё защипало глаза. Она отвернулась к окну, чтобы он не заметил, и шёпотом сказала:
— Спасибо.
В этот момент в дверь постучали. Вошёл гонец в красном кафтане, с сургучной печатью в руках.
— Грамота от государя, — объявил он громко.
Алина и отец переглянулись.
Это было началом новой дороги.
Москва вечером словно перевоплощалась: днём — шумный рынок, кипение голосов, пахнущее рыбой и дегтем, вечером же — багровые отблески костров, гул песен из кабаков, звон колоколов с десятков церквей. Из окон лавок тянуло жареным мясом и свежим квасом, на улицах сновали люди в полушубках, длиннополых кафтанах, а изредка встречались и иностранцы в чудных для москвичей одеждах.
Глава 3
Город проснулся ещё до рассвета: где-то на соседней улице звякнула упряжь, заскрипела повозка с мешками муки, а вдалеке протянулся ленивый колокольный удар — как зевок огромного зверя, которому не терпится снова двинуться по делам. В нашем доме шевеление началось с шёпотов — Дарья и Феклуша перетирали между ладонями скатерти, проверяли, не осталось ли на краях ниток; Авдотья в подвале перебирала бастурму, щупала сыр, а в печи уже пыхтели мои бисквиты. От топки пахло смолёными дровами и ванилью — её мы добыли по знакомству у купца, прячущего редкие специи по дну бочек с корицей.
Я спустилась в кафетерий в своём новом наряде — из тёмного зелёного сукна, с облегающим лифом и короткой жилеткой, затянутой на косые пуговицы. Юбка была с тайной: внутренние кулиски позволяли перехватить подол и свободно бегать между столами, не наступая на собственную судьбу. Волосы я подняла в высокую причёску, гладкую и строгую, оставив у виска чуть упрямую прядь — ей я позволяла жить своей жизнью: она напоминала, что я всё ещё я.
— Барыня, — прошипела из-под прилавка Феклуша, — самовар кипит, как чёрт на исповеди!
— Значит, людям будет чем греть души, — ответила я. — Давай чашки на поднос. Где сахар?
— Вот, — Дарья шмыгнула носом и вытащила жестяную коробку. — Беречь будем, а то на зиму не хватит.
— Сегодня — не беречь, — я улыбнулась. — Сегодня — запомнить.
Передние окна мы вчера украсили витражными стёклами — грубоватыми, но цветными: солнце уже пробивалось сквозь синеву и мёд, ложилось пятнами на пол, и казалось, будто мы стоим в расплавленном янтаре. Над дверью висела вывеска, выжженная Тимофеем: «Лавка быта. Чай. Сладости. Мыло. Сыр». Еще ниже рукою Пантелея, аккуратной, школьной, приписано: «Бастурма. Новые товары».
Первые посетители появились не из числа богатеев — из соседнего двора пришла вдова с двумя мальчишками, в вылинявшем платке, но прямо держащая спину. Они остановились у входа — смущение, надежда, голод. Я сделала вид, что не замечаю их неловкости, указала на стол у окна:
— Заходите. Сядете — согреетесь. Для вас — чай с мёдом, для мальчиков — бисквит. Сегодня у нас открытие.
— За деньги? — спросила вдова, готовясь удариться в торг.
— За добрую память, — сказала я и подмигнула. — А в другой раз приведёте соседок.
Мальчишки, спотыкаясь, ткнулись носами в тарелки; на губах у них остался сахарный блеск. В глазах — то самое «что, так можно?». Я поймала этот взгляд, как птицу, и спрятала в сердце. Хозяйка должна кормить не только кассу — и дом, и слух, и веру в то, что добро здесь не чужое.
Сразу за ними из подъехавшей коляски вышли две дамы в душегреях, с меховыми воротниками. Глаза — сметливые. Такие нюхом чувствуют, где мода.
— Сестрица, погляди-ка: столики, как у немцев, — шепнула одна другой. — И чай в чашках, не в мисках.
— У нас — кафетерий, — произнесла я вслух, словно невзначай. — С бисквитами и сгущёнкой.
— С чем? — не поняли они сразу, но слово «сгущёнка» само шевельнуло их любопытство.
Я поставила перед ними блюдо: светлые бисквиты с густой кремовой лентой между коржами. Крем — моя ночная победа: молоко уварено с сахаром на медленном огне и щепотью соды, до густоты правильного обещания. Дамы отломили по кусочку, молча прожевали, потом переглянулись, будто сверили тайную карту.
— Это… — сказала одна. — Это вкус детства, которого никогда не было.
— Сколько?
И вот тут вступила моя любимая часть — цифры. Пантелей стоял у дальнего столика с толстой книгой учёта, перо — готово, чернила — глянцем в блюдце. Я назвала цену так, чтобы дамы вздрогнули, но не отскочили: пусть поймут — тут не базар, тут вкус и время. Они кивнули и… заказали две коробки «для дома». Я подумала: «Пошло».
На пороге обозначилась высокая тень; от витража на щеке гостя проступил синий отблеск. Алексей. Снял перчатки, не теряя солдатской лёгкости, и протиснулся сквозь суету так, будто стены сами уступали дорогу. Взгляд — быстрый: проверил, не тесно ли у входа, не слепит ли солнце в дверях, не прячется ли в углу чей-нибудь дурной умысел. Потом улыбнулся краем губ:
— Поздравляю с плавным стартом, хозяйка.
— Следите, чтоб никто этот старт не сболтал, — ответила я, наливая ему чай. — Как вам вид витражей?
— Слишком красиво, чтоб никого не раздражать, — бросил он. — Но если кто посмеет бросить камень, у него кулак раньше треснет.
— Грозно, — фыркнула я. — Возьмёте бисквит?
— Возьму вашу улыбку на час хранения, — сказал он тихо, так что услышала только я. — И чашку — тоже.
Я покраснела до ушей, отворачиваясь к печи, потому что, кажется, внутри меня кто-то споткнулся и рассыпал горсть горячих орехов. Хорошо, что в этот момент в дверях выросли новые гости — шумные, пахнущие дорогим табаком.
— Барыня Алина? — раздался уверенный голос. — Мы от купца Колыванова. Слышали, у вас бастурма не «гнилой тиной» тянет, а солнцем. Проверим?
— Проверяйте, — сказала я. — Но солнце у нас по весам.
Дарья ловко вынесла на поднос три тонких ломтя, посыпанных перцем и растёртой сухой зеленью. Мужчины откусили, переглянулись: в глазах — умные серебряные монеты.
— Сколько возьмёте за пуд? — спросил один, стирая пальцем масло с бороды.
Я сказала им цену, которая учитывала не только труд, соль и время, но и новизну. Они шумно возмутились — так полагается по чину — потом… согласились на половину партии и дали задаток. Пантелей тихо, не поднимая глаз, записал в книгу, и в графе «долг» сделал аккуратную засечку: «Колыванов. Доставка — по пятницам».
— И ещё, — добавила я, — мы внедряем новую услугу. Доставка по домам. Для постоянных клиентов — бесплатно, при заказе выше рубля.
— Доставка? — купец приподнял бровь. — Ноги свои вам дам? Или лошадей — для учений?
— У меня есть мальчишки, быстрые как русалки, — сказала я. — И две легкие тележки. К обеду получите заказ.
Он рассмеялся:
— Понял. Вы не барышня. Вы — разбойник. Приятно иметь с вами дело.