В начале мая в Шотландию наконец-то пришло лето. Слишком долго противилась зима, все цеплялась за землю своими ледяными пальцами. Весь апрель дули пронзительные северо-западные ветры, срывая лепестки с диких примул, иссушая ранние нарциссы, отчего их нежные золотистые венчики жухли и становились коричневыми. Вершины холмов покрылись ледяной коркой, в лощинах лежал глубокий снег, и фермеры, потеряв всякую надежду на свежую траву, вывозили на голые пастбища остатки сена и сгружали его под укрытие каменных изгородей, чтобы подкормить голодных овец.
Даже дикие гуси, к концу марта обычно улетавшие на свои арктические гнездовья, медлили с отлетом. Последние стаи улетали в середине апреля, из дальней выси еле слышалась их перекличка, а косяки казались плывущей в воздухе паутиной.
Но вот за одну ночь капризная природа смягчилась к Горной Шотландии. Задул южный ветер, неся с собой ласковое тепло, которым вся остальная страна наслаждалась уже несколько недель. Зазеленели луга и пашни, очнулись истерзанные колючими ветрами дикие вишни, осмелели и раскинули ветви в белом уборе. И тут же расцветились красками сады в усадьбах – желтым цветом зацвел зимний жасмин, потянулись к солнцу лиловые крокусы, засинели махровые грозди гиацинтов.
Однако погода не меняла установившегося в жизни Вайолет Эрд порядка. Светило солнышко или лил дождь, каждое утро Вайолет Эрд отправлялась в деревню в магазин миссис Ишхак купить две пинты молока, номер «Таймс» и кое-какие продукты, необходимые для поддержания жизни пожилой одинокой дамы. Разве только в разгар зимы, когда наметало высокие сугробы, а по льду становилось опасно ходить, Вайолет, памятуя о том, что мужество начинается с осторожности, воздерживалась от этого путешествия.
Прогулка была не из легких. Добрых полмили крутого спуска по дороге, протянувшейся меж полей, которые когда-то были луговыми угодьями в Крое, поместье Арчи Балмерино; потом, на обратном пути, эти полмили оборачивались крутым подъемом. У Вайолет была машина, и она прекрасно могла бы прокатиться в деревню на ней, однако твердо верила: уж коли подкралась к тебе старость, берегись: стоит только начать пользоваться автомобилем для близких поездок, и ты пропала, собственные ноги перестанут тебе служить.
В долгие зимние месяцы Вайолет перед выходом основательно утеплялась. Обувалась в ботинки на толстой подошве, надевала шерстяные свитеры, непродуваемую куртку, шарф, перчатки, натягивала на уши теплую шерстяную шапку. Но сегодня она вышла в твидовой юбке и вязаном шерстяном жакете, с непокрытой головой. Светило солнышко, и от этого настроение у Вайолет было отличное, она чувствовала себя молодой и сильной, а поскольку сегодня она не напялила сто одежек, ей припомнилось детство: как приятно было стянуть с себя черные шерстяные чулки и подставить голые ноги прохладному ветерку.
В магазине собралось довольно много народу, и Вайолет пришлось подождать. Но она и не возражала, можно пока что поболтать с другими покупателями – а все они были ее знакомые, – подивиться на погоду, справиться у того-другого о здоровье матушки, полюбоваться на малыша, который заимел карманные денежки и вот никак не может решиться, какой же пакетик леденцов предпочесть. Он не торопится. Миссис Ишхак с улыбкой ждет. Но вот наконец малыш сделал выбор, миссис Ишхак кладет его покупку в бумажный пакетик и берет у него деньги.
– Не ешь все сразу, а то испортишь зубки, – предостерегает его она и поворачивается к Вайолет: – Доброе утро, миссис Эрд.
– Доброе утро, миссис Ишхак. До чего же приятный денек. Я глазам своим не поверила. Смотрю, солнышко светит.
Обычно миссис Ишхак, которую судьба занесла в эти северные края из солнечной Малави, облаченная в шерстяной вязаный жакет, с парафиновым обогревателем под прилавком, сжималась в комочек, едва только удалялись покупатели. Сегодня она явно повеселела.
– Надеюсь, холода не вернутся.
– Я тоже надеюсь. Наконец-то пришло лето. Спасибо, спасибо за молоко и газету. Эди просила еще купить полироль для мебели и бумажные салфетки. И прихвачу-ка я полдюжины яиц.
– Не слишком ли тяжелая получилась корзина? Я могу прислать все с мистером Ишхаком.
– Спасибо большое, я справлюсь.
– Вы много ходите.
Вайолет улыбнулась:
– Но ведь это мне только на пользу.
И она с корзиной на руке пустилась в обратный путь в Пенниберн. Вниз по мостовой, мимо приземистых коттеджей с залитыми солнцем окошками и распахнутыми настежь дверями, чтобы в них свободно лился теплый, светлый воздух, и дальше в ворота усадьбы. Отсюда дорога снова пошла вверх. Дорога была их частная, построенная лордом Балмерино, и вела к заднему фасаду большого дома, а Пенниберн стоял на полпути, чуть в сторонке от дороги. К нему шла обрамленная буками прямая подъездная аллейка. Какое это было облегчение – дойти до поворота и знать, что теперь уже не придется тащиться в гору. Корзина вроде бы потяжелела. Вайолет перехватила ее другой рукой и погрузилась в раздумья, чем же ей теперь заняться. Это был день, когда к ней приходила помогать Эди, а значит, ей самой нужно поработать в саду. Она совсем его запустила – все время было так холодно. Газон стоял унылый и замшелый. Надо бы прорыхлить его, чтобы вдохнул свежего воздуха, а розы подкормить компостом, она его приготовила, теперь оставалось только погрузить в тачку и разбросать по новой клумбе. Все это вполне приятные дела, и ей захотелось поскорее приступить к ним.
Вайолет ускорила шаг и тут-то и приметила, что перед входной дверью ее дома стоит незнакомый автомобиль. Кто-то к ней приехал, значит саду придется подождать. Гость. Какая досада! Но кто же это? С кем ей придется сидеть и разговаривать, вместо того чтобы поработать в саду?
Автомобиль – небольшой чистенький «рено» – ничего не сообщил ей о своем владельце или владелице. Вайолет вошла в дом через заднюю дверь, ведущую в кухню. Эди стояла у крана и наполняла водой чайник.
Вайолет водрузила корзину на стол.
– Кто? – беззвучно спросила она, предостерегающе приложив палец к губам.
Эди ответила так же неслышно:
– Миссис Стейнтон. Из Коррихила.
– Давно приехала?
– Только что. Я сказала ей, чтобы подождала. Она в гостиной. Как видно, хочет с вами о чем-то поговорить. – Эди повысила голос. – Делаю вам кофе, сейчас принесу.
Деваться было некуда, Вайолет направилась в гостиную. У окна залитой солнечным светом комнаты стояла Верена Стейнтон и смотрела на сад. Услышав шаги, она обернулась.
– Ах, Вайолет, тысяча извинений – явилась так нежданно-негаданно! Я сказала Эди, что загляну в другой раз, но она заверила меня, что вы вот-вот вернетесь из деревни.
Верене еще не было и сорока. Высокая, стройная, всегда безукоризненно одетая. Это и поставило ее несколько особняком в местном обществе – здешние дамы в большинстве своем занимались хозяйством и не слишком заботились о своей внешности, на это у них не хватало времени. Верена и ее муж Энгус поселились в Коррихиле не так давно, лет десять назад. До того они жили в Лондоне, Энгус работал биржевым маклером, но, нажив порядочное состояние и порядком устав от вечной гонки и суеты, приобрел Коррихил, поместье в десяти милях от Страткроя, переехал в него вместе с женой и дочерью Кэти и стал подыскивать более спокойную работу. Кончилось тем, что он принял на себя руководство компанией в Релкирке, которая торговала лесом и пришла в упадок. Энгус превратил ее в процветающее и прибыльное предприятие.
Что же касается Верены, то она тоже не сидела без дела и занялась туристским бизнесом. В летние месяцы туристическое бюро «Туры по Шотландии» доставляло в шотландскую глубинку автобусы с американскими туристами и устраивало их на постой в качестве платных гостей в респектабельные частные дома, специально подобранные для этой цели. Изабел тоже включилась в это дело. Надо сказать, это был нелегкий труд. Вайолет просто не представляла себе более утомительного способа добывания денег.
Однако для местной общины Стейнтоны оказались ценным приобретением – добрые, приветливые, гостеприимные, они, не жалея ни сил, ни времени, охотно включались в организацию всяких праздников, спортивных состязаний и различных благотворительных мероприятий, пополнявших денежный фонд общины.
Но и зная все это, Вайолет никак не могла догадаться, что привело к ней Верену сегодня.
– Рада, что вы набрались терпения и дождались меня. Ужасно обидно было бы разминуться. Эди готовит нам кофе.
– Мне бы следовало предварительно позвонить, но я ехала в Релкирк, и уже по дороге мне вдруг пришло в голову, что лучше заглянуть к вам, вдруг да застану дома. Я не нарушила ваши планы?
– Нисколько, – не моргнув глазом заверила ее Вайолет. – Устраивайтесь поудобнее. К сожалению, мы сегодня еще не растапливали камин.
– И хорошо, что не затопили – в такой день камин ни к чему. Какое счастье снова увидеть солнышко!
Верена села на диван, скрестив длинные, стройные ноги. Вайолет куда менее грациозно опустилась в свое любимое широкое кресло.
Она решила сразу перейти к делу:
– Эди сказала, вы хотели со мной о чем-то переговорить…
– Мне вдруг пришло в голову, что именно вы можете мне помочь…
У Вайолет упало сердце: неужели опять какая-то ярмарка, закладка сада или благотворительный концерт и Верена попросит сейчас вязать колпаки на чайники, продавать билеты или выступать на открытии?
– Помочь?… – слабым голосом переспросила Вайолет.
– Собственно, помощи тут особой не нужно, скорее мне нужен совет. Видите ли, я хочу устроить бал.
– Бал?
– Да. Для Кэти. Ей исполняется двадцать один год.
– Но что же я могу вам посоветовать? Я уж и не припомню, когда занималась подобными делами. Наверное, вам стоит посоветоваться с кем-то помоложе. К примеру, с Пегги Фергюсон-Кромби или с Изабел.
– Я подумала… подумала, что у вас больше опыта. Вы живете здесь дольше всех моих знакомых, и мне важно знать, одобрите ли вы мою идею.
Вайолет почувствовала некоторое замешательство; появление Эди с подносом в руках было как нельзя кстати. Эди поставила поднос на высокий столик сбоку от камина.
– Может, подать печенье? – спросила она.
– Нет, Эди, ничего больше не надо. Спасибо.
Эди удалилась. Немного погодя наверху загудел пылесос. Вайолет разлила кофе по чашкам.
– Вы сказали «бал». Что вы имеете в виду?
– Танцы, конечно. Знаете, рилы и прочие шотландские народные танцы.
Да, Вайолет знала.
– Танцы под магнитофон, в холле?
– Нет, не так. Я хочу устроить настоящий бал, с размахом. Раскинуть шатер на лужайке…
– А Энгус не побоится вылететь в трубу?
Верена оставила вопрос без внимания.
– …и пригласить настоящий оркестр. Холл мы, конечно, тоже используем, там можно будет посидеть. И гостиную. И, я уверена, для своих лондонских друзей Кэти захочет устроить современные танцы под магнитофон. Надо подумать, какую комнату им отвести. Наверное, столовую. Соорудим там пещеру, грот…
Пещеры, гроты… Значит, Верена уже все спланировала. Она ведь прекрасный организатор.
– Так вы уже столько всего напридумывали, – заметила Вайолет.
– Кэти пригласит уйму своих друзей… придется устраивать всех на ночлег…
– Сама-то Кэти знает о вашей затее?
– Нет. Вы первая, кому я говорю.
– А если она не захочет водить хороводы и отплясывать кадриль?
– Уверена, она будет в восторге. Ей бы только повеселиться.
Да, конечно, Кэти будет в восторге, в этом Вайолет не сомневалась.
– Когда же вы предполагаете это устроить?
– Думаю, в сентябре. Самое лучшее время. В сентябре начинается охота, съезжаются все наши охотники; и еще не кончатся студенческие каникулы. Шестнадцатое сентября – вот, наверное, самый подходящий день. Еще и потому, что школьники уже разъедутся по своим пансионам.
– Но сейчас ведь только май. До сентября еще очень далеко.
– Да, но назначить день и начать приготовления никогда не рано. Я смогу сделать заказ на шатер, договориться с поставщиками провизии, напечатать приглашения… – Верене пришла в голову еще одна блестящая идея: – Что, если вдоль подъездной аллеи развесить китайские фонарики? Как вы считаете, Вайолет?
«Грандиозные планы», – подумала Вайолет.
– Но вы представляете, сколько на все это понадобится сил и времени? – сказала она.
– По-моему, ничего особенного. Американское нашествие уже кончится – в конце августа туристский сезон закрывается, и я целиком сосредоточусь на празднике. Хорошо ведь я придумала? Ну признайте, Вайолет! К тому же я сразу отдам все светские долги. Пригласим всех, кто принимал нас, а мы так и не собрались устроить ответный прием. Включая Барвеллов.
– Барвеллов я, кажется, не знаю.
– Нет, и не можете знать. Он коллега Энгуса по службе. Мы дважды у них обедали. Умирали со скуки. А их так и не пригласили… ни разу. Не могли собраться с духом и принести в жертву кого-то из наших друзей, – с довольным видом сообщила Верена. – Да, многим мы задолжали, что и говорить. Когда я напомню об этом Энгусу, он не станет чинить препятствия, подписывая чеки.
Вайолет даже чуточку пожалела Энгуса.
– А кого еще пригласите?
– Всех! Миллбурнов и Фергюсон-Кромби, Бьюкенен-Райтов и старушку леди Уэстердейл. И Стаффордов. Все дети у них подросли, так что тоже получат приглашения. Из Гемпшира приедут Мидлтоны, из Глостершира – Луарды. Мы составили список. Я приколю на кухне, на доске для заметок, длинный листок и, как припомню кого-то еще, тут же туда впишу. И вы, Вайолет, конечно же, тоже получите приглашение. И Эдмунд с Вирджинией, и Алекса. И чету Балмерино приглашу. Изабел наверняка даст обед…
И вдруг вся эта затея показалась Вайолет очень славной. Мысли ее обратились к прошлому, и одно за другим поплыли воспоминания.
– Вы должны послать приглашение Пандоре, – неожиданно для себя сказала она. И тут же растерялась: что это она брякнула?
– Пандоре?
– Сестре Арчи Балмерино. Понимаете, раньше, бывало, стоило кому-то подумать о празднике, как тут же, автоматически, приходила мысль о Пандоре. Но конечно, вы-то ее даже не знаете.
– Нет, знаю, наслышана о ней. К кому ни придешь в гости, почему-то за столом непременно заходит разговор о Пандоре. Вы считаете, она примет приглашение? Насколько я понимаю, она не была дома уже более двадцати лет.
– Да, верно. Что это мне взбрело в голову? А впрочем, почему бы и не попытаться. Какой был бы приятный сюрприз для бедного Арчи. Если нашу странницу каким-то чудом занесет в Крой, танцы будут до утра.
– Значит, Вайолет, вы меня одобряете? Значит, в сентябре – бал!
– Одобряю. Вы прекрасно придумали, лишь бы хватило у вас сил да денег. А мы теперь будем жить в предвкушении праздника.
– Но пока что никому ни слова – я должна обработать Энгуса.
– Никому ни слова.
Верена весело улыбнулась, и ей пришла в голову еще одна счастливая мысль.
– И я куплю себе новое вечернее платье.
У Вайолет подобных проблем не было.
– Я надену мое черное бархатное, – сказала она.
Ночи стали короткими, и сон так и не пришел. Скоро рассвет. Он надеялся, что наконец-то выспится – устал и измучился ужасно. Три дня не по сезону жаркого Нью-Йорка совершенно вымотали его, три дня, до отказа заполненные деловыми встречами за завтраком и за обедом, бесконечные обсуждения и споры во второй половине дня; слишком много кока-колы и черного кофе, каждый день приемы, сидение допоздна в ресторанах и ни глотка свежего воздуха.
Наконец дело было сделано, хотя успех дался ему нелегко. Харви Клейн оказался крепким орешком, и он не сразу убедил его, что предлагает единственный реальный путь завоевания английского рынка. Но в конце концов Клейн одобрил его творческие замыслы, включая график работ, выставки и фотографии. Ноэль возвращался в Лондон с контрактом в кармане. Он уложил чемодан, сделал последние телефонные звонки, засунул в портфель документы и калькулятор, поговорил с Харви Клейном – тот позвонил, чтобы попрощаться, спустился вниз, расплатился за номер, остановил такси и поехал в аэропорт имени Кеннеди.
Вечерний Нью-Йорк, как всегда, являл собой сказочное зрелище – в мерцающем небе поблескивали огнями небоскребы, по шоссейным магистралям текли реки светящихся автомобильных фар. Этот город щедро предлагал тебе уйму развлечений, что только душе угодно.
В прежние свои приезды Ноэль развлекался вовсю, однако на этот раз он не смог принять ни одного приглашения. Обидно уезжать, не вкусив всех удовольствий, такое чувство, что тебя выпроваживают, когда веселье еще в самом разгаре.
Такси подвезло его к терминалу «Бритиш эйрвейз». Он покорно встал в очередь, прошел контроль, освободился от лишнего багажа, снова встал в очередь – его вместе с портфелем просветили рентгеновскими лучами – и наконец-то вошел в зал отправления. Купил бутылку беспошлинного шотландского виски в ларьке, «Ньюсуик» и «Эдвертайзинг эйдж»[1] в книжном киоске. Отыскал свободное кресло, плюхнулся в него и стал ждать, когда объявят посадку.
Щедротами фирмы «Уэнборн и Уайнбург» он летел клубным классом и, слава богу, мог хотя бы вытянуть свои длинные ноги, к тому же он попросил место у окна. Ноэль снял пиджак, устроился поудобнее. Очень хотелось пить. Вдруг ему повезет и никто не займет соседнее кресло, мелькнуло в голове, однако надежда тут же угасла: появился респектабельный толстяк в синем, в узкую полоску, костюме, аккуратно разместил в верхнем отделении всевозможные пакеты и свертки и, отдуваясь, погрузился в кресло рядом с Ноэлем.
Господин занял довольно много места. В салоне было прохладно, но от соседа тянуло жаром. Он вытащил из кармана шелковый платок, промокнул лоб, стал устраиваться поудобнее и ненароком – довольно больно – ткнул Ноэля локтем.
– Ах, извините! Похоже, самолет набит битком.
Разговаривать Ноэлю не хотелось. Он улыбнулся, кивнул в ответ и демонстративно развернул «Эдвертайзинг эйдж».
Они взлетели. Подали коктейли, затем разнесли обед. Ноэль не был голоден, но отобедал, поскольку больше нечем было себя занять. Огромный «Боинг-747», равномерно гудя, летел над Атлантикой. Стюардессы унесли подносы, начали показывать фильм. Ноэль успел посмотреть его в Лондоне, поэтому попросил принести ему виски с содовой и стал медленно его потягивать. Свет в салоне притушили, пассажиры потянулись за подушками и пледами. Толстяк в соседнем кресле сложил руки на пузе и моментально захрапел. Ноэль закрыл глаза, но под веки словно набился песок, и он снова раскрыл их. В голове крутились разные мысли – мозг его три дня работал на бешеной скорости и теперь никак не мог остановиться. Нет, ему не уснуть.
Казалось бы, он должен торжествовать: заключил прекрасный контракт, причем, можно сказать, прошил все шовчики и возвращается домой победителем. Кстати, о названии «Седло и стремя». Чем чаще повторяешь это название, тем глупее оно звучит. Впрочем, сами изделия отнюдь не глупые. Чрезвычайно важные не только для Ноэля, но и для «Уэнборн и Уайнбург».
«Седло и стремя». Компания вела свою родословную из Колорадо. Несколько лет назад там начали производить высококачественные кожаные изделия для местных ранчо. Седла, сбрую, сапоги для верховой езды, отмеченные престижной торговой маркой: подкова с буквой «S» посередине.
Компания с первых же шагов хорошо себя зарекомендовала и вскоре одержала верх над всеми соперниками. Ассортимент начал расширяться, в скором времени компания уже производила и более изящные вещи: чемоданы и саквояжи, дамские сумочки, несессеры, туфли и сапоги. Все изделия ручной отделки и из превосходной кожи. Пожалуй, теперь ее фирменный знак соперничал лишь с маркой «Гуччи» или «Феррагамо», и цены были соответствующие. Слава фирмы росла, и с некоторых пор стало считаться хорошим тоном привезти из поездки в Штаты сумку или ремень фирмы «Седло и стремя».
А потом прошел слух, что «Седло и стремя» продвигается на британский рынок и устанавливает связь с некоторыми тщательно отобранными лондонскими магазинами. Начальник Ноэля, Чарльз Уайнбург, случайно услышал об этом на одном из званых обедов. На следующее утро Ноэль, вице-президент фирмы и директор отдела рекламы, был приглашен на утренний брифинг.
– Я хочу их заполучить, Ноэль. Пока только горстка людей в нашей стране слышали о «Седле и стремени», компании понадобится хорошая реклама. Мы начинаем действовать первыми, и, если ввезем их в Англию, они будут у нас в руках. Вчера ночью я звонил в Нью-Йорк и разговаривал с президентом компании Харви Клейном. Он готов с нами встретиться, но хочет, чтобы мы продемонстрировали всю рекламу. В вашем распоряжении две недели. Свяжитесь с Департаментом искусств, постарайтесь разработать что-то вместе с ними. И бога ради, найдите фотографа, у которого мужчина выглядел бы как мужчина, а не как манекен в витрине магазина. Отыщите настоящего игрока в поло. Если он то, что надо, и будет на высоте, я за ценой не постою…
Вот уже девять лет Ноэль Килинг работал на фирму «Уэнборн и Уайнбург». Девять лет – немалый срок для рекламного дела, а Ноэль продолжал работать все в той же фирме и время от времени сам удивлялся, что ему по-прежнему сопутствует успех. Его коллеги-ровесники давно уже ушли кто куда, кто-то в другую компанию, кто-то даже открыл собственное агентство. А Ноэль оставался все в той же фирме.
Постоянство это объяснялось главным образом обстоятельствами его личной жизни. Если вспомнить, через год или два после поступления в фирму «Уэнборн и Уайнбург» Ноэль всерьез подумывал о перемене места работы. Его одолевало беспокойство, он чувствовал неудовлетворенность, работа его не очень-то увлекала. И он предавался радужным мечтам: вообще бросить рекламу и завести какое-то собственное дело, допустим заняться продажей земли или товаров широкого потребления. В голове его рождались грандиозные планы, только вот денег не было, и он вынужден был смириться с тем, что есть. Порой им овладевало отчаяние – столько упущенных возможностей!
А потом, четыре года тому назад, все переменилось, и довольно драматичным образом. Ноэлю минуло тридцать, он все еще оставался холостяком, одна подружка сменяла другую, его это вполне устраивало, и непохоже было, что он вообще когда-либо изменит свой образ жизни. Но тут вдруг умерла его мать, и впервые в распоряжении Ноэля оказались деньги.
Умерла она неожиданно, и это было таким ударом, что какое-то время он никак не мог поверить, что она навсегда ушла из его жизни. Он любил ее, хотя и не предавался сентиментальности и не демонстрировал свою привязанность, но, если сформулировать более точно, мать была для него не только постоянным источником пищи насущной, не только снабжала его чистой одеждой, предоставляла теплую постель, но и, когда он просил, оказывала моральную поддержку. Он уважал мать за то, что она твердо стояла на страже собственной независимости, и высоко ценил ее неукоснительное правило: никогда, ни в какой форме не посягать на его, Ноэля, личную жизнь. Однако многое в ее поведении его просто бесило. Самое худшее было то, что она вечно окружала себя какими-то неудачниками и просто любителями поживиться за чужой счет. Каждый встречный-поперечный становился ее другом. А Ноэль всех их называл приживалами. Она не обращала ровно никакого внимания на его циничные замечания, и, словно мотыльки на огонь, к ее очагу слетались одинокие старые девы и вдовы, нищие художники и безработные актеры. Всем им она старалась помочь, и Ноэль считал, что это так же глупо, как и эгоистично с ее стороны, поскольку свободных денег в семье не было, их не хватало даже, как считал Ноэль, на самое необходимое.
Эта бездумная щедрость отразилась и в ее завещании. Большая сумма денег была оставлена совершенно чужому парню, не имеющему никакого отношения к их семье… Почему-то она пригрела его и почему-то захотела ему так щедро помочь.
Для Ноэля это был жестокий удар. Чувства его были глубоко уязвлены, понес значительный ущерб и его карман. Он никак не мог забыть об этом бессмысленном даре, но что толку было сожалеть и злиться – мать ушла. Он не мог высказать ей свое мнение по этому поводу, обвинить ее в предательстве, потребовать объяснений. Она ушла, она была вне досягаемости. Она где-то там, за бездонной пропастью или за рекой, которую не переплыть, на солнечной поляне или под сенью деревьев – как там ей представлялось Царство Небесное? – ей не страшен его гнев, и ее ничуть не трогают его упреки и притязания. Она, быть может, втайне подсмеивается над своим сыном, и глаза у нее лукаво поблескивают.
Тогда он отвернулся от семьи – собственно, ему некого было огорчать, кроме двух сестер, и сосредоточился на работе – единственной устойчивой части своей жизни. К собственному удивлению, а также к удивлению своего начальства, он обнаружил – и как раз вовремя, – что работа в рекламе, оказывается, ему очень интересна и он делает ее отличнейшим образом. К тому времени, когда все формальности с оставленным матерью наследством были завершены и его доля благополучно положена в банк, юношеские фантазии о том, как он вдруг разбогатеет, пустившись в крупную игру или придумав что-то совершенно необыкновенное, перестали занимать Ноэля. Одно дело манипулировать чьими-то чужими деньгами, и совершенно другое – пускаться в авантюры с собственными. Он заботился о своем банковском счете, словно о ребенке малом, и ему даже в голову не приходило подвергать его хотя бы малейшему риску. Позволил он себе лишь один расход – купил автомобиль и осторожно начал устраиваться в своей новой жизни…
Юность кончилась, теперь текла повседневная жизнь со всеми ее трудностями. Мало-помалу Ноэль принял ее условия, а также понял, что его последняя обида на мать постепенно отступает. Что толку в запоздалых сожалениях, они ничего не дают. Да и надо быть справедливым: он тоже что-то получил, причем не так уж мало. К тому же горе его было неподдельно, ему очень недоставало матери. В последние годы, с тех пор как она уединилась в своем новом доме в Глостершире, он редко с ней виделся, но все же она всегда была там – на другом конце телефонного провода либо в конце долгого пути, когда вдруг почувствуешь, что не в состоянии ни минуты больше переносить раскаленные улицы летнего Лондона. И не имело ровно никакого значения, приедешь ты на уик-энд один или с друзьями. Место в доме матери находилось для всех, всех ждал радушный прием и вкусная еда, все было легко и приятно, и тебя не заставляли стричь газон или копать грядки.
В камине потрескивали поленья, цветы в вазах источали нежнейший аромат, гости могли насладиться горячей ванной, их ждали мягкие постели, отличные вина и приятная беседа.
Все ушло. Дом и сад проданы чужим людям. И вкусный аромат кухни, и приятное чувство, что кто-то о тебе заботится и тебе не надо ни о чем думать, – все ушло. Ушло с единственным на свете человеком, с которым тебе не надо было играть и притворяться. Ну да, она злила его своими причудами, но вот ее не стало, и в жизни его, в самой ее сердцевине, теперь точно дыра с рваными краями, и он должен признать – к этому не так легко привыкнуть.
Ноэль вздохнул. Кажется, все это было давным-давно. В другом мире. Он допил виски и устремил взгляд в темное окошко. Когда ему было четыре года, вспомнил Ноэль, он заболел корью, с вечера его мучила бессонница, и казалось, ночь тянется бесконечно, минута длится целый час, а до рассвета – вечность.
Вот и теперь, тридцать лет спустя, он ждал рассвета. Небо посветлело, и из-под облака на лжегоризонте выскользнуло солнце, окрасив все вокруг в такой ярко-розовый цвет, что стало больно глазам. Исполненный чувства благодарности, Ноэль смотрел сквозь окошечко самолета на рассвет: хорошо, что он прогнал ночь и наступил новый день и не нужно больше стараться заснуть. Вокруг него зашевелились в своих креслах люди. Стюардессы разносили апельсиновый сок и горячие влажные полотенца. Ноэль приложил полотенце к лицу и почувствовал сквозь него щетину на подбородке. Кое-кто из пассажиров, достав несессер, отправился в туалет бриться. Ноэль не двинулся с места – он побреется дома.
Что он и сделал три часа спустя. Усталый, грязный, в мятом костюме, он расплатился с шофером и вылез из такси. Утро было прохладное, моросил мелкий дождичек – райское блаженство после Нью-Йорка. В Пембрук-Гарденс зеленели деревья, блестели мокрые мостовые. Ноэль поглубже вдохнул свежего воздуха и с минуту постоял. Хорошо бы провести сегодняшний день дома. Прийти в себя, поспать немножко, потом отправиться на долгую прогулку. Увы, это не для него. Дел сегодня по горло. И председатель фирмы ждет. Ноэль подхватил чемодан, спустился по ступенькам и отворил дверь своей квартиры.
Она называлась «квартира с садом», поскольку в глубине ее балконная дверь вела в крошечное патио – частичку большого сада, примыкавшего к дому. По вечерам патио было освещено солнцем, но в этот ранний час садик лежал в тени, а на одном из шезлонгов, свернувшись уютным клубочком, дремал соседский кот; небось сладко проспал здесь всю ночь.
Квартирка небольшая, но комнаты просторные. Гостиная и спальня, маленькая кухня и ванная. Гости, остававшиеся на ночь, спали на диване, который при необходимости раскладывался в двуспальную кровать. Приходящая прислуга миссис Маспретт, судя по всему, побывала здесь совсем недавно – квартира блестела чистотой, хотя было душно.
Ноэль распахнул балконную дверь и согнал с шезлонга кота. Затем прошел в спальню, раскрыл чемодан и вынул из него несессер. Разделся. Мятая, пропотевшая одежда так и осталась лежать кучкой на полу. Он направился в ванную, почистил зубы, принял горячий душ, побрился. Теперь он жаждал кружку черного кофе. Босой, в банном халате, он прошлепал на кухню, наполнил чайник, поставил на газ и отмерил кофе в свой французский кофейник. Аромат был восхитительный, у Ноэля даже потеплело на сердце. Пока кофе фильтровался, Ноэль собрал почту и, сев за кухонный столик, перебрал конверты. Кажется, ничего срочного. Но что это за яркая открытка с видом Гибралтара? Он перевернул ее. Опущена она была в Лондоне, а подписана женой Хьюго Пеннингтона, старого школьного друга Ноэля. Они живут в Челси.
Ноэль!
Пыталась тебе дозвониться, но никакого ответа. Если не сообщишь нам, что тринадцатого занят, ждем тебя к ужину. От половины седьмого до восьми. Смокинг не обязателен.
Ноэль вздохнул. Тринадцатого! «Если не сообщишь нам…» А впрочем, не надо будет вечером думать, где бы поесть. Да и веселее, чем смотреть телевизор. Он бросил открытку на стол, не без усилия поднялся и налил себе кофе.
Весь день Ноэль провел в офисе и за отчетами и совещаниями совсем потерял представление о том, что творится за стенами дома. Выйдя наконец в час пик на свет божий и ползя в потоке машин со скоростью змеи, страдающей тяжелой формой артрита, он обратил внимание на то, что утреннего дождя нет и в помине. Веял легкий ветерок, и майский вечер сиял свежестью. Прежняя усталость прошла, Ноэль был в том прекрасном настроении, когда все легко и ясно. О том, чтобы пораньше лечь спать, и речи быть не могло, сон был где-то далеко-далеко, как сама смерть. Вместо того чтобы залечь на боковую, Ноэль еще раз принял душ, переоделся и выпил полстаканчика виски с содовой, а потом пешком отправился в Челси. Свежий воздух и ходьба пойдут на пользу, он нагуляет аппетит, а еда, надо надеяться, его ждет вкуснейшая. Ноэль уже и не помнил, когда он в последний раз садился за стол и ел что-то, кроме сэндвичей.
Хорошо, что он решил пройтись пешком. Ноэль не спеша шагал по тихим зеленым улицам, мимо фешенебельных особняков, по стенам которых вилась глициния, а за оградой распускала свои роскошные цветы магнолия. Выйдя на Бромптон-роуд, он перешел на другую сторону и свернул на Уолтон-стрит. Здесь Ноэль умерил шаг, то и дело останавливаясь перед изысканными витринами. В художественной галерее продавались эстампы со спортивными и охотничьими сюжетами: мчалась лисья охота, скользили по Темзе восьмерки, на картинах маслом неслись по снегу с фазаном в зубах верные лабрадоры. Он мечтал приобрести Торнбурна и долго стоял, любуясь его картиной. Может, завтра позвонить и справиться о цене… Ноэль двинулся дальше.
Когда он дошел до Овингтон-стрит, на часах было без двадцати пяти восемь. Вдоль тротуаров выстроились в ряд машины обитателей квартала, а по середине улицы гоняли на велосипедах подростки. Дом Пеннингтонов стоял в глубине квартала. Ноэль был уже почти у цели, когда на тротуаре появилась девушка, она шла ему навстречу с белым шотландским терьером на поводке. Судя по всему, к почтовому ящику, поскольку в руках держала конверт. Ноэль скользнул по ней взглядом. Синие джинсы, серый свитер и волосы цвета абрикосового джема. Невысокая и не сказать, чтобы очень тоненькая. Решительно не в его вкусе. И все же, когда она прошла мимо, он оглянулся: что-то в ней было знакомое, но где он мог ее встречать? Может, на какой-то вечеринке? Волосы у нее, конечно, приметные.
Прогулка все же несколько утомила его, и очень хотелось пить. Вот сейчас он и попьет. Ноэль забыл о девушке, поднялся по ступенькам, нажал кнопку звонка и взялся за ручку двери с готовым приветствием на устах: «Привет, Делия! Вот и я».
Но дверь не открылась. Странно. Делия знает, что он вот-вот явится, обычно она оставляла дверь на задвижке. Ноэль снова позвонил. И подождал.
Тишина. Они должны быть там, говорил себе Ноэль, но уже знал, что никто не отзовется на звонок, что Пеннингтонов, чтоб им пусто было, нет дома.
– Послушайте…
Ноэль отвернулся от негостеприимной двери. Внизу, на тротуаре, стояла та самая девушка с собакой, они возвращались от почтового ящика.
– Да?
– Вы к Пеннингтонам?
– Они пригласили меня к ужину.
– Но их нет. Я видела, как они уезжали.
Ноэль хмуро молчал. Подтвердилось то, что он уже и сам знал. В дурацкое он попал положение, ничего не скажешь. Настроение у него стало преотвратное, и его раздражение неизбежно обратилось на девушку. Обычная история, когда тебе сообщают что-нибудь неприятное. Наверное, средневековым гонцам приходилось несладко, подумал он. Того гляди лишишься головы или тебя засунут вместо ядра в какую-нибудь чудовищную катапульту.
Хоть бы она ушла поскорее. Но девушка не уходила. «А, чтоб тебя!» – мысленно выругался Ноэль. Потом, смирившись, сунул руки в карманы и спустился к ней.
– Ужасно глупо, когда такое случается, – сочувственно сказала она.
– Понять не могу, в чем дело.
– Еще хуже, когда приходишь не в тот вечер и оказывается, что хозяева вовсе тебя не ждут, – бодрым тоном продолжала девушка, как видно решив его утешить. – Однажды я так и пришла, ужасно было неловко. Перепутала дни.
Ноэля это не смягчило.
– Вы, наверное, думаете, что и я перепутал дни? – сухо спросил он.
– Так часто бывает.
– Но не на сей раз. Я только сегодня утром получил открытку. Тринадцатого.
– Но сегодня двенадцатое, – сказала она.
– Нет, – твердо ответил он. – Сегодня тринадцатое.
– Прошу прощения, но сегодня все-таки двенадцатое. Четверг, двенадцатое мая. – В голосе ее звучало глубочайшее сожаление, как будто именно она была повинна во всей этой путанице. – Тринадцатое завтра.
Он не сразу сообразил. Ну да, вторник, среда… Боже мой, она права! Дни набегали один на другой, и в какой-то момент он сбился со счета. Вот глупость! Он так растерялся, что пустился вдруг в объяснения:
– Понимаете, у меня были очень трудные дни, работал как сумасшедший. И эти перелеты… Я был в Нью-Йорке. Вернулся сегодня утром. Джетлаг[2] – страшная штука, в голове все сместилось.
Она сочувственно смотрела на него. Пес обнюхал брючину Ноэля, и тот предусмотрительно шагнул в сторону – как бы песик не надумал совершить что-то еще. Волосы девушки в вечернем солнечном свете были потрясающие. Глаза серые с зелеными крапинками, нежная кожа и румянец во всю щеку.
Где-то он ее видел… Ноэль сосредоточенно сдвинул брови:
– Мы не встречались с вами раньше?
Она улыбнулась:
– Встречались. С полгода назад. На коктейле у Хатуэйев, на Линкольн-стрит. Но там была уйма народу, вряд ли вы могли меня запомнить.
Нет, он не помнил. Она была не из тех девушек, которых он замечал и за которыми склонен был приударить или просто поболтать с ними. К тому же на тот коктейль он пришел с Ванессой и занимался тем, что ходил за ней по пятам, чтобы она не улизнула ужинать с кем-нибудь другим.
– Ах вот как! Приношу извинения. Как мило с вашей стороны, что вы меня запомнили.
– На самом-то деле мы встречались дважды. Вы ведь работаете в фирме «Уэнборн и Уайнбург», не так ли? Месяца полтора назад я готовила для них ланч. Но наверное, вы меня даже не заметили: я была в белом халате и разносила подносы с закусками. Никто не смотрит на поваров и официанток. Признаться, чувствуешь себя странно – словно ты невидимка.
Совершенно точное наблюдение. Еще больше смягчившись, он спросил, как ее зовут.
– Алекса Эрд.
– А я Ноэль Килинг.
– Ваше имя я знаю. Запомнила еще с коктейля у Хатуэйев, а на ланче я раскладывала карточки с именами.
Ноэль постарался припомнить этот ланч. Еда была превосходная: копченая семга, отлично зажаренное филе, кресс-салат и лимонное мороженое. Он сглотнул слюну. И почувствовал, что зверски голоден.
– На кого же вы работаете?
– Ни на кого, сама по себе. Свободный художник.
В голосе ее слышались горделивые нотки. Ноэль надеялся, что она не пустится сейчас в подробный рассказ о своей карьере, – он бы не выдержал. Ему хотелось есть, но еще больше – пить. Надо немедленно найти какой-то предлог, извиниться и избавиться от нее. Он уже открыл рот, но Алекса опередила его:
– А не хотите ли чего-нибудь выпить вместе со мной?…
Приглашение было столь неожиданным, что Ноэль ответил не сразу. Он взглянул на Алексу, встретил ее смятенный взгляд и понял, что на самом-то деле она ужасно застенчива и ей стоило немалых усилий отважиться на такое предложение. Да и не ясно было, куда она его приглашает – в ближайший бар или в какую-то чердачную комнатенку, где она обитает со своими подругами, одна из которых наверняка только что помыла голову.
Как бы не напороться на какую-нибудь чушь… Он был осторожен.
– И куда же вы меня зовете?
– Я живу через два дома от Пеннингтонов. А судя по вашему виду, хороший коктейль вам не повредит.
Ноэль перестал осторожничать.
– Не повредит, – согласился он. – Хуже нет, чем явиться не вовремя, да еще знать, что ты сам в этом и виноват.
Не самый тактичный ответ, но она не обратила внимания.
– Вы очень добры, – поспешил поправиться он. – Спасибо за приглашение.
Дом был очень похож на дом Пеннингтонов, только парадная дверь не черная, а темно-синяя, и сбоку в кадке рос благородный лавр. Алекса отперла дверь, и Ноэль вошел в прихожую. Алекса нагнулась отстегнуть поводок у пса, который тут же принялся жадно лакать воду из круглой миски, что стояла у самой двери. На миске была надпись: «Для собак».
– Установил себе ритуал – сразу бросается пить. Верно, ему кажется, что он ужасно долго гулял.
– Как его зовут?
– Ларри.
Пес шумно лакал воду, заполняя тишину; Ноэль же, быть может, впервые в жизни не знал, что сказать, – он был застигнут врасплох. Неизвестно, чего он ожидал, но наверняка не того, что увидел. Все здесь свидетельствовало о спокойном достатке и хорошем вкусе хозяев. Богатый лондонский дом, хотя и небольшой. Узкий коридор, крутая лестница, отполированные до блеска перила. Медово-золотистые ковры на полу и на стене, пристенный антикварный столик, на котором стояла цветущая розовая азалия, овальное зеркало в резной раме. Но что поразило его больше всего, так это запах. Запах, от которого защемило сердце – такой знакомый! – полировки, яблок и, похоже, свежесваренного кофе. И еще, быть может, засушенных лепестков роз. Аромат юности, пробуждавший ностальгию, запах дома, который мать создала для своих детей.
Но кто встревожил его память? Кто она – эта Алекса Эрд? Можно бы завести легкий разговор и выяснить это, но с чего начать? Ноэлю ничего не приходило в голову. И, может, к лучшему. Посмотрим, что обнаружится дальше, вполне возможно, что Алекса снимает тут всего лишь спальню-гостиную или крохотную квартирку под самой крышей. Но вот она положила собачий поводок на столик и любезным тоном хозяйки пригласила его в комнату, куда вела открытая дверь:
– Входите, пожалуйста…
Дом и правда был двойником пеннингтоновского, но куда красивее и богаче. Длинная узкая комната тянулась от передней его стены до задней. В той части, которая выходила на улицу, была гостиная – скорее, это можно было назвать салоном, такая дорогая и солидная стояла тут мебель; вторая половина служила столовой. Отсюда дверь выходила на балкон с коваными железными перилами, на полу стояли керамические горшки с цветущими маргаритками.
Обшивка, гардины, ковры – все было выдержано в золотистых и красноватых тонах. Гардины свисали тяжелыми складками, на диванах и стульях чехлы из вощеного ситца в деревенском стиле, на диванах подушки с ручной вышивкой. Ниши украшал сине-белый фарфор, пузатое бюро было раскрыто, стопка писем и бумаг свидетельствовала о деловитости его хозяйки.
Элегантно, респектабельно – и все это никак не вязалось с самой обыкновенной и не столь уж привлекательной девицей в джинсах и свитере.
Ноэль кашлянул.
– Какая очаровательная комната, – сказал он.
– Да, красивая. Рада, что вам нравится. Однако представляю, как вы устали. Джетлаг – это убийца. Мой отец не выносит ночных полетов и летает из Нью-Йорка только на «конкордах».
На собственной территории она чувствовала себя более уверенно и уже не казалась слишком застенчивой.
– Мне уже лучше, спасибо.
– Что будете пить?
– Виски у вас найдется?
– Конечно. Что предпочитаете – «Граус» или «Хейг»?
Вот это удача!
– «Граус»!
– Со льдом?
– Если есть…
– Я спущусь за ним на кухню. Если вы не в силах ждать, прошу вас… вон там стаканы и все остальное. Я сию минуту вернусь…
Он услышал, как она сказала что-то песику и легко сбежала по лестнице вниз. В доме стояла тишина. Похоже, собака отправилась следом за хозяйкой. Сейчас он нальет себе виски. Бутылки и графины стояли на серванте такой красоты, что невозможно было не позавидовать его владельцу.
Над сервантом висели очень недурные картины – все те же мирные пейзажи и сельские домики на фоне зеленых лесов. Взгляд Ноэля остановился на серебряном фазане в центре овального стола и прекрасных грузинских серебряных подносах. Он подошел к окну и заглянул вниз – небольшой мощеный внутренний дворик, по кирпичной стене вьются розы, высокая клумба с поздними желтофиолями. Белый кованый железный столик и такие же четыре стула, и сразу представляется летний вечер – ужин под открытым небом, прохладное вино.
Да, надо скорее выпить. На серванте ровным рядом стояли шесть стаканов. Ноэль взял бутылку «Грауса», налил в стакан, добавил содовой и возвратился в другой конец комнаты. Точно любопытный кот, он продолжал обследовать территорию. Отодвинул тюлевую занавеску, бросил взгляд на улицу, потом шагнул к книжному шкафу и стал читать названия книг. Кто же все-таки хозяин этого восхитительного дома? Романы, биографии, книги по садоводству… вот еще одна – как выращивать розы.
Надо поразмыслить… Сопоставив одно с другим, Ноэль пришел к совершенно определенному выводу: дом на Овингтон-стрит принадлежит родителям Алексы. Отец занимается каким-то бизнесом – судя по тому, что летает на «Конкорде», довольно престижным, настолько престижным, что может позволить себе брать в поездки жену. В данный момент они в Нью-Йорке. Когда все дела будут сделаны и конференция закончится, они, надо полагать, слетают на недельку на Барбадос или на Виргинские острова понежиться под солнцем и восстановить силы… Все встало на свои места.
Ну а Алекса, покуда их нет, смотрит за домом, чтобы не залезли воры. Теперь ясно, почему она в доме одна и так щедра по части виски – оно отцовское. Когда родители возвратятся – загорелые, с кучей подарков, – Алекса вернется в свою хижину, в квартиру, которую она делит с подругой, либо в коттедж в Уондсуорт или в Клэпем.
Любопытство Ноэля было отчасти удовлетворено, и он продолжал осмотр. Сине-белый фарфор оказался дрезденским. Возле одного из кресел стояла корзинка с клубками яркой шерсти и начатым гобеленом. На бюро фотографии. Свадьбы, дамы с младенцами на руках, пикники с расставленными на скатерти термосами и сидящими сбоку собаками. Ни одного знакомого лица. Одна из фотографий привлекла его внимание, и он взял ее, чтобы рассмотреть поближе. Большой дом в эдвардианском стиле, сплошь увитый зеленью. Оранжерея по одну сторону, высокие окна в переплетах и мансардные окошки под крышей. Широкие ступени ведут к парадной двери, она распахнута, и два охотничьих спаниеля послушно позируют фотографу. За домом зимние деревья, церковный шпиль, а еще дальше – крутой холм. Родовое загородное поместье.
Она возвращалась. Он услышал ее легкие шаги по ступенькам, осторожно поставил фотографию на место и повернулся к двери. В руках у Алексы был поднос, на котором стояли ведерко со льдом, бокал, открытая бутылка белого вина и тарелка с солеными орешками.
– Отлично, вы уже выпили. – Она поставила поднос на столик за диваном, отодвинув стопку лежавших там журналов. Верный терьер уселся у ее ног. – К сожалению, кроме орешков, ничего не нашлось.
– А больше в данную минуту мне ничего и не надо. – Ноэль поднял бокал.
– Бедняжка! – Она бросила в его бокал кубики льда.
– Я все никак не могу поверить, что оказался полным идиотом – так все перепутать! – сказал он.
Алекса налила себе вина:
– Зря вы себя корите. Со всяким может случиться. Лучше попробуйте повернуть все это иначе: завтра вас ждет приятный вечер, а за ночь вы хорошо отдохнете и будете в прекрасной форме. Но почему вы стоите? Вот это кресло самое удобное.
Оно и правда было удобным. Какое блаженство! Наконец-то он вытянул свои уставшие ноги и, утонув в мягких подушках, поднес бокал ко рту. Алекса села в кресло напротив него, спиной к окну. Ларри немедленно вскочил к ней на колени, свернулся клубочком и закрыл глаза.
– Вы долго пробыли в Нью-Йорке?
– Три дня.
– Любите туда летать?
– В общем-то, да, но возвращаюсь всегда совершенно измученный.
– А что вы там делаете?
Он рассказал о «Седле и стремени» и Харви Клейне.
– У меня есть их ремень, отец привез в прошлом году. Очень красивый, плотный и мягкий.
– Ну вот, скоро вы сможете покупать такие и в Лондоне, если вас не остановит цена.
– А кто будет их рекламировать?
– Это моя работа. Я директор рекламного отдела.
– Звучит внушительно. И наверное, это у вас хорошо получается. Вам нравится ваша работа?
Ноэль подумал:
– Надо полагать, она не получалась бы, если бы не нравилась.
– Как это верно! Ничего нет хуже, чем не любить свою работу.
– А вам нравится готовить?
– Очень. Я ужасно люблю готовить. И слава богу, потому что только это и умею. В школе я, увы, не блистала. Кое-как сдала экзамены. Отец настаивал, чтобы я пошла в секретари или окончила курсы дизайнеров, но в конце концов я убедила его, что это будет абсолютно бесполезная трата времени и денег, и он позволил мне стать поварихой.
– Вы прошли какой-то курс?
– Да, я могу приготовить что угодно. Самые экзотические блюда.
– Работаете самостоятельно?
– Начинала с агентства. Потом мы стали работать парами, но одной интереснее. У меня теперь собственный небольшой бизнес: не только директорские ланчи, но и званые обеды в частных домах, свадебные приемы, иногда я просто заполняю едой чей-то холодильник. У меня мини-фургончик, и я на нем разъезжаю.
– Вы готовите здесь?
– Большую часть блюд. Сложнее всего частные обеды, потому что тогда приходится готовить на чужой кухне, а там, как в потемках, никогда не знаешь, где что лежит. Мои острые ножи я всегда вожу с собой.
– Звучит страшновато!
Она рассмеялась:
– Чтобы резать овощи, а не гостей, конечно. Ваш бокал пуст. Хотите еще?
Оказывается, он допил виски и не прочь был повторить, но встать не успел – Алекса опередила его. Осторожно спустив Ларри на пол, она взяла у Ноэля стакан и пошла к серванту. Звякнул стакан, плеснулась содовая. Мирные, успокоительные звуки. Вечерний ветерок шевелил тюлевые занавески на раскрытых окнах. На улице завелась и отъехала машина, юных велосипедистов, как видно, уже позвали домой и уложили в постель. Неудавшийся обед отступил куда-то в прошлое и уже не имел никакого значения. Ноэль чувствовал себя как путник, который долго плелся по безводной пустыне и вдруг совершенно неожиданно очутился в цветущем, окаймленном пальмами оазисе.
В его руку снова скользнул прохладный бокал.
– Мне всегда очень нравилась ваша улица, по-моему, она одна из самых приятных в Лондоне.
Алекса вернулась в свое кресло и уютно устроилась в нем, поджав под себя ноги.
– А где живете вы?
– В Пембрук-Гардене.
– Тоже приятный район. Вы живете один?
Вопрос прозвучал несколько неожиданно, но Ноэля позабавила прямота его собеседницы. Она, очевидно, помнит прием у Хатуэйев и его упорное ухаживание за ослепительной Ванессой.
– Большую часть времени, – с улыбкой ответил он.
Уклончивость ответа прошла мимо ее внимания.
– У вас там квартира? – продолжала она.
– Да, в цокольном этаже. Солнца там мало, но я провожу в ней не так-то много времени. На уик-энды стараюсь уезжать из Лондона.
– У вас есть загородный дом?
– Нет, но зато есть удобные друзья.
– А братья и сестры?
– Две сестры. Одна живет в Лондоне, другая в Глостершире.
– Наверное, вы гостите у той, что в Глостершире?
– Нет, если только это не какое-то особое событие.
«Пожалуй, достаточно вопросов с ее стороны, – решил Ноэль, – пора меняться ролями».
– А вы на уик-энды ездите домой?
– Нет, чаще всего работаю. Люди предпочитают давать ужины в субботу вечером, а обеды в воскресенье. Да и вряд ли стоит ехать в Шотландию всего лишь на уик-энд.
– Вы имеете в виду… Вы живете в Шотландии?
– Нет. Я живу здесь. Но моя семья живет в Релкиркшире.
Я живу здесь. Ноэль смолк. Собственно, он всего лишь строил догадки. Неужели пошел по ложному следу?
– Я думал, ваш отец… понимаете, мне показалось…
– Он работает в Эдинбурге, в «Сэнфорд Каббен». Директор их шотландского отделения.
«Сэнфорд Каббен» – крупнейшая международная трастовая компания. Ноэль отверг прежнюю версию.
– Понимаю. А я-то решил, что он работает в Лондоне.
– И улетел в Нью-Йорк? Он летает по всему миру – в Токио, Гонконг. Его очень часто нет дома.
– Вы с ним редко видитесь?
– Только когда он проезжает через Лондон. В этом доме он не останавливается – у компании есть квартира, но он всегда звонит и, если позволяет время, приглашает пообедать с ним в «Конноте» или в «Кларидже». Для меня это всегда большое событие – приобретаю там уйму знаний по части всяких деликатесов.
– Что ж, и ради этого стоит сходить в «Кларидж».
Здесь он не останавливается…
– Но в таком случае кто же владелец этого дома?
Алекса безмятежно улыбнулась.
– Я! – сказала она.
– Вы?… – Ноэль не мог сдержать удивления. Ларри успел снова забраться к ней на колени. Алекса поглаживала его по голове. – И давно вы тут живете?
– Скоро пять лет. Это был дом моей бабушки. Матери моей мамы. Мы с бабушкой были большие друзья. Половину моих школьных каникул я проводила с ней. К тому времени, как я приехала в Лондон учиться на кулинарных курсах, умер дед и она жила одна, поэтому я поселилась у нее. А потом, в прошлом году, умерла и она и оставила дом мне.
– Наверное, она вас очень любила…
– Я ее обожала. Мои были не очень-то довольны – я имею в виду, когда я поселилась у нее. Папа это не одобрил. Бабушку он тоже очень любил, но считал, что я должна начать самостоятельную жизнь. Завести себе друзей моего возраста, снять квартиру вместе с какой-нибудь подругой. Но я вовсе не рвалась к самостоятельности. Я ужасно ленивая, а бабушка Черитон… – она осеклась и посмотрела на Ноэля, который смотрел на нее. Он ничего не сказал, и она продолжала рассказывать все тем же непринужденным, легким тоном, – …с каждым годом все старела, было бы жестоко бросить ее.
Она смолкла. Только тогда Ноэль переспросил:
– Черитон?
Алекса вздохнула:
– Да. – Голос ее звучал так обреченно, что можно было подумать, она признается в тяжком преступлении.
– Редкая фамилия.
– Да.
– И довольно известная.
– Да.
– Сэр Родни Черитон?…
– Это мой дедушка. Я не намеревалась сообщать вам, это выскользнуло случайно.
Так вот в чем дело! Загадка разрешилась. Все нашло объяснение: деньги, богатый дом, мебель, картины… Сэр Черитон, ныне покойный, был основателем финансовой империи, раскинувшей свои владения по всему миру; в шестидесятые и семидесятые годы его имя не сходило со страниц «Файненшл таймс». Значит, дом этот был домом леди Черитон, а симпатичная маленькая кулинарка, точно школьница уютно устроившаяся в кресле напротив, ее внучка.
Ноэль не мог скрыть своего изумления:
– Кто бы мог подумать!
– Обычно я не сообщаю людям, кто мой дед. Никакой особой гордости за него я не испытываю.
– Но вы должны испытывать! Он был финансовый гений.
– Это вовсе не значит, что я не люблю его. Он был всегда добр ко мне. Но все эти банки и компании, которые сливались и становились все больше и больше… Я бы предпочла, чтобы они становились все меньше и меньше. Я люблю маленькие лавочки на углу, где мясник называет тебя по имени. Мне не по себе от мысли, что людей заглатывают какие-то чудовища – их уже просто не видно или их выбрасывают на улицу.
– Но вряд ли мы можем вернуться в прошлое.
– Это я понимаю. Мой отец говорит то же самое. Но у меня сердце разрывается, когда сносят целый ряд нормальных человеческих домов и вместо них вздымается ввысь еще одна кошмарная административная громада с черными окнами, словно гигантский инкубатор. Потому я и люблю Шотландию. Страткрой, деревня, в которой мы живем, совсем не меняется. Ну разве что миссис Мактаггарт решила, что больше уже не может стоять за прилавком, и удалилась на покой и ее лавочку купила пакистанская семья. Их фамилия Ишхак, очень славные люди, женщины у них одеваются в красивые яркие шелка. А вы были когда-нибудь в Шотландии?
– В Сазерленде, рыбачил на Ойкеле.
– Хотите посмотреть на наш дом?
Он не признался, что уже хорошо его рассмотрел.
– Хочу.
Алекса в очередной раз спустила пса на пол и встала. Ларри с недовольным видом уселся на каминном коврике – ему явно надоели эти вставания. Алекса взяла фотографию и вручила ее Ноэлю.
Выдержав приличную паузу, он сказал:
– Красивый дом. Наверное, в нем очень приятно жить.
– Вы угадали. А это спаниели моего отца.
– Как фамилия вашего отца?
– Эрд. Эдмунд Эрд.
Алекса поставила фотографию на место. Взгляд ее скользнул по циферблату золотых часов, стоявших посередине каминной полки.
– Однако уже девятый час.
– Боже мой! – Ноэль сверился со своими часами. – Да, верно. Мне пора идти.
– А надо ли вам уходить? Я хочу сказать – я могу что-нибудь приготовить и накормить вас ужином.
Против такого предложения трудно было устоять. Ноэль из вежливости начал было отказываться, но в голосе его не было твердости.
– Могу поручиться – дома у вас никакой еды нет. Вы ведь только что прилетели из Нью-Йорка. А для меня приготовить что-нибудь вкусное – одно удовольствие.
По выражению лица Алексы Ноэль понял, что ей хочется, чтобы он остался. Да и у него уже давно сосало под ложечкой.
– У меня в запасе отбивные из молодого барашка.
Это решило дело.
– Что может быть вкуснее бараньих отбивных! – сказал Ноэль.
Алекса просияла:
– Прекрасно! Я не простила бы себе, если бы вы ушли от меня с пустым желудком, – вот так гостеприимная хозяйка! Посидите здесь или пойдете со мной на кухню и посмотрите, как я готовлю?
Если он не встанет с этого кресла, то уснет. К тому же ему хотелось разглядеть дом во всех подробностях. Ноэль поднялся с кресла:
– Пойду посмотрю, как вы колдуете.
Кухню Алексы он представлял себе заранее: не ультрасовременная, нет, но очень уютная, с какими-то неожиданными вещами. Кажется, что ее не планировали заранее, она сама собой обустроилась с годами. Пол выложен плиткой, но в двух-трех местах постелены циновки; светлые буфеты из простого дерева. Под окном, в которое виднеются кусочек улицы и ступеньки крыльца, – широкая фаянсовая раковина. Стена за ней выложена сине-белым кафелем, и такой же кафель в простенке между буфетами. Свидетельства профессии хозяйки были налицо: шеренга медных кастрюль, внушительная разделочная доска, выдвижная мраморная, для раскатывания теста. Пучки трав, подвешенные к полкам, вязанки лука и свежая петрушка в кружке дополняли картину.
Алекса надела поверх толстого свитера большой синий с белой каемкой фартук, как у мясника, завязала сзади тесемки и стала совсем бесформенной, только обтянутая синими джинсами попка выглядывала из-под фартука.
Ноэль спросил, не потребуется ли его помощь.
– В общем-то, нет. – Она уже включила гриль. – Разве что откупорите бутылку вина. Вы будете пить вино?
– А где оно стоит?
– Вон там… – она повела головой, руки были заняты, – бутылки стоят на полу. Холодной кладовки у меня нет, за морозильником самое холодное место.
Ноэль отправился вглубь кухни. Там под арочным сводом было подсобное помещение. Чем оно служило раньше, неизвестно, вполне возможно, небольшой буфетной, но сейчас здесь стояло несколько сияющих белизной электроприборов: посудомоечная машина, стиральная машина, высокий холодильник и большая морозильная камера. Наполовину застекленная дверь в задней стене вела в садик. Возле двери стояли пара резиновых сапог и длинный деревянный ящик с садовым инвентарем, на крюке висели старый плащ и выгоревшая шляпа. Точно в деревенском доме.
Ноэль нашел за морозильником стеллаж с винами и, присев на корточки, подробно его рассмотрел. Неплохой подбор. Он взял бутылку божоле и вернулся на кухню.
– Как вы отнесетесь к этому?
Алекса взглянула на бутылку:
– Отлично. Достаточно выдержанное. Штопор в ящике буфета. Если вы откупорите его сейчас, оно успеет надышаться.
Ноэль нашел штопор и вытащил пробку. Она вышла мягко и чисто, и он поставил открытую бутылку на стол. Больше делать ему было нечего, он сел к столу и взялся за свой стакан с виски – он его еще не допил.
Алекса вынула из холодильника отбивные, подобрала все нужное для салата, достала батон хлеба. Отбивные она уложила на решетку гриля, взяла кувшинчик с соусом. Все это она проделывала ловко, не затрачивая особых усилий. «Она мастер своего дела, поэтому так легки и уверенны ее движения», – подумал Ноэль.
– У вас вид заправского повара, – сказал он.
– А я и есть заправский повар.
– И садовод вы такой же?
– Почему вы спросили?
– Заметил садовые принадлежности у двери в садик.
– Сад я люблю, но он такой маленький, что садоводом меня не назовешь. А вот в Балнеде сад огромный, там всегда дел хватает.
– В Балнеде?
– Так называется наш дом в Шотландии.
– Моя мать была просто одержима садом, – неожиданно для себя сообщил Ноэль. Обычно, если ему не задавали прямых вопросов, он не рассказывал о матери. – Беспрестанно что-то вскапывала, возила навоз в тачке.
– А теперь она уже не занимается садом?
– Она умерла. Четыре года назад.
– Ах, примите мои соболезнования. А где у нее был сад?
– В Глостершире. Она купила там дом и два акра заросшей бурьяном земли. К тому времени, когда она умерла, пустошь эта преобразилась. Сад был такой замечательный, что не стыдно было демонстрировать его гостям…
Алекса заулыбалась. Отбивные жарились, хлеб и тарелки подогревались.
– Мне кажется, ваша мама очень похожа на мою вторую бабушку, Ви. Она живет в Страткрое. Вообще-то, она Вайолет, но все мы зовем ее Ви. Моя мама тоже умерла. Погибла в автомобильной аварии, когда мне было шесть лет.
– Теперь моя очередь выражать соболезнования.
– Я ее не забыла, конечно. Но в памяти остались лишь какие-то отдельные картины. Помню, как она приходила поцеловать меня на ночь, перед тем как уйти в гости. Какие-то воздушные наряды, меха и чудный аромат духов.
– Так рано потерять мать…
– Но все в моей жизни наладилось, могло получиться гораздо хуже. У меня была замечательная няня, Эди Финдхорн. Когда мама погибла, мы уехали в Шотландию и я жила у Ви, в Балнеде. Мне, можно сказать, повезло.
– Отец снова женился?
– Да. Десять лет тому назад. Его жену зовут Вирджиния. Она намного его моложе.
– Злая мачеха?
– Вовсе нет, она очень милая. Мне она как сестра. И очень красивая. И у меня теперь есть брат Генри. Ему уже почти восемь.
Алекса занялась салатом. Острым ножом что-то резала на полоски и рубила на кусочки. Ноэль смотрел на ее руки, загорелые, ловкие, ногти коротко острижены, без маникюра. Что-то было в них надежное, в этих руках. Он стал припоминать, когда в последний раз сидел вот так на кухне, голодный, в предвкушении вкусного ужина и вина, мирно наблюдая, как женщина готовит для него еду, – и не припомнил.
Дело в том, что его никогда не привлекали женщины, которые любят хозяйничать. Его подружками обычно были манекенщицы или молодые актрисы с большими амбициями, но с пустой головой. Внешне они были похожи одна на другую: Ноэль любил девушек молоденьких, тоненьких, с маленькой грудью и длинными ногами. Ему было с ними весело, не говоря уж о любовных утехах, но в доме от них не было никакого проку. К тому же почти все они, даже самые тоненькие, соблюдали диету и, хотя в ресторане пожирали одно за другим дорогие блюда, у себя в квартире или у Ноэля не давали себе труда приготовить хотя бы самую простую закуску, им это было неинтересно. «Ах, милый, это такая скука! Да я и не голодна. Давай съедим по яблоку».
Время от времени в жизни Ноэля появлялась девица, которая решала провести остаток жизни только с ним одним. И тогда она старалась вовсю, может быть, даже слишком. Обеды наедине при свете газового камина, уик-энды с охотой и рыбалкой. Однако Ноэля хватало ненадолго – свободу он ценил превыше всего, а потому давал задний ход, и очередная воспылавшая к нему нежными чувствами девица после мучительного периода безуспешных телефонных звонков и слезных обвинений находила себе другого поклонника и выходила замуж за него. Так Ноэль достиг тридцати четырех лет и все еще оставался холостяком. А вот кто же он – победитель или проигравший? Сейчас, сидя над пустым стаканом, он не смог бы на это ответить.
Алекса заправляла салат: превосходное зеленое оливковое масло, немного винного уксуса, какие-то травки. От их аромата у Ноэля слюнки потекли. Покончив с салатом, она начала накрывать на стол: скатерть в красную клетку, рюмки, солонка, деревянные мельнички для перца, керамическая масленка. Достав из буфета вилки и ножи, она дала их Ноэлю, а он разложил по местам. Настало время разливать вино, что Ноэль и сделал.
Алекса, все еще в фартуке, в бесформенном свитере, с раскрасневшимися щеками, подняла свой бокал.
– За «Седло и стремя»! – сказала она.
Почему-то это его растрогало:
– И за вас, Алекса. Спасибо.
Предвкушения голодного Ноэля сбылись – еда была без затей, но превосходная. Сочные, мягкие отбивные, свежайший салат, теплый хлеб, соус, приправы, и все это запивалось отличным вином. Урчание у него в желудке прекратилось, он почувствовал себя куда лучше.
– Не помню, когда я так вкусно ел.
– Самая обыкновенная еда.
– Но как приготовлена! – Ноэль положил себе еще салата. – Дайте мне знать, когда вам понадобятся рекомендации.
– А для себя самого вы когда-нибудь готовите?
– Не умею. Яичницу с беконом еще могу поджарить, а так покупаю всякие гастрономические изыски от «Маркс энд Спенсер» и разогреваю на плите. Когда эти изыски уже в горло не идут, провожу вечер с моей сестрой Оливией, которая живет в Лондоне. Но она столь же беспомощна на кухне, сколь и я, и мы обычно ограничиваемся тем, что едим нечто экзотическое – перепелиные яйца или икру. Вкусно, конечно, но не очень-то ими насытишься.
– Ваша сестра замужем?
– Нет. Она – деловая женщина.
– И чем же она занимается?
– Она главный редактор журнала «Венера».
– Ого! – Алекса улыбнулась. – Какие у нас с вами знатные родственники.
Поглотив все, что было на столе, Ноэль не отказался от сыра и белого винограда. Они допили остаток вина, и Алекса предложила кофе.
За окном в синеватых сумерках зажглись уличные фонари. Их свет проникал на кухню, но тени все сгущались. Ноэль не мог справиться с зевотой и извинился.
– Вот видите, доказательство, что мне уже пора домой, налицо.
– Только сначала выпейте кофе. Вам ведь надо продержаться на ногах, пока вы не доберетесь до постели. Знаете что, поднимайтесь-ка наверх и устраивайтесь там поудобнее. Я принесу кофе, а потом вызову такси.
«Да, пожалуй, так будет лучше всего», – подумал Ноэль.
– Хорошо, – согласился он.
Но даже выговорить одно это слово оказалось делом нелегким. Он чувствовал, с каким трудом шевельнулся язык и нужным образом сложились губы. Либо он перепил, либо просто валится с ног от усталости, ведь почти не спал со вчерашнего дня. Кофе – это хорошо. Ноэль оперся руками о стол и встал. Подняться по кухонной лестнице и дойти до гостиной было тяжелым испытанием. Он то и дело спотыкался, но все же удержал равновесие и не шлепнулся.
Наверху его ждали тихие сумерки гостиной. Полоски света, проникавшего с улицы, ложились на каминную решетку, сверкали огоньками на подвесках большой люстры. Жаль было нарушать этот сумеречный покой, и Ноэль не повернул выключатель. В кресле, где он прежде сидел, спал пес. Ноэль опустился на диван. Пес проснулся, поднял голову и поглядел на Ноэля, а тот уставился на него. Пес раздвоился и превратился в двух псов. «Я пьян, – решил Ноэль, – и не спал целую вечность. Но сейчас засыпать нельзя. Сейчас я не сплю», – заверил он себя.
Он и не спал, а дремал. Спал и бодрствовал одновременно. Мерно гудели моторы, он летел над Атлантикой, в кресле рядом с ним мирно похрапывал сосед, его начальник приказывал ему отправиться в Эдинбург и продать кожаные изделия человеку по имени Эдмунд Эрд. Слышались чьи-то голоса, кто-то звал кого-то, на улице мальчишки гоняли на велосипедах. Нет, это была не улица, а чей-то сад. Тесная комнатушка под островерхой крышей, он смотрит в маленькое оконце. К стеклу приникла веточка жимолости. Его бывшая комната в доме матери в Глостершире. Внизу на лужайке идет игра. Дети и взрослые играют в крокет. А может, в лапту? Или в бейсбол? Но вот они поглядели наверх и увидели его лицо за стеклом. «Спускайся! – кричат они ему. – Иди к нам!» Ему приятно, что его зовут. До чего же хорошо быть дома! Он выходит из своей комнатки, спускается по лестнице в сад, но игра уже кончилась и все куда-то исчезли. Ну и ладно, его это нисколько не огорчает. Он растянулся на траве и смотрит в ясное голубое небо. Все хорошо, ничего плохого не случилось, ничего не произошло. Он один, но скоро кто-нибудь сюда придет. Он может подождать.
Но что это за звук?… Тикают часы. Ноэль открыл глаза. Уже не светят уличные фонари, темнота рассеялась. Это не сад и не дом его матери, а какая-то незнакомая комната. Где он? Он лежит на диване, накрытый пледом. Бахрома пледа щекотала подбородок, и он откинул плед в сторону. Взглянув вверх, он увидел хрустальные подвески люстры и только тогда все вспомнил. Он повернул голову: в кресле у окна сидела девушка, в утреннем свете, проникавшем через незашторенное окно, рыжели ее волосы. Он пошевелился. Девушка молчала. Тогда он позвал:
– Алекса!
– Да… – Она проснулась.
– Который теперь час?
– Немного больше семи.
– Семи утра?
– Да.
– Выходит, я проспал здесь всю ночь? – Ноэль повернулся, вытянул свои длинные ноги.
– Когда я принесла кофе, вы уже спали. Хотела разбудить вас, но потом решила, что не стоит.
Ноэль поморгал, чтобы проснуться окончательно. Джинсы и свитер Алекса сменила на белый махровый халат, сверху накинула плед, из-под него торчали ее босые ноги.
– Вы провели тут всю ночь?
– Угу.
– Надо было вам нормально лечь в постель.
– Не хотелось оставлять вас здесь одного. Я подумала: вы проснетесь и решите, что вам надо немедленно уходить, а найти такси ночью довольно трудно. Я даже постелила вам постель в комнате для гостей, но потом решила: лучше не будить.
Сон еще стоял у него перед глазами. Он лежал на траве в саду, в Глостершире. Кто-то шел к нему, он чувствовал это, знал. Не мать – Пенелопа умерла. Кто-то другой. Потом сон померк и осталась одна Алекса.
К своему удивлению, чувствовал он себя прекрасно: бодрым, полным сил.
– Давно пора мне двигаться домой, – решительно заявил он.
– Вызвать такси?
– Нет, пройдусь пешком. Это полезно – прогуляться поутру.
– Да, утро чудесное. Может быть, сначала легкий завтрак?
– Спасибо, не хочу, вы меня так замечательно накормили вчера.
Он откинул плед и сел, провел пятерней по волосам. Алекса не предприняла никаких попыток задержать его. Она проводила его по коридору и растворила дверь в жемчужное майское утро. Вдалеке уже слышался шум городского транспорта, но на дереве пела птица, воздух был чист и прозрачен. Ноэлю почудилось, что пахнет сиренью.
– До свидания, Ноэль.
Он обернулся.
– Я позвоню вам, – сказал он.
– Это вовсе не обязательно.
– Вы так считаете?
– Не думайте, что вы чем-то мне обязаны.
– Вы очень славная. – Ноэль наклонился и поцеловал Алексу в персиковую щеку. – Спасибо!
– Мне это доставило удовольствие.
Ноэль сбежал по ступенькам и бодро зашагал по тротуару. Дойдя до поворота, он оглянулся. Алекса ушла, синяя дверь была закрыта. Но дом с лавровым деревцем на крыльце словно смотрел ему вслед.
Ноэль улыбнулся и пошагал дальше.