Только после того, как толпа вокруг багажной карусели поредела, я поняла, что никто не приехал забрать нас.
– Ты уверена, что сказала им правильный номер рейса? – спросила Ванда, хмурясь и посматривая в телефон. Она сидела под большим каноэ из березовой коры, подвешенным к потолку. Интересно, что если бы веревки порвались и лодка упала прямо на нее? Странно, и почему у меня возникла эта мысль.
– Они опаздывают, – бросила я, хотя и не знала наверняка.
– Мои отец, брат и мать звонят, даже если меня нет в городе часа два. – Она покачала головой. В семье Ванды всегда что-то было не так, она вечно о чем-то заботилась, и обычно это было связано с их домом в Паркдейле. Викторианский особняк, должно быть, стоил миллиона два с тех пор, как этот район окончательно пал жертвой имущественных войн в Торонто, но снаружи выглядел как развалюха. Сегодня днем, когда я остановилась, чтобы забрать ее по дороге в аэропорт, могу поспорить, водитель Uber подумал, что я ходила туда закупиться наркотиками. Я была внутри всего несколько раз: в полуразрушенном фойе всегда царил полумрак и пахло «Бенгаем», клейким рисом и спортивной обувью. Гостиная и столовая были превращены в бесплатные спальни для представителей различных ветвей семьи Окампо, которые просрочили свои туристические визы в поисках лучшей жизни. По словам Ванды, у ее отца слишком большое сердце. Недавно он отправил двадцать тысяч долларов четвероюродному брату, чей дом снесло ураганом. Я понимала, что такое эта «лучшая жизнь», ведь моя семья тоже ее искала. Только они нашли ее много лет назад, и гораздо более эгоистично. Мужчины приехали первыми, а их жены и дети последовали за ними с четкими указаниями не оставлять никому адреса для писем.
Раздвижные стеклянные двери открылись для последнего пассажира и впустили вечерний воздух, пропитанный ароматом авиатоплива и сосновой смолы, а за ним – слабый запах капусты из дымовых труб бумажной фабрики. Летом дни здесь длились вечно. Я сняла солнцезащитные очки и осмотрела зону прилета, которая служила и зонами выдачи багажа и регистрации. Ее переделали, но это все еще был тот же крошечный аэропорт моего детства. Когда покидаешь дом и не возвращаешься в течение многих лет, нет того человека, кто мог бы проверить точность твоих наблюдений. У меня не было ни братьев и сестер, которые могли бы оспорить мои слова, ни фотоальбомов, хранивших в себе краски и нюансы. У меня было лишь несколько воспоминаний, которые, как я полагала, были подлинными. Но со временем и они приобрели собственные форму и цвет.
Одно из них относилось к тому дню, когда я приехала сюда из Италии с бабушкой, тогда я была еще ребенком. Мой отец, Франческо Розетти, уже пять лет жил в Тандер-Бей. Он выучил английский, отказался от итальянского имени и превратился в успешного шеф-кондитера и совладельца процветающей пекарни. У меня было смутное воспоминание о том, как он приезжал за нами в этот самый аэропорт. Тогда прибыл мой корабль в новую жизнь, по-моему, момент был довольно кинематографичный. Мне было чуть больше четырех лет, а значит, мой отец никогда меня по-настоящему не видел. Почему-то я с самого начала разочаровалась.
Бабушка болтала о нем без умолку с тех пор, как мы сели в самолет в Неаполе. Мне сказали, что он пекарь, и поэтому я ждала, что на нем будет белый фартук. Вместо этого он больше походил на принца, элегантного в весеннем шерстяном пальто и рубашке из египетского хлопка. При росте шесть футов у него были плечи, похожие на квадратный дверной проем, настороженные темные глаза, безмятежный лоб. Красивый. Когда он увидел мою бабушку, улыбка обнажила его широкую челюсть и белые зубы. Потом я узнала, что он редко ей пользовался. У него был прекрасный нос с горбинкой, сильный, без типично ястребиного вида, как у его соотечественников. Темные волосы были аккуратно подстрижены вокруг черепа, который можно было бы прокрутить на токарном станке. В Канаде он называл себя Фрэнсисом. Или, скорее, другие называли его Фрэнсисом, потому что он был не из тех, кто часто говорит о себе. Бабушка никогда бы так его не назвала. В возрасте четырех лет мое ухо уловило немного английского языка из телевизора в гостиной школы при аббатстве. Голос Фрэнсиса звучал женственно, но сам он таким не был.
Он еще не знал, каково это – быть отцом, поэтому, когда увидел меня, несмотря на все усилия выглядеть счастливым, он был скорее в шоке. Тело его напряглось. Если бы поблизости был стул, кто-нибудь наверняка попытался бы его усадить. Он посмотрел на меня так, словно пытался понять, откуда я взялась и как вернуть меня обратно, пока никто не заметил. Такого у меня не было в общении со взрослыми. Я была красивым ребенком, словно херувим из эпохи Возрождения, монахини часто спорили из-за того, кто будет расчесывать мои волосы. Но он даже не принес мне игрушку или что-нибудь еще, чтобы растопить лед, и в результате меня было не убедить поцеловать его или даже посмотреть ему в глаза.
Я была слишком высокая для своего возраста, крепкая, как дровяная печь, и не желала сидеть на месте. Пока носильщики выгружали наши вещи с багажной карусели, я пробиралась между чемоданами, всеми силами стараясь не мешать.
– Может, если она застрянет, это ее чему-нибудь научит, – задумчиво пробормотала бабушка по-итальянски.
Отец опустился на колени, положил руку мне на плечо и внимательно, без улыбки, посмотрел мне в лицо. Почему-то я была уверена, что увиденное ему не понравилось. Чтобы показать ему, что мне безразлично его мнение, я вырвалась и перекинула ноги через багажную ленту, выставив задницу на обозрение всего аэропорта.
– Да, ты был таким же, – сказала бабушка, как будто прочитав его мысли. – Un diavolo in bicicletta.
Дьявол на велосипеде. Такой я была.
– Как зовут твоего кузена? – Спустя десять минут ожидания Ванда выхватила мой телефон, начав прокручивать список контактов.
– Энцо, – ответила я.
– А фамилия?
– Ты думаешь, у меня в контактах полно людей по имени Энцо?
Ванда набрала номер и, скрестив ноги, наклонила голову набок. Я сразу поняла, когда Энцо ответил на звонок, потому что она выпрямилась и улыбнулась. Она всегда делала так, когда говорила по телефону.
– Нет, это ее помощница, Ванда. Мы ждем в аэропорту. – Она замолчала, а потом энергично закивала. – В Тандер-Бей.
Видимо, действие успокоительного прошло, потому что я почувствовала прилив раздражения на Энцо за то, что он забыл заехать за нами.
– Когда? – Ванда вскочила на ноги. Она шагнула к Полу, который, прислонившись к колонне, возился с камерой, и пробормотала ему что-то неразборчивое.
Потом она повернулась и зашагала ко мне, ее лицо приняло странное выражение.
– Когда? – снова спросила она, кусая уголок рта. – Мы в аэропорту. Сабин в аэропорту. Ждет. Тебя.
Я не понимала, зачем она повторяет все дважды. Наверное, их диалог был не очень-то замысловатый. Она опустила трубку.
– Это был твой кузен, – начала она.
– Я в курсе! – Я уронила сумку. Кажется, нам придется здесь задержаться. – Он и правда забыл! Вот маленький засранец.
– Сабин. – Она сглотнула. – Твой отец умер.