Сказ первый

— В некотором царстве, в некотором государстве жил Дабыл. Государство было маленькое, ценностей ни культурных, ни материальных не имело. Особенно за культурные обидно было. Так появилась Академия имени ИГО.

— Имени кого?

— Имени ИГО.

— А расшифровать?

— А кто расшифрует, тому сразу диплом без выпускных испытаний, почетная грамота, бюст в мраморе и посмертная слава.

— Чего посмертная-то?

— Шибко умных потому что нигде не любят, понятно?

Из выученических разговоров над книгой
об Истории великих свершений, открытий и казусов

*1*

— Руська! Руська, не спи! — заорали в щель под подушку, куда я спряталась от настырного утра. — Сваты!!

Сон как рукой сняло, а ноги узлом завязало. И одеялом немножко. Потому я как вскочила, так и сверзилась с высокой кровати кулем, грянувшись об пол локтями, еще и лбом приложилась.

В голове гудело, будто в красильном чане, по опочивальне шальными курами носились сестрицы, наводя бедлам по сундукам и ларцам. Сталкивались, трясли перед моим помятым о разные поверхности лицом то лентами, то бусами, то батюшкиным подарком на именины — красным сарафаном из заморского шелка.

Солнце играло золотом на складках дорогой ткани, жалило глаза и добавляло звезд к имеющимся от набухающей на лбу шишки.

— Гранатовые или жемчужные? — как торговка на рынке бряцала бусами Онеша, оттесняя Серебряну с сарафаном.

— Венец какой наденешь? — донимала Смольна, ужом втираясь между ними обеими.

— А рубашку? Рубашку? — выкрикивала из сундука с исподней одежей Миланка.

Миланин зад торчал, сама Милана с головой отдалась любимому — копошению в нарядах.

Рубашки и сорочки вспархивали лебедями и валились на пол, цеплялись за крышку, повисали на резной раме зеркала...

От примерившего уже вторую рубашку зеркала, выпучив зеленющие глаза, надвигалась Лада с ворохом лент во рту — потому молча — и с гребнем в приподнятой руке. Как богатырь с мечом на татя.

Я струсила и попыталась уползти под кровать.

Почти уползла даже. Осталось только одеяло подтянуть…

Онеша побросала бусы в ларец, ларец на пол (мимо полки промахнулась) и вцепилась в одеяльный хвост, выволакивая меня обратно.

— А-а-а! — поддавшись панике завопила я и намертво уперлась босыми пятками в пол. — Какие сваты? Как сваты? Я же в Академию!

— Вот… дурнина, — пыхтела Онеша, продолжая тянуть меня на себя рывками, как слишком тяжелый невод, насобиравший помимо рыбы, камней, тины и снулого топляка вместе с берложной корягой. — Там… полный… двор, а она у… упирается!! — Одеяло хрустнуло ромбами, я как на салазках подъехала к сестрице, а та зловещим голосом прямо в мои глаза по ковшику: — Кто позавчера ныл, что не нужен никому даже с приданым, да так расстарался, что силу упустил, и ручей купцу Кальке двор подтопил? Мм? Вот батюшка и того.

— Что того? — удавленником просипела я, мигом нарисовав в голове вдового Кальку, грузного дядьку с маслеными глазами, лысиной от бровей до хребта и по-оборотневому волосатыми ушами и руками. У него даже на ладонях мех был, а из ворота рубахи нечесанной куделей торчал.

— Осерчал и просватал! За Кальку! А тебе не сказали. чтоб не сбегла или не учудила чего. Калька уже и выкуп принес! — наперебой заголосили сестры.

— Слышишь? Лаются во дворе? — Это уже Смольна. — Телега с добром поперек ворот встряла, Нежат водяной плетью подцепить хотел, чтоб втащить, сбился, и там теперь ямина с водой аккурат под первыми колесами.

Я прислушалась к приоткрытому окну. Сестрицы, блестя глазами, услужливо примолкли.

Во дворе и правда бранились. Слов было не разобрать, ветром сносило, но ядреные «ати» и «яди», которыми было щедро пересыпано общение, просто так не унесешь.

Подкравшаяся Лада вонзила гребень во вздыбленные от перспектив волосы на затылке и дернула.

Я заорала почти с теми же «атями», что неслись с улицы, сестры черной ордой двинулись в наступление, в коридорчике загрохотали сапожищи, дверь распахнулась. Замерло.

— Матушка разбудить велела, — с подозрением разглядывая скульптурную композицию, проговорил братец Нежат, почесывая макушку, счесанную о низкую притолоку, — а не устраивать тут… А что у вас тут?

Братец был высок, плечист, рус и синеглаз, на батюшку похож лицом и нравом. А сестры в маму. Красавицы, чернявые да стройные, гибкие да белоликие. Глазами только и отличаются. От лазури до малахитовой зелени. На одну глядеть и то сердце от красы заходится, а как вместе встанут — хоть ведунью с чаном валерьяновой настойки зови.

— Так сваты же! — Серебряна взмахнула сарафанным стягом.

У Онеши и Миланы как по команде глаза задергались. У Онеши синий, у Миланы, успевшей целиком в сундук залезть, лазурный. Правые. А мои — оба и вразнобой.

1-в

Знакомьтесь.

Героиня нашей истории Русана Водяновна Озёрина, младшая дочь в большой семье из мамы, папы, пятерых сестер и брата, внучка ягиньи, водяница.

Уточнение. Водяные и русалки в мире Тридевятья, обитающие в основном в Озерном крае, — один народ. Те, кто могут оборачиваться — русалки, кто нет — водяницы. Им подвластна обычная стихийная водная, а также погодная магия, связанная с водой, включая туман, дожди, потопы и прочие важные для народного хозяйства явления.

От автора. Дорогие читатели, наша героиня нуждается в вашей поддержке и любви. Не стесняйтесь ставить сердечки и оставлять комментарии. Веселого вам приключения.

*2*

*2*

— Сваты же! — отплевавшись от лент, Лада взмахнула ими же в сторону окна, откуда как раз донеслась новая порция «ятей».

Нежатка проследил за мелькнувшими хвостиками, наморщил лоб, старательно соображая, а я заподозрила неладное.

Бывает, ты младшая, любимая дочь, но чувствуешь себя приживалкой. Все кругом взрослые и умные, заботой окружили, хоть волком вой, советуют, подсказывают, поправляют, учить пытаются.

Я бы и рада, но родовой магии кот наплакал. Как раз если разревусь, и выходит. То ушаты с мисками из берегов, то еще какая дурость. Потоп, дождь стеной, лужи с головастиками, родник в нужнике… Обернуться никак, хоть неделю в пруду сиди, а сестры по малейшему хотению. Только завидовать с берега, как они в озере хвостами плещут.

Красоты девичьей… По сусекам. От батюшки туесок, от матушки ковшик, да от матушкиной родни из Заповедной кущи, где бабуля Ягода Костянична живет, охапочка. Волос темный, но в рыжину, глаза странные, росточком не вышла и прочими статями. Не удивительно, что при таких сестрах мне разве что за вдовца вроде Кальки. А я в Академию хотела. Когда женихов нет, в книжках утешения искать самое то. Свет клином на замуже этом сошелся? За Кальку я и так успею, а в Академию позже восемнадцати весен не берут.

— Какие еще сваты? — так ничего и не надумав, удивился Нежат. — Приснилось вам что ли? Нет никаких сватов.

— А Калька? — на всякий случай уточнила я, поднимаясь и неуклюже вползая задом на кровать. Сердце в животе надеждой бухало, какие уж тут уклюжести? Воткнутый Ладой гребень, кажется, так и торчал в волосах, потому что братец разулыбался мне как княжне — задорно и с дурниной. |