Когда в первый раз Егор Андреич принёс один из блокнотов, которых у него было штук сто по всем углам и столам, я непонимающе уставилась на него. А он запросто предложил:
– Ну, давай, расскажи чего-нибудь про Владика, а я напишу рассказ.
– Ой, – отмахнулась я, – какой там рассказ? Я же не записывала за ним.
– Просто расскажи случай. Хотя бы пару предложений, – настаивал Егор Андреич.
Я задумалась, а потом вспомнила, как Владик скормил бездомному коту огромный кусок палтуса, привезённого его родителями друзьям в качестве гостинца.
Егор Андреич терпеливо ждал, даже карандашом не постукивал:
– Тебе выпала удача, у тебя есть личный писатель. Всё стирается, превращается в пыль, а…
Я перебила его:
– …что написано пером, не вырубишь топором.
– Вот именно, – обрадовался он.
Я пересказала всё, что помнила:
– Однажды Владик с родителями поехал в село к знакомым семьи. Пока папа с мамой сидели за столом в качестве гостей, он вышел во двор, увидел на улице кота, который показался ему голодным, и решил его накормить. Он зашёл в дом, открыл холодильник, увидел кусок рыбы и скормил всё коту. А это было полтора килограмма палтуса горячего копчения. Его Ленка с Ромой привезли в качестве гостинца.
Егор Андреич что-то записал в блокнот, улыбнулся и пообещал, что к утру напишет историю. И что вы думаете, и вправду утром меня ждал рассказ «Куда уплыл палтус?».
Я хохотала, перечитывала. Словно Владик оказался рядом.
Из числа реальных событий в рассказе было только то, что я рассказала, остальное – художественное воображение, но каким оно было гармоничным и читалось правдоподобно! Словно Егор Андреич тоже был там и всё видел.
Я с любовью смотрела на экран планшета, потому что там было написано про любимых мной людей.
Егор Андреич спросил:
– Ну, что, написать книжку про Владика?
Я закивала, вытирая набежавшие вдруг слёзы:
– Боже, какое у тебя замечательное художественное воображение! Какой ты талантливый!
Тут я замолчала, потому что вспомнила ещё один случай:
– Знаешь, а ведь есть ещё одна история, как раз про художественное воображение.
И я, тщательно припоминая детали, стала рассказывать, как моя школьная подруга Любочка учила Владика развивать художественное воображение. Попутно я рассказала и про саму Любочку. О ней Егор Андреич сделал отдельные заметки.
Потом я спохватилась:
– Егор Андреич, мы ж ещё не завтракали, я тебя загрузила своими прибаутками.
Егор Андреич успокоил:
– Я прошу тебя запомнить раз и навсегда, что я твой личный писатель. Ты можешь даже среди ночи меня разбудить и рассказывать свои истории.
– Ещё чего, – хмыкнула я.
Но он перебил меня:
– Ты даже не представляешь, как мне нравится писать. Вот даже сейчас для меня важнее написать истории, которые ты вспомнила, чем всё остальное.
– А завтрак? – обескуражено спросила я.
– Вначале было слово, – поднял палец вверх мой любимый человек.
Я вздохнула и принялась заправлять постель, а Егор Андреич ушёл в кабинет.
Мне такое отношение к завтраку было непривычно. Много лет, да что там лет, всю жизнь я жила с девизом «С утра поел – потом всё остальное». Нас с Валерой даже перед тем, как отвести в детсад, кормили. Мама говорила:
– А вдруг в садике каша пригорела, все голодными будут. На всякий случай покушайте дома.
Я послушно съедала завтрак, заботливо приготовленный мамой, и шла в садик «наетая и напитая», как любила говорить. В садике я тоже всё съедала. Гляжу на свои детские фотографии, с которых улыбается пухлощёкая «Фрося», и понимаю, откуда эти ямочки и нос-пуговка.
Выйдя замуж и начав самостоятельную жизнь, я также трепетно продолжала относиться к процедуре завтрака. Витя мой был человеком абсолютно не творческим, и единственное, что мог по этому направлению – прочитать стихи с поздравительной открытки. И то делал это, смущаясь и коверкая напечатанный текст. Цитируя Виктора, скажу, что для него «завтрак был первичен». Поэтому я очень расстроилась, что Егор Андреич расставил приоритеты не в пользу завтрака.
Я тоже решила не спешить, сначала приняла душ, затем уложила чёлку, нарисовала на веках стрелки чёрной подводкой и вышла в сад.
Из окна внезапно выглянул Егор Андреич:
– Иду в столовую.
За столом он поведал мне о том, что просто ему потребовалось время, чтобы сделать набросок сюжета. Пока он слушал меня, в голову пришло несколько мыслей, которые он записал. Егор Андреевич предложил про Любочку тоже написать рассказ.
Я удивлённо распахнула глаза:
– Это я должна у неё спросить. Разрешение, в смысле.
– Спроси, – просто сказал Егор Андреич, откусывая большой кусок от бутерброда.
Надо сказать, что я никогда не поощряла разговоры за едой. У нас за столом было правило «Когда я ем, я глух и нем». И только за чаем можно было поговорить.
Егор Андреич со смехом выслушал про молчание за едой и ответил так:
– Я же лопну, деточка.
Он поднял брови, потряс головой в знак того, что в шоке от некоторых моих предложений:
– Аннушка (только ему я разрешила так себя называть), ты пойми, я писатель. Я думаю, пишу, говорю, и это моя сущность. Я люблю говорить и буду говорить, хоть ты мне рот заклей. Это совсем не значит, что я плевал на твои правила. Просто обещать того, чего не сумеешь сделать, глупо. У нас, у каждого, свои привычки, устои. Но сейчас, когда мы стали жить вместе, нужно чем-то поступиться, что-то в себе изменить. Давай не будем пытаться изменить друг друга. Не такая уж она длинная, жизнь.
Он резко замолчал. Он всегда замолкает, когда в разговоре упоминаются слова «жизнь» и «смерть». Потерявший в одночасье семью, он пережил ад первых минут, часов, дней и лет. Едва не оставшись без ноги, всё же сумел найти в себе силы учиться ходить, превозмогая боль. Перенёс четыре операции. Продал всё, что напоминало о любимых сыновьях и жене, уехал в Калининград. В неизвестность. Писал, писал. Не всегда хорошо. Несколько рукописей не были опубликованы, но он не сдавался.
Мог бы, конечно, в соцсетях создать себе «Оазис успеха». Это где счастливые фотки, оптимистичные посты, только позитив. Врать, короче. Но не стал этого делать. Обещал мне неоднократно, что расскажет о своей семье, о жене, имевшей неземное имя Аэлита. Но пока не рассказал.
Зато вот теперь назвался моим личным писателем. Попробую вспоминать побольше. Только как это – «пробовать»? Как я поняла, одно воспоминание цепляет другое. Я просто буду рассказывать. Сейчас, вспомнив столько всего за одно мгновение, я с любовью посмотрела на Егора Андреича:
– Если я Владика привезу на лето, ты не будешь возражать?
Он аж поперхнулся:
– Это же твой дом, во-первых, а во-вторых… Нет, не так: во-первых, не буду ни за что я возражать, а буду очень даже рад. А во- вторых, дом-то твой.
Он отпил глоток кофе, поморщился:
– Остыл.
Отставил малюсенькую чашечку, сложил руки домиком:
– Аннушка, я твой личный писатель, имею право на всякие фантазии, придумки, так?
Я, не понимая, к чему он клонит, кивнула.
– Аннушка, выходи за меня замуж.
Увидев, как я встрепенулась, он добавил:
– Я понимаю, что дом ты планировала продать, деньги нужны детям. У меня деньги есть. Бери, отдай детям, сколько нужно, а мы будем тут жить. На весь дом, конечно, не хватит, но на половину точно есть.
Я была в растерянности и сидела как истукан:
– Ты серьёзно?
– Да, – он вроде как смутился. – Я так боялся тебе это предложить. Я ведь знаю, как ты любишь Москву, как хочешь жить там.
После этих слов я не могла смолчать:
– Да, жить я хотела бы в Москве.
Он понуро опустил плечи и вздохнул:
– Итак, что в итоге?
Я поднялась, обошла большой стол, в центре которого стояла приземистая ваза с букетом, села на стул, что стоял рядом с ним:
– Егор Андреич, я тебя люблю. Мне нравится твоё предложение, но я подумаю, можно?
Он вскочил со стула, встал передо мной на одно колено:
– Выйдешь за меня?
Я улыбнулась:
– Выйду, любимый. А про остальное подумаю.
Он уже ходил без трости, но всё же пока не очень быстро. А тут прямо побежал в кабинет, принёс оттуда коробочку из розового бархата:
– Это подарок в честь помолвки.
Я раскрыла коробочку и хмыкнула, потому что там ничего не было.
– А я-то подумала, что ты серьёзно подготовился.
Он удивленно заглянул в футляр от исчезнувшей драгоценности:
– Ну вот, как теперь жениться?
Я продолжала молчать, так как оказалась в неловком положении.
Но тут новоиспечённый жених вынул руку из кармана шёлковой пижамы, которую с утра ещё не снимал. На раскрытой ладони блеснуло золото.
Закрыть глаза он не предложил, как обычно это делают в фильмах.
Держа за застёжку, протянул мне тонкую цепочку с подвеской.
На мою ладонь легла золотая книжечка, на раскрытых страницах которой слева было выгравировано «Егор», справа – «Анна».
На секунду я выпала из действительности, меня словно окатили ледяной водой, смыв все мои прожитые годы. Я будто снова стала молодой.
Я взяла эту книжечку, висевшую на изящном золотом «ушке», перевернула и увидела цифры. Это была сегодняшняя дата.
Ничего не понимая, уставилась на него:
– Как это?
Егор Андреич, надевая цепочку мне на шею, пояснил:
– Теперь у тебя есть доказательство владения личным писателем.
Я повторила вопрос, но иначе:
– Дата. Как ты узнал?
Егор Андреич поднял глаза к потолку:
– Я не просто писатель, я ж ещё и волшебник.
Потом, конечно, он рассказал мне, что книжечку изготовил сразу, как только понял, что влюбился. Сделать предложение долго не решался. Вчера зашёл к ювелиру, благо мастерская находилась в пяти минутах от дома, заказал гравировку. После этого не осталось возможности отложить вопрос.
Такой вот он, Егор Андреич, мой личный писатель.