Из динамиков неслась песня: «Ночная бабочка, ну кто же виноват? Путана, путана, путана. Огни отелей так заманчиво горят». Набережная гудела, танцевала, поедала вкусный ужин и запивала южную страсть терпкими винами. Мы с Виктором в кои-то веки выбрались в Анапу, в которой я не была ой как давно, с тех самых восемнадцати моих лет.
Родители довольно долго продолжали летом ездить к бабе Нюре, а после того, как её не стало, прекратили анапские вояжи, поскольку «стали возрастными», как говорил папа. Перестройка, новшества в стране родителей сильно смущали, они ударились в разговоры на тему «Вот раньше жили не так…». Вдвоём им было комфортно, тем более мама стала плохо слышать, и папа подолгу ей что-то рассказывал, а она только кивала. При этом видимо, думала о своём.
Мы предложили им в тот раз взять их с собой, тем более у Виктора появился дополнительный заработок. Это было начало девяностых, а там уж кому как повезло. Нам немножечко «повезло», поэтому деньги на пляжный отдых нашлись. И даже путёвка в санаторий была, а не частный сектор.
Мне уже было тридцать, даже с небольшим «хвостиком». Очень хотелось ребёнка, но природа не давала «добро». Вроде, тогда, в восемнадцать, всё прошло успешно, никаких прогнозов плохих не было. Но шлагбаум боженька закрыл. Не простил, видимо. Я и сама часто себя корила, думала, что, наверное, маме нужно было рассказать. Она же акушерка, поняла бы, помогла. Но прошлого было не вернуть.
Виктор, конечно, тоже хотел малыша, но подбадривал меня, как умел. Бывало, приобнимет:
– Лапуль, вот мы сейчас наотдыхаемся, деньжат скопим, заматереем. Потом уж и дети пойдут. А у нас для них всё готово.
Я только печально улыбалась. Время шло, ничего не получалось. Фигура оставалась стройной, покупались красивые платья, сумки, сапожки, пальто. Я ходила «куколкой», как говорила мама. Никаких перемен на горизонте не намечалось. И вот эта путёвка в санаторий. И тот самый выход вечером на набережную.
В одном из ресторанчиков нашелся свободный столик, мы присели за него.
Волосы у меня были длинными, и я стянула их в тугой хвост. В школе носила короткие стрижки, но потом, до рождения Лены, были волосы ниже плеч. По природе была блондинкой, таковой и оставалась до появления внука. Затем чёрт дёрнул стать брюнеткой. Внук Владик, когда подрос, называл мои волосы «шоколадными». Только недолго я ходила «шоколадной». Оказалось уж очень муторным постоянно красить быстро отрастающие корни. Любочке, своей подруге, я категорично заявила:
– Блондинкой родилась, блондинкой и помру, – и мы с ней отправились в парикмахерскую, где работала «крутая Лиля». Так назвала мастера Любочка. Лиля и вправду оказалась крутой. В смысле крутобёдрой. Волосы у неё были накручены на бигуди, а фартук был перекручен и небрежно завязан сбоку. Оказалось, что так оно и было задумано – скрывались следы от краски, которой фартук был испачкан.
Крутая Лиля вернула мне мою короткую стрижку, мой светлый оттенок и похвалила меня:
– Вот точно сзади пионерка. Разве не так?
Любочка фыркнула:
– А я нет, что ли? Мы ж одноклассницы.
У Любочки более упругая кожа, морщин у неё всегда было гораздо меньше. Я со своим высоким ростом, стройным телосложением и вправду в темноте смотрелась неплохо. Но моё лицо, особенно щёки, рано стали «пергаментными», и с этим ничего нельзя было поделать. Сама я к себе привыкла, но лет с пятидесяти меня чаще называли «бабушкой», чем «женщиной», несмотря на более-менее молодёжную одежду и яркие украшения.
Это я сделала отступление, так сказать, в будущее. Тяну время. Не хочется снова в тот день. Жуть, как не хочется. Но коль уж начала вспоминать, то продолжу.
К нашему столику подошла молоденькая официантка:
– Что будете заказывать?
Витя даже в меню смотреть не стал:
– Осетринки нам принесите и белое вино. Местное. Только холодное.
Заказ девушка принесла быстро и, извиняясь, спросила:
– Не разрешите ли двум дамам к вам присоединиться?
Виктор недовольно сморщился, а я кивнула. Что мне, жалко, что ли?
Женщины оказались немолодыми, очень весёлыми. Они с удовольствием делились с нами эпизодами своего отпуска, советовали, какие экскурсии посетить. Виктор был в Анапе впервые, задавал много вопросов. Внезапно одна из дам тронула меня за локоть и указала на полную женщину в блестящем платье, остановившуюся возле крайнего столика. Вокруг головы женщины был повязан серебристый шарф, из ушей свисали – по-другому и не скажешь – массивные серьги с бирюзой, запястье украшал широкий золотой браслет.
– Это хозяйка ресторана этого. Такая фифа. Каждый день новые украшения, наряды. Злая, готова всех поубивать. Девчонки-официантки боятся её как огня.
Но зато здесь порядок. Она обязательно в течение дня разок, а то и два придёт, всё проверит. А так у неё тут брат заправляет. Такой бабник, жуть. Настоящий Казанова. Говорят, что женился уже три раза. Хотя ему лет тридцать или чуть больше.
Хозяйка ресторана, словно почувствовав, что говорят про неё, посмотрела в нашу сторону. Что-то царапнуло меня изнутри. Знакомый взгляд. Или показалось? Я продолжила беседу с соседками по столу и не заметила, как хозяйка исчезла из поля зрения.
Тут я впервые на себе ощутила, что означает выражение «сердце ушло в пятки». Передо мной стоял Апаш. Мгновенно в мозгу сложился пазл, и я поняла, что полная женщина – хозяйка заведения – это его сестра. Апаш меня не видел, так как я расположилась таким образом, что верхнюю часть лица закрывала тень навеса. На танцполе светили яркие прожекторы, поэтому хотелось немного «убрать яркость», и мне представилась такая возможность благодаря удачно выбранному столику.
Апаш был в льняном мятом пиджаке, на шее сверкала золотая цепь в палец толщиной. Он кому-то улыбнулся, и я с ужасом увидела на его передних зубах золотые коронки.
Его бритый наголо череп, блестящие фиксы ввергли меня в шок. Тут до моих ушей донеслось, как он говорит посетителю в розовой рубахе с пальмами:
– Дим, я тебе клянусь, это чистый Армани, – он при этом отвернул полу своего мятого пиджака, чтобы оголить лейбл.
Затем, отметив боковым зрением стайку молоденьких девчонок в джинсовых юбках, устремился в их сторону:
– Девочки, не проходите мимо! Сегодня танцуют все.
Самая толстая фыркнула:
– А коктейль бесплатно будет?
Апаш хлопнул её ладонью по широкому заду и рассмеялся:
– Тебе вредно.
Как ни странно, девчонки остались. И Апаш начал «окучивать» самую симпатичную из них.
Мне стало очень неприятно, я спросила у Виктора:
– Может, пойдём?
Огорчённо вздохнув, муж развёл руками и извинился перед соседками по столику:
– Милые дамы, наша чета вынуждена откланяться. Хорошо вам долететь домой.
Расплатившись, мы пошли к выходу. Путь пролегал мимо столика, за которым Апаш декламировал наивным студенткам какие-то графоманские стишки. Он смеялся:
– Не помню весь текст. Я ведь, девчонки, ночная бабочка. Ну, кто же виноват? А огни отелей так заманчиво горят. Я, девчонки, управляющий тут. Порхаю ночным мотыльком. Место здесь козырное. Видели белый дом с красной крышей по дороге сюда? Это мой. Там я живу, сестра с семьёй и мама наша. Я, девчонки, рождён быть ночной бабочкой. Но любой бабочке нужна подружка.
Под звон бокалов, которыми компания начала чокаться, мы покинули ресторан.
Через пару дней я пришла туда днём. Виктор обгорел на солнце, остался в номере, а я отправилась к «ночной бабочке». И хорошо, что сходила. Как я уже говорила, все точки над «i» были расставлены тогда.
Днём в ресторанчике народ был, но столиков свободных имелось немало. Я присела за стол, который стоял как раз напротив входа. Заказала мороженое. Сидела, наблюдала из-под солнечных очков с тёмными стёклами, как Апаш суетливо поправляет рамочку, висевшую на стене, с выставленным на обозрение меню. Как он похохатывает в ответ на реплики, доносящиеся с кухни. Я, объект уже не слишком молодой, его, по всей видимости, не интересовала, и он не смотрел в мою сторону. Время шло, нужно было решаться. Тогда я сняла очки и посмотрела прямо на него. Он как раз направлялся к столику, за который села компания из трёх молоденьких подружек. Видимо, студенток. Апаш, словно запнувшись, остановился резко, потом продолжил путь. Но тут же развернулся и направился в мою сторону:
– Аня, ты что ли?
Я улыбнулась и кивнула.
Апаш крикнул в сторону официантов:
– Коньячку принеси.
Он плюхнулся на стул рядом, и я почувствовала ядрёный запах перегара. Заметив, что я поморщилась, он развёл руками:
– Пью, как последняя сволочь. Работа тяжёлая. Ты, Ань, не обращай внимания.
Подошёл юноша с графинчиком, в котором плескалась тёмная жидкость:
– Павел Ильич, триста?
Апаш, не глядя на него, махнул рукой. Жест означал «ставь и вали отсюда».
Вдогонку юноше Апаш дополнил свой заказ:
– Лимон и минералку ещё.
Он посмотрел на меня взглядом, полным желания поскорее налить коньяк себе в рюмку, и, словно извиняясь, пожал плечами:
– В-о-о-от, теперь я Пал Ильич Чайковский, а никакой не Апаш.
Я не выдержала:
– Ты сказал, что пьёшь. Что-то случилось?
Апаш, разливая коньяк, даже не посмотрел в мою сторону:
– Ничего не случилось. Грустно.
Я решила не тянуть кота за хвост:
– Апаш, я здесь с мужем…
Он, зажмурившись от блаженства, которое доставил ему коньяк, вылитый в нутро, заметил:
– Ах, с мужем. А я уж хотел за тобой приударить, – и развязно заржал.
Я смотрела на него во все глаза и не узнавала.
Тут врубили музыку. «Ночная бабочка. Ну, кто же виноват?»
– Классная песня, да? – спросил меня Апаш.
Я попросила:
– Пусть сделают потише.
Апаш крикнул:
– Ша! Стоп музон.
Он посмотрел на меня и с интонацией заправского алкоголика представился:
– А я, между прочим, ночная бабочка. Все ночами отдыхают, а я вкалываю. Кручусь как белка в колесе. А к утру нажираю-ю-ю-юсь. Сплю мало, с утра – опять на работу. Так вот и живу.
Он закурил, не спрашивая разрешения у меня, закинул ногу на ногу и улыбнулся.
Я поняла, что коньяк, наконец, согрел ночную прожорливую бабочку.