Москва набросилась на Алину чугунным куполом, давящим и безразличным. Девятнадцатилетняя Алина, еще недавно дышавшая полной грудью в залитой солнцем деревне, где единственным горизонтом были поля, а главным событием – приезд автолавки, теперь задыхалась от выхлопных газов и толпы, что равнодушно неслась мимо. Ее русые волосы, выгоревшие на солнце, казались тусклыми рядом с прическами столичных модниц, а скромное ситцевое платье скрывало фигуру, которую в деревне считали ладной, но здесь, казалось, ее никто не замечал. Театральное училище, этот храм мечты, обернулось холодным, неприступным зданием, куда ей вход был заказан. "Нет таланта, милочка. Нет школы. Приезжайте через год, если сможете себя найти," — холодный, надменный голос врезался в память.
Она осталась одна, на съемной койке в крошечной комнатке где-то на окраине, с единственным чемоданом, несколькими помятыми купюрами и растоптанной мечтой. Слезы были сухими, как осенняя листва, а сердце казалось каменным.
Именно тогда, в парке, где она пыталась найти хоть какой-то островок зелени среди бетонных джунглей, он подошел к ней. Игорь Петрович. Мужчина лет пятидесяти с седеющими висками, умными, проницательными глазами и бархатным голосом. Он представился театральным педагогом на пенсии, "меценатом, что ищет новые лица". Он "заметил в ней что-то особенное", "нечто нераскрытое, первозданное". Его слова упали на ее иссохшую душу, как долгожданный дождь.
Первые встречи проходили в уютном кафе. Он пил черный кофе, она — сладкий чай. Он говорил о театре, о великих актерах, о том, что "истинный талант не нуждается в дипломах, он нуждается в наставнике, который поможет ему прорасти". Алина слушала, затаив дыхание, ее глаза вновь загорались надеждой. Его рука иногда ложилась на ее запястье, "утешая", "поддерживая". Его прикосновения были уверенными, теплыми, внушали доверие.
Затем начались "индивидуальные занятия" в его квартире, которую он называл "студией". Полки, забитые книгами, старинные афиши, приглушенный свет торшеров создавали атмосферу тайного знания, доступного только избранным. Он сажал ее перед зеркалом, заставлял читать монологи, смеяться, плакать, кричать, обнажая каждую эмоцию. "Актриса должна быть абсолютно свободна, Алина. Никаких запретов, никаких стеснений. Тело – это инструмент, и оно должно быть послушным", — говорил он, наблюдая за ней сквозь полуприкрытые веки.
Упражнения становились все более эксцентричными. "Раскрепощение через движение", — объяснял он. Она танцевала, сначала неловко, затем все смелее, под его спокойным, настойчивым взглядом. Его руки стали появляться на ее теле. "Вот здесь, — говорил он, касаясь ее бедра, — нужно снять зажим. Чувствуешь? Тело должно быть как воск." Его пальцы скользили по ее спине, талии, иногда задерживаясь у самого края юбки. Она чувствовала, как краснеют щеки, как сердце стучит в висках. Ей было неловко, но он смотрел так серьезно, так по-учительски, что она подавляла любой протест. Это ведь ради искусства.
Однажды вечером, после особенно изматывающего "урока по эротической пластике" – он настаивал, что это необходимо для понимания "глубинной женской природы" – он предложил выпить вина. "Для расслабления, милая. Ты слишком зажата." Алина, опустошенная и уставшая бороться с собой, согласилась. Вино было сладким, терпким, и быстро разливалось теплом по телу, снимая последние барьеры.
Его глаза блестели в полумраке студии. "Ты так прекрасна, Алина, когда свободна. Ты даже не представляешь, какой мощью обладаешь," — его голос стал чуть ниже, бархатнее. Он подошел, присел рядом. Его пальцы скользнули по ее ключице, затем по открытой коже под воротником блузки. Она вздрогнула. "Не бойся. Это часть процесса. Актриса должна быть готова отдать все, чтобы создать шедевр."
Его рука медленно расстегнула пуговицы блузки. Алина замерла, дыхание застряло в горле. Холодный воздух коснулся ее кожи. Блузка сползла с плеч, обнажив скромное, еще девичье тело. Ее грудь, чуть приподнятая, с бледными сосками, предстала перед ним. Он смотрел долго, глубоко, как художник на свое полотно. Затем его пальцы нежно обхватили одну грудь, поглаживая сосок. Он твердел под его прикосновениями. Волны стыда и странного, нового возбуждения пронеслись по ее телу.
Он наклонился, его губы коснулись ее шеи, затем плеча, затем, наконец, нашли ее губы. Поцелуй был глубоким, властным, требовательным. Алина попыталась отстраниться, но его руки обняли ее талию, прижимая к нему. Вино, усталость, его настойчивость – все это смешалось, растворяя ее волю. Она ответила, несмело, неумело.
Его руки спустились ниже, расстегнули юбку. Прохладные пальцы скользнули под ткань, освобождая бедра, затем интимную зону. Он снял юбку и трусики одним плавным движением. Она лежала, абсолютно обнаженная, на диване, чувствуя себя открытой и уязвимой. Чувствовала, как по ее бедрам струится тепло.
Игорь Петрович опустился на колени между ее ног. Алина сжала их, но он нежно развел, говоря: "Не сопротивляйся, Алина. Это природа. Это искусство. Это жизнь." Его лицо оказалось между ее бедер. Горячее дыхание обожгло кожу. А затем его язык коснулся ее. Алина ахнула. Незнакомая волна, острая, сладкая, пронзила ее тело. Он ласкал ее медленно, ритмично, массируя нежную плоть. Она вжималась в подушки, издавая стоны, которые сама не узнавала.
Он поднялся. Его глаза, темные и голодные, встретились с ее. Затем он начал медленно снимать свою одежду. Когда он предстал перед ней полностью обнаженным, страх вновь сковал ее, но была в этом и какая-то завораживающая сила.
Он лег рядом, затем осторожно, но уверенно поднял ее ноги, обхватывая ими свои бедра. Медленно, он начал входить в нее. Боль, острая и пронзительная, обожгла ее девственную плоть. Алина вскрикнула, ее тело напряглось. Но он шептал успокаивающие слова, целовал ее губы, уверял, что это "жертвоприношение искусству", "первое причастие". Боль уходила, сменяясь глубоким, наполняющим давлением, ощущением полноты. Ее мышцы, невольно, начали сжиматься вокруг него.
Дорога была долгой. За окном проносились леса, поля, затем сменялись аккуратными, будто игрушечными, коттеджными поселками. Алина сидела рядом с Игорем Петровичем в его роскошной иномарке, чувствуя себя манекеном, который везут куда-то. Ее рука покоилась на его колене – давно уже не знак нежности, а символ принадлежности. Ее взгляд был прикован к проплывающим мимо пейзажам, но глаза не видели ничего, кроме внутренней пустоты.
"Мы едем к Константину Львовичу," – небрежно обронил Игорь Петрович, его голос звучал довольным. – "Мой старый друг, меценат, большой ценитель искусства. Он будет очень рад познакомиться с моей новой музой." Слово "муза" на его устах звучало теперь как "собственность".
Загородный дом Константина Львовича оказался не просто домом, а целым поместьем, утопающим в зелени. Высокий забор, кованые ворота, длинная аллея, ведущая к особняку в стиле ушедшей эпохи. Внутри – старинная мебель, картины, бронзовые статуэтки, хрусталь. Все дышало богатством и незыблемой стабильностью.
Сам Константин Львович был старше Игоря Петровича, с импозантной лысиной и добродушными, но цепкими глазами. Он встретил их у порога с широкой улыбкой и крепкими объятиями для Игоря Петровича. На Алину он посмотрел с интересом, который таился за вежливой улыбкой. "Вот значит кто наша юная нимфа, о которой Игорь так много говорил," – произнес он бархатным голосом, беря ее руку и поднося ее к губам, лишь слегка касаясь кончиками. В его взгляде Алина увидела то же, что и во взгляде Игоря Петровича в самом начале: смесь восхищения и хищнического интереса.
Ужин был обильным, стол ломился от яств. Алина сидела между двумя мужчинами, слушая их беседы о театре, политике, женщинах. Они говорили о ней, будто ее не было рядом. "Игорь, ты как всегда, настоящий ценитель. Нашел алмаз. А она… смотри, какая свежесть, наивность. Чистый лист." Игорь Петрович улыбался, поглаживая ее по колену под столом. Алина ела мало, чувствуя себя экспонатом, выставленным на показ.
После ужина, когда коньяк был разлит по бокалам, Игорь Петрович, вдруг, заявил: "Константин, ты не представляешь, какой у Алины потенциал. Это не просто красота, это глубина, это... первозданность. Мы как раз работаем над одним этюдом. Может, покажем Константину, Алина?" Он обернулся к ней, и в его глазах не было вопроса, лишь приказ.
Алина почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. "Я... я не готова," – пробормотала она, ее голос был тонким, едва слышным.
"Глупости!" – усмехнулся Игорь Петрович. – "Искусство не ждет. Константин свой человек, он поймет."
Константин Львович лишь одобрительно кивнул, его глаза горели любопытством.
Игорь Петрович поднялся. "Пойдем, Алина. Это будет 'Танец Откровения'. Покажи Константину, что значит быть по-настоящему свободной." Он повел ее в гостиную, где царил полумрак от камина.
"Начнем с импровизации. Разденься, Алина. Искусство требует полного освобождения."
Алина стояла посреди огромной гостиной, освещенной лишь отблесками камина, под пристальными взглядами двух мужчин. Ее руки дрожали, когда она медленно расстегивала пуговицы платья. Ткань соскользнула с плеч, обнажая тело. Она почувствовала прохладу воздуха на коже, но это было ничто по сравнению с обжигающими взглядами. Платье упало к ногам. Затем последовало белье. Когда она стояла полностью обнаженная, Игорь Петрович подошел к ней.
"Двигайся, Алина. Как вода, как ветер, как огонь. Почувствуй свою женственность, свою силу, свою уязвимость." Он включил тихую, тягучую музыку.
Алина, подчиняясь, начала двигаться. Сначала неловко, затем, как в тумане, ее тело вспомнило выученные движения. Она изгибалась, приседала, поглаживала свои бедра, грудь, живот. Ее волосы разметались в танце. Она видела, как Игорь Петрович и Константин Львович сидят, не сводя с нее глаз. Ее кожа покрылась мурашками, но она продолжала, пытаясь убедить себя, что это "искусство", "освобождение".
Когда музыка закончилась, Алина тяжело дышала, ее тело лоснилось от легкого пота.
"Браво!" – воскликнул Константин Львович, хлопая в ладоши. – "Игорь, ты гений! Это потрясающе."
Игорь Петрович подошел к Алине, его рука скользнула по ее влажной спине, затем по ягодицам. "Видите, Константин? Сырой талант. Но какой податливый."
Затем он повернул ее к себе и, не говоря ни слова, наклонился, целуя ее шею, затем грудь. Его губы обхватили ее сосок, посасывая его. Алина закрыла глаза, ее ноги подогнулись. Она почувствовала, как Константин Львович подошел ближе. Ее тело уже не сопротивлялось, оно стало инструментом в их руках.
Игорь Петрович, не отпуская ее, опустил ее на ковер перед камином. Константин Львович присел рядом, наблюдая. Игорь Петрович медленно раздвинул ее ноги. Ее лоно, еще влажное от пота, предстало перед ними. Он провел по нему пальцем и Алина вздрогнула, издав тихий стон. Константин Львович тихо рассмеялся.
"Покажи ей, Игорь, что значит настоящая страсть," – сказал Константин Львович.
Игорь Петрович кивнул. Он вновь вошел в Алину. Боль уже не была такой острой, как в первый раз, она сменилась привычным давлением, знакомым чувством заполненности. Ее тело начало двигаться в ответ на его толчки. Она слышала его тяжелое дыхание, свои прерывистые стоны, и тихий, почти неразличимый шепот Константина Львовича, который что-то комментировал, наблюдая за ними.
Он двигался глубоко, ритмично, его тело прижималось к ее. Алина уже не различала, где ее желание, где его, где принуждение, а где вынужденное наслаждение. Все смешалось в единый поток ощущений. Волны наслаждения накатывали, одна за другой, и она чувствовала, как ее тело дрожит в очередном оргазме, когда Игорь Петрович, с глухим стоном, излился в нее.
Они лежали на ковре. Игорь Петрович тяжело дышал. Константин Львович подошел, налил коньяк. "Превосходно, Игорь. Просто превосходно." Он протянул бокал Игорю Петровичу, затем присел рядом с Алиной. Его рука нежно, но настойчиво погладила ее волосы. "Ты удивительна, Алина. Удивительна."