Под чинаром

Крик взвился, как будто раздвинул небо, и опал тишиной.

Солнце высоко, печет, небо белесое, будто слепое. Жарко. Вязирка завертел головой, пытаясь угадать – откуда? Потом увидел, как мимо ограды, загребая землю скуфетами, спешит неуклюжая, толстая баба Айса. Переваливается с боку на бок в своих шаварах и темном агтаке, но поворачивает не к западу, где рынок и аррык, полный мутной воды, не к хижинам Салиха и Хасы, и Джамура, и Гафы, и Мустафы, а к северо-востоку, где холм, лес и край большого озера Маймагуль.

Вот уж кто бы там мог кричать?

От других хижин тоже спешили люди. Пока Вязирка размышлял, стоит ли и ему, бросив джуд с глиной для гончара Кахида (ох, хорошая глина, жирная, белая!), последовать за всеми, мимо протопал Шафур, похожий на островерхую, облаченную в синий ханык гору, потом промчались длинноногие братья Ягль и Мяуф, потом с воем, словно за ними гнались дэвы, держась друг за друга, пробежали Хинса, Аммут, Лейла и Тассин. И тоже к холму, к лесу. О, женщины! Зачем же так вопить? Режут что ли кого?

Потом прямо перед Вязиркой перескочили через низкую каменную ограду мальчишки. Среди них – сын друга Камаля, Гиннук. Как сойгаки, по другому и не скажешь. Один, два, три, ух, шесть! Смех. Весело им! Тетушка Хатум, сгибаясь, просеменила. Остановилась, выдохнула, вдохнула – и пошла дальше, постукивая помогающей палкой.

А уж когда на дороге появился сам гончар Кахид, Вязирка понял, что, пожалуй, и ему надобно посмотреть, что же произошло. Зачем к Кахиду идти, если Кахид сам идет? Вязирка переложил джуд с плеча на плечо и дождался, когда гончар приблизится. Как начать разговор, он не сообразил, поэтому просто улыбнулся.

Кахид качнул головой, покрытой топи.

– Что стоишь, Вязир?

– Не знаю, – ответил Вязирка, разглядывая смуглую, иссеченную морщинами щеку старого гончара. – Кричали.

– Это с холма.

Вязирка важно кивнул.

– Я так и подумал, Кахид-яшли. С холма. Там крикнули.

– Так пошли, – махнул рукой гончар.

– Куда?

– К холму.

– А глина?

Кахид на мгновение остановился и смерил Вязирку взглядом.

– Или здесь брось, или с собой неси, – раздраженно произнес он и словно черту провел по воздуху: нечего обсуждать.

Гончар Кахид – человек уважаемый, строгий. Вязирка относился к нему с почтением и страхом, потому что нередко получал от него тумаки и подзатыльники. Задумается – и кулак Кахида-яшли тут как тут, проверяет его бок или спину: не спи, Вязир!

Ох, тяжело. Все любят быстро, не дают сообразить. Вот и с глиной… Вязирка опустил взгляд под ноги. Все вокруг словно остановилось, подернулось дымкой, спряталось за прозрачной тканью из Юф-Беке – только обводы и видны.

Вот оставит он здесь джуд… Никто ведь не знает, что это его, Вязирки, джуд. Просто джуд без владельца. Неприметный, обычный. Так посчитают. Лежит джуд, почему бы не взять себе? Тем более, что с глиной внутри. Можно стену обмазать, можно свистулек налепить. Глина хорошая. Джуд ведь не может заявить, только его тронешь, что он не бесхозный, а имеет законного хозяина. Другое дело, если джуд находится во дворе или в доме. Тогда понятно, это вещь тех, кто там живет, брать ее нельзя, это воровством называется, за такое, бывает, и руки отрубают, Камаль рассказывал, друг Камаль врать не будет. В Буххаране, говорил, половина жителей кто без одной, кто без двух рук.

Жутко.

Значит, нужно джуд к Кахиду-яшли отнести.

Вязирка нахмурился. Как же отнести, если ясно сказано – или положить, или взять с собой к холму? Как ослушаться? Тут ведь еще, пока он туда-обратно… Сколько времени пройдет! А время – штука такая, удивительная. Вроде утро, утро, а – хлоп! – и вечер уже. Не раз такое бывало, пряталось от Вязирки время. Как он не пытался за ним уследить, ускользало, как вода. Даже сомневаться не приходилось, что вода и время состоят в близком родстве.

Да-а.

Иной раз Вязирка набирал лепешек, винограда, воды, садился на бахче еще затемно… Или не на бахче, на крыше своей хижины садился, гнали его с бахчи. Была у него задумка. Только нижний край неба со стороны Буххарана начинал светлеть, Вязирка уже таращился во все глаза. Где это время? Выгляни! Покажись!

Но время то ветерком с озера Маймагуль, то пылью, то, подбросив над головой клубок солнца и отвлекая терпкой жарой, умело обходило, кралось мимо Вязиркиного поста. «Вязир! Вязирка! Чего сидишь? День уж прошел!» – кричали ему.

Как тут не удивляться? День? Целый день? Только что утро было! С джудом уж точно также будет!

Или…

От внезапно пришедшей мысли Вязирка посветлел взглядом. Что это он? Необязательно же бросать груз! Он может с глиной идти! Ему же так и сказано. Ах, хорошо! Как удачно все разрешилось!

– Кахид-яшли!

Вязирка, оглядываясь, затоптался на месте. Гончар пропал. Куда пропал? Присмотревшись, Вязирка опознал гончара в поднимающейся на холм сутулой фигурке. Ох и ловок Кахид-яшли! Старый, а быстрый!

– Я иду!

Вязирка подбил джуд на плече и отправился следом. Уж, наверное, весь аял там, подумалось ему. Много, много кто. И Джамур, и Мустафа, и Зитулла, и друг Камаль. Только кто кричал, интересно?

Джуд был тяжеловат, пожадничал Вязирка, полный набил. Хотел, чтобы похвалили его. Ах, много принес Вязирка!

И жарко.

Уф! Вязирка остановился передохнуть у поворота к холму. Опушенный листьями чинар, растущий на вершине холма, отсюда казался зеленой шапкой, накрывшей лысеющую голову. Вязирка почесался. Липко. Вспотел. На близкой бахче набирали сок дыни. Дальше, по левую руку, виднелся загон. Там мекали козы.

Козы – это молоко. Надо будет попросить потом молока.

А на холме было тихо. Ни новых криков, ни голосов. Весь аял поднялся, а тихо. Может ли быть такое? Мужчины ладно, но чтобы женщины проглотили свои языки? Та же тетушка Хатум, та же Тассин…

Точно что-то необычное приключилось! Вязирка заторопился. Как бы это необычное не кончилось! Как бы люди не потянулись обратно, едва он только примется взбираться на вершину! Натоптанная дорожка легла под скуфеты. Вверх, вверх. Глина чавкала, хрюкала под плечом. Вязирка придерживал джуд, чтобы тот не соскользнул. Если соскользнет… Уф, уф, вверх. То бежать за ним потом…

Один шаг, два, шесть, много!

Люди у чинара стояли плотным полукругом. Прижимая джуд к животу, Вязирке даже не сразу удалось протиснуться. Стоят, молчат. Что такое?

– Аммут-ханам… Мустафа-ага…

Посторонились. Не толкнули, ни слова не сказали. Чудеса!

Вязирка вышел вперед.

Ничего.

Как и весь аял, он смотрел на пустое место. На вытоптанную до каменной твердости ступнями, скуфетами, сапогами землю. На ямку костерка чуть в стороне. На треснувший дырой ствол чинара, крепкого, старого, морщинистого дерева, раскинувшего ветви, как руки. Много рук. В сужающейся кверху дыре чинара мог свободно укрыться человек, но и там никого не было, хотя внутри комком лежало тряпье и что-то медно поблескивало сбоку. Чайник? Блюдо? Пластина какая-то?

Вязирка нахмурился.

Это было неправильно. Пустота была неправильной. Ой, вспомнил он, тут же это… Тут же Саттарбаш всегда сидел! Сколько Вязирка себя помнил, столько и сидел! Они еще, малые когда были, камнями в него бросались. И он, и Камаль. Саттарбаш сидел, как вкопанный, в вековечном своем, латаном-перелатаном ханыке и не обращал на их, дураков, внимания. Даже когда Вязирка попал ему в плечо, а Камаль – в лоб. Ух, как им потом самим пониже спины перепало! Сучковатой, тяжелой палкой отца Камаля! Тот еще и уши сыну надрал! «Вы чего? – кричал он. – Это же аль-куддуш! Святой человек! А в вас бы камнями?».

Было больно и памятно.

Возможно, поэтому Вязирка и произнес первым то, на что никто из аяла, видимо, не мог решиться.

– А где Саттарбаш? – спросил он.

И тут же баба Айса рухнула на колени. Руки ее вскинулись к небу, к солнцу.

– Ушел! Ушел! – запричитала она.

Все заговорили разом. Саттарбаш! Ах, Саттарбаш! Почему? Зачем? Никому ни слова! Как же так? Поднялся плач. Женщины обнимались. Мужчины стояли, будто деревья в бурю. Их лица были мрачны. Даже у тех, кто помладше, какая-то странная тревожность и растерянность поселились в глазах.

Вязирка не понимал.

Никто же не умер. Смерть – это грустно, да. Это значит, что ты больше никогда не встретишь этого человека, не выпьешь с ним чаю, не поешь дыни. Он не пройдет мимо твоей хижины и не скажет: «Доброго утра, Вязир-яшли». Это одно. Но «ушел» – это же не значит, что «умер»? Или значит?

– Совсем ушел! – крикнула баба Айса.

Она загребла и подкинула в воздух землю. Тетушка Хатум повалилась к ней в объятья. За ней повалились Хинса, Аммут, Лейла и Тассин. Потом – Гюйаль, тетушка Забун и Джабни, что нравилась Вязиру. Затряслись, застонали многоголовым комом, все своими агтаками перед чинаром устлали.

– Как же мы без тебя-а!

Вязирка осторожно подступил к Кахиду.

– Кахид-яшли, – негромко проговорил он, – я не понимаю…

– Где тебе! – отозвался гончар.

– Но разве Саттарбаш-яшли был привязан?

– Что?

– Я говорю, что Саттарбаш-яшли мог уйти, когда хотел. Вот он и ушел. Разве это плохо? Он долго у нас сидел.

Гончар поджал губы, словно хотел плюнуть.

– Молчи, Вязир, – качнул головой он. – Молчи! Иначе я побью тебя, как бы хорошо к тебе не относился. Что ты понимаешь!

– Ничего.

– Именно! Саттарбаш – это все!

– Все?

Кахид посмотрел на помощника. Вязирка улыбнулся.

– Снеси глину ко мне, – вздохнув, сказал гончар. – Ничего не говори. Просто отнеси глину.

– А потом? – спросил Вязирка.

– Потом – иди домой.

Вязирка кивнул.

– Хорошо.

Он принялся протискиваться сквозь собравшихся. Люди сторонились, словно не замечали. Все их взгляды были устремлены туда, где раньше сидел Саттарбаш. На землю, на стенающих женщин.

Все были здесь, весь аял. Мустафа, Шафур, Атын. Много, много людей. Пальцы на одной руке! Пальцы на другой руке! Пальцы на ногах. И, наверное, еще несколько пальцев. Вот сколько!

– Камаль. Камаль!

Вязирка тронул друга, оказавшегося на пути, за рукав ханыка.

– Отстань, Вязир, – произнес тот.

Камаль был как никогда мрачен. Вязирка отпустил рукав.

– Это плохо, что Саттарбаш ушел? – спросил он.

– Очень.

– Почему?

– Потому что он был – все.

Вязирка переложил джуд с плеча на плечо.

– Камаль, а Камаль, мы в него камнями кидались, помнишь?

– Уйди, Вязир.

Друг был не настроен разговаривать с Вязиркой. Вязирка вздохнул.

– Камаль.

– Иди. Иди!

Камаль пихнул Вязирку.

– Я этого Саттарбаша всего два раза видел, – буркнул Вязирка.

– Потому что… – Камаль поморщился, сдержал себя. – Ты иди, иди, Вязир, я потом тебе… Потом, понял?

Вязирка кивнул.

Потом так потом. Это понятно. Хотя не понятно, почему Саттарбаш – это все. Как это – все? Вязирка же – не Саттарбаш. И Камаль не Саттарбаш. И Джабни. Надо будет попросить Камаля, чтоб разъяснил.

Потом.

Вязирка стал спускаться с холма. Его обогнали дети, которых, видимо, шуганули из-под чинара, не допуская до взрослых дел.

– Привет, Вязирка!

– Привет!

Пролетели, белея рубашками. Кто-то хлопнул Вязирку по спине ладонью, кто-то дернул за полу ханыка. Никакого уважения. Гиннук, сын Камаля, по-дружески стукнул ногой. Целил по ягодице, попал по бедру. Не больно. Вязирка улыбнулся. Тоже махнул ногой.

– Ух, я вас!

Впустую, конечно, шутливо. Как угнаться? Сорванцы уже далеко, сигают через ограды. Хорошо им!

Спустившись, Вязирка повернул к хижине гончара. Бахча – по одну руку, глинобитная стена – по другую. Ступал размеренно, основательно. В животе его поуркивало. Когда он спросил как-то Аммут, что это урчит у него внутри, то та сказала, что в Вязирке прячется зверь, которого обязательно надо кормить. Раз в день – точно. А лучше два или три раза. Не покормишь, и зверь примется жрать твои внутренности, Вязир! – так сказала.

Злая была Аммут, не обмолвилась, что это шутка. Вязирка потом за ножом к Камалю бегал, чтобы вырезать этого зверя из себя. Почему это зверь в нем обосновался? Он его не приглашал. Еще и корми! Прочь, прочь!

Глубоко себя порезал. Хорошо, Кахид заметил, как он прикорнул в углу, вырвал нож из руки. Ой, дурак, дурак ты, Вязирка!

Потом уж ему сказали, что не зверь это, а живот так дает знак, что хорошо бы поесть.

Вязирка задумался.

У него есть патыры. Три он сделал сам, а еще три принесла вчера вечером тетушка Хатум. Свои патыры получились у Вязирки невкусные, подгорелые. У них и вид-то был не круг, а овал, а у одной даже полумесяц. Нет, с патырами тетушки Хатум не сравнить. Те были пышные, жирные, золотистые от сбитого масла и пахли! Ах, как пахли! Не огнем и дымом, как у Вязирки, а хлебом и сыром. И травками. И чуть-чуть – дыней.

Жалко только, быстро кончились.

Как сел Вязирка, как нагрел взятой из колодца воды, как принялся чаевничать, так все в один присест и умял. Опомнился – нет патыров тетушки Хатум. А свои остались. Один утром сжевал, еле одолел. Даже рассердился на себя – почему такие невкусные патыры печет? Дело, конечно, не мужское, но, если жены нет, то чье дело?

К патырам же, которых, получается, два осталось, есть лук и сыр. Но сыра совсем мало. Можно, конечно, у тетушки Забун попросить, не откажет. Но там Джабни, еще заметят, как он на нее заглядывается.

Вязирка покраснел, помотал головой, хлопнул от избытка чувств по глиняной стене ладонью. Какая она! Тоненькая, смешливая. Вязирка скажет, Джабни хохочет. А тетушка Забун почему-то сердится, так и норовит отстегать Джабни тамариском.

Ох, тяжело одному.

Вязирка ступил на чистый двор гончара Кахида и пошел вокруг хижины к печи и гончарному кругу под навесом.

Все!

Он опустил джуд в куцую тень, рядом с ровной площадкой, где внуки Кахида и сам Кахид топтали глину, избавляя ее от камней и превращая в плоские лепешки. Выпрямился. На лавках и на земле вокруг краснели, желтели боками миски и горшки, кувшины и пиалы. Отдельно – свежие, отдельно – уже обожженные.

Вязирка походил, любуясь. Кувшин с широким горлом ему понравился особенно. Бока его были в пятнышках цветной глины, как в узоре. Будто искры летели по красному воздуху. Красота! Вязирка стоял рядом, пока из хижины не появились дети Кахидовой дочери, Хорсан. Их было трое, лет пяти-шести. Два мальчика и девочка.

– Вязирка – дурак! – стали кричать они.

– Вязирка – рубийя!

– Вовсе нет, – сказал им Вязирка.

– Дурак!

Дети стали бегать вокруг него, и Вязирка с улыбкой поворачивался то в одну, то в другую сторону.

– Я глину принес, – сказал он.

– Ну и что, ну и что? – заскакали дети. – Вязирка – дурак!

Что малым скажешь?

– Сами вы – дурни.

Вязирка улучил момент и потопал со двора.

– Вязир! – крикнули ему из хижины.

Вязирка обернулся. Хорсан выглядывала из окна. Лицо у нее было землистое, платок повязан косо. Хорсан была беременна четвертым, и беременность давалась ей тяжело. Понятно было, почему она осталась в доме.

– Здравствуй, Хорсан, – сказал Вязирка.

Он улыбнулся, потому что при приветствии всегда надо показывать, что ты рад человеку. Тогда и встречный будет рад тебе.

– Кыш! – махнула на детей рукой Хорсан.

Те, хохоча, убежали прочь, скрылись за углом хижины.

– Я глину принес, – сказал Вязирка.

– Спасибо тебе, – кивнула Хорсан. – Что там?

– Где? В джуде? Глина.

– Нет, на холме.

– На холме?

– Откуда кричали. Мой Вагиф туда ушел. Что-то не возвращается.

– И Кахид там.

– Отец тоже?

– Да.

Хорсан устало склонила голову.

– И что произошло? Кто кричал?

– Кто кричал, не знаю, – сказал Вязирка. – Но весь аял собрался.

Он принялся перечислять: Салих, Джамур, Мустафа, Камаль, Ягль и Мяуф, Хинса, Лейла, баба Айса, твой муж Вагиф, твой отец Кахид…

– Остановись, Вязир, – попросила женщина, сложив руки на груди. – Скажи другое. Что там случилось?

– Ничего, – ответил Вязирка. – Саттарбаш ушел.

Хорсан ахнула.

– Как ушел?

– Не знаю, – пожал плечами Вязирка. – Нет его.

– Он же… Еще я была маленькая… Как же так? – растерялась Хорсан. – Как я без него рожать буду?

Вязирка озадаченно насупился.

– Разве не тетушка Забун – повитуха?

– Это другое.

– Но Саттарбаш – не повитуха. Даже если старик…

– Я знаю, Вязир, – перебила его Хорсан и прикрыла глаза ладонью. – Прости, я устала. Тебе лучше пойти домой.

– Мне Камаль расскажет про Саттарбаша.

– Очень хорошо.

– Ну, ладно.

Вязирка шагнул к проему в стене, но тут же развернулся обратно. Он вспомнил, что думал о еде.

– Хорсан-джа, – проговорил он, краснея и терзая пальцами полу ханыка, – у тебя не будет для меня редиса или сыра?

– Конечно, Вязир-эке. Подожди.

Хорсан пропала из окна. Вязирка с облегчением выдохнул и стал в ожидании попинывать землю под ногой, носком скуфета ровняя небольшую кочку. Сначала он представлял, сколько и чего соберет ему Хорсан, но потом мысли эти словно высохли на солнце, не осталось ни одной, и Вязирка всецело отдался движению ноги. Время текло, и он, как щепка в воде, существовал в нем.

– Вязир!

Ему ли это кричат?

– Вязир-эке!

Вязирка словно вынырнул из аррыка. Солнце, жара, женщина в окне. Кто эта женщина? Ах, это же Хорсан, дочь Кахида! Память Вязирки вернула его в мир, в аял, во двор гончара, к разговорам о Саттарбаше.

– Да, Хорсан-джа.

– Возьми.

Женщина протянула Вязирке сверток из грубого полотна.

– Что это? – спросил, подходя, Вязирка.

– Немного сыра, – сказала Хорсан.

– Мне?

– Тебе, Вязир.

Вязирка прижал сверток к животу.

– Храни вас Бог, Хорсан-джа.

– Ступай.

– Да-да.

Вязирка поклонился опустевшему окну и пошел домой вдоль стены, разграничивающей дворы и владения. Хитрые дети Хорсан бежали с той стороны стены и кричали ему обидные слова.

– Вязирка – дурак! Вязирка – дурак!

Вязирка не обращал внимания. Такое кричат от малости и глупости. К тому же, это неправда. Камаль говорил, что он просто долго думает, вот и все. И отвлекается. Он забыл о детях Хорсан сразу, как ушел дальше. На душе у Вязирки было легко. Глину отнес? Отнес. Еды на вечер хватит? Он пощупал сверток. Два-три круглых предмета, а больше не определить. Но, должно быть, хватит.

На открытом месте Вязирка посмотрел в сторону холма и леса. Виден был и чинар, и люди. Что там можно так долго делать? Саттарбаша-то нет. Ничего не понятно. Вот если бы Саттарбаш был…

Придя домой, Вязирка умыл лицо, выхлопал коврик, на котором обычно сидел, подмел двор, хотя тот и был чистый, и разжег огонь в очаге. В дело пошли несколько сучьев карача, растущего по берегам аррыков, и две плитки кизяка. Солнце висело в самом зените. Жарко.

Вязирка поставил котелок для чая, полный воды, а на плоский камень выложил оставшиеся патыры. В свертке, переданном Хорсан, Вязирка обнаружил лаваш, тонкий и ломкий, а также две луковицы и ком козьего сыра.

Сыр с лавашем как-то сразу объявились у Вязирки во рту, и он зажевал, наполняясь довольством и спокойствием. Хорошо! Всякие мысли пропали у него в голове, что-то там, наверное, клубилось, вспыхивало картинками, старик Саттарбаш мелькнул несколько раз, глина плыла разводами, но в остальном ничего не беспокоило Вязирку.

Он дождался кипения воды, сыпнул чая и травок, которых сам насобирал, налил напитка в пиалу, перекусил патырами и луком и задремал с открытыми глазами. Время скользило и путало. Вязирка не смог бы сказать, сколько времени прошло, потому что оно было неуловимо, скакало туда и сюда, оставляя его в дураках, и он просто сидел, улыбаясь его пустячным играм, приятной наполненности живота и легкой дремоте.

Потом появился Камаль.

Вязирка даже глаза широко раскрыл – как так, только что ж не было! Или он не заметил? Проспал?

– Камаль!

Камаль усмехнулся. Сутулился напротив, через очаг, в наброшенном на плечи, красно-зеленом своем ханыке, пиала в руке.

– Я уж успел твоим патыром угоститься, Вязир. И чай сам себе налил. Совсем ты гостя не привечаешь.

– Я тебя не заметил, друг Камаль, – с раскаянием произнес Вязирка. – Я сидел, сидел, а тут ты. Прости меня.

– Ничего, – качнул головой Камаль, отпил чаю. – Чай хороший.

– Я это…

Вязирка вскочил, думая, чем бы угостить друга, но вспомнил, что у него ничего нет, кроме куска вяленой козлятины, и сел обратно. Потом вскочил снова.

– Давай я еще чая согрею!

– Не стоит.

– Мне не тяжело.

Вязирка подбросил в очаг плитку кизяка, схваченную из горки, собранной у стены хижины, и отсыпал чайных листьев из висящего на крюке джуда в каменную ступку.

– Я пришел рассказать тебе о Саттарбаше, – сказал Камаль. – Как обещал.

– А, да-да.

Разминая, истирая листья, Вязирка заработал деревянным пестом. Это было шумно. Вязирка старался.

– Остановись, – попросил его, морщась, Камаль.

– Что?

– Сядь.

– Сажусь.

Вязирка оставил ступку и с готовностью сел. Камаль опустил пиалу, отодвинул, поплотнее закутался в ханык.

– Вечер, что-то холодно, – сказал он.

– Да? – удивился Вязирка.

Он задрал голову и увидел небо, глубокое, темное, слегка фиолетовое, и высыпавший на нем пояс из звезд. Весь Дарб Табани. Сияла Зухра. Как же так? – подумал Вязирка. Только что солнце было.

– Вязир!

– Да?

Вязирка опустил взгляд. На лице Камаля танцевали отблески пламени. Казалось, что борода его ловит искры.

– Ты слушаешь?

– Слушаю, – кивнул Вязирка.

– Повторять не буду.

– Хорошо.

Камаль вздохнул.

– Значит, слушай. Там, под чинаром, непростое место. И Саттарбаш был непростой человек.

– Аль-куддуш, – сказал Вязирка.

– Ты прав, – кивнул Камаль, – святой человек. Близкий к Богу. Он сидел там все время, никуда не отлучался, спал там же. Но не это главное, Вязир. Главное, что через него говорил Бог. Какая бы неприятность не случилась, какое бы несчастье или беда не произошли, ты мог прийти к Саттарбашу, и Саттарбаш сказал бы, что делать. Саттарбаш помог бы, вылечил, избавил от боли, сомнений, обиды, гнева, дал совет, который наставил бы тебя на истинный путь или же подарил покой.

Вязирка подумал.

– Такой человек?

– Да.

– Хороший человек, получается.

– Да, Вязир.

– Я его мало видел. Почему?

– Потому что он сидел под чинаром.

Вязирка нахмурился.

– Я помню, меня водили к нему. Давно.

– Да, твоя мать, Аппаш-джа, да заботится о ней Бог, беспокоилась, что ты… что ты очень задумчив, Вязир.

– Что я – рубийя?

– Нет, – качнул головой Камаль, – она никому не позволяла такое говорить, пока была жива. Но беспокоилась. Поэтому сводила тебя к Саттарбашу.

Время снова поиграло с Вязиркой, потому что он уплыл в прошлое. Стояла осень, чинар облетел, и казался голым, а Саттарбаш под ним – свечой, полыхающей белым пламенем волос. Мать подтолкнула Вязирку к старику («Иди, эбин»), и он подступил к странному человеку, но всего на шажок, задумался. А там вдруг сухая, шершавая ладонь нашла его лоб. «Не тревожь сердце, Аппаш. Он вполне нормальный ребенок».

Вязирка поморгал.

– Вязир! Вязир, ты слышишь? – втиснулся в воспоминания голос друга Камаля.

– Да, Камаль.

– Так вот, без Саттарбаша жизни ни здесь, ни на окрестных землях не будет. Понимаешь? Он был как хранитель этих земель.

– И ушел, – сказал Вязирка.

– Да.

– Значит, надо найти его!

Камаль вздохнул.

– Если Саттарбаш ушел, значит, пришло его время.

Время пришло. Удивительно. Неужели к кому-то оно приходит? А от Вязирки только бегает. Никак его не поймаешь.

– Я не понимаю, Камаль.

– Видимо, Бог позвал его к себе.

– Но он вернется?

– Нет, Вязир. И завтра ночью мы будем решать, что делать. Весь аял соберется под чинаром и будет думать. Я пришел сказать тебе об этом.

– Спасибо, друг Камаль.

Камаль потеребил бороду.

– Но ты не приходи.

– Почему? – удивился Вязирка.

– Что ты скажешь людям?

– Ничего. Слушать буду!

– Ты не поймешь ничего.

Вязирка фыркнул.

– А чего понимать? Саттарбаш ушел. Значит, надо его обратно! Разве не так, друг Камаль?

– Нет, друг Вязир. Мы только что с тобой это обсуждали.

– Ну, не знаю. Загадками ты какими-то говоришь.

Камаль шевельнул плечами.

– Мы нового Саттабаша выбирать будем.

– Чтобы сидел под чинаром?

– Да.

– Чтобы спал там?

Камаль посмотрел на Вязирку с легкой улыбкой.

– Чтобы был голосом Бога, Вязир.

Вязирка заволновался. Заскреб пальцами виски, заелозил языком по губам. Очень удивительно. Как это Бог может говорить через человека? И если посмотреть этому человеку в рот, можно ли будет самому увидеть Бога?

– А как Бог… Ну, это… Как они договорятся? Бог, старый Саттарбаш, новый Саттарбаш, а, друг Камаль?

– Это не просто, – согласился Камаль. – Место под чинаром или примет, или не примет нового человека. Но не это главное, друг Вязир.

– А что?

– Найти того, кто достоин.

Вязирка засмеялся и захлопал в ладоши.

– Я знаю! Я знаю, друг Камаль! Ты же хороший человек. Много добрых дел сделал. Значит, ты достоин!

– А Ойсоль? А дети?

– Они будут приходить к тебе! Ойсоль будет готовить, а дети – слушать тебя! Ты будешь умные слова говорить!

Камаль качнул головой.

– Нет, друг Вязир. Тому, кто сядет под чинар, придется забыть все, что есть у него в земной жизни.

– Все?

– Да, Вязир.

– Ой-ей-ей! – Вязирка расстроился до того, что заплакал. – Как же… Совсем? Получается, и меня забудешь?

Он всхлипнул и с надеждой, что тот объявит все шуткой, посмотрел на Камаля. И вытер рукавом ханыка сопли, текущие из носа.

– Не совсем так, Вязир, – вздохнул Камаль. – Я никого не забуду. Но это словно перестанет быть важным для меня, понимаешь? Станет далеким-далеким, как новости, что приходят с караванами из Пайваня или Халиджа.

– Это аялы, как наш?

– Это большие-большие города, Вязир. Больше Буххарана.

Вязирка один раз был в Буххаране, но запомнил только то, что там было очень тесно и громко. Много-много людей.

И высокая стена.

– Ой-ей.

– Что?

– Мы не сможем посидеть у очага, как сейчас, друг Камаль?

– Нет, друг Вязир. Ойсоль станет как вдова при живом муже. Дети будут расти без отца. А ты будешь видеть меня, только если вдруг окажешься на холме, сломав ногу или руку.

Вязирка нахмурился.

– Это неправильно.

– Поэтому я и не соглашусь занять место Саттарбаша. Ладно… – Камаль поднялся. Он обошел очаг, продел руки в рукава ханыка и потрепал Вязирку по плечу. – Проводи меня.

Луна была большая, яркая. Вдали шумел аррык. Вязирка топал за Камалем к словно прорезанному в темноту проему в глинобитной стене.

– Ну, – Камаль повернулся. – Я обязан был оповестить тебя. Ты – житель аяла. Но не приходи, хорошо?

– А другие разве согласятся? – спросил Вязирка.

– Это и будем решать.

Вязирка посопел.

– Только Джабни не выбирайте, – сказал он.

Камаль улыбнулся.

– Только мужчины, друг Вязир.

– Это хорошо! – обрадовался Вязирка. – Ты не подумай, – спохватился он, – я не хочу, чтобы и твою Ойсоль выбрали! Не только Джабни.

– Я понял, друг Вязир.

– Хорошо, – закивал Вязир. – И чтобы не Хаса, Лейла или Тассин.

– Да, друг Вязир. Мир тебе, – простился Камаль.

Он неспешным шагом пошел по выбеленной луной дорожке.

– Бабу Айсу тоже не надо! – крикнул Вязирка ему вслед.

Он вернулся к очагу, радуясь, что смог отвести внимание Камаля от того, что ему нравится Джабни. Это пока секрет. Вот когда он соберет подарки для нее и ее родителей, когда закажет новый ханык, может быть, в самом Буххаране, когда купит несколько коз и куриц, чтобы было свое хозяйство…

Ах, Джабни!

Вязирка бросил несколько подушек на лежанку у стены, перестелил тюфяк, вынес из хижины одеяло.

Ах, Джабни! Они лягут рядом и будут смотреть в глаза друг другу. Джабни засмеется, как она умеет. Вязирка покроется мурашками. Он будет гладить ее волосы. Лоб. Щеки. Они поцелуются. А потом станут мужем и женой.

Вязирка накрылся одеялом и закрыл глаза.

– Джабни, – прошептал он.

Конечно, завоевать ее будет непросто. Но Вязирка большой, сильный. Однажды он даже верблюда приподнял. Кто еще сможет приподнять верблюда? А кто сможет быстрее него натаскать воды в глиняный хамам?

Никто.

Вязирка заулыбался, засыпая.

Нет у него соперников. И Джабни при нем смеется. Кто еще сможет вызвать у нее такой веселый смех одним своим появлением? Конечно, Саттарбаш… Саттарбаш мог бы, потому что святой человек. Но он уже старик. Аль-куддушам, говорят, не нужны девушки. А Вязирке нужны. То есть, одна нужна, а не все. Куда ему все? Он на всех жениться не собирается. Только на одной.

Дальше Вязирка уже ни о чем не думал, причмокнув губами, он уплыл в сон, где присутствовал он, Джабни, друг Камаль и почему-то беременная Хорсан. Возможно, был кто-то еще, но, видимо, присутствие остальных было не так для Вязиркиного сна важно.

Было светло. Они сидели на цветастом ковре, в подушках, каждый на своей стороне. А центр ковра был застелен скатертью и уставлен блюдами. Настоящий дастархан! Ох, чего там только не было! И патыры, и мед, и лаваши, и кебабы, и виноград, и дыни, и сладкий рис, и курица, обжаренная, как любил Вязирка, и бараний бок, и потроха, и рыба из озера Маймагуль, и хумус, и большой ком сыра. А еще пахлава, орехи, финики, уммали и байбуш из манной крупы. Все так в рот и просится.

Как Вязирка мог утерпеть? Посмотрел он на Камаля, посмотрел на Джабни – сидят, ждут чего-то. Ну и наклонился. К близкому блюду руку протянул, пальцы растопырил. Только кусок мяса ухватил, как кто-то ему по запястью со всей дури – хлоп! Невидимым прутком из тамариска или тутовника. Больно! Пальцы сами разжались. Вязирка руку к груди прижал, под мышку сунул, забаюкал. Оглянулся, а Камаль глотает, у Хорсан все губы в меду и Джабни, жуя, что-то украдкой перекатывает от щеки к щеке.

Когда успели?

Обидно стало Вязирке. Как так-то? Посмотрел он на блюда – половина уже неведомо как опустели. Где-то рис просыпан, где-то сока и мякоти набрызгано, где-то жир золотится и кости обглоданные. На бараньем боку и вовсе – укус жадных, мелких зубов.

А он что же? Ему тоже хочется!

Горка из патыров тут как тут возникла перед Вязиркой. Пышные, горячие, посыпанные зеленью патыры так и просили: съешь нас. А к ним прилагались тонкие, почти прозрачные ломтики бастурмы. И запах.

Ммм, запах!

Снова протянул руку Вязирка.

Хлоп! Невидимый пруток вновь ожег кожу, выбивая лепешку из пальцев. Хлоп второй! – отпала бастурма.

Тут Вязирка в своем сне, конечно, осерчал. Вскочил на ноги. Затопал. Камаль, Хорсан, Джабни смотрели на него, не переставая жевать.

– Почему, почему мне нельзя? – закричал Вязирка. – Я что, не заслужил? Я голодный! Вы вон – кушаете!

Джабни рассмеялась.

– Рубийя!

Камаль покачал головой.

– У тебя же свое, друг, – сказал он.

– Свое?

Вязирка опустил взгляд и увидел перед собой миску с грубой кашей.

– А мясо? – спросил он. – А байбуш?

– Нельзя тебе, – подползла к нему Хорсан. – Ты теперь другой.

Она подперла его большим своим животом.

– Ты чего? – спросил Вязирка.

– Посмотри, – попросила Хорсан жалобно, – посмотри, как там ребенок? Все ли с ним хорошо?

Она положила его ладонь себе на живот. Под ладонью взбрыкнуло.

– Ай! – вскрикнул Вязирка.

– Посмотри.

– Да вы что!

Вязирка отодвинулся. Еще немного, и бросился бы бежать, только – вот незадача! – во сне бежать было некуда.

– Будь милостив, Вязир-эке, – сказала Хорсан, протягивая к нему руки.

Вязирка испугался и отполз на самый край ковра.

– Вы чего? Я не умею! Я не могу!

Хорсан упала. Платок соскользнул с ее головы. Волосы разметались по плечам. Она замерла, не шевелясь.

– Эх, друг Вязир, – с упреком произнес Камаль.

Он поднял беременную.

– Но я же, правда… Вы чего вдруг? – простонал Вязирка. – Это же не ко мне надо? Что она ко мне-то?

– А я ведь любила тебя! – прошипела Джабни, присоединяясь к Хорсан и к Камалю. – Ах, как любила!

Втроем они, обнявшись, пошли от Вязирки вдаль. Блюда звенели под их ногами, лепешки раскатывались, а рис брызгал, будто земля подбивала его снизу. Остановить уход, похоже, не было никакой возможности.

– Эй! – позвал Вязирка, но все, чего он добился, это взмаха руки от Камаля.

Отстань, Вязирка, не до тебя – означал этот взмах.

Исчезли блюда, исчез ковер, воздух задрожал, и Вязиркины сотрапезники, удаляясь, растворились в нем, будто мираж.

Вязирка ощутил, как в груди что-то сжалось от безысходности, и заплакал.

Проснулся он с мокрым от слез лицом, но сна уже не помнил, поэтому очень удивился, с чего это у него влажные щеки. Даже высунулся из-под навеса – не шмыгнул ли за угол хижины сорванец, решивший над ним подшутить.

Как-то ему рыбу подложили ночью. Спал в обнимку. Смешно.

Было еще темно, но солнце, пусть и невидимое пока, уже легко, как пальцами, касалось стен и крыш. Вязирка скоро забыл про лицо. Высохло. Он подтянул шавары повыше, закутался в ханык и некоторое время задумчиво ворошил золу в очаге. Поспать или чай готовить? Поспать или чай… Вязирка зевнул.

Нет-нет, много дел!

Сходив в хижину, он вооружился искровым камнем, нагреб трухи под вязанкой хвороста, вывалил ее в зев очага и, присев, несколько раз ударил железным бруском по камню. Искры прыгнули, труха дала дымок, Вязирка осторожно поддул, давая робким лепесткам пламени поползти по щепкам, кусочкам коры и сухим листьям. Дальше уже было просто. Вязирка мелко наломал кизяка и добавил целую плитку, когда огонь вошел в силу. Потянуло горьковатым дымком. В поставленном на камни котелке забулькала вода.

Хорошо!

Ни патыров, ни лаваша не осталось, поэтому Вязирка сходил в кладовку, срезал ленточку мяса с висящего куска козлятины и вернулся к очагу. Сегодня печь хлеб у него не было никакого желания. Может, завтра будет. Или вечером будет. Мука-то есть, Вязирка сам покупал ее на рынке, до вечера торгуясь за лишнюю денежку с одним хитрым караванщиком.

Не уступил!

Мясо жевалось медленно. Вязирка морщился – соль сплошная. Вскипела вода, и он бросил в нее горсть чайных листьев, перемешанных с травками. Целый джуд у него такой смеси был заготовлен еще с весны, когда в растениях бродил сладкий сок. Каждую травку Вязирка попробовал на вкус.

Тетушка Забун, когда он угостил ее своим чаем, долго катала глоток во рту. Лицо ее было непроницаемо.

Потом она проглотила напиток.

– Интересный вкус, Вязир, – сказала она. – Очень необычный.

Вязирка был горд.

Эх, что ж! Чай так чай! Утром на пустой живот и чай пользу приносит. Надо было, конечно, с вечера хотя бы половинку лаваша припрятать. Вязирка каждый раз обещал себе чуть-чуть, но приберечь на утро, и никогда у него это не получалось. Не выходило, и все тут! Даже когда удалось отложить патыр, ночью он встал и доел его. Сокрушался, конечно, потом, но что поделаешь?

Вязирка плеснул чай из котелка в пиалу.

Пил степенно. Отдуваясь. Чувствуя, как выступает на лбу пот, как промокают подмышки. Хорошо! Жажда и соленый вкус на языке, вызванные мясом, утихли со второй пиалы. Третью пиалу уже можно было смаковать.

И Вязирка смаковал.

Солнце подпрыгнуло, яростным золотым кружком показалось над стеной, бегущей вкруг хижины. Тут уж за ним следи не следи, а все равно проглядишь, когда оно повиснет над макушкой. Вязирка махнул на него рукой. Воздух прогревался. Зыбкий холодок, заползавший ночью под одеяло и крутившийся по рассвету у ног, растаял.

Вязирка вздохнул.

Все-таки пора идти. Много, много дел. С одной стороны, хорошо, что их много. Тебя и покормят, и с собой что-нибудь дадут. И думать ни о чем не надо, кроме того, как работу выполнить, чтобы побыстрей да потолковей. А с другой стороны, сидеть и пить чай – лучше. Видел Вязирка, как купцы в Коркане дела ведут. Дремлют на коврах. Подушки, кувшины, фрукты, кальяны диковинные. Ханыки цветастые, дорогие. Приходит покупатель, они с ним беседу ведут. Как отец, как мать? Как дети? Да будут благословенны ваши дни! Да будет свет в ваших душах и вода в колодцах! Товар сам собой продается. Тюк туда, джуд сюда. Вам верблюд и вам верблюд. Знай только чаю гостям подливай.

Очень такое умение вести дела Вязирке понравилось. Когда-нибудь и он сядет в Коркане, а то и в Буххаране, чтобы патыры и дыни из аяла продавать. Разляжется. Проходите, пейте чай, пробуйте.

Так Вязирка мечтал.

А вечером после дел он, конечно, шел бы в свою хижину… Нет! У него был бы достум в два этажа! Почти дворец! И Джабни встречала бы его, выбежав с женской половины, любимая и нарядная.

Вязирка так задумался, что окунул пальцы в пиалу, когда хотел допить чай. Ай-яй-яй! Он затряс рукой. Хотя чай остыл, все равно было неприятно. Все. Все! Он выходит.

Вязирка вылил чай под куст, растущий у дома, прибрал очаг, подмел двор, охлопал ладонями ханык и шавары и, затянув пояс, выступил на улицу. Огляделся – никого, рано, он первый. Никто раньше не показался. Заулыбался Вязирка.

Сначала он сходил к бабе Айсе. Три хижины вперед, две налево. Знакомый путь. Помнить ничего не надо. Та уже хлопотала у очага. Налепленные из теста патыры лежали в три ряда. Вязирка и сосчитать не смог. Больше пяти! Много! Три по пять, на всю семью и, возможно, Вязирке. Белые, с крапинками зелени, вкусные даже на свой непеченый вид. Баба Айса ловко закидывала их, прижимая к жарким стенкам печи. Как руки и агтык не обжигала? Удивительное дело!

– Баба Айса, – поклонился, шагнув во двор, Вязирка, – это Вязир. Я за работой пришел.

– Не кричи, – сердито прошипела старуха. – Спят еще все.

Вязирка улыбнулся.

– Я знаю. Я первый встал.

– Вот что, – баба Айса, прихрамывая, с палкой в руке подошла к Вязирке. Взгляд из-под кустистых бровей у нее был строгий, задумчивый. – Глины сегодня не надо. И Мустафе сегодня помощник тоже не нужен.

Вязирка кивнул.

– Хорошо.

– Тогда, как всегда, наноси воды из колодца. Мне, Забун, Лахане… Ты запоминаешь, Вязир?

– Тебе, тетушке Забун, тетушке Лахане…

– Еще Кахиду и Хатум…

– А Камалю? – спросил Вязирка.

– Не надо Камалю.

– Как не надо?

– У Камаля сын в помощниках. Он наносит.

– А!

Баба Айса прижала палец к виску, как делала всегда, когда задумывалась или что-то припоминала.

– Еще Салиху, у него – четыре мула…

Вязирка нахмурился.

– Я наношу быстрее Гиннука, – произнес он.

Ему хотелось помочь другу. Он же друг! А Вязир – сильный! Сколько ни есть у Камаля кувшинов в доме…

– Нет, – сказала старуха, – неси Салиху и на дальнюю бахчу.

– Но пока Гиннук один джуд принесет, я два принесу.

– Послушай меня, Вязир, – дернула его за рукав ханыка баба Айса, – ты хочешь, чтобы сын Камаля вырос хорошим человеком? Отвечай, хочешь или нет?

Снизу вверх она смотрела на высокого Вязирку, а казалось, что наоборот. Вязирка испуганно закивал.

– Конечно! Как же, баба Айса, Камаль же друг!

– Правильно, – старуха погладила его руку. – Вот и дай Камалю воспитать сына хорошим человеком.

– Хороший человек должен носить воду?

– Хороший человек должен трудиться. А ты поможешь Камалю в чем-нибудь другом. Пусть Гиннук сделает то, что может.

Вязирка задумался, а потом просиял.

– Друг Камаль сам скажет мне, в чем ему помочь!

– Ну вот! – обрадовалась баба Айса. – Сам скажет. Это правильно. Сам скажет. Но сначала ты еще травы для коз набери…

– Много?

– Как всегда, Вязир.

Вязирка вздохнул.

– Много.

– А потом еще камней к ограде наноси, ее через день Джамур с сыновьями класть к аррыку будут.

Вязирка кивнул. Его внимание привлекли седые волоски, растущие у бабы Айсы под носом. Много волосков, настоящие усы. Но разве у женщин могут быть усы? Усы – украшение мужчины. Вязирка видел прямые усы, завитые усы, усы колечками, усы, что спускались к бороде и поднимались к ушам. Седые тоже видел. Но у мужчин.

– Ай!

Баба Айса хлопнула его по руке, когда он потянулся к ее верхней губе пальцами. Вязирка и не сообразил, что потянулся.

– Что ты делаешь? – спросила старуха.

Вязирка засмущался.

– Это… усики… – сказал он.

Баба Айса притопнула скуфетом.

– От ведь! Что тебе до моих усов! Ох, сердце мое! – Она схватилась за грудь. – Ты вообще слышал, о чем я сейчас говорила?

Вязирка наморщил лоб.

– Воды наносить, травы… Камалю не носить…

– А еще?

Вязирка шмыгнул носом.

– Тебе, Айса-ханам, тетушке Забун, тетушке Лахане…

– Я тебе про камни…

Вязирка кивнул.

– Камни. Тебе, тетушке Забун, тетушке Лахане.

– Тьфу! Камни для ограды!

– А!

– Ишачья голова!

Баба Айса стукнула ладонью Вязирку по плечу – куда дотянулась.

– Не бейся, Айса-ханам! – отступил Вязирка.

– Ты понял про камни? – спросила старуха.

– Понял. – Вязирка потер затылок, который уже ощущал жар солнца. – Но это на целый день, получается.

– Я дам тебе лаваш с сыром и зеленью.

– И все? – расстроился Вязирка.

– Забун покормит днем.

– А вечером?

– Вечером приходи ко мне, я дам тебе риса с бараньим жиром и патыров.

– Сколько патыров?

Баба Айса замахала рукой.

– Иди! Иди! Тебе сколько ни дай, все мало будет!

– А джуды для воды?

– Ай, возьми сам!

Баба Айса ушла в дом. Вязирка потоптался на месте. Его так и тянуло прихватить одну-две хлебных заготовки, но потом он подумал, что баба Айса обидится. А патыры и не патыры пока вовсе.

Вязирка снял с крюка, вбитого в стену хижины, два джуда, для удобства соединенных веревкой, намотанной на жердь, и через голову повесил себе на шею. До земли джуды не доставали. Они были похожи на два гигантских сапога, сшитых нерадивым, неряшливым мастером. Пахли джуды хорошо, кожей. Значит, просохли с вечера.

– Вот.

Вышедшая из хижины баба Айса подала Вязирке завернутые в тряпицу лаваши и сыр. Тот спрятал полученное за отворот ханыка, прихваченного поясом.

– Так я пошел? – спросил Вязирка.

Он повеселел. По дороге к колодцу можно будет перекусить!

– Иди, – кивнула старуха, выцепив из его штанины несколько колючих репьев.

– Ага.

– Стой! – остановила его баба Айса. – Повтори еще раз.

– Воды тебе, тетушке Забун, тетушке Лахане, Кахиду, Хатум…

Вязирка задумался, всех ли перечислил.

– Салиху, – подсказала баба Айса.

– Да, ему. Потому что у него мулы. Потом надергаю травы и листьев для коз… А можно для мулов тоже?

– Можно.

– Ага, травы для мулов.

– И?

– И камни.

– Хорошо.

– Камни для тебя, тетушки Забун…

– Ты шутишь что ли?

Баба Айса замахнулась на Вязирку палкой. Но тот, хохоча, уже отбежал и, повернувшись на выходе со двора, махнул рукой:

– Я помню, для чего камни!

– Не кричи! – шикнула на него старуха.

– Я помню, для чего камни, – шепотом повторил Вязирка.

– Брысь!

Смешная баба Айса – Вязирка уже за стеной, огораживающей хижину, уже топает по песку. Солнце дышало все жарче, целовало в макушку. Мекали козы, поскрипывал ворот жернова на мельнице. Вязирка вытянул из рукава ханыка топи, нахлобучил на голову. Вот так. Сунул руку за пазуху. Пальцы погладили тряпицу, потом, как он их мысленно не уговаривал, все же полезли внутрь. Мало одного чая, ох, мало!

Аял просыпался.

– Здравствуй, Вязир, – выглянул из окна Зитулла.

Сонный, растрепанный, в расшитом ханыке, наброшенном на плечи.

– И вы здравствуйте, – ответил Вязирка, смиряя шаг.

Он вынул руку из-за пазухи, а то еще делиться едой придется. Нет уж! Зитулла как раз широко зевнул.

– По воду?

– Да, иду за водой. Иду, да, – кивнул Вязирка.

– Айса послала?

– Айса-ханам.

– Может, и мне принесешь? – улыбнулся, почесываясь, Зитулла.

– Воды?

– А чего еще? Воды, конечно!

– Баба Айса не говорила, что вам нужна вода.

Зитулла ударил себя в грудь.

– Так я говорю!

Вязирка помялся.

– Не могу, извините.

– Воды жалко? – прищурился Зитулла.

Вязирка удивился.

– Почему жалко? Воды много. И в аррыке, и в колодце. Только, Зитулла-яшли, вы еще кого-нибудь попросите.

– Вязир…

Зитулла поманил Вязирку пальцем. Тот сделал маленький шажок.

– А я тебе секрет расскажу, – негромко сказал Зитулла. – Ты мне – воды, а я тебе – секрет.

– Какой?

Глаза у Вязирки загорелись. Секреты он очень любил. Поэтому сделал еще один шажок к окну.

– Про холм секрет, – повел глазами Зитулла.

Вязирка фыркнул.

– Этот я знаю!

– Неужели?

– Там теперь никого нет! – выпалил Вязирка.

– Кого никого?

– Старика Саттарбаша, вот!

Зитулла огорчился, что Вязирка знает секрет, и лицо его сморщилось, словно он раскусил гнилой плод.

– А второй секрет знаешь?

– Какой?

– Про сегодняшний вечер.

– Тоже знаю, – кивнул Вязирка. – Вы решать будете, кого новым Саттарбашем делать. Чтобы сидел и спал там.

– Ну и иди! – неожиданно разозлился Зитулла. – Все он знает!

– Так я пошел, Зитулла-яшли? – уточнил Вязирка.

Но Зитулла уже скрылся в хижине и не почел нужным отвечать.

Больше Вязирка о Зитулле не думал. Он выбрался на тропку к колодцу, и мысли его сосредоточились на том, сколько патыров даст ему баба Айса вечером. Два, наверное, будет мало. По дороге домой с патырами у Вязирки нередко случались удивительные вещи. Например, два патыра часто превращались в один. Какая-то загадка. Идешь с двумя, потом – раз! – и все. Ну, то есть, приходишь с одним.

Удивительно еще, что и этот оставшийся патыр тоже бывал обкусан.

Значит, патыров нужно больше. Хотя бы три. Лучше – четыре. Но если будет еще и рис… Его так подцепишь пальцами, чтобы с самого дна миски, где он пропитался, пожелтел, и чтобы жир пачкал пальцы…

Вязирка остановился, вздохнул и достал тряпицу с едой.

Что оставалось делать? Он завернул мягкий козий сыр в один лаваш, во второй лаваш, взвесил оба лаваша в ладони и выбрал тот, что поменьше. Спрятал больший лаваш обратно за пазуху —не сразу же оба есть! – и пошел дальше к колодцу. Шаг – укус лаваша, шаг – укус лаваша. А до колодца больше, чем два шага.

До колодца от каменной ограды, наверное, сорок шагов. За оградой – бахча, аррык, по которому бежит вода, от аррыка отходят узкие ложбинки, выкопанные в земле, и вода по ним течет между грядок. Вязирка смотрел, смотрел на воду, а когда спохватился, оказалось, что рука у него пустая. Съел весь лаваш. Четыре шага всего сделал. Ну, может быть, пять, только пятый – в сторону.

Пришлось доставать второй лаваш.

Как не хотел растянуть его Вязирка, а кончился тот чуть ли не быстрей, чем первый. Вроде бы только откусил…

Каменная кладка колодезного горла выросла перед Вязиркой. Колодец был неглубокий, но джуд в него помещался легко. Вода плескала у самого края. Все еще сожалея о быстроте, с которой исчезает в его животе пища, Вязирка наполнил один джуд, потом другой и поднялся с ношей на ноги.

Дальше – к бабе Айсе.

Вода капала. Джуды холодили бока. Солнце кусало лицо. И Вязирка словно пропал. То есть не пропал, вот он, Вязирка, смотри, кто хочешь, воду несет, но словно и нет его.

Часто с ним такое бывало. Он даже не удивлялся уже. Вот за той же глиной три дня назад ходил. Как вышел, помнил. Как пришел обратно, помнил. Кахид-яшли еще глину нахваливал. Ах, хорошая, ах, чистая! А что было между «вышел» и «пришел», стерлось из Вязиркиной памяти начисто. Как так? Кто другой, наверное, измучился бы этим вопросом, не спал, не ел бы, все понять старался. А Вязирке так даже хорошо было! И время летело быстрее, и работа делалась!

Это когда сидишь на бахче или за чаем, и у тебя несколько патыров только и ждут твоего внимания, то обидно, если обнаруживаешь, что чаепитие прошло словно бы без твоего участия, а ел ты патыры или не ел – великая загадка. Хитрое время все скрыло – и ощущения, и мысли, и вкус патыров, и сами патыры.

А так-то – пусть.

Аял оживал, аял полнился голосами и звуками, и дети, как тени, проскальзывали мимо Вязирки, фигуры людей постарше возникали тут и там (Доброго утра, Вязир-эке, и вам, Эйчин-джа, здравствуй, Вязир, доброго света, Амир-эке) и выветривались из головы Вязирки, как песок из скуфетов.

Тропки ложились под ноги.

Туда и обратно. Туда и обратно.

Вода бабе Айсе – перелить в кувшины, наполнить большой глиняный кемур в хижине. Кто сделал? Вязирка ли? Должно быть, он, но помнилось это смутно. Хотя кому еще? Время играло, солнце пекло, ноги несли Вязирку. Вот тетушка Забун… Тетушка Забун, это я, скажите, куда переливать, ага, ага, понятно… Тетушка Лахана, Вязирка это, что-то у вас кувшин бездонный какой-то, два джуда влил…

Кахид-эке, это снова я, Вязир, не с глиной, с водой… Можно? Да, не с аррыка, с колодца, в аррыке мутная… А дадите молока? Я вижу, стоит у вас… Дядюшка, дядюшка Салих, это Вязир… Как хотите называйте, с водой я. Не ифрит! Как будто я знаю, кто это! Страшный человек? Даже нечеловек? Я – Вязир! Да, баба Айса сказала… Мулы, смотрю, у вас все по кругу ходят. Я бы не смог. Ученые? Им в кемур налить?

Туда и обратно. Туда и обратно.

Вязирка не замечал времени. Время, ответно, не замечало его. Пустые джуды становились полными, полные джуды превращались в пустые. Солнце взлетело и повисло в зените. Сколько не таращись, все на одном месте. Жарко. Все нагрелось, песок нагрелся, стены нагрелись, топи нагрелось, а через него – и череп. У колодца приходилось ждать, пока придет Вязиркин черед запускать джуды в широкую колодезную глотку. Много кому вода нужна, не один он носит.

Гиннука, правда, Вязирка так и не высмотрел.

После того, как натаскал воды, он передохнул в теньке у тетушки Забун. Та посадила его под навес, налила жирного супа с овощами. Как отказаться? Да и не собирался Вязирка отказываться!

Вкусно! Миска большая, глубокая. Вязирка обжигался и пил, куски мяса вылавливал пальцами. Как будто рыбу ловил. Весело! А еще смотрел, как дочери тетушки Забун работают на бахче. Белые платки. Тонкие фигуры. Приятно, но с Джабни не сравнить. Никакая девушка не сравнится с Джабни.

Вязирка вздохнул. Пустая миска, и мысли пустые. Храни тебя Бог, тетушка Забун! Пойду травы наберу. Тебе, тетушка, не надо? А камней? Ой, не бейся, Забун-ханам, что ты как баба Айса!

Ушел Вязирка дальше работать.

Только джуд из шерсти прихватил.

Трава, что рядом с аррыками растет, всегда сочная, но поблизости ее уже выдергали всю, надо идти дальше, в сторону озера, в сторону Маймагуль. А можно в другую сторону, но там баранов и лошадей пасут. Нехорошо у всяких тварей бессловесных пропитание отбирать. В их краях и так не много пастбищ. А тут еще он – соперник… Вязирка мотнул головой. Нет, к озеру надо.

И опять забылся. Что делал, как долго делал, где ходил, ничего не смог бы сказать. Помнил только, что озеро совсем рядом было. Веяло от него прохладой. Очнулся, а джуд на плече больше самого Вязирки стал, внутри листья да стебли мнутся, шуршат, шепчутся. Ух, нагреб.

Понятно, в аял потопал. Куда собирать больше? А по пути Вязирку топот догнал. Обернулся он – люди. Три повозки, запряженные лошадьми, да конная охрана, грозная, в коже да в железе, при саблях и с копьями.

– Уважаемый! – крикнули ему.

Вязирка остановился. Повозки тоже остановились. Дерево и ткань. И шторки. В одну из шторок выглянул усатый мужчина.

– Уважаемый, можно вас спросить?

Вязирка кивнул, улыбаясь.

– Буххаран там, уважаемый, – показал он на восток от озера.

– Мы сами оттуда, – сказал усач.

– А Юф-Беке там, – махнул Вязирка на запад.

– И это мы знаем, – последовал кивок.

Вязирка указал на озеро.

– Озеро Маймагуль.

Внутри повозки фыркнули, в шторку высунулось другое лицо, с аккуратной бородкой. Человек был в высокой, украшенной перьями чалме.

– А аял Мемек-тули знаешь?

Вязирка кивнул.

– Знаю, уважаемый.

– Где находится? Что-то мы заплутали.

– Я – из этого аяла, – сказал Вязирка.

– Может, отведешь нас? – спросил мужчина в чалме. – Уж больно нам, уважаемый, некогда.

Вязирка оглянулся. Холмы, кусты, насыпь, край бахчевого поля. А где родной аял находится, Вязирка и запамятовал. Ух, испугался! Туда шагнул, сюда шагнул, пугая жеребцов под всадниками.

– Уважаемый… – произнесли из-за шторки.

– Сейчас, – сказал Вязирка.

Он сбросил джуд и взбежал на холмик. Лицо его расплылось в улыбке – он увидел змейку выложенного камнем арыка.

– Туда! – указал Вязирка в сторону аяла и подобрал джуд.

Повозки и всадники медленно потянулись за ним. Вязирка почти сразу позабыл о них и удивился, когда один из конников обогнал его, пустив жеребца рысью. Кто такой? Ах, да, да, это же за ним, за Вязиркой следуют!

Ох, пустая голова!

– Уважаемый, – позвали его из повозки.

– Ага.

Вязирка умерил шаг и поравнялся с отдернутой шторкой. Человек с аккуратной бородкой, выглянув, щелкнул пальцами.

– А не знаешь ли ты, уважаемый, некого Саттарбаша? – спросил он.

– Знаю, – важно кивнул Вязирка.

– Мы, собственно, не в аял, мы к нему…

– А он пропал.

Человек с бородкой изменился в лице. Пальцы вцепились в отворот шторки.

– Как пропал?

– Вчера, – сказал Вязирка.

– Ты уверен? – спросил усач, выглянув в свою очередь. – Не гневи Бога, уважаемый! Будь честен.

– Так ведь как? – пожал плечами Вязирка. – Нет его под чинаром. Никто не знает, куда ушел. Был – и нет.

– О, несчастье! – воскликнули в повозке.

Из шторки протянулась рука и поймала Вязирку за рукав ханыка.

– Уважаемый! Уважаемый, это точно, что аль-куддуш Саттарбаш пропал?

– Вчера не было.

– О, горе, горе!

Человек с аккуратной бородкой и в чалме с перьями закрыл лицо ладонями. Вязирка постоял, удивляясь тому, что незнакомый человек так переживает за старика Саттарбаша. Наверное, родственник его, подумал он. Старший сын. Или внук. Родная кровь. Большая потеря, если старик куда-то ушел. Он же этот…

Вязирка забыл, что сказал ему Камаль. Понятно, что аль-куддуш. Но было и еще что-то. В голове Вязирки звенела пустота. Поэтому он повернулся и пошел себе дальше.

– Вон, – показал он на чинар, вылупившийся из марева, как цыпленок из яйца. – Там сидел старик!

– К холму! – распорядился человек с бородкой, и повозки вместе с охраной отвернули в сторону.

Вязирка же подбил джуд на плече. Много всего нарвал! И жарко. И суп тетушки Забун, кажется, испарился из живота. Встретившийся на пути Джамур с сыновьями, которые катили тележку с камнями и инструментами, заставили Вязирку сойти с тропки.

– Вязир!

– Да? – поднял голову Вязирка.

Скуфеты, шавары, полосатый ханык, плотно стянутый поясом, черная борода, крупный нос, черные глаза – это Джамур.

– Что за люди разговаривали с тобой? – спросил Джамур.

Вязирка пожал плечами.

– Не знаю, – улыбнулся он. – Сказали мне: «Уважаемый»!

– А откуда?

– Из Юф-Беке… Нет-нет, – мотнул головой Вязирка, – из Буххарана. Хотели… – Он задумался. – Не Маймагуль? Другое. Это… Саттарбаша видеть хотели!

Джамур ахнул.

– Уж не сам ли эмир?

– Кто? – удивился Вязирка.

– Эмир Буххарана!

– Не знаю. Их двое было. И всадники! Страшные!

– Ох, беда.

Джамур позвал сыновей, которые ушли вперед, и они, коротко переговорив, двинулись в сторону холма с чинаром. Потом один из сыновей Джамура обогнал Вязирку, возвращаясь в аял. Тележка с камнями, брошенная, осталась стоять на обочине. Было ли Вязирке до этого дело? Не было. Некоторое время, топая вдоль оград и построек, он усердно размышлял, действительно ли человек в повозке – эмир. Он не вспомнил ни лица его, ни одежды, только аккуратную бородку. Такая бородка уж точно могла принадлежать эмиру, но и Вязирка, расти у него волосы на подбородке, мог попросить кого-нибудь постричь себя так. Только какой из него эмир? Непонятно.

Вязирка добрался до кошары, где держали коз, поприветствовал тетушку Меджун и ее внука и вытряс из джуда под навес собранные траву и листья. Получилась небольшая растрепанная горка.

– Храни тебя Бог, Вязир, – поблагодарила его тетушка Меджун.

– Ага, – сказал Вязирка.

Мальчишка принялся охапками разносить растения по корытам. Козы в загонах мекали, многие лежали в тени. Вязирка подумал, не попросить ли лепешек у тетушки Меджун, но застеснялся. В следующий раз он принес травы Салиху, который даже позволил ему покормить одного из мулов. Мул был рыжий, с усталыми глазами. Губы его щекотали Вязирке ладонь. Вязирка смеялся.

Потом он еще раз сходил за травой, чуть ли не к самому озеру, но когда вернулся в аял, то обнаружил, что небо потемнело, у хижин зажгли светильники, а в центре поселения стоят те самые две повозки, что встретились ему раньше. Опять время сыграло с Вязиркой в прятки! У коновязи пофыркивали кони, горел костер, и вокруг костра сидели спешившиеся всадники. Скачущие по земле тени их Вязирка обошел по широкой дуге. Он выгрузил последний сбор мальчишке, дежурившему в кошаре, и поспешил к бабе Айсе.

– Баба Айса!

Во дворе никого не было. За окнами хижины не мерцало ни одного язычка пламени. К двери была приставлена палка, означающая, что хозяйки нет дома, вышла. Вязирка потоптался на месте в отчаянии. Ну, вот! А как же патыры? Как же рис с бараньим жиром? Разве баба Айса не обещала ему всего этого?

Вязирка тоскливо вздохнул, бесцельно блуждая глазами по полкам на стене и приподнятому над землей настилу, покрытому коврами.

– Как же я без еды? – прошептал он.

Повернувшись, Вязирка посмотрел в густую темноту над глинобитной оградой. Одинокий огонек только и был ему виден. Далеко, близко – не определишь. Может, сходить к кому-то еще? Например, к Камалю, подумал Вязирка. Камаль не оставит в беде. И вспомнил, что друг Камаль сказал ему никуда сегодня не ходить. Нельзя. Или не нужно? Или… Ах, да, да! – вспыхнуло знание в Вязирке. Все сегодня поднимаются на холм к Саттарбашу! Наверное, будут его искать. А ему куда? Он ночью и сам может потеряться.

Вязирка снова тоскливо вздохнул.

– Баба Айса…

Он присел на настил, решив ждать старуху, если понадобится, до самого утра. Она придет, а он тут мертвый, голодный. Пожалеет, что не дала потрогать усики! Вот запричитает: почему, почему я не приготовила ему патыры?

Вязирка сердито укутался в ханык. И вообще, холодно. Он сейчас разляжется здесь… Чтобы знала! Стыдно будет бабе Айсе! Он поерзал. В темноте проступал угол хижины. Неровный край стены отделял двор от улицы. Что-то прошуршало. Ветер, видимо, качнул ветки куста. А что или кто еще?

Вот бы, конечно, закрыть глаза – и уже утро. Но на голодный живот время от Вязирки не пряталось, не бежало где-то в стороне, а стояло и наблюдало, как ему плохо. Только звездами на небе помаргивало.

Что делать?

Вязирка почесался, похлопал ладонями по коленям, а потом все же прилег. Что-то промялось, беззвучно прыгнуло из-под плеча. Вязирка и испугаться не успел, поймал, пощупал – полотно, сложенное, переложенное, теплое. Он руку в него просунул, пальцем ткнул. Ах, вот оно что! Патыры! А дальше – бок глиняного горшочка. Рис! Вязирка рассмеялся, прижал к себе находку. Чуть не раздавил случайно!

Храни Бог бабу Айсу!

Тут уж сторожить было нечего. Обрадованный Вязирка подтянул ханык и потопал домой. От одного патыра отщипнул, положил в рот. Вкусно!

Луна выпрыгнула в небо, выбелила тропку и стены. Ночные насекомые расчертили дуги, пролетая прямо перед носом Вязирки. Ух, бесстрашные! Прибежал Вязирка к дому, сразу котелок с водой поставил на камни, кизяка наломал, поджег. Пока ждал, когда разгорится, все полотно тискал. Очень уж хотелось еще патыра откусить. Но без чая, без того, чтобы спокойно, чинно сесть на коврик и неторопливо насладиться ужином, совсем не то выходило. Ничего! Вязирка потерпит!

Он выложил патыры. Всего три, даже меньше – два с половиной. Вытянул из складок горшочек, запечатанный наложенной на горлышко тканью, подвязанной крупной нитью. Сдернул ткань, принюхался. Ай, хорошо! Жирно, густо. Вязирка окунул пальцы, зачерпнул, облизал, вслепую хватая рисинки губами. Даже кусочек мяса попался на язык. Как Вязирка удержался от того, чтобы тут же не опрокинуть весь горшочек в себя – загадка.

Котелок забулькал. Вязирка бросил в него листьев. Травянисто-медвяной запах вместе с паром рванул вверх, обжег ноздри. Вязирка зафыркал, чихнул, палочкой за «ушко» стянул котелок с огня. Потом обтер рукавом пиалу, очищая от шальных песчинок, зачерпнул чая, поставил пиалу рядом с горшочком.

Блики огня плясали на коврике, касаясь то лепешек, то горшочка, то пиалы, то полы ханыка. Красота! На душе у Вязирки стало так хорошо, что он немедля набил патыром рот. Блаженство. Настоящее блаженство. Он жевал и жмурился, ощущая, как тепло и любовь ко всему миру зарождаются у него в животе.

– Вязирка – дурачок! – услышал он вдруг.

Над глинобитной стеной проросла голова.

– Фы! – махнул рукой на нее Вязирка.

Больше ничего сказать не смог – рот был занят. Но ни взмах, ни «фы!» на голову не подействовали. Мало того, к первой голове самым возмутительным образом прибавилась вторая. Были они как дыни на бахче.

– Вязирка – рубийя!

Вязирка проглотил патыр.

– Ягль? Мяуф? Вот я вам! – погрозил он головам кулаком.

– Вязирка, пошли с нами, – сказали головы.

Вязирка поморгал.

– Куда?

– На холм.

– На холм нельзя. И вам нельзя.

– Так мы не участвовать, – сказал то ли Ягль, то ли Мяуф, – мы подслушивать. Мы по задней тропе заберемся.

– Так ведь это…

Вязирка задумался, подыскивая возражения. Как назло, в голове было пусто. Насчет «подслушать» Камаль, кажется, ничего не говорил. А еще Вязирка обнаружил, что ему тоже хочется на холм. Уж если сам эмир Буххарана… Это же он был в повозке? Или не он? Помнилось: человек с бородкой.

– Думай быстрей, Вязирка, – сказали головы.

– Я так-то…

Вязирка взглянул на горшочек с рисом.

– Все, мы уходим, – сказали Ягль и Мяуф.

Одна голова пропала.

– Ребята! – позвал Вязирка.

– Что? – спросила оставшаяся голова.

– А нам не попадет?

За стеной рассмеялись.

– Если не попадемся, то не попадет, – сказал то ли Ягль, то ли Мяуф. – И еще: мы же не замышляем ничего плохого. Всего лишь послушаем, кого выберут новым голосом Бога. Интересно же!

– Это да, – кивнул Вязирка.

– Так ты идешь?

Я иду? – спросил себя Вязирка. Почему я не должен идти? Хотя, конечно, чай. И патыры… А там – эмир. И Камаль. И все. Я воды наносил и травы наносил. Кто еще столько наносит? Никто. Значит, я тоже могу…

– Я – с вами! – заявил Вязирка.

Только обнаружил, что голов над стеной уже ни одной нет. Наверное, глубоко задумался. Веселится время.

– Ребята!

Подхватив патыры (как без них?), Вязирка потопал со двора. Ягля и Мяуфа он нагнал у самого подножья, кое-как разглядев в свете луны две фигурки, сворачивающие с основной тропы влево. Огонь, разожженный на вершине холма, подсвечивал чинар, превращая дерево игрой теней и бликов в трепетный язык пламени.

– Ягль! Мяуф!

– Что ты кричишь? – зашипели на Вязирку братья. – Совсем сдурел?

– Я – с вами!

– Понятно, что с нами.

– Я тоже – подслушать.

– Тише ты!

– Ага.

Вязирка, пригнувшись, двинулся за братьями. По пути жевал патыр, жалея, что его нечем запить. А дома – чай. Чай.

– Ягль, – зашептал Вязирка, – а у тебя попить ничего нет?

– Нет, – отозвался Ягль.

– Жалко, – вздохнул Вязирка. – А у тебя, Мяуф?

– Откуда?

– Можно было котелок взять.

– Заткнись уже!

Вязирка набил рот лепешкой. Холм повернулся, вода в арыке заблестела под луной. Вязирка загляделся и чуть не пропустил подъем.

– Подождите! – крикнул он.

Возможно, довольно громко. То ли Ягль, то ли Мяуф бросил в него песком.

– Я понял, – прошептал Вязирка.

Когда-то давно задняя тропа была просто руслом ручья, поэтому изгибы ее были прихотливы. Вязирка запыхался. Он доел последний патыр, почти забыл, что делает на склоне, и только земля и камешки, набежавшие сверху, помогли ему вспомнить, что впереди него Ягль и Мяуф, а дальше – вершина холма и чинар.

«Ребята!» – чуть не крикнул Вязирка, но сообразил сдавить губы пальцами. Ф-фух, не выдал себя! Он выполз наверх и едва не уткнулся носом в скуфеты одного из братьев. То ли Ягль, то ли Мяуф лягнул его в бок. Вязирка понял, что это указание, переместился левее братьев и завозился, устраиваясь.

Дерево оказалось по правую руку, костер почти полностью спрятался за стволом, собравшихся у огня жителей было едва видно. Вязирка захотел привстать, но тут же получил пинок. Луна высветила злое лицо Ягля.

– Лежи!

– Понял, – кивнул Вязирка.

– Просто слушай, – прошипел Мяуф.

Вязирка приник к земле. У костра было шумно. Сквозь шелест и потрескивания взмывали голоса.

Оказалось, что подслушивать – это просто. Многие голоса Вязирка узнавал, а те, что не узнавал, делил на женские и мужские. В большинстве случаев он не мог сообразить, о чем идет разговор, слова не связывались в его голове, но когда говорил друг Камаль, Вязирке почти все становилось понятным. Наверное, так было потому, что Камаль привык доносить свои мысли до всех, как до Вязирки.

Обсуждали, конечно, Саттарбаша.

– Может, видел кто его? – спрашивали одни.

– Нет, как увидишь? – огорчались другие.

– Если уж он решил, то все, – сокрушался кто-то. – Вышло его время на Земле. Сколько он тут сидел?

– Ох, долго!

– Я еще маленькая была.

– И я.

– Обо мне уж и говорить нечего!

Вязирке представились вдруг маленькие люди и огромный, с чинар, старик Саттарбаш. Как так?

– А я, наверное, еще и не родился, но Саттарбаш уже сидел.

– Уважаемые! Уважаемые, – заговорил кто-то мягким, бархатистым голосом, и Вязирка сразу подумал о человеке с аккуратной бородкой, – еще мой отец, Саиф бен Тохрир эн Бейшин, да будет светел его лик в людской памяти, приходил к Саттарбашу перед моим рождением. Аль-куддуш уже тогда показался ему глубоким стариком. Но это ли важно, уважаемые? Что нам в его достославных летах? Мы смотрим в прошлое, когда необходимо жить настоящим и думать о будущем. Разве не для этого мы здесь собрались?

– Верно! Верно! – услышал Вязирка.

«Верно», – чуть не повторил он за всеми.

– Значит, – продолжил говоривший, – нам нужно сделать следующее: определить тех, кто достоин сидеть под чинаром, и посадить самого достойного на место Саттарбаша. Сделать это нужно как можно скорее, потому что, я думаю, у всех есть неотложные вопросы, которые необходимо разрешить.

– Верно! – раздалось опять.

– У моего сына – сыпь!

– Мой Юнус ногу сломал!

– У Хорсан роды намечаются.

– Тише!

Вязирка узнал голос Камаля.

– Тише, – повторил Камаль. – Выбор достойного прост.

Голоса взвились и опали.

– Прост? Ха-ха!

– Проще дыни!

– Кто в аяле достоин?

– Вязир-дурачок! Ха-ха-ха!

– Тише! – снова крикнул Камаль.

Кто-то подбросил кизяка в костер, пламя выросло, пробежало бликами по листьям. Темнота словно сгустилась вокруг.

– Выбор достойного прост, – не поддался чужим выкрикам Камаль, прохаживаясь перед костром. – Я уверен, каждый сможет назвать того, кто, по его мнению, достоин сесть под чинар. Чем больше людей выступят за человека, тем более он достоин, не так ли?

– Так!

– Тут ты прав, Камаль-эке!

– Мудрые слова, уважаемый!

– Но, – сказал Камаль.

Он прошел рядом с деревом, и тень его качнулась в сторону Вязирки. Вязирка спрятал голову в траву и накрыл ее руками. Заметит Камаль? Не заметит? Может, попробовать вовсе не дышать?

– Дальше возникают две сложности, – сказал Камаль. – Сложность первая: каким бы достойным ни был человек, он может не захотеть становиться голосом Бога. Ведь это означает, что он должен отказаться от семьи, от любимой жены и детей, от того, чем занимался раньше, от всего, чего достиг и к чему пришел, от своих планов. От жизни!

Голоса стихли. Установилась удивительная тишина, прерываемая лишь треском горящих веток. Тень друга Камаля отошла от Вязирки, и тот осмелился посмотреть на сидящих односельчан сквозь пальцы.

– Вторая сложность еще пуще, – продолжил Камаль. – Наш выбор должно признать место. Должен признать Бог. Ведь если человек, выбранный нами и согласившийся отринуть свою прежнюю жизнь, не усидит перед чинаром, то нам придется выбирать нового аль-куддуша, и может так случиться, что собираться нам придется не один раз. Подумайте над этим!

И опять никто не подал голоса.

Вязирка нисколько не сомневался, что самый достойный человек на место Саттарбаша – это друг Камаль. Но Бог? Как он явится? Как он сможет отказать? Вязирка попытался представить Бога и то ли задремал, то ли уплыл куда-то мыслями, но когда очнулся, то оказалось, что говорит уже не Камаль, а знакомый человек с бородкой.

– Уважаемые, я – редкий гость в вашем аяле. Саттарбаш сразу сказал мне, чтобы я приезжал к нему только с теми бедами, которые не смогу разрешить, а не теми, что лишь будут казаться мне неразрешимыми. За мою сорокалетнюю жизнь это случилось всего два раза. Мой первый визит произошел после смерти отца, когда я, еще совсем молодой, глупый, должен был взять власть в Буххаране в свои руки, а против меня выступили визирь Таххид и могущественный Шовархар из Джерканда. Я явился к Саттарбашу за советом, как избежать смуты и кровопролития, а получил спокойствие и уверенность в правильности своего пути. Не случилось ни мятежа, ни бедствий. Второй раз я пришел к нему с болью в сердце – две моих жены родили мертвых сыновей. Третья жена, любимая Басима, собиралась рожать, и лекари говорили, что ей грозит то же самое проклятие. Что сделал Саттарбаш? Он возложил ладонь на мое чело и сказал, что все будет хорошо, что Басима родит живого ребенка. И теперь я отец озорного Максуда, которому пошел уже одиннадцатый год. А также счастливый отец трех дочерей и еще одного сына. Как видите, я не злоупотреблял вниманием аль-куддуша, я свято чтил его покой и не тревожил тем, что не требовало его участия. Это так, уважаемые, это так. Но нынче я здесь в третий раз. На наши земли надвигается гроза, имя которой – Джавдат Ашурский. Он уже захватил Хрезм и Саджанг. Сейчас его войско осаждает Истрабарад, после которого придет черед и наших земель. Я приехал за помощью, но нашел пустоту там, где Саттарбаш сидел раньше.

– Уважаемые, – обратился к собравшимся эмир Буххарана после короткой паузы, – нам необходимо выбрать нового аль-куддуша. И сделать это как можно быстрее, иначе, боюсь, войско Джавдата Ашурского соберет с этих земель жуткую жатву, оставляя после себя мертвецов и разоренные поля и аялы. Мне нужен совет, чтобы противостоять его вторжению. Мне нужен голос Бога. Уважаемый Камаль предостерег нас от больших ожиданий, но все же я заклинаю вас поскорее назвать того достойного, кто сядет под чинар. Прошу вас, не медлите. Раз все собрались здесь, пусть каждый ради Бога и своего будущего выскажется, кого он видит новым аль-куддушем. Все.

Эмир умолк. Тень его, потрепетав на земле, растворилась в ночном мраке.

– Так что, жители Мемек-тули, – раздался незнакомый Вязирке голос, – вы согласны выбрать голос Бога?

Все были согласны. Реплики жителей смешались в голове Вязирки. Никто не желал высказываться по очереди, все стали кричать одновременно.

– Кахид!

– Джамур!

– Я – за Камаля!

– Кахид стар. Предлагаю Юнуса!

– Салих достоин. Уж кто достоин, так это Салих!

– Зитулла!

– Эй-эй! Вы что, избавиться от меня хотите? Какой я вам аль-куддуш?

– Может, Шафура?

– Я, Зитулла бен Икрам, в аль-куддуши не гожусь! Слышите? Говорю это со всей ответственностью! Плохой я человек!

– Почему женщин нельзя?

– Нельзя!

– Почему?

– Не вынесет женщина!

– Тогда – Мустафа!

– Тише! Тише! – перекрыл все голоса голос Камаля. – Так мы никого не выберем. Предлагаю следующее: я называю имя, а те жители, что считают его достойным, поднимают руки. Господин советник ведет подсчет.

Вязирка подумал: какой умный друг Камаль! И заулыбался, вспомнив, что водит с ним дружбу.

– Итак… – сказал Камаль. – Готовы?

– Готовы! Мы готовы! – подтвердили все.

Камаль начал называть имена. Чтобы видеть, как собравшиеся поднимают руки, Вязирка переполз дальше от чинара. Ягль что-то прошипел, но Вязирке было не страшно. Он ждал, когда Камаль выкрикнет свое имя. Он сам поднял бы две руки. Ведь друг Камаль – лучший! Кому как не ему быть новым Саттарбашем?

Абдулбари. Три человека. Джамур. Семь человек. Джафар-пастух. Два человека. Гани. Восемь человек. Зитулла. Шесть человек.

– Отказываюсь! Отказываюсь! – взвился Зитулла.

Кахид. Четыре человека. Юнус. Три. Ихтирам. Восемь человек. Мустафа. Одиннадцать. Имен было много, больше, чем Вязирка мог сосчитать.

Себя Камаль назвал последним.

– Один, два… семь… двенадцать, четырнадцать, – подсчитал советник.

– Хорошо, – раздался голос Камаля, – теперь давайте дадим слово тем, кого выбрали хотя бы семь человек.

Из двадцати трех мужчин аяла таких оказалось девятеро.

– Зачем им слово? – крикнул кто-то.

– Чтобы они могли отказаться.

– А чего это они?

– Ничего! – взвился женский голос. – Нарешали тут! Я своего Мустафу любимого никуда не отпущу!

Вспыхнула перепалка. И эмир, и Камаль, и еще, кажется, Джамур успокаивали всех, заверяя, что дело это совершенно добровольное. Не хочет человек, никто слова злого не скажет. Его жизнь, его ответственность.

Люди мы или нет?

Тени, поскакав перед костром, улеглись. Похолодало. Вязирка продрог. Одеяло бы. И к огню поближе.

– Уважаемые, давайте решать! – крикнул кто-то. – Ночь уже!

– Хорошо! – выступил Джамур. – Я согласен. Дети у меня взрослые, жена умерла, я, пожалуй, сяду.

– О! – вскипел аял. – Джамур! Слава тебе, Джамур бен Шахри!

– Да будет!..

– Да светит!..

– Даю сто динаров каждому из твоих сыновей, уважаемый Джамур! – оповестил народ эмир Буххарана.

– У меня сын и дочь, – сказал Джамур.

– Дочери – двести динаров!

Большие деньги!

– Мустафа! Мустафа! – раздался женский голос, только что обещавший никуда не отпустить любимого мужа. – Что ты молчишь, Мустафа? Садись тоже!

– Тише! – потребовал Камаль сквозь смех и крики. – Пусть Джамур сядет.

Вязирка сместился от чинара и костра еще левее, во тьму, дал колючему кусту зацепить полу ханыка, только чтобы увидеть, как Джамур сядет под дерево. Интересно же! Очень интересно, уважаемые!

Оказалось только, что устроился Вязирка немножко неудобно, потому что место у расщелины в чинаре, где обычно, подобрав ноги, располагался Саттарбаш, то и дело скрывали дым и языки пламени. Не вплотную же к дереву ползти! Увидят! А увидят, так прогонят. Так и вовсе ничего не узнаешь.

Ну, ладно. Что-то же видно!

Джамур тем временем прошелся за костром, огонь освещал то лицо его, то ханык, словно показывал и прятал перед представлением.

– Я сажусь, уважаемые, – сказал Джамур.

– Садись, – крикнули ему.

– Сажусь.

Вязирка от любопытства аж кулаки сжал. Мелькнул рядом с Джамуром Камаль. Наверное, сказал что-то хорошее. Джамур постоял еще немного, повернулся (в свете костра очертился профиль), отступил на шаг и сел. Почти пропал.

Вязирка даже приподнялся, чтобы его увидеть.

Мгновение было тихо. Потом земля вдруг прыгнула и ударила Вязирку в живот. Весь холм, казалось, вздрогнул. Костер брызнул искрами, люди повалились с ног.

– Покатился! Ловите! Ловите его! – взвился крик.

Вязирка сначала подумал, что это о нем, что его заметили и побежали ловить. Но потом он разобрал, что темные фигуры за языками огня потекли и сгрудились в другой стороне. Кого-то там подняли, поддержали, отряхнули.

Вязирка выдохнул, когда увидел, что обратно к костру ведут Джамура. Это что же? – подумал он. – Это он покатился?

– Простите, – сказал Джамур, – не приняло меня место.

Его стали успокаивать.

– Видите? – выступил Камаль. – И так может быть. Кто скажет, что наш Джамур – не достойный человек? Большинство наших оград, колодец и отводы аррыков – его рук дело. Но Бога он не устроил. Думаю, Богу он нужнее как каменщик.

– Тогда я!

Вязирка не узнал человека по голосу.

– Давай, Ихтирам! – сказали решившемуся.

Ихтирам, молчаливый бородач, был кожевник, жил на другой стороне аяла с женой и сыном. Выделывал кожи да шкуры, шил сапоги, мешки и джуды, а также теплые безрукавки и тяжелые покрывала.

Вязирку он однажды прогнал со двора чуть ли не пинками, и с тех пор Вязирка его недолюбливал. Злой человек. А примет ли Бог злого человека?

– Садись, Ихтирам!

– Любому будет награда! – возвестил эмир.

– Сухейль, не держи зла! – выкрикнул Ихтирам.

Как и Джамур, он пропал из поля Вязиркиного зрения, когда садился. И снова земля подпрыгнула, пытаясь стряхнуть Вязирку с холма, несколько листьев слетели с чинара. Люди ахнули, кто-то повалился во второй раз.

– Катится!

Несколько мужчин догнали, подняли, привели назад Ихтирама.

– Что-то совсем… – пробурчал тот. – Только сел…

– И что? И что?

– А ничего! – зло ответил Ихтирам. – Ничего не понял!

Сидящие приняли его, растворили в себе.

– Бог велик!

– Не унывай, Ихтирам!

– Вон Джамур тоже не понимает!

Вздыхали, хлопали по плечу.

– Кто еще, уважаемые? – спросил эмир.

– Мустафа, иди уж! – выкрикнул кто-то.

– Что?

– Жена динары подсчитывает!

Толстый Мустафа, оглядываясь, шагнул к костру и Камалю.

– Понимаете, – сказал он, оборачиваясь и прижимая короткие руки к груди, – я не сильно хочу, но если для общего дела надо…

– Очень надо! – сказал эмир.

– Я буду помнить тебя, Мустафа! – пообещал женский голос.

– Будешь приходить с детьми! – сказал Мустафа.

– Обязательно!

– И плов – каждую пятницу!

– Садись уже! – потребовали голоса.

Мустафа закивал.

– Сажусь, сажусь! Куда?

Камаль показал место. Мустафа словно сжался за языками пламени. Голос его звучал неуверенно.

– Сюда?

– Да.

– И сразу стану аль-куддушем?

– Или не станешь.

– Вряд ли я достоин…

Мустафа сел.

И в третий раз холм вздрогнул, а Вязирку подбросило так, что он перевернулся и сломал своим телом несколько веток. Костер выплюнул искры и лепешки горящего кизяка, словно ими подавился.

– Ай! Ой! Держите меня! – закричал Мустафа.

Все бросились его ловить. Люди в темноте сталкивались и падали.

– Помогите!

– Да не катись ты!

– Ай!

Мустафу остановили, кажется, когда он уже был готов сигануть вниз по склону холма. Высота приличная.

– Не принимает! Не принимает! – причитал Мустафа, пока его вели под руки обратно.

Огорчение в его возгласах мешалось с облегчением.

– Камаль! Садись, Камаль! – закричали люди.

– На тебя надежда!

– Кто, если не ты?

Вязирка заволновался. А ну как и Камаля место опрокинет? Может такое быть? После Камаля и достойных людей-то не останется. Что делать тогда? Наверное, в Буххаране придется искать. Или в Юф-Беке.

Вязирка сжал кулаки.

– Давай, друг Камаль, – прошептал он.

Камаль вышел к костру и поднял руки. Его встретили одобрительным гулом. «Камаль! – прошептало в голове Вязирки. – Камаль!».

Налетел ветерок, качнулись ветви чинара.

– Уважаемые! – произнес Камаль.

Он дождался, когда установится тишина. Прошел к дереву. Голос его зазвенел струной.

– Уважаемые. Как бы это не казалось вам неправильным и малодушным, но я не сяду. Простите меня, только не вижу я себя аль-куддушем. Не хочу. Не моя это судьба. – Он повернулся, поклонился темноте, взблескивающей десятками глаз. – Простите, господин эмир, не держите зла на мое решение. Простите, люди, я не тот, кто сядет под чинар.

В полной тишине Камаль пошел прочь.

Вязирка был ошарашен. Да и прочие жители Мемек-тули не сразу сообразили, что сказал Камаль. Зато какой потом поднялся шум! Какой крик!

– Камаль! Как же так?

– А кто звал всех на холм?

– Кто теперь… Эй! Кто теперь сядет?

– Камаль!

– И что дальше?

Сначала одна, потом другая, третья фигуры отправились за Камалем вдогонку, надеясь узнать, усовестить, спросить, как он мог так их разочаровать. Они пропали, спускаясь с холма в сторону аяла. За ними потянулись остальные.

– Камаль! Камаль!

Женщины галдели. Мужчины цокали языками и качали головами.

– Эх, Камаль!

– Уважаемые! – пытался привлечь к себе внимание советник эмира. – Завтра! Пожалуйста, приходите завтра!

Его обтекали, как камень на пути.

– Завтра, – вздыхали и соглашались, будто через силу. – Завтра.

Костер потушили. Эмир с охраной тоже покинул холм. Вязирка слышал, как он, спускаясь, спрашивает советника:

– Может, мне сесть, Рашид? Я могу.

Ответ, если и прозвучал, то уже не дошел до ушей Вязирки. Скоро остался лишь лунный свет, ненадежный, то и дело гаснущий под набегающими облаками. Тогда Вязирка выбрался из своего лежбища, сел у погасшего костра и заплакал, ковыряя землю пальцами.

– Камаль, – всхлипывал он, – ты же мог… Зачем же?

Обида на друга царапала изнутри.

– Кама-а-аль.

Слезы текли, Вязирка вытирал их рукавом.

Ему не верилось, что друг мог совершить такое. Отказался. Все надеялись, а он… Как же так? – трепыхалось в голове у Вязирки. А мы все? А эмир? У него какая-то беда, весь аял это слышал. Нужно же помочь. Мустафа не хотел, но сел. Ихтирам сел. Джамур сел. Ох, Камаль, Камаль-друг. Уж если бы ты сел…

Горько было Вязирке.

Горше, чем когда он чай заварил из чарчан-травы. Та горечь что? Скрутила, заставила отплевываться, полдня стояла на языке да с кувшином козьего молока и прошла. Эту же горечь никаким козьим молоком, как подозревал Вязирка, вывести не получится. Не в горле поселилась, не во рту.

В груди.

Чем от такой горечи избавляются, Вязирка не знал. Но слезы у него скоро высохли. Он сидел, пригорюнившись, и всхлипывал все тише и тише. Камаль, Камаль, про себя шептал Вязирка. Он, наверное, скоро успокоился бы и забыл о случившемся. Мало что в легкой памяти у Вязирки держалось долго. К тому же мысль об оставшемся во дворе горшочке с рисом занимала его все больше. Горько, да. Но там рис. Вку-усный! Вязирка даже поднялся, чтобы уйти с холма домой. Повернулся и застыл, глядя на кружок притоптанной земли.

Луна подсветила.

Я ведь могу попробовать, неожиданно пришло в голову Вязирке. Вместо Камаля. Всем же можно. Почему мне нельзя?

Ему вдруг стало весело и страшно, совсем как когда он проказничал, путая горшки у Кахида, обливая кого-нибудь водой или таская дыни с бахчи. Оглядываясь по сторонам, словно его в ночи мог кто-то увидеть, Вязирка сделал крохотный шажок. Потом еще один. И еще. Оглянулся. Нога в скуфете осторожно коснулась границы притоптанного кружка.

Ничего не случилось.

Вязирка хихикнул и встал в кружок весь.

Снова ничего.

Вязирка задумался. Как так? Он же вот. Что-то сказать надо? Может, обувь снять? Вязирка снял скуфеты. Земля под босыми ступнями была холодная, твердая. Не постукивала, не била в подошвы. Ее вообще было не слышно.

– Это я, Вязир, – наклонившись, шепнул Вязирка, словно там, под землей, кто-то мог дожидаться его представления.

Он посопел. Добавил:

– Вместо Камаля.

Холодный ветерок тронул ханык. Вязирка нахмурился, но тут же посветлел лицом. Конечно! Сесть надо!

– Это Вязир, – снова сказал он и уселся, сложив ноги под себя.

Бамм!

Подскочил холм, подскочил чинар, луна испуганно подпрыгнула выше. Вязирке показалось, будто большая невидимая ладонь, не особо соизмеряя силу, шлепнула его пониже спины. Ох, покатился он! Трям-там-там-там!

Несколько мгновений земля и небо кувыркались вместе с Вязиркой. Тяжела ладонь! Из-под пальцев брызгала трава. Отскакивали и бежали следом камешки. В большом теле Вязирки что-то екало, хрюкало, потрескивало и сжималось-разжималось. Мысли были: ой, ай, зачем же, ай, хватит!

Далеко унесло Вязирку, к самому спуску.

Какое-то время он лежал, ничего не соображая. Только дышал, радуясь тому, что кружение и вращение сошли на нет. Потом подумал: больно. И еще подумал: я как лучше… Чего сразу-то? Руки были на месте, ноги на месте, голова тоже не слишком пострадала, а вот бока и ягодицы отозвались болью, едва Вязирка попробовал сесть. Хорошо его помяло!

Он лег снова, поглазел на луну, имеющую явно насмешливый вид (Вязирка – рубийя!), и, обиженный, перевалился на живот.

Ну, нет! – подумалось ему. Нет!

Привстав и подминая землю ладонями и коленками, Вязирка быстро-быстро перебрался на четвереньках к чинару. Упрямство – вот что это было.

– Вязир, – назвал себя он и снова хлопнулся на место Саттарбаша.

Ему удалось даже поерзать.

Бамм!

Теперь его не толкнули, а будто пнули невидимым сапогом. Сапог был крепок, а удар – могуч. Вязирку подбросило на высоту первых веток чинара и припечатало лопатками о землю. Ой, как больно! Вязирка выдохнул и застонал. Двинул рукой, двинул ногой – как жук, частично раздавленный. Больно! В шее щелкает, в коленке хрустит, задница не чувствуется. Конечно, кто захочет под чинар, если там бьют! Это не рис и не патыр. Не чай. А самое настоящее членовредительство.

– Ай!

Вязирка пошевелился, лег набок, сел. Луна светила, подмигивала. Хочешь еще, Вязирка? – вот что спрашивала. Вязирка мотнул головой на ее вопрос. Кто ж на такое согласится? Нет-нет-нет. Но обидно.

Что интересно, постанывая, Вязирка в очередной раз подполз к месту, где сидел Саттарбаш. Он не смог бы сказать, почему это делает. Не то, что Камалю, себе не объяснил бы. В голове у него звенело, что так поступать с человеком нельзя. Разве можно – сапогом? Нельзя же!

– Вязирка.

Теперь он не сел, а лег. Впрочем, и этого оказалось достаточно.

Бамм!

Его закрутило, поволокло по земле, по камням, огораживающим кострище, по листьям и траве, по комьям и кустам и, завертев, оставило в темноте за чинаром. Вязирка встал на ноги, покачнулся, сделал несколько шагов в разных направлениях и упал.

Лежать было ой как хорошо. Никто тебя не бьет, никто не опрокидывает. Пусть хоть это сам Бог тобой играет! Большой-большой патыр в голове, сложив края, как губы, звал Вязирку к себе. Съешь меня, Вязирка. Найди и съешь. Я жду тебя. Я вкусный, лежу, потерянный, как и ты. Что тебе в этом месте?

– Ничего, – ответил ему Вязирка.

Так и иди ко мне, сказал патыр. А рис добавил, что остыл и сделался не таким, как раньше. Кушать будешь, фу! – скажешь.

– Да, – согласился Вязирка, – хватит.

Он полежал еще, чуть-чуть пошевеливаясь и примериваясь, как встать так, чтобы ничего в нем не треснуло и не раскололось. Луна куда-то пропала, стало совсем темно, но через мгновение Вязирка сообразил, что смотрит в землю. Как это получилось? Совсем не понятно. Вроде на спине лежал.

Он подсунул под себя колено и выпрямился. Его качнуло, Вязирка оттолкнулся ладонью и встал на ноги, кряхтя, как старик Кахид. Чинар оказался рядом. Касаясь пальцами его коры, Вязирка сделал несколько шагов в обход. Место Саттарбаша под луной горело, как динар на солнце. Нет уж! Вязирка закрыл глаза рукой и отвернул голову.

Дальше случилось удивительное.

Мало Вязирке досталось? Нет, не мало. Больно ему было? Очень больно. Хотел он еще раз попробовать? Ни за что на свете!

А удивительное вот что: Вязирка подошел и сел.

И зажмурился.

Глупый, глупый Вязирка. Дурачок.

Он ждал удара, его не было. Ждал пинка. Не было и пинка. Ждал, что его подбросит и покатит с холма. Не подбросило и не покатило.

Вязирка приоткрыл один глаз. Приоткрыл другой. Ничего. Неужели место сломалось?

– Я это… – произнес Вязирка испуганно. – Это не я.

Он захотел встать и не смог.

А потом…

Потом Бог посмотрел в него. Заглянул, как будто пошевелил листьями чинара, внутрь Вязирки, в каждый его день, каждый его час, в каждую его мысль. Вязирке стало стыдно, что мысли у него большей частью простые, безыскусные, все больше о еде, работе да усталости. Чуть-чуть обиды, чуть-чуть лени, много-много пустоты и покоя. И давно родителей не вспоминал, вот что. Простите меня, папа Исса, мама Аппаш. Простите! Еще легким ручейком текли мысли о Джабни.

Ох, Джабни. Улыбка. Глаза. Смех.

«Вязир», – прогудел Бог в Вязирке.

«Да», – прошептал Вязирка.

«Ты хочешь стать моим голосом?».

Вязирка задумался. Ему позволено было подумать.

«Не знаю», – сказал он.

«Зачем же сел?», – спросил Бог.

Вязирка вздохнул.

«Людям нужно», – ответил он.

«Я люблю тебя, Вязир, – сказал Бог и словно улыбнулся. – Но ты уж реши, пожалуйста, по-настоящему».

Вязирка кивнул.

«А Джабни станет моей женой?» – спросил он.

Бог промолчал.

«Просто…»

«Да, Вязир».

«Я не такой умный, как Камаль или вот баба Айса, – смущенно произнес Вязирка. – Или даже как Ягль с Мяуфом».

«Я вижу, какой ты, – снова словно улыбнулся Бог. – Я смотрю в твое сердце, Вязир».

«Но Джабни…»

В небе протаяла луна, большая, желтая, с темным пятном. Вокруг нее закружились темные облака.

«Ты должен выбрать, Вязир. Старая жизнь закончится, новое начнется. Исчезнет Вязирка, которого за спиной многие называют дурачком. Появится аль-куддуш, мой голос на многие земли и для многих людей».

«И я буду сидеть здесь?» – спросил Вязирка.

«Ты будешь сидеть здесь».

«И в зной, и в холод, и в дождь? Днем и ночью?».

«Ночью ты будешь спать в дупле».

«Это моя судьба?».

«Это твой выбор», – сказал Бог.

Если бы Вязирка мог видеть себя со стороны, то удивился бы как полной неподвижности, так и запавшим, закатившимся под лоб своим глазным яблокам. Наверное, даже испугался такого вида. А уж от дрогнувшего, изломавшегося в непростых размышлениях лица точно бежал без оглядки.

Задумался же Вязирка о том, что больше, наверное, не будет носить воду, ухаживать за дынями, помогать Кахиду и прочим, исчезнут беседы с Камалем, прогулки к озеру Маймагуль, мальчишки-озорники, обзывающие его издалека, уйдут вечерние часы, когда можно прихлебывать чай и умиротворенно глядеть на огонь. Он больше не зайдет к тетушке Забун, чтобы украдкой полюбоваться Джабни, мелькающей в окне или метущей двор.

Все это очень нравилось ему.

Потом Вязирка вдруг понял, что ему дороги и те поступки, слова и события, что огорчали его или заставляли грустить и плакать в одиночестве. Это была такая же часть его, как рука, нога или живот. Это тоже был он, Вязирка.

Жалко терять.

А на другой стороне…

Бог был терпелив и ждал.

«Да, – сказал Вязирка, – я хочу быть твоим голосом, Бог».

И кто-то невидимый мягко коснулся его темени.

«Тогда поспи, Вязир, – сказал Бог. – Аль-куддуш встает рано».

«Да, Бог».

Вязирка забрался в треснувший ствол чинара, разгладил старое одеяло, на котором спал еще Саттарбаш, и мгновенно уснул. Во сне ему снились золотистые патыры, которые плыли куда-то по воздуху.


– Вязир!

Вязирка почувствовал, что его тащат, схватив за штанину шавара. Он улыбнулся. Солнце еще только-только собиралось показаться из-за горизонта, и небо имело зеленоватый оттенок, живущий всего несколько мгновений.

Редкий момент.

Красота.

– Вязир! Что ты здесь делаешь? – навис над Вязиркой Камаль.

Лицо его не было злым, скорее, он был удивлен и раздосадован. Вязирке открылось, что Камаль хотел попробовать сесть на место Саттарбаша, пока никто не видит. Ночь не спал, переживал, сердился на самого себя.

Хороший человек.

– Вязир! Ты меня слышишь? – спросил Камаль.

– Да, – сказал Вязирка.

Вокруг него все звенело и текло. Он видел насекомых и тонкие ниточки их движений, чувствовал их крохотное тепло, ощущал чинар, токи в могучем теле дерева и птиц, обживающих его крону, холм ластился к ладони, земля, многочисленные ростки напоминали о себе, легкий ветерок доносил трепет воды с аррыков и озера, новости, далекие голоса и звуки. От аяла, раскинувшегося в отдалении, тянулись к нему ростки человеческих душ, и Вязирка видел их всех, как видел смущенную душу друга Камаля.

– Вязир, зачем ты забрался в чинар? – спросил Камаль.

Вязирка улыбнулся.

– Поспать, друг мой.

Камаль открыл рот, хотел что-то сказать и осекся. Вместо этого он пристально всмотрелся в Вязира.

– Вязир…

– Да.

– Ты изменился, – сказал Камаль.

Вязирка кивнул, устраиваясь на своем месте.

– Да, друг Камаль. Все меняется. Но это к лучшему.

Камаль прищурился. Показавшееся солнце мешало ему.

– Ты, э-э… ты, кажется, постарел.

Вязирка пожал плечами. Он подобрал под себя ноги, расправил полы ханыка и мягким жестом попросил друга сесть напротив.

– Что тебя гложет, друг Камаль?

– Я…

Камаль сел. Солнце взошло, взобралось на выцветающее небо, осветив вытоптанный пятачок перед чинаром, погашенное кострище, забытые скамейки и покрывала поодаль. Тени от листьев испятнали ствол дерева.

– Вязир, ты… – Камаль качнул головой. – Неужели теперь ты… Как у тебя получилось? Никому не удалось, а тебе…

– Это не давало тебе спать, друг мой?

– Нет, я пришел… Но я вижу, что зря пришел.

– Не зря, – сказал Вязир. – Наклонись.

Он поднял ладонь.

– Ты как Саттарбаш, – прошептал Камаль.

Соглашаясь, Вязирка прикрыл глаза. Он видел друга, как никогда раньше. Видел его смятение и неуверенность, ощущал боль в его колене, слышал его спутанные мысли, движение крови и биение сердца.

– Ну же, друг мой.

– Да.

Камаль наклонился и коснулся лбом ладони. Вязирка улыбнулся, чуть склонил голову. Тепло с его руки потекло светлыми ручейками. Была тревога – и вот ее почти нет. Была горечь ночного отказа – и ушла.

– Как ты, друг мой?

– Хорошо.

Вязирка подержал ладонь еще немного, исцеляя колено, и убрал. Камаль медленно разогнулся, выпрямился. Вязирка видел его свет.

– Я…

– В полдень пусть придет Хорсан, – сказал Вязирка. – А эмир после.

– Да, аль-куддуш.

Камаль поклонился и поднялся.

– Для остальных я все время здесь, – сказал Вязирка.

– Я сообщу людям.

– И, друг мой…

– Да? – обернулся Камаль.

Вязирка смотрел на него и видел весь его жизненный путь, видел, как взрослеет Гиннук, как женится, как у него появляются свои дети, два сына, и как Камаль прогоняет их, когда они начинают бросаться в Вязирку, дремлющего под чинаром, дынными корками. Смешные, смешные ребята. Видел он также Джабни, пришедшую к нему с мужем, как для благословения, это было грустно, но совсем чуть-чуть. Видел жизнь в аяле и много дальше, видел пустыни и города, рождения и смерти, зло и добро, печаль и радость. Он понимал, что может поправить, а что должно идти своим чередом.

– Друг Камаль, – сказал Вязирка и растянул губы в улыбке, извиняющейся за его маленькую слабость. – Я все еще люблю патыры.