Можно ко многому привыкнуть, но только не к темноте у океанского дна на глубине в четыре километра. Привыкнуть можно к давлению, от которого даже в жидкостном скафандре ноют кости, к тяжести боевого каркаса, к холоду. Но темнота – это другое. Она телу не угрожает. Сама по себе она вообще никаких опасностей не несет, но будит в недрах подсознания образы столь жутких чудовищ, что им нет истинных названий ни на одном из существующих языков, да и на мертвых тоже. В те времена, когда подобные твари могли выскочить из темноты в любой миг, люди еще разговаривать не умели толком, лишь мычали, махали руками и издавали гортанные звуки. Это потом уже палеонтологи навыдумывали названий, но это совсем не то, что выкрикивали первобытные люди перед тем, как их перекусят надвое и утащат во тьму.
Затем, не без помощи древних охотников, твари вымерли. В городах выросли каменные дома, наполненные электрическим светом, но в глубине подсознания все осталось, как прежде. Там свирепые плейстоценовые хищники как жили, так и продолжают жить, именно они вызывают выбросы адреналина, стоит оказаться в кромешной тьме.
Тьма же на глубине именно кромешная, иначе не скажешь. Сколько бы ни пылало Солнце, но ни один квант его света не способен пробиться ниже отметки в сто метров. На базальтовом дне океана лишь тьма, ледяной холод и безжизненные пространства на тысячи километров. Фонари тут бессильны, даже самые мощные. Свет торчит из прожектора на шлеме, как лезвие, режет тьму, будто резину, а не освещает вообще ничего. Внутри луча слишком ярко, зрачки сужаются, и все равно ничего не видать, а за пределами светового конуса лишь тьма.
Еще при первых вылазках с базы «DIP-24-200» мы поняли, что жидкостные сверхглубинные аппараты линейки «СГАК» фонарями можно было вообще не укомплектовывать – пустая затея. К счастью, пиротехники сделали для нас специальные осветительные ракеты «СГОР-4», мы их сразу прозвали «светлячками». Лишь от них был толк в глубине. Без них вообще беда. Мы их в каждое патрулирование брали примерно в два раза больше, чем требовалось, потому что одна лишь мысль остаться без света включала дремучий инфернальный ужас, с ним шагу не ступить, не заставить тело выполнять команды мозга, словно тебя парализовало. Не у одного меня так, абсолютно у всех, хотя всем нам приходилось подолгу оставаться во тьме, чтобы прятаться от тварей, и всем это давалось не без труда.
Я не особо религиозен, но уверен, если где-то во Вселенной есть нечто подобное библейскому аду, то оно должно быть наполнено тьмой, а огонь, на котором варят смолу для грешников, надо разводить в каком-то отдельном закрытом помещении. Иначе вечного страдания не получится. Ко всему можно привыкнуть, даже к кипящей смоле, но только не к тьме. Останься во тьме надолго, крыша точно съедет, даже вообще без кипящей смолы.
На практике же все было еще хуже. На практике, хотя плейстоценовая эра давно закончилась, на дне океана властвовала не только тьма, но встречались и жуткие монстры, ее населяющие. Подобно древним охотникам, мы несколько раз в неделю выбирались с глубоководной базы, как из пещеры, и патрулировали окрестности.
Если бы не «светлячки», в таких условиях работать было бы решительно невозможно, а так рукотворное солнце висело над нами, освещая унылый базальтовый ландшафт, искрящийся частицами ила. Стоило «светлячку» начать гаснуть, Бак запускал еще одну ракету, обеспечивающую нам четыре минуты света. Я же тащил на себе другой груз – саперное снаряжение, включая акустический комплекс, автономные буи для установки помех и дальнобойные малокалиберные ракеты, способные наводиться на радарные биотехнологические метки.
В течение четырех лет нашей вахты на «DIP-24-200», мы разработали совершенно новую тактику подводной охоты, которую до нас никто не использовал. Мы ей даже название дали – донная охота. Очень точное название, отражающее самую суть.
Дело в том, что раньше для уничтожения одного крупного биотеха требовалась целая флотилия, да и то, исход такой схватки никто бы не взялся в точности предсказать. Проблема состояла в том, что все твари, живые торпеды, мины, даже автономных классов и патрульные, были привязаны к какой-то из донных платформ, выполняющей роль командира отряда, или скорее правителя территории. Уничтожать торпеды хоть по одиночке, хоть целыми стаями, было совершенно бессмысленно, так как из икры и личинок наплодятся новые, платформа возьмет над ними контроль, и численность нашего противника восстановится. Это все равно, что воду решетом носить. Совсем другое дело – уничтожить саму платформу. Тогда мины, не способные активно перемещаться, остаются сами по себе, а мобильные торпеды уходят из акватории в зону действия другой платформы. Таким образом, грубо говоря, одним выстрелом можно было очистить круг радиусом километров десять, а это не мало, когда речь идет о прибрежных зонах.
Вот только одним выстрелом этого сделать не получалось. Платформы выращивали вокруг себя столь мощное боевое охранение, что через него никак не пробиться – хоть стреляй, хоть бомбы кидай, все бессмысленно. Любые снаряды будут перехвачены, на любых скоростях, под любыми мыслимыми и немыслимыми углами к атакуемой цели.
Поэтому раньше, еще при Вершинском, платформы уничтожались массированными ударами, силами флотилии из нескольких кораблей с ракетно-бомбовыми установками, туда же входили бронированные тяжеловооруженные амфибии, а так же несколько реактивных батипланов, способных уходить от биотехов за счет весомого преимущества в скорости. Все это требовало высоких затрат и не гарантировало успеха. Биотехи брали числом, иногда они могли часами стекаться со всех направлений, пока у людей не кончатся боеприпасы. Ну, а как кончатся – конец. Даже на гравилетах не провести эвакуацию, так как донные платформы с высочайшей эффективностью уничтожали низколетящие цели пуском биотехнологических ракет, выращенных в мышечных полостях шахт.
Но Бак еще пять лет назад придумал кардинально другую тактику. Раньше такое в голову никому бы не пришло – вылезти из под брони в океане и сражаться с тварями в качестве боевого пловца. Биотехов боялись не на рациональном, а скорее на мистическом уровне, но Бак исходил из идеи, что искусственные твари ничем не отличаются от обычных хищников, от акул, например, которые не обладают способностями к ясновидению, они могут лишь увидеть, услышать или учуять боевого пловца при помощи обоняния. В общем, Бак выдвинул предположение, что к платформе можно незаметно подкрасться, не потревожив боевое охранение.
Поначалу даже я над ним поржал, не говоря уж о начальстве в адмиралтействе. К тактике массированных ударов силами батипланов и кораблей при поддержке ударных гравилетов все привыкли, о другой даже не думали. Но Бак сумел доказать, что прав. У него хватило смелости подкрасться к крупной мине и пристрелить ее из гарпунного карабина еще до того, как отряд охотников оснастили жидкостными скафандрами линейки «ГАДЖ». Потом они появились в нашем отдельном взводе, и мы над Баком ржать перестали, а начали изучать новые возможности.
Так родилась тактика донной охоты, так возник сначала наш отдельный взвод донников, затем другие пошли по нашим стопам.
За четыре года донникам в разных частях мирового океана удалось уничтожить или взять под контроль сотни ракетных платформ на океанском дне. На очищенных территориях оставалось лишь проводить регулярное патрулирование, чтобы новая платформа не выросла из личинки. Пока она еще молодая, пока не обзавелась мощным боевым охранением, ее втроем, а то и вдвоем можно убить. Без запредельных усилий.
Нас это увлекло. Бывало, что мы буквально жили в жидкостных аппаратах, проводя по много часов вне базы, в патрульных и боевых рейдах. Работа была трудной, но зато и отпуск у нас был по три раза в год, мы возвращались на Тринидад, я к жене и дочке, остальные просто лентяйничать, знакомиться с курортницами на пляжах, пить коктейли и ловить рыбу.
Но в этот раз мы шли не на разведку, мы шли убивать. Беспилотник класса «Катран», который барражировал по спирали с левой циркуляцией по всей подотчетной нам зоне, засек на краю акватории сразу две потенциально опасных биотехнологических метки. Одна принадлежала растущей платформе, другая невообразимо крупной мине неизвестного класса. Ее метка обозначалась на радаре как «СМТК-200», и цифра, означающая массу боевого заряда, явно была не в килограммах, а в тоннах. Такая долбанет, мало не покажется.
Никто из нас не понимал, каким образом мина успела незаметно для нас нажрать столько ниртрожира, мы должны были или сами ее отследить на патрулировании, или по данным с «Катрана» вычислить, но гораздо раньше. Однако не случилось. Почему – не понятно.
Это означало, что мы или с интерпретацией данных радара ошиблись, и масса нитрожира составляла двести килограммов, а не двести тонн, как у кита, на минуточку, или биотехи придумали что-то новенькое, с чем мы раньше не сталкивались.
От беспилотника в таких случаях толку ноль. Он ничего, кроме радарных меток, передать нам не может. Боевое охранение платформы, даже если оно совсем хлипкое, уничтожит дрон на подходе, не дав ему передать ни изображение с камер, ни данные сонара. Так что это пустое, мы это еще четыре года назад поняли. Дроны хороши с пиратами воевать, там им цены нет, а тут, в глубине, от них толку значительно меньше. Тут нужны люди, да не абы какие, а с достаточным для этого опытом, с наработанными до автоматизма навыками и высочайшей психической устойчивостью.
Час назад мы с Рипли, Баком и Викингом выдвинулись с базы на батиплане «Валерка» в юго-западном направлении. Но до самой цели двигаться на батиплане нельзя, так как его твари издалека услышат, бросятся в атаку, нам придется связать себя боем, вместо того, чтобы нанести удар по главной цели. Именно чтобы избежать этого была придумана тактика донной охоты.
Так что батиплан мы оставили на безопасной дистанции, с Рипли за штурвалом и Викингом в кресле огневого комплекса. Затем, вдвоем с Баком, выдвинулись пешим порядком к намеченной цели. После выстрела в главную цель мы неизбежно выдадим свою огневую позицию, и на нас ринется все боевое охранение. Тут-то, настанет черед Рипли и Викингу нас прикрыть плотным огнем, дать отойти, взять на борт, и дать ходу.
Обычно такие атаки донников заканчивались тем, что батиплан уводил за собой все боевое охранение убитой платформы, а на подходе к глубоководной базе, тварей тупо уничтожали всех до единой огнем из стационарных огневых комплексов, и на этом дело заканчивалось. Но в нашем случае такой тактический ход не прокатит, нам драпать придется до берега, под прикрытие батарей, а не на базу «DIP-24-200». На базе у нас оставался только салага по прозвищу Дикий, у него не было ключа от огневого комплекса, а потому он не мог отразить атаку тварей, когда они приличной ордой увяжутся за батипланом.
При работе в жидкостном скафандре легкие боевого пловца заполнены несжимаемым «рассолом», чтобы грудную клетку не раздавило чудовищным давлением глубины. Говорить в таком состоянии невозможно, поэтому мы общались на дне жестами Языка Охотников, которые вычислитель скафандра переводил в текст на визоре шлема.
«Еще два „светлячка“, и уходим в режим маскировки», – передал я Баку.
«Принял, готов», – ответил он.
У меня чаще забилось сердце. Это было самое трудное в работе охотника-донника – выход на огневую позицию в режиме затрудненного обнаружения. Тут уже никаких «светлячков», и даже никакого фонаря на шлеме, тут уже все. Тьма. Полная. Причем, довольно надолго. В режиме затрудненного обнаружения мы не могли пользоваться любыми активными средствами, даже сонар включать было нельзя. Все, что мы могли – наблюдать за радарными метками на визоре шлема, а так же улавливать звуки и другие сигналы в пассивном режиме. В общем, то еще развлечение. Не для слабых нервов.
Не смотря на тренировки, не смотря на опыт, мне все равно было не по себе в ожидании, когда погаснет последний «светлячок». Вот он начал меркнуть, и я не стал растягивать эту пытку, закрыл глаза, а когда открыл, меня окружала первобытная тьма. Она и за миллиарды лет до появления человека тут была, и сейчас заполняла пространство, и даже когда Солнце распухнет в предсмертной агонии, когда поверхность океана закипит от нарастающего жара, тут, на дне, останется такая же тьма и такой же ледяной холод.
Я установил приборы на грунт, включил акустическую станцию и она принялась вслушиваться в едва различимые колебания, распространяющиеся в водной стихии. В первую очередь это были отголоски ультразвуковых выкриков, которыми биотехи прощупывали пространство во тьме.
Квантовый вычислитель на колбе Марковича собирал данные по крупицам, складывал общую интерференционную картину за длительный промежуток времени, вычислял распространение ультразвука в воде, отражение его от препятствий, соединял это с данными радарных меток. Результатом работы становилась объемная картина расположения, формы и размера объектов, попадающих в зону действия ультразвука, который издавали твари. Грубо говоря, мы видели их сонарами, они сканировали пространство в активном режиме, а мы снимали создаваемую ими волновую картину в пассивном режиме и на большом расстоянии. Вычислительная мощь для этого требовалась колоссальная, но люди вообще на протяжении всей своей истории не стремились экономить ресурсы, когда им что-то сильно приспичит.
Вот это была охота, так охота. Спрятаться, затаиться во тьме, оставаясь неслышимым, невидимым для противника, следить за ним, а потом напасть, неожиданно и мощно. Это вам не из ракетно-бомбовых установок молотить, как бывало во времена Вершинского.
«Есть картинка, – передал я Баку через две минуты, потребовавшихся на обработку данных. – Тебе послойно кинуть, или изометрию?»
«Давай изометрию для начала».
Я передал ему результат вычислений, и мы некоторое время разглядывали получившуюся проекцию. Платформа, как и ожидалось, была совсем молодой, и мышечные полости шахт у нее еще не сформировались до такой степени, чтобы в них могли созреть ракеты. Допускать их созревания было никак нельзя, потому что в двенадцати километрах к северу, вполне в зоне поражения, находилась биологическая станция «Тапрабани». Если платформа ударит по плавучей станции ракетами, мало не покажется. Даже охотникам не всегда в таких случаях хватало мощности противовоздушной обороны, а у гражданских шансов вообще ноль.
Не смотря на юный возраст, платформа сумела сформировать неплохое боевое охранение, состоявшее из вполне зрелых торпед, среди которых даже «ГАТ-120» были сильно не самыми крупными. Создавалось ощущение, что платформа готовится к нападению на портовый объект или на «Тапрабани», потому что для охоты за надводными кораблями торпеды нужны пошустрее и полегче, вроде «Стрелок» или «Сирен». Тут же преобладали внушительные калибры, специально предназначенные для разрушения пирсовых зон и наземных прибрежных строений. Меня поразило другое – общая численность твари в боевом охранении. Их были, без преувеличения, сотни и сотни, столько мне еще видеть не доводилось.
Но одна мина привлекла наше повышенное внимание. С первого взгляда было ясно, что это именно та тварь, данные о которой мы получили с «Катрана», и размерчик у нее был такой, что барракуда его дери. Двести тонн, за милую душу. Она была покрупнее кита, и похожа была на кита, если бы его за хвост привязали к якорному жгуту. Я видывал похожих тварей в Атлантике, но все же они поменьше были, минимум на треть.
Столь здоровенная мина никак не могла входить в боевое охранение молодой платформы. Ей чтобы вырасти до таких размеров, нужно полгода, не меньше, а платформе было месяца два, максимум три. Так что это скорее платформа зачем-то прибилась к крупному зрелому биотеху и решила закончить рост поближе к нему.
То, что мы такую крупную мину прозевали во время патрулирования, меня не удивляло. Столь мощные биотехи вырастали в глубоких расщелинах дна, питаясь планктоном, а иногда и чем пожирнее. Крупнотоннажные мины большую часть жизни прятались, не разменивались по пустякам, а взрывались только при полной уверенности, что поразят достойную цель. Достойной же целью для подобной громадины мог стать, к примеру, караван из нескольких судов, или звено батипланов. Но точно не одиночная цель.
Наличие сверхтяжелой мины объясняло и размер внушительного боевого охранения у молодой платформы. Дело в том, что крупные мины частенько обзаводились собственным боевым охранением, а платформа к нему просто примазалась в силу своего заводского статуса. У биотехов была строгая иерархия, с ней никто из них не мог поспорить, эти инстинкты в них закладывались на генетическом уровне при производстве икры и личинок.
«Это ловушка», – передал я Баку.
«На кого?»
«На охотников. Мы эту мину случайно засекли. Я думаю, она изредка поднимается из глубокой расщелины, чтобы подышать в более богатой кислородом воде. Потом прячется снова и ждет. А платформа чисто для приманки».
«Похоже на то, – согласился Бак. – Мина уйдет в расщелину, платформа пальнет ракетами по „Тапрабани“, или ее просто случайно найдут, вышлют батипланы, те зайдут на цель, не видя спрятавшуюся мину на радаре, а она жахнет, и всем конец».
«Они изучили тактику охотников, – добавил я. – Но не тактику донников. Мина ждет звено батипланов, а не двух боевых пловцов».
«Но если она жахнет, нам тоже конец, – прикинул Бак. – Дистанция километра два, а там двести тонн нитрожира. Под водой при такой силе ударной волны нас в блин расплющит».
«Может даже базу с якорей сорвать», – согласился я.
«Ну, и что делать?» – спросил Бак.
«Пока представления не имею. Из ракетной установки или из карабина с нашей дистанции ее не взять. Торпеды и служебные „кальмары“ перехватят любой снаряд на траектории, поймут, где мы, и накроют нас медным тазом».
«Даже если не перехватят, а мы в нее попадем, она детонирует, и наделает столько шороху, что мы еще в адском котле по инерции будем неделю кувыркаться».
Мы задумались. Привычные нам решения, зарекомендовавшие себя за несколько лет, тут не годились.