Как это происходит на Земле, где в высококапиталистической стране возможна иногда феодальная реакция, и многочисленное крестьянство, отстающее по своей культуре на целый исторический период, часто служит для высших классов орудием подавления пролетариата.
Социализм был зачат как антитеза капитализму ‹…› выношенный психологией измученного работой городского пролетариата, поколениями, отвыкшими от всякой индивидуальной творческой работы и мысли, он мог мыслить идеальный строй только как отрицание строя, окружающего его.
В этой главе будет проведено сравнение социальных мировоззрений двух выдающихся ученых начала XX века – Александра Богданова и Александра Чаянова через анализ их утопических произведений, которые в художественной форме запечатлели сущностные черты социально-экономических и культурно-этических взглядов этих мыслителей[127]. Как мы увидим, мировоззренческий монизм Александра Богданова и мировоззренческий плюрализм Александра Чаянова во многом предопределили идеологические доминанты идеологии индустриализма Богданова и идеологии аграризма Чаянова.
Александр Александрович Богданов (1873-1928) и Александр Васильевич Чаянов, обладая невероятно обширными энциклопедическими познаниями, счастливо сочетали их со способностями быть не только теоретиками, но и практиками в самых разнообразных направлениях научной и общественной деятельности, которыми им приходилось заниматься.
Обширные научные интересы Богданова в области философии и политической экономии, техники и биологии, культуры и образования были поставлены на службу по-марксистски деятельностного стремления к преобразованию окружающего мира, созиданию нового общественного строя, основанного на принципах развития коллективизма и товарищества, присущих, по мнению Богданова прежде всего рабочему классу – индустриальному пролетариату.
Разносторонние интересы Чаянова заключались в междисциплинарных исследованиях на стыках экономики, географии, истории, социологии, антропологии, культуры и отнюдь не только в аграрной сфере. Профессиональный аграрник Чаянов был, например, также и глубоко оригинальным социологом-урбанистом, писателем-искусствоведом, реалистом-утопистом. Как и Богданов, он не только мечтал, но и по-своему деятельностно стремился к созиданию нового общественного строя – разнообразного и всестороннего кооперативизма, преодолевающего противоречия между городом и деревней, предоставляющего возможности материального и культурного развития для всех слоев общества.
В отличие от по-своему ортодоксального коммуниста Богданова, делавшего ставку в своих социальных проектах прежде всего на культурное и политическое преображение достаточно юного индустриального класса своего времени – пролетариата[128], умеренный социалист Чаянов полагал, что достигнутый уровень технико-экономического прогресса предоставляет также уникальные возможности для успешного развития и одному из древнейших социальных классов на земле – крестьянству[129].
Обоим ученым пришлось, каждому в свое время, проявить себя и на поприще политики. Богданов в начале XX века становится наряду с Лениным одним из ключевых лидеров партии большевиков. Он принимает самое деятельностное участие в Первой русской революции 1905 года. Впрочем, еще до Первой мировой войны из-за идейных и организационных партийных конфликтов с Лениным Богданов отходит от политики, предпочтя до конца своей жизни в основном заниматься научной и литературной деятельностью[130].
Звезда Чаянова стремительно взошла на политическом небосклоне между февралем и октябрем 1917 года, когда он становится одним из создателей Лиги аграрных реформ, разрабатывавшей планы сельскохозяйственного переустройства революционной России. Чаянов также в это время является одним из вождей политического объединения российских кооперативов. Наконец, за две недели до октябрьского переворота он назначается на пост товарища (заместителя) министра земледелия в составе Временного правительства.
И после революции 1917 года Чаянов принимал достаточно активное участие в решении многих ключевых вопросов экономической политики Советской России. В период военного коммунизма в составе делегации кооператоров он пару раз встречался с Лениным, отстаивая (в конечном счете неудачно для российской кооперации) возможность определенной автономии кооперативных финансов в жестко централизуемой советской экономике.
В годы нэпа с учетом научных разработок Чаянова и его коллег-аграрников в значительной степени формировались планы сельскохозяйственной политики СССР, в то время как идеи Богданова о социалистическом планировании привлекали к себе внимание политиков и ученых Госплана, других высших государственных органов советской власти.
В 1920-е годы Чаянов и Богданов зарекомендовали себя чрезвычайно талантливыми организаторами самых современных и продуктивных научно-исследовательских учреждений в СССР. Чаянов становится директором НИИ сельскохозяйственной экономии, а Богданов – директором НИИ переливания крови.
Вместе с тем и Богданов, и Чаянов с первых месяцев установления советского строя оказались и его весьма проницательными критиками. Богдановская критика сущности военного коммунизма[131] и чаяновская критика государственного коллективизма[132] советского строя по-прежнему остаются весьма актуальными для постижения исторического и логического путей формирования и развития авторитарных экономик коммунистического типа.
Естественно, в эпоху тотальных политических и идеологических войн и революций начала XX века столь ярко и критически мыслящие деятели имели много противников, в том числе весьма коварных и завистливых, самые влиятельные из которых предопределили их многолетнюю политическую травлю: Богданова как «махиста» и «механициста»[133] и Чаянова – «мелкобуржазного неонародника»[134], – травлю, завершившуюся трагическим уходом из жизни обоих ученых и дальнейшим посмертным искажением и забвением их реального вклада в российскую и мировую науку.
Проанализируем на основе сравнения утопий Александра Богданова об индустриальном Марсе[135] и утопии Александра Чаянова о путешествии в крестьянскую Москву[136], как каждый из авторов представлял перспективы и альтернативы возможного будущего сельско-городского развития России и мира.
Марс в утопии Богданова представляется планетой с самой передовой технической и общественной организацией во всей Солнечной системе. В начале XX века марсиане уже совершают межпланетные полеты к Земле и Венере.
Богданов неоднократно в своих утопиях подчеркивает, что законы природной и социальной эволюции во всем мире должны быть достаточно универсальными. Вот почему марсиане обнаруживают в сравнительном изучении Земли, Марса, Венеры сходные и последовательные стадии развития природы и общества. Если на Марсе уже давно утвердился и все продолжает совершенствоваться коллективистский строй коммунистического типа, то на Земле еще преобладает капитализм, хотя уже и колеблемый социалистическими движениями рабочих, но также повсюду еще имеются рудименты докапиталистических формаций в виде разнообразных феодальных, крестьянских и прочих архаических анклавов. Тем временем по Венере все еще разгуливают динозавры и примет разумной жизни на этой планете не обнаружено.
Богданов отмечает, что и на Марсе когда-то, еще несколько сот лет назад, в так называемую эпоху создания великих марсианских каналов также существовала композиция борьбы социальных сил между трудом и капиталом, патриархальных союзов между феодалами и крестьянами и так далее. Но все это уже осталось в индивидуалистическо-хаотическом прошлом, вытесненным неуклонным ростом организационно-товарищеского коллективизма марсиан.
И теперь марсиане, давно уже открывшие возможности использования ядерной энергии, применяют ее в своих космических кораблях для межпланетных полетов, достаточно внимательно наблюдая за тем, что происходит на планете Земля. Для этого их представители, выдающие себя за людей, живут среди землян, тщательно исследуя их общественную и человеческую природу.
Более того, марсиане ставят перед собой задачу (и почти успешно решают ее) по нахождению «устойчиво» разумного землянина, которому они могли бы открыться, отправив его на Марс для изучения их передовой марсианской цивилизации. Таковым землянином оказывается в романе «Красная звезда» его главный герой, от имени которого и ведется повествование, один из воображаемых вожаков российских революционеров по имени Леонид, последовательный сторонник позитивистского научного мировоззрения и социальной теории Карла Маркса.
Доставленный марсианами на Марс, Леонид внимательно и прилежно изучает социальную и техническую организацию этой планеты, наблюдая местные процессы индустриального производства, воспитания детей, музейного собирания культуры и так далее.
Это изучение марсианской цивилизации дается ему с большим напряжением сил. Он порой ощущает себя примитивным дикарем, которому приходится усваивать науку и культуру высшей цивилизации.
Главное различие между обитателями Земли и Марса, которое обнаруживает Леонид, и с ним согласны в этом его марсианские коллеги, заключается в более яростном спонтанном, импульсивном, разнообразном характере людей и обществ на Земле по сравнению с более рациональным и менее эмоциональным течением исторической и современной жизни марсиан. Эти различия между планетами выводятся Богдановым прежде всего из их естественно природных особенностей. Космическое тело Земли крупнее космического тела Марса, и миры земной живой и неживой природы богаче и разнообразнее марсианских. Земная человеческая история также является более вариативной и, если так можно сказать, «упрямой» по сравнению с более однолинейной и «покладистой» историей восхождения общества от первобытности через феодализм и капитализм к социализму на Марсе.
И на Марсе когда-то, много сотен лет назад, отмечает Богданов, основным населением планеты являлось крестьянство, но с неуклонным ростом капитализма и индустриализации его значение сошло на нет. Вообще о любом крестьянстве, будь то марсианское или земное, не только в утопиях, но и в своих социально-политических сочинениях Богданов всегда отзывается крайне бегло и скупо, часто неприязненно, неукоснительно следуя логике ортодоксального марксизма, настаивающего на мелкобуржуазной бесперспективности этого архаического класса, легковерного до степени поддержки всякого рода консервативно авторитарных вождей, класса, обреченного лишь быть сырьем и постаментом для прогресса любой городской цивилизации.
Если в исторической хронике Марса 300-летней давности (то есть в 1600-е годы по земному летоисчислению) во времена сооружения великих марсианских каналов, рациональным образом преобразовавших ландшафт и все сельское хозяйство, отмечалось, как происходил «великий перелом» в уничтожении остатков марсианской крестьянской ментальности и трансформации ее в ментальность индустриальную, то теперь на Марсе (XX век) уже не упоминается ни о каком крестьянстве вообще. Повсюду описываются приметы высокоразвитой индустриально-городской цивилизации, которая без труда обеспечивает себя продовольствием и сырьем отчасти за счет высокомеханизированной обработки гигантских и давно обобществленных сельхозугодий, отчасти за счет перехода на изготовление химически искусственных продуктов, когда-то получавшихся из сельскохозяйственного сырья.
Обратившись к чаяновской утопии, мы вместе с ее главным героем Иваном Кремневым, видным советским партийцем и хозяйственником, из Москвы 1921 года, времен торжества утопической всемирной коммунистической революции (напомним, что утопия была написана в 1919 году), загадочно мистическим образом перенесемся в Москву 1984 года – столицу утопического торжества всероссийской крестьянской цивилизации[137].
Вместе с Кремневым, внезапно оказавшимся в одной московской семье и с испуга выдавшим себя за американца-путешественника Чарли Мена, которого как раз эта семья ожидала в гости, читателям предстоит познакомиться с книгами, беседами, взглядами жителей не только крестьянской Москвы 1984 года, но и всех землян описываемого времени.
Чаяновская утопия действительно убеждает, что земная жизнь, конечно, яростно разнообразней, чем флегматичная марсианская жизнь утопии Богданова. В своей утопии Чаянов легко допускает, что мировая коммунистическая революция, все и вся обобществив, стремительно и повсюду победила уже к 1921 году. Что с того?! Постигая историю из 1984 года, главный герой Чаянова убеждается, что «мировое единство социалистической системы держалось недолго и центробежные социальные силы весьма скоро разорвали царившее согласие»[138].
Этими разнообразными центробежными силами в различных регионах мира оказывались и национализм, и амбиции политических лидеров, и олигархия, и коррупция. Мир прошел и через новые кровопролитные войны, и через новые социальные перевороты. В результате к 1984 году сформировалась композиция из пяти достаточно автономных и разнообразных социально-экономических систем – русской, немецкой, англофранцузской, америко-австралийской и японо-китайской, заживших на культурно-экономических основаниях, наиболее им исторически присущих. В России сформировался строй смешанной экономики, в центре которой крестьянский кооперативизм сочетается с мощным государственным сектором и даже отчасти капитализмом. В Германии продолжает господствовать централизованная социалистическая система советского типа. В англо-французской и в американской экономических системах возможно обнаружить разновидности доминирования капитализма, наконец, в Японо-Китае господствует своеобразный феодализм.
Особенность российской социально-экономической системы заключается в драматической борьбе и решающей победе в середине XX века села над городом, созидании общества крестьянской цивилизации с ее превалирующим значением экономики сельского домохозяйства или, как пишет сам Чаянов от имени идеологов этой крестьянской утопии:
В основе нашего хозяйственного строя, так же, как и в основе античной Руси, лежит индивидуальное крестьянское хозяйство. Мы считали и считаем его совершеннейшим типом хозяйственной деятельности. В нем человек противопоставлен природе, в нем труд приходит в творческое соприкосновение со всеми силами космоса и создает новые формы бытия. Каждый работник – творец, каждое проявление его индивидуальности – искусство труда[139].
Чрезвычайно важным является это принципиальное подчеркивание Чаяновым значения именно индивидуального (а не общинного!) крестьянского хозяйства. В крестьянской утопии Чаянова община вообще не упоминается ни разу. Зато часто упоминаются кооперативы, гибко интегрирующие отдельные крестьянские хозяйства в громадную крестьянско-кооперативную систему этой страны.
Победа индустриального общества на Марсе была достигнута путем реализации долговременного плана тотального строительства каналов, преобразовавших рационально социалистическим образом экономику и экологию всей планеты. Создание крестьянской России произошло через осуществление программы тотального разрушения городов и трансформацию их в своеобразные социальные узлы связей гражданского крестьянско-кооперативного социума. В результате перед читателем открывается картина страны, преодолевшей фундаментальное противоречие между городом и селом со стороны активной экспансии села:
Деревня приняла необычный для сельских поселений вид. Вся страна образует теперь кругом Москвы на сотни верст сплошное сельскохозяйственное поселение, прерываемое квадратами общественных лесов, полосами кооперативных выгонов и огромными климатическими парками.
В районах хуторского расселения, где семейный надел составляет 3-4 десятины, крестьянские дома на протяжении многих десятков верст стоят почти рядом друг с другом, и только распространенные теперь плотные кулисы тутовых и фруктовых деревьев закрывают одно строение от другого. В сущности, теперь пора бросить старомодное деление на город и деревню, ибо мы имеем только более сгущенный или более разреженный тип поселения того же самого земледельческого населения. ‹…›
Вы видите группы зданий ‹…› несколько выделяющихся по своим размерам. Это – «городища», как принято их теперь называть. Местная школа, библиотека, зал для спектаклей и танцев и прочие общественные учреждения. Маленький социальный узел. Теперешние города такие же социальные узлы той же сельской жизни, только больших размеров[140].
После аналитического описания особенностей двух утопических стран – марсианской и московской – перейдем к анализу образов и судеб главных героев богдановского и чаяновского произведений в логике описываемых утопических культур. Любопытно, что в самих корнях имен героев – марсианско-земного Мэнни и московско-«американского» Мена – обнаруживаются английские лингвистические и смысловые созвучия, связанные со словом man – человек. Оба автора тем самым, возможно, подчеркивают обобщающие гуманистические черты, заключающиеся в их персонажах. К тому же образы главных героев исторически и психологически претерпевают значительные трансформации и перевоплощения.
Так, в двух утопических романах Богданова главными героями являются Мэнни в «Инженере Мэнни» и в «Красной звезде» – Мэнни-младший, праправнук первого. Богданов таким образом стремится проследить психологическую трансформацию характеров (с разницей примерно в 250 лет) героев одного рода Мэнни, исторические корни которого переплетаются в причудливой породненности аристократической, буржуазной и рабочей среды.
Мэнни-прапрадед – гениальный инженер и крупный менеджер, инициировавший и возглавивший великие работы по сооружению марсианских каналов на пике исторического развития марсианского капитализма. Он – носитель могучих и характерных черт авторитарного либерала капиталистического типа, своим характером чем-то напоминающий честных, суровых, скупых первых капиталистов-протестантов, упоминаемых в работе Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Успешно начав свою деятельность, суровый и честный Мэнни становится жертвой конфликтов между рабочими и капиталистами и жертвой интриг со стороны коварных и алчных капиталистов, предпочитающих действовать во имя собственного обогащения коррупционными методами и всячески экономящих на экологической и трудовой безопасности рабочих – строителей каналов. В результате возмущенный коварным цинизмом главного интригана, Мэнни в ярости убивает его. Осужденный за убийство, Мэнни как очень ценный и высококлассный специалист продолжает из тюрьмы следить за великими работами и отчасти даже управлять ими. Руководствуясь своими индивидуалистически суровыми принципами, он даже отказывается покинуть тюрьму, когда власти готовы выпустить его на свободу. В конце романа Мэнни совершает продуманное самоубийство, символизируя своей смертью закат эпохи торжества индивидуализма капиталистического гения. Роман заканчивается приходом к власти по продолжению великих работ незаконнорожденного сына Мэнни, не менее талантливого инженера и организатора, чем его отец, но руководствующегося в своей жизни другой, более совершенной и гуманной коллективистско-социалистической точкой зрения, с неумолимостью прогресса сменяющей буржуазный индивидуализм уходящей эпохи.
В романе «Красная звезда» спустя два с половиной века далекий потомок великого инженера-индивидуалиста и также выдающийся инженер и ученый, но уже, конечно, коммунист – его праправнук Мэнни является одним из руководителей марсианских экспедиций на Землю и Венеру и во многом своим решающим словом предопределяет стратегические решения по направлениям дальнейшей экспансии марсиан на другие планеты Солнечной системы.
В романе «Красная звезда» Богданов ставит чрезвычайно важный вопрос об угрозе исчерпания планетарных ресурсов при условии неуклонного роста как самого населения, так и стремительно развивающихся производительных сил Марса. Фактически он признает, что в перспективе и перед коммунистическим обществом может возникнуть проблема и перенаселения, и нехватки природных ресурсов, а значит, для выхода из этой мальтузианской ловушки предстоит заняться колонизацией ближайших планетарных соседей[141]. Таким образом, одна из главных финальных интриг «Красной звезды» заключается в стратегическом выборе марсиан – колонизировать Землю или Венеру ради утоления надвигающегося голода их высокоразвитой, но ресурсно прожорливой промышленности.
С точки зрения жестко рационального выбора Земля представляется более предпочтительным объектом для колонизации. На Земле ресурсов больше, чем на Венере, и к тому же Земля более комфортная для проживания планета, чем жарко-влажная Венера, расположенная столь близко к солнцу. Единственным серьезным препятствием в вопросах колонизации Земли оказываются населяющие ее люди вида гомо сапиенс. Импульсивно эмоциональные, этнически чрезвычайно разнообразные по сравнению с флегматично невозмутимыми и этнически коммунистически унифицированными марсианами земляне, по вескому предположению одного из влиятельных марсианских экспертов, не захотят делиться с более высокоорганизованными марсианами своими ресурсами даже на самых выгодных для них условиях. Дремуче-дикие в сравнении с прогрессивно развитыми марсианами земляне, в большинстве своем к тому же обуреваемые могучими националистическими, патриотическими и классовыми предрассудками, по мнению все того же эксперта, наверняка оказали бы яростное сопротивление любым попыткам марсиан мирно с ними договориться относительно возможного перераспределения земных ресурсов с учетом потребностей Марса. Дикие, но при этом весьма сметливые земляне наверняка попробовали бы завладеть грозным марсианским оружием, и, если бы это им действительно удалось, могли бы нанести серьезный ущерб марсианам.
Именно поэтому до конца рационально последовательный марсианский эксперт в заключение предлагал безжалостно и стремительно истребить людей всех до одного, обосновывая свой план земного геноцида более высокой ценностью жизни научно-технически и социально-организованных марсиан по сравнению с низкоорганизованными «дикарями» – землянами. Впрочем, он оказался в меньшинстве. Разумные марсиане предпочли прислушаться к более гуманистической, хотя стратегически и более рискованной и затратной точке зрения Мэнни, а также возлюбленной землянина Леонида марсианке Нэтти. Ими, наоборот, была всячески подчеркнута замечательная ценность социального и культурного разнообразия Земли, потенциально таящего в себе альтернативы неожиданно новых направлений прогресса, безусловно ценных для дальнейшей межпланетной эволюции Солнечной системы, а также нахождения общего взаимовыгодного смысла существования как марсиан, так и землян. В результате марсиане решают направиться все же в сторону колонизации опасно знойной Венеры с ее царствами ящеров – динозавров, обитающих в джунглях среди болот и вулканов, но при этом в отсутствие каких-либо разумных существ – «венерян».
В отличие от «реального марсианина» Мэнни под именем вымышленного американца Чарли Мена в чаяновском «Путешествии моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» скрывается опытный революционер-коммунист Алексей Кремнев. Также в отличие от богдановского «твердокаменного» Мэнни чаяновский Кремнев-Мен отличается рефлексивной раздвоенностью, внутренней неуверенностью, хотя внешне он производит впечатление также «твердокаменного» политического деятеля, вполне соответствующего своей фамилии.
Разумом Кремнев полагает, что централизованный коммунизм – это высший общественный строй, в котором история находит свой конец, но в своих чувствах он, старый московский интеллигент, постоянно обращается к воспоминаниям о чарующем многообразии культуры самых различных стилей и эпох. Поэтому неожиданно попав в мир крестьянской утопии, Кремнев, очарованный всем окружающим его блеском многоукладности, плюрализма, толерантности Москвы 1984 года, начинает испытывать к этому миру определенную симпатию. Прилежно изучая историю и современность дивной крестьянской цивилизации, положившей пределы экспансии как урбанистического капитализма, так и централизованного социализма (по крайней мере в утопической России), способной органично сочетать в себе архаику и модерность, государственность и анархизм, Кремнев становится очевидцем многообразных и прихотливых возможностей как в российской, так и во всемирной истории. Кремнев-Мен и человечество в утопии Чаянова описываются движимыми более сложными и разнообразными путями, чем генеральный эволюционизм живого, неживого, социального мира в межпланетных поколениях, окружающих Мэнни: от «динозавризма» Венеры к капитализму Земли, а от него – к коммунизму Марса.
Нельзя сказать, чтобы в богдановской утопии однолинейность путей человека и общества торжествовала абсолютно. Богданов иногда упоминает о некоторых возмущениях и поворотах вспять прогрессивной исторической эволюции на Земле и Марсе: о контрреволюционных восстаниях, об оппортунистических интригах, но, кажется, только для того, чтобы еще глубже подчеркнуть, что победа коммунизма на Марсе, Земле да где-угодно непременно наступает и спрятаться от нее невозможно. В личностном плане Богданов упоминает и о некоторых депрессивных сомнениях и страданиях землян и марсиан, порой доводящих их даже до самоубийства. Главными причинами самоубийств в богдановских утопиях, как правило, являются тяжелое переутомление и несчастная любовь. Тем не менее именно в описаниях особенностей личной жизни в этих двух утопиях наиболее отчетливо проявляется разница в мировоззрениях Богданова и Чаянова.
Для утопии Богданова характерен примат прогрессирующего товарищеского коллективизма в жизни общества, перед которым неуклонно отступают на второй план человеческий индивидуализм и традиционно приватная семейная жизнь. Товарищеский коллективизм выравнивает даже извечные гендерные различия между мужчинами и женщинами. В марсианском музее достаточно много места уделено изображению обнаженных тел марсиан. И вот историческая культура этих изображений свидетельствует, что различия между нежно-притягательной феминностью женских тел и брутально-экспансивной мускулинностью мужских тел начинает постепенно объединяться в некоем усредненно-прекрасном женско-мужском телесном образе. И конечно, на Марсе отсутствуют как украшательства в архитектуре, так и изыски в моде. Архитектура современного Марса абсолютно конструктивистски функциональна, так же как и одежда марсиан в стиле унисекс, при котором почти неразличимы женские и мужские отличия в одежде. Вот так на Марсе с фактически товарищески-коллективистским преодолением разности полов произошло и преодоление института семьи. В марсианских семьях еще возможно жить и даже воспитывать детей, но это все устаревающе-сентиментальные социальные отношения, а отношения массово современные – жизнь и воспитание разновозрастных детей в гигантских детсадах-школах-интернатах.
В свою очередь, чаяновская утопия принципиально настаивает, что семья была, есть и останется. Семью не смог никак уничтожить даже финальный декрет о полном упразднении семьи и семейного очага утопической мировой коммунистической революции 1920 года. К тому же Чаянов вполне в духе умеренных просветителей признает, что человеческая природа, возможно, и меняется к лучшему, но (!) со скоростью геологических процессов. Вероятно, поэтому в его утопии пока лишь господствует кооперативно-рыночный, а не товарищеско-коммунистический коллективизм. Женщины в чаяновской утопии – прекрасны и очаровательны телом и платьем, как дамы времен Ренессанса, в отличие от марсианок, фигурой и одеждой схожих с китаянками времен маоистской культурной революции. Немудрено, что Кремнев-Мен стремительно очаровывается двумя прекрасными девушками – сестрами, замечательно образованными, к тому же умеющими вкусно готовить по рецептам традиционной русской кухни в кругу своей большой, дружной, московской интеллигентной семьи.
Схожая роль женщины – берегини любви и судьбы мужчины – почти одинаково проявляется в финале обеих утопий. В конце богдановской утопии марсианка Нэтти, возлюбленная землянина Леонида, спасает его на одре тяжелой болезни и воодушевляет на дальнейшую революционную борьбу. В чаяновской утопии москвичка Катерина, влюбившись в Алексея Кремнева, предупреждает, что окружающие засомневались в нем как в американце Чарли Мене и подозревают его как немецкого шпиона, объявившегося в Москве в канун внезапного вторжения Германии в Россию. Чаянов в момент написания утопии предугадывает возможные грядущие экспансионистские (реваншистские и колонизационные) замыслы воинственной Германии по отношению к России. Между прочим, он наделяет экономическую систему Германии будущего всеми признаками косной бюрократически централизованной и огосударствленной системы социализма советского типа. В утопии Германия, испытывая перманентный продовольственный кризис из-за неэффективности своих совхозов, вторгается в богатую продовольствием крестьянскую Московию, но тут же терпит сокрушительное поражение из-за применения крестьянской Россией своего чудо-оружия – метеорефоров – аппаратов точного и мощного регулирования климата как в мирных (вызывание точно по расписанию определенного количества дождя на крестьянские поля), так и в военных (вызывание разрушительных смерчей и ураганов на армии противника) целях.
Безусловно, в своих утопиях и Богданов, и Чаянов стремились в формах художественной фантазии воплотить сущностные черты своих взглядов, связанных с перспективами развития их главных социальных героев рабочего и крестьянина.
Для Богданова драма заключалась в том, что изначально в момент своего становления и зарождения еще на мануфактурной стадии капитализма пролетарий это есть лишь некая раздробленная, усеченная частичка человеческой личности, но в дальнейшем процессе капиталистической индустриализации происходит процесс развития, собирания, самоорганизации, самопознания личности рабочего. Что же представляет пролетариат по Богданову? Это товарищество коллективного труда, и в этом процессе происходит становление новой гармоничной человеческой личности.
А что такое крестьянин по Чаянову? Это совершенно другой социальный феномен. В отличие от юного индустриального пролетариата крестьянство – это древний социальный класс. Богданов ставит задачу выработки пролетарской культуры. В то время как крестьянская культура уже существует испокон веков, где крестьянин есть прежде всего семьянин среди природы. Крестьянство – это сообщества семейных хозяйств, трудящихся на земле среди природы.
Трагедия заключается в том, что оба великих мыслителя достаточно прохладно относились к сельско-городским противоположностям своих излюбленных классов. И Богданов, и Чаянов являются яркими представителями двух мощных взаимосоперничающих идеологических тенденций своего времени – урбанизма и аграризма. Первая тенденция в начале XX века являлась безусловно господствующей, выражавшаяся в убеждении, что индустриальная урбанизация полностью преобразит производительные силы планеты и что в самое ближайшее время индустрия города окончательно победит сельскую жизнь деревень.
Впрочем, в это же время в ряде стран Центральной и Восточной Европы, в особенности в Германии и России, существовало и достаточно влиятельное направление аграризма, отстаивавшего ценности сельского образа жизни в условиях все ускоряющегося технического прогресса. И конечно, аграристы критиковали урбанизм за дымные фабрики, городские столпотворения, опасности сильной социальной дифференциации, возникающие экологические проблемы. Аграристы были именно теми людьми, кто утверждал, что с развитием науки и техники и сельский образ жизни, и аграрные науки, и сам крестьянин могут получить второе дыхание в реализации ранее невиданных возможностей. Именно к таким ярким представителям аграристов относился Чаянов.
Парадоксально, но Богданов, интересовавшийся всем на свете, фактически абсолютно игнорировал аграрную сферу развития человечества[142].
Однако следует признать, что и Чаянов, несмотря на его неутомимый интерес к самым различным сторонам существования и развития человеческого общества, весьма прохладно и критически отзывался об окружавшем его повсюду росте фабричных городских кварталов. О рабочем, его чаяниях и мечтах в своей крестьянской утопии он отзывался не менее уничижительно и поверхностно, чем Богданов с его банальными репликами о мелкобуржуазно туповатой сущности крестьянского класса: