Я тогда только из армии пришёл. А был я парнем из себя очень даже видным. Высокий, плечи широкие, рубашечка в обтяжку, воротник «собачьи уши» и брюки клёш. Шевелюра ещё чёрная была. Нос, правда, с горбинкой, но это не мешало мне целоваться. Только одна Галя смеялась надо мной. У тебя, говорит, глаза чёрные и хитрые. Не хитрые – весёлые! Свобода меня пьянила, я не ходил – летал, улыбался, и все девушки были мои.
Семён старше меня, но мы жили по соседству и дружили. Мне с ним было интересно, а ему со мной надёжно. Не всегда он после своих проделок сухим из воды выходил. Другой раз его кулаками защищать приходилось. Ведь и смолоду он был каким-то нелепым серым мышонком. Вроде и одевался модно, и волосы, как у Битлов отпустил, и на гитаре три аккорда бренчал: «Шизгарэт, о май бэби, шизгарэт». Но ни с одной девушкой серьёзно так и не встречался. Я думаю, это из-за его болотно-зелёных, всегда тоскливых глаз.
В общем, смотрю, отчаиваться стал мой Сеня. Всё, говорит, женитьба не для меня. Если честно, то до сих пор мне было как-то очень глубоко, женится он или нет. А тут заело.
– Нет, Сеня, надо тебе жениться, надо! А как же! Дело, ведь, нехитрое.
Перебрал я быстренько несколько десятков своих подружек, но ни одна не подходила. Они все в своё время Сеню отшили. И тут вспомнил я про Наташку Х. Ну, фамилию называть не стану – она и сейчас ещё в нашей бухгалтерии работает. Девица, конечно, очень перезрела и к тому же толста и грубовата: очки, нос курносый, и щёки свисают. Но этого всего я Сене не говорю, а наоборот, расхваливаю её:
– Замужем не была, работа у неё чистая – не сапу в колхозе тянет. Вот приходишь ты домой, а она в розовом халатике с белыми кружевами обнимает тебя, за стол сажает, гору плачинт перед тобой ставит…
– Ага, – мечтательно чмокает Сеня, у которого и выбора-то никакого, – тут ты приходишь, а Натаха бурлуйчик1 вина несёт…
За такими разговорами мы к её дому и пришли. Открываем калитку, а там псина здоровенная чёрная бегает и на низком таком дыхании: «Хау, хау, хау!»
Пыл наш, конечно, поубавился и скорость тоже. Мы робко, бочком-бочком между домом и псиной направились вглубь двора. И то, что нам издалека казалось кадкой, оказалось нашей невестой! Сама она наклонилась над корытом, в котором что-то стирала. А халат у неё грязный, драный, вид неопрятный! Увидев нас, Наталья подняла лицо, вокруг которого паклей свисали немытые волосы. Очки на её носу и щёки задрожали, и она злобно и хрипло нам крикнула: «На хрена прётесь?! Не видите, злая собака! У калитки ждите.»
На какую-то секунду в моей голове всё перемешалось и мне показалось, что Наталья баритоном гавкает, а её собака лает эти слова.
Тут нервы мои сдали, я не выдержал и, оттолкнув Сеню, рванул к калитке. Сене же вся эта картина показалась столь непохожей на придуманную нами идиллию, что он тоже дёрнул со двора, но не так удачно. Злющая собачья морда успела отхватить себе трофей – клок новых джинсов «Лэвис» со шматком Сениного зада.
Долго я не решался говорить с Сеней на такую теперь волнующую тему, как женитьба. Но вот стал я замечать, что Сеня потихоньку откалывается. И одеколончик у него другой, раньше «Тройным» несло, а сейчас нюхаю – «Шипр»! Но больше всего меня удивили его туфли. Чистые! Вот я за ним и проследил. Смотрю, в темноте идут. Парочка! Ну, Сеню не перепутать – ноги колесом, одной ногой пишет, другой зачёркивает. Походка «собачья радость». А кто это с ним? Я ближе, ближе. Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Клавка! Ну, точно Клавка!
Вы знаете, я за ними даже не пошёл, а повернул медленно домой и всю дорогу размышлял. Клава не была тогда юной девицей (даже старше меня!), да и не красавица. Но, Боже мой, что это была за женщина! Рыжие густые волосы под гарсон и лукавые зелёно-синие глаза! При такой яркости стройные ножки в короткой юбке. А над ними контур песочных часов. Умереть – не встать. Спрашивается в задачке: почему такая красота ещё не замужем. Могу ответить – я к ней когда-то подкатывался. В тот же вечер и откатился.
«Скучный ты, Петя, – говорит, – как все остальные. Прямой, как бамбук, ветвистый, как дуб. Ни ума, ни фантазии у наших ребят. Ничего необычного придумать не можете». От таких слов у любого мужика интерес падает.
Короче, еле я утра дождался, а уж когда Сеня проснётся, ждать не стал. Смотрю, во сне рожа у него сладкая, а сам он валик дивана обнимает и шепчет: «О-о-о!» Пропал Семён! Стянул я одеяло с Сени, потом Сеню с дивана:
– Ну, чё?
– А ни чё, – говорит, – жениться не буду.
Только через минуту я смог его спросить:
– Ты что, дурак? Ещё недавно на козе готов был жениться…
– Ты пойми, – печально перебивает меня друг, – всё время вижу перед собой – жена в драном халате с патлами, торчащими в виде конского хвоста. Кошмар! А если и Клава дома такая?»
Тут и я пригорюнился. Как их угадаешь! Вот если б неожиданно прийти. Да неудобно. И тут я вспомнил, что это был праздничный день – Пасха!
Тогда ещё Пасху праздновали не так пышно. В церковь мало кто ходил, до обеда и по хозяйству могли покрутиться, а потом уже отдыхали да праздновали. В то время на Пасху соседи выходили на улицу, брали скамеечки, стулья, выносили столик, несли паску2, яйца крашеные, вино… Тогда любой кто мимо идёт – подходи, садись… Так мы с Сеней и решили – сегодня и пойдём – причина есть. Побрились, рубашки белые, одеколончик. Сеня даже галстук отцовский завязал. Куртки чёрные дерматиновые одели – помните, такие отрезные по талии с хлястиком сзади. Фраера!
Пока собирались – время уже послеобеденное. К дому подходим – отец её стоит, в палисадник внима-ательно глядит. А там трава одна и больше нет ничего.
– Что, отец, делаешь?
– Да вот. Смотрю, как растёт, – философски отвечает папаша, – а вы Клавины, что ли, дружки? Ну, проходите в дом. Наши ещё отдыхают, наверное.
Мы прошли с ним в каса-маре, сели за праздничный пасхальный стол. Тут потихоньку все домашние к столу потянулись. Мама её пришла, сестрёнка младшая Валька и сама Клава, после сна ещё румяная и мягкая, в розовом, между прочим, халатике с белыми оборочками. Смотрю, Сеня весь так напрягся, аж покраснел, галстук расслабляет. А тут отец её с вопросом:
– А кто же, Клава, жених твой будет?
Клава к нам подошла, взяла из тарелки здоровенную красную квашеную помидору и протянула её Сене.
Сеня замычал и отрицательно замотал головой. Клава наклонилась чуть вперёд, пышной грудью коснулась Сениного плеча и ласково так попросила:
– Возьми, Сеня!
Тот опять молча отказался.
Никто не заметил в Клавиных глазах сверкнувшей молнии.
– Ну!!!
Сеня увидел, как мы с её отцом еле сдерживаем смех, оттолкнул Клавину руку и со злостью прошипел:
– Да не буду, я сказал!
В следующее мгновение Клава левой рукой нежно поддерживала Сенин затылок, а правой с удовольствием круговыми движениями размазывала кислую помидорину по Сениной физиономии.
– Я сказала! – с нажимом произнесла Клава и, высоко вскинув голову, пошла мыть руки.
– Ну что ж, хлопцы, знаю я теперь, кто жених, – сказал Клавин отец и поднял полный стакан водки: – Христос воскрес!
Не вытирая лица, Сеня, как ни в чём не бывало, поднял свой стакан и, вкладывая в слова иной смысл, ответил: «Воистину воскрес!» – и залпом выпил.
Когда мы возвращались домой, Сеня соскрёб за ухом помидорное семечко и решительно сказал:
– Всё, Петя, женюсь! Другой такой не найти.
Вот тогда у них война и началась. Кхм… То есть, я хотел сказать, счастливая семейная жизнь.
____________________________________________
1Бурлу́йчик, бурлу́й – кувшинчик, кувшин чаще всего для домашнего вина.
2Паска – так у нас называют пасхальный кулич.