Солнце, эта пламенная колесница Фаэтона, казалось, застряло в зените. Кто знает, возможно, у одной из лошадей отвалилась подкова или починка потребовалась упряжи или самой повозке? Пока обожествляемый греками возница неспешно приступил к ремонту, угрожавшему стать бесконечным, жаркое тепло беспощадно обжигало робкие весенние ростки, пытающиеся пробиться сквозь трещины в асфальте и зазоры между бетонными плитами. Играя с тенями, отбрасываемыми мрачными строениями эпохи «гуляш-социализма», солнечные лучи стремились проникнуть повсюду, даже в, казалось бы, недостойные этого тёмные, пахнущие мочой уголки подъездов.
Энё Негьеши, дымя сигаретой, с праздным любопытством разглядывал фантастические узоры, сплетаемые солнечными лучами. Неверно и причудливо преломляясь сквозь давно не мытое, покрытое толстым слоем пыли окно, они проливались желтоватым потоком на лестничный пролёт одной из кишпештских многоэтажек.
«Такова, наверное, и моя судьба, сплетаемая Норнами, – подумал Энё. – Старухи ткут её из звонких, наэлектризованных частиц Небесного Света, но, столкнувшись с грязью, те путаются и разбегаются, превращаясь в итоге во Мрак. Интересно, что бы сказал об этом Гесиод?»
Знание классической литературы уже давно стало мёртвым грузом, так как ни быт его, ни круг общения не имели ничего общего с платоновской философией. «Наверное, это потому, что я повзрослел и перестал верить в платоническую любовь, а шелест, издаваемый книжными страницами, отступил перед хрустом купюр», – суммировал он. Энё горько улыбнулся и вздохнул.
Выйдя из задумчивого забытья, он посмотрел вниз, во двор. Там, всего в полутора десятках метров, о чём-то спорили двое мальчишек. Одного из них, Андраша Каллоша, Энё хорошо знал. Любимчик самого Жолтана Эркеля, этот паренёк смог подавить сопротивление большинства сверстников в округе – и, фактически, стал тенью «авторитета» в подростковом кругу.
Второй, худой, почти тощий подросток с нездорового цвета землистой кожей, носил имя Августин. Августин был профессорским сынком, соседи и одноклассники его откровенно недолюбливали, одарив прозвищем «Октава». Последнее объяснялось его же глупым замечанием о том, что у древних римлян такое имя очень почиталось, а величайшего римского императора звали Октавианом Августом.
Сейчас Октава, оправдываясь перед обнаглевшим Андрашем за какой-то мнимый проступок, постепенно продвигался к тому, чтобы окончательно рассердить своего собеседника. Когда Андраш выйдет из себя, Октаве останется только покорно признать, что он неправ – и приступить к выплате дани, сперва почти символической, а потом всё более ощутимой для карманов его родителей.
«Такова судьба Рима – он тоже платил дань Аттиле, цинично именовавшему себя его полководцем и защитником», – Энё нашёл данную параллель с историей Тёмных веков вполне очевидной, ведь, в память об Аттиле и гуннах, Венгрия до сих пор именовала себя «Хунгарией».
Злорадная улыбка заиграла на его красивом лице. Стряхнув пепел в стоявшую на подоконнике пустую консервную банку, Энё с чувством затянулся. Когда мимо прошёл жилец с верхнего этажа, он постарался не заметить чужака – пацанов Жолтана, опознавая их каким-то шестым чувством, здесь откровенно побаивались. Кривая усмешка Энё стала ещё шире; стало ясно: сердито топочущий вниз по ступеням мужчина в засалившемся бежевом плаще сделает выводы и не скажет ни слова и Андрашу.
Значит, дельце выгорит – и Андраш беспрепятственно вкрутит «кран» в Октаву, а Жолтан и его «партнёры» – в профессора и его кафедру. Со временем. Взрослеют дети, растут и их проблемы.
Для этого Энё, собственно, здесь и находился – чтобы отпугивать потенциальных защитников жертвы. Нужно сказать, что немногие пытались сопротивляться воле Эркеля, насаждаемой его подчинёнными железной рукой. Кишпешт был покорен своему королю, чьим скипетром стал инкрустированный золотом австрийский «глок». К тому же взяточничество, процветавшее в университетах, учитывая наставшие голодные времена, вызывало всеобщую зависть и озлобление.
Энё снова затянулся и посмотрел, как обладатель поношенного бежевого плаща, выглянув наружу, постоял у дверей подъезда, колеблясь – и направился по своим делам, даже не замечая, что Октаву буквально раздевают среди бела дня. Он бы поступил точно так же, даже если бы этот умник приходился ему родным сыном – так высоко держался авторитет Эркеля в этом районе столицы. Стоило отозваться о нём с недостаточным пиететом, неосторожно обронить даже двусмысленную фразу – и суровое наказание становилось лишь вопросом времени.
Очень короткого времени. Суровое, даже жестокое наказание.
– Кишпешт – наш, – пробормотал Энё себе под нос и раздавил окурок в жестянке. Вздохнув, он проследовал во двор – ещё следовало сказать своё весомое слово в споре, исход которого определит, быть может, отношения его участников на всю оставшуюся жизнь.
Дверь подъезда, громыхнув, захлопнулась за ним. Энё на мгновение прищурился от яркого солнечного света, а потом, словно случайно заметив Андраша, поприветствовал того.
– Ха! Привет! – Энё приблизился к мальчишке и крепко пожал ему руку. – Даже не знал, что ты тут живёшь…
Энё умолк, подозрительно скосив взгляд на Октаву. Тот, перепугано глядя на взрослого снизу вверх, сразу же понял, что имеет дело не с каким-то слизнем. Гардероб Энё состоял из начищенных до блеска кожаных туфель, новеньких чёрных джинсов, тёмной рубашки с тонкими белыми полосками на воротнике – и куртки из великолепной чёрной кожи, считавшейся главным отличительным признаком настоящего kemeny, «крутого парня».
– А это кто? – Тон, максимально презрительный и гневный, поверг Октаву в полное замешательство.
– Да, – Андраш неопределённо махнул рукой. – Октава. Он меня учительнице школьной сдал. Сказал, что я с урока сбежал.
– Стукач? – возмущению Энё не было предела. Выпучив глаза, он приблизился к Октаве и угрожающе навис над совершенно парализованным от страха мальчиком. – Да ты знаешь, что с такими вообще делают?
Андраш подошёл и стал между ними, делая вид, что защищает одноклассника.
– Вот как раз объясняю, но он вообще идиот какой-то…
– Типа, честный? Компартия? – Энё рассмеялся. – Слушай… Октава, да?
– Октава, в общем, – отозвался тот сквозь слёзы.
– Если ты честный, то ты не должен сдавать друзей, – будто объясняя прописную истину, Энё придал своему лицу нравоучительное и даже слегка доброжелательное выражение.
– Да не друг он мне…
– Значит, враг? – Энё такой ответ привёл в ярость. Сделав шаг вперёд, он развёл руки в стороны резким жестом, а потом сжал их в кулаки.
– Враг, да? Так знаешь, что с врагами делают? Нет, я конечно, тебя не трону, ты же малолетка, но я постою рядом и буду других стукачей отгонять, пока Андраш из тебя всё дерьмо не выбьет. Пока ты тут без зубов не останешься и не начнёшь кровью на асфальт харкать.
Андраш тут же выступил у него из-за спины и сильно толкнул Октаву, отчего тот едва не упал.
– Вот видишь, что значит пацана врагом назвать? Так… постой, Андраш, я вижу, что он действительно чего-то не понимает – кто их только воспитывает сейчас… Постой, я тебе говорю! – Энё заслонил Октаву грудью, дав тому возможность почувствовать, что всё справедливо – и неписаные законы улицы могут даже работать в его пользу. Потом он обернулся к Октаве и сурово посмотрел в его карие, наполненные страхом, глаза.
– Ну, понимаешь теперь, что значит врага себе завести? Что значит предателем стать?
– Я ему всю рожу разукрашу, – Андраш смачно сплюнул на асфальт.
– Не лезь! Он, вроде, умный, может, и на словах поймёт. Кто знает, вдруг он станет кем-то, полезным людям – учёным или ещё там кем…
– Мой папа – профессор… – выдавил Октава ломающимся голосом.
– Вот видишь. Ну, если умный и не хочешь мозги потерять, то нормально извинишься. Не кровью, но деньгами – папа вроде не из бедных, правда?
– П-правда, – проблеял Октава.
– Ну и ладно. Всё, я вас оставляю, дальше сами договоритесь. Андраш, – Энё строго посмотрел на пацана, и, заметив, что Октава не видит выражения его лица, чуть улыбнулся краешками губ. – Узнаю, что ты его без причины бьёшь – голову оторву.
Закурив на ходу, Энё пошёл к Силарду. Свою долю с дани, взымаемой со школьников, он уже получил. То, что удастся сегодня вытрясти из Октавы, станет исключительно добычей Андраша – а ему пора. Организм, зависимый от выжимок из маковой соломки, требовал очередной дозы, деньги на которую сейчас уютно пристроились в левом кармане джинсов. Энё улыбнулся яркому апрельскому солнцу и зашагал быстрее, чувствуя, как пот начинает собираться у подмышек, пропитывая рубашку.
Он мысленно выругался – Клара опять рассердится, ведь она не любит стирать. Чёрт, она вообще ничего не любит делать! Вечно смотрит телевизор или лежит в кровати, впав в наркотический транс, и курит.
Мир, в котором жил Энё, населяли персонажи столь отвратительные, что порой ему хотелось оказаться где-то далеко, в другой стране, где у него есть волшебная сила, с помощью которой можно разрешить любые проблемы.
Детская, наивная мечта, достойная пятилетнего мальчишки.
Энё почти ничего не помнил о времени, когда на этой почве у него случился первый срыв. Клара, если ей, конечно, можно доверять в таких обстоятельствах, уверяла, будто он бился головой о стену и рвал на себе волосы, крича, что убил Люцифера. Потом его забрала «скорая» и началось лечение – он каждый раз вздрагивал, вспоминая часы, проведённые под воздействием препаратов, призванных излечить исстрадавшуюся душу.
И всё же воспоминания, несмотря ни на что, остались – копьё Христа, пронзившее грудь Люцифера, его демоническое тело, летящее, кувыркаясь, навстречу водам Дуная… Он помнил всё. Но уже не верил в это.
Кое-какие из этих воспоминаний, даже если они и не соответствовали истине, казались Энё приятными. В том, другом мире он не зависел ни от наркотиков, ни от Жолтана – превратившись в ужасного зверя, он даже убил своего криминального босса. Энё не рассказал этого психиатру, но тот сам описал ему симптомы подобных галлюцинаций: обычные мечты, живущие в подсознании каждого из нас, но удерживаемые там рассудком, личностью – тем, что именуется «Я». Энё вздохнул. В том мире он имел чувство собственного достоинства. Он не мирился с тем, что его девушка – подстилка. И он не сшибал, на пару с Андрашем, мелочь с малолеток. Он обладал хоть какой-то гордостью.
Энё ускорил шаг. Если он сейчас не уколется, это повторится снова. Его опять заберут в дурдом и будут пичкать разной дрянью. Воистину, гордость нужно заколоть стальной иглой и утопить в нескольких кубических сантиметрах доброго коктейля, варить который умеет только Силард.
И тут с ним что-то случилось. В первый миг Энё ещё осознавал, что просто сошёл с ума, но секунду спустя всё было по-другому. В глазах потемнело, а потом, когда солнечный свет снова стал ярким, мир вокруг безнадёжно изменился.
Те воспоминания опять воскресли. Он помнил все события предыдущих лет: как колесил по свету, собирая необходимые ингредиенты для заклинания, которое все бесы и демоны, населяющие преисподнюю, полагали попросту неисполнимым. Добившись этой цели, он, не дрогнув даже перед Дьяволом, изменил течение времени, создал поток, в котором они с Кларой воссоединились. Одновременно он помнил и то, как жил всё это время в Кишпеште с Кларой, как они постепенно опускались на самое дно общества.
Конечно, вторая правда, хоть и неприятная, всё же стала его каждодневной действительностью, в то время как первая – безумным бредом.
Он больше не мог выдержать этого и остановился. Отчаяние овладело им, и, закусив рукав так, что почувствовался вкус крашеной кожи, Энё с тихим рыданием опустился на корточки. Он хотел! Он мечтал – и одновременно понимал, что такое невозможно. Но… всё-таки человек имеет право на мечту.
Тут же, наполненная жгучей силой, в голову ему пришла мысль: за свою мечту нужно бороться. Бороться так, как это под стать лишь титанам. Если магия, колдовство и демоны действительно существуют, он их обязательно найдёт. Особенно демонов – те всегда являются сами.
Рассмеявшись сквозь слёзы, Энё выпрямился одним движением и, будто ничего не произошло, продолжил свой путь.