КНИГА 1

ПРОЛОГ

Дядюшка был несказанно щедр и внимателен, когда согласился оказать помощь юной дальней родственнице и принял-таки ее в своем доме. Так казалось… в начале. Но, подобными положительными качествами, как узнала в дальнейшем Вальса, приютивший ее родственник не обладал совершенно.

В первый же день, как они с Гэмом обосновались в старом замке, стало понятно, что внимания на них обращают не более чем на дворовых котят. Никто в этом огромном и мрачном доме, казалось, не замечал их присутствия, и даже мрачные замкнутые слуги, молча, шмыгали мимо. Сам же дядюшка, за всю десятницу, что они гостили вдвоем, только раз вышел к вечерней трапезе, да еще, не далее как вчера, выразил свою заинтересованность к их занятиям по фехтованию.

И если в трапезной он разговаривал мало, но хотя бы был вежлив и выглядел вполне благообразным степенным господином, то вот его появление на галерее, которая выходила на замковый двор, где они с братом тренировались, Вальсу уже напугало.

Высокий и сухопарый, в развивающихся долгополых одеждах, он выглядел как Дух Возмездия из страшных сказок, которыми пугают друг друга дети, забившись зимним вечером под одеяло. Было заметно, что он старательно прячется от яркого солнца, держась самой глубины галереи, подходя к перилам только там, где они полностью попадали в тень от башни. А когда черное одеяние почти сливалось с густым сумраком и был виден лишь призрачный силуэт, Вальсе даже казалось, что глаза его в этот момент отсвечивают красным. И этими мерцающими искрами он внимательно следил за девушкой, за каждым ее шагом, каждым выпадом, отвлекая от боя и настораживая. «Бр-р-р…»

И вот теперь, после десяти дней полного невнимания к ним, дядюшка, вообще призрев все законы гостеприимства, выставил Гэма из замка! Причем, в самой, что ни на есть, пренебрежительной форме и в неподходящее для отъезда время.

Да-да, к ним просто подошел старший слуга, такой серый непримечательный дядька с тусклыми глазами, и невыразительным обыденным тоном, каким принято докладывать о поданной трапезе или подготовленной к выезду карете, сказал, что хозяин велит молодому господину покинуть его дом не позднее чем через час после оглашения оного приказа.

Вальса попыталась возразить:

– Как же так можно? До ближайшей деревни почти полдня пути верхом и Гэм может не успеть добраться туда до ночи!

На что тот, немного помолчав, тем же блеклым тоном только и ответил:

– Время уже пошло, молодая госпожа. Не стоит гневить господина магистра.

Ну что им оставалось делать?! Действительно, с таким могущественным магом как дядюшка и не поспоришь…

Они вместе покидали вещи Гэма в его дорожный мешок и без долгих прощаний, на которые уже не оставалось времени, расстались. Брат понесся вниз в конюшню, а она, едва сдерживая слезы, поплелась наверх – в свою комнату.

Сначала, по приезду, когда девушку проводили в это «воронье гнездо», как она с ходу обозвала предоставленную спаленку, Вальса ее не оценила, посчитав, что это очередной пренебрежительный жест дядюшки – уж больно далеко от основных покоев она располагалась. Но вскоре, побродив по другим комнатам, коридорам и залам этого странного дома, она иначе стала глядеть на предоставленное ей жилище.

Занимающая самый верх западной башни комната была невелика, но, что удивительно, имела собственный маленький очаг. И вот именно его тепло, да еще яркий дневной свет, льющийся беспрепятственно через высокие узкие окна, бывшие когда-то бойницами, делали спальню уютной и приятно удобной, в отличие от других бесчисленных помещений мрачного замка.

Сегодня же оказалось, что у этой комнаты есть еще один плюс – одно из окон выходит прямо на Надвратную башню и подвесной мост. А дощатый настил, проложенный через Черное болото, окружающее замок, вообще как на ладони. Она хотя бы сможет увидеть, как уезжает Гэм, и помахать ему рукой!

Но благодарить за это она будет Всемилостивейшего Светлого, а не мерзкого дядюшку, который выгнал брата!

Вальса зажгла свечу перед маленькой фигуркой из полированного серебра.

Первый же брошенный на статуэтку взгляд заставил сердце девушки сжаться от нахлынувшего осознания одиночества и пронзительной тоски по утраченной заботе близких. Эта серебряная фигурка была одной из немногих ценных вещей, наследием знатного рода, которая сохранилась у них в семье, и которую именно ей отдал отец, когда она уезжала из дома.

Но время не ждет, и, не давая воли своим расстроенным чувствам, она опустилась на колени и зашептала молитву, приблизив лицо к изваянию Светлого так близко, что тепло маленького пламени коснулось ее губ.

Да, зашептала. Уж не зная почему, но Вальса была просто уверенна, что дядюшке не понравилось бы, что она в его доме взывает к Светлому.

Прочитав молитву, она принялась просить за брата – за его дорогу безопасную, чтобы ни зверь, ни злой человек не встали у него на пути. За долгий вечер, чтоб ни дождь, ни тучи не укоротили и без того короткий осенний день и не помешали Гэму добраться дотемна до какого-нибудь людского жилья… хотя бы до той маленькой хижины, толи дровосека, толи охотника, что они заприметили по дороге сюда.

Когда от искренней молитвы и трепетных просьб на глаза стали наворачиваться слезы, а на душе слегка потеплело, Вальса позволила-таки себе подняться с колен и, осенив себя божественным круговертием, направилась к окну.

Вообще-то из ее спальни открывался потрясающий вид, если, конечно, не смотреть вниз на чернеющую воду гнилого болота.

В том месте, где деревянный настил соприкасался с берегом, сразу за кромкой из неопрятных кочек, начинался луг, даже этой ранней осенью похожий на пестрый ковер из трав и поздних цветов. Чуть дальше, за лугом, древний дубовый лес плавно колыхался желтеющей листвой. А на самом горизонте, иногда явно проступая на фоне серо-голубого неба, а иногда почти прячась в облаках, возвышался Драконий хребет. Еще вчера они с Гэмом стояли именно на этом месте и провожали за горизонт вечернее солнышко, которое милостиво им улыбалось, высвечивая далекие горы и обещая ясное безветренное утро.

Но сейчас не красоты открывающихся далей привели Вальсу к окну. Перегнувшись через проем, она напряженно вглядывалась в проезд под Надвратной башней, откуда должен был выехать брат.

« – Чего он тянет?! Вечер близится!» – злилась она, кинув взгляд на солнце, которое сегодня было уже не так расположено к ним и, не обращая внимания на тревогу девушки, вовсю припустило по западному склону.

Тогда, опять склонившись, она посмотрела на болото. От него ближе к сумеркам всегда начинал подниматься густой липкий туман, накрывающий собой черную воду, осклизлые редкие кочки, торчащие над ней, и деревянный настил – единственную нить, соединяющую замковый остров с берегом.

« – Фу, вроде не видно!» – облегченно выдохнула Вальса, не разглядев внизу ни одного белесого клочка.

Тогда она задрала голову вверх – теперь она высматривала ворон, также как и туман, всегда появляющихся с приближением вечера. Нет, этих мерзких крикливых птиц тоже не видно.

Хотя… это, наверное, не показатель.

Не далее как сегодня утром она проснулась от пронзительного карканья. А когда выглянула в окно, то увидела, правда одного, но такого огромного ворона, что аж испугалась – столь крупного девушка еще ни разу не видела, хотя с того времени как поселилась в дядюшкином доме, на ворон-то она нагляделась! Их здесь, как известно, великое множество. Замок и тот зовется в их честь – Воронья Кочка.

Вспомнив про громадную птицу, Вальса про себя в сердцах ругнулась:

« – Вот и накаркал демонов урод несчастье!».

Но, как только снизу раздалось бряцанье цепи и скрежет поднимаемой решетки, она сразу же забыла и о вороне, и о своих страхах, перенеся все внимание на открывающиеся ворота.

Когда в открытые створы на деревянный настил выехал долгожданный всадник, сердце Вальсы в очередной раз боязливо сжалось.

Высокий ширококостный боевой конь, как и положено ему по породе, мощной тяжелой махиной попер по прогибающимся и стонущим под его весом доскам мостков. Но вот молодой человек, ехавший на нем, только-только вышел из подросткового возраста и никакие тренировки еще не способны были укрепить необросшую мышцами долговязую фигуру. И теперь, с высоты того места, где находилась девушка, всадник восседавший на широкой спине коня показался ей каким-то хрупким и беззащитным.

Особенно трогательными выглядели худые колени, в крепком обхвате сжимающие бока лошади, и тонкая прямая шейка, поддерживающая маленькую, коротко обстриженную голову, и силящаяся показать гордую осанку наездника, но на самом деле жалко торчащая из широкого ворота дублета. И даже полная уверенность девушки в умении брата обращаться с громадной зверюгой, не могла уменьшить ее тоскливой озабоченности и страха за него.

Старательно сдерживая набегающие слезы, она наблюдала, как тот споро продвигается по деревянному настилу. Выжаренные за лето солнцем доски мостков упруго вибрировали под копытами лошади, отчего звонкое постепенно отдаляющееся цоканье, долетая до девушки, еще больше наполняло горем ее и без того тоскующее сердечко.

Вот конь, приостановившись, аккуратно переступил на камень дороги. Всадник развернул его и вгляделся в замок, который оставил позади, потом, подняв руку в прощальном жесте, замер на секунду.

Он увидел ее! Вальса это точно знала, как если бы встретилась с ним взглядом.

Она в ответ тоже помахала ему.

Но в тот момент, когда парень дернул рукой, натягивая повод и разворачивая коня обратно к дороге, в глазах вдруг все поплыло. Всадник, дорога и лента белесого настила стали растворяться и уже мгновение спустя девушка не видела ничего кроме черноты снизу и зелени вверху. Болото и луг поглотили все детали.

Поняв, что это слезы, она со злостью стала тереть глаза руками.

« – Чего реветь? Она, наконец-то, там, где мечтала оказаться всю свою сознательную жизнь. Все сложилось к лучшему: отец, хоть и скрепя сердце, но отпустил ее из дома, а дядюшка, несмотря на уединенный образ жизни, все-таки взялся обучать и позволил приехать в свой замок. Чего реветь-то?»

Но тогда откуда эта тянущая тоска, вдруг заставившая сердце замирать после каждого удара? Откуда это предчувствие беды, темным холодом давящее на затылок?

« – А-а, наверное, это тяжелый осадок, оставшийся в душе после того, как дядюшка выставил брата из замка, перед самым заходом солнца!»

Девушка справилась со слезами и, опустив руки на подоконник, стала вглядываться вдаль.

Брат был уже далеко. Видимо он пустил лошадь в галоп сразу как съехал с мостков. И теперь Вальса уже не могла разглядеть, где человек, а где конь – просто движущееся коричневое пятнышко, готовое вот-вот скрыться за стеной бурой колышущейся дубравы.

От тягостных мыслей ее отвлек предвечерний ветерок, лизнувший прохладным языком влажные от слез ладони.

Она, было, машинально вытерла их о свои бедра, но тут же спохватилась – не стоит ей вести себя как мальчишке-подростку. Дядюшка отчетливо дал понять – пора уже учиться быть девицей благородного происхождения. И как бы ни было горько на душе, и как бы ни был неприятен старый маг, но раз она в его доме, то надо следовать предписанным условиям…

Девушка отвернулась от окна, тем более что всадник уже скрылся за деревьями. Взгляд ее наткнулся на яркое пятно – платье, аккуратно разложенное на единственном в комнате кресле.

Ее первое взрослое платье… Не то что бы она никогда не носила их дома – носила, конечно, но это было давно, зим до восьми, пока жива была мама. Потом она выросла из тех, что были. А новые…

Отцу ее, коменданту приграничной крепости, откуда ж было знать, как воспитывать девочку? Оправившись от потери любимой жены, он забрал младших детей из призамковой деревни, где у них был свой дом, и окончательно поселился в крепости, оборудовав для своей обделенной семьи несколько комнат в казарме.

Какие уж тут платья? Когда однажды утром одно из тех, что еще шила мама, не сошлось на плечах Вальсы и треснуло по шву, ее обрядили в такие же как у Гэма штаны и рубаху.

Не прошло и дня, как она, оценив вдруг приобретенную свободу движений, уже носилась по крепости наравне с мальчишками и участвовала во всех их забавах, не уступая им ни в ловкости, ни в скорости. А уж мальчишек в приграничном замке было много: сирот низкого сословия с близлежащих окрестностей свозили в крепость еще в малолетстве. Но и родовитых парней годам к четырнадцати, бывало, присылали – кого из обедневшей семьи, а кого и из богатой, да знатной, но в которой он там третий или пятый сын.

Видя, что дочь совсем не возражает против такой замены своего гардероба, отец не стал и заморачиваться по поводу девчоночьей одежды и полностью погрузился в свои дела.

А дел тех было много, как комендант он отвечал за всю крепость. И провиант, и обмундирование, и ремонтные работы на оборонительных сооружениях – все было на нем. Еще, конечно же, постоянные тренировки с солдатами: лучниками, пехотинцами, конниками.

С тех пор так и повелось: ей заказывали сапоги вместо туфелек и камзолы вместо платьев. К праздникам дарили кинжал, хлыст или уздечку, украшенную медными гвоздиками, а не ленты, кружева или украшения. Вместо того чтоб проводить свое время за пяльцами или ткацким станком, она стреляла из лука, упражнялась с мечом и занималась выездкой. В общем, вела такую же жизнь, как и ее братья.

Когда-то в детстве она мечтала об этом и была бы вполне счастлива, жить так и дальше, если бы… не одна, обременившая тяжким грузом ее существование, способность! Которая в итоге и оторвала девушку от родного дома, от привычной жизни, от близких ей людей, и привела сюда – в мрачный холодный замок к дядюшке…

Вообще-то, традиционно такую способность было принято называть Даром Темного.

Но! Подарок, это ведь что такое? Это что-то хорошее, приятное или, на худой конец, полезное для одаряемого. Ну, так это у других…

Кому-то досталась способность к знахарству – травы распознавать и недуги людские наложением рук лечить, кто-то мог тучки сгонять для дождя своевременного, а у кого-то получалось и с животными беседовать. И такие умельцы повсеместно уважением пользовались, принося своим даром пользу людям, а себе родимому и близким – медяки кучкой, а то и серебрушки.

А вот ей, горемычной, совершенно ужасный и опасный Дар достался – магическая сила, нацеленная на огонь! И когда отцу стало понятно, что Дар дочери может нести опасность для окружающих, он вынужден был задуматься о ее будущем. Вот тогда-то и вспомнил он о дядюшке – Великом и Всесильном Волшебнике. Так, по крайней мере, о нем говорили в семье.

Формально господин магистр Вальсе дядюшкой не был, а приходился каким-то там прапрадедом. Она не знала точную степень их родства. Ему было больше двухсот зим, и никто из ныне живущей родни его, кажется, никогда и не видел. Но все о нем знали. И о замке его, Воронья Кочка, тоже понятие имели.

Эдакая семейная легенда, которую рассказывают детям из поколения в поколение. И не важно, что предмет этих рассказов все это время был жив и вполне здоров, а поколения его потомков, слагающие о нем сказки, уходили, сменяясь новыми.

Но в этих легендах было одно упоминание, за которое и ухватился отец, напуганный бесконтрольностью дочериного Дара. Упоминание то было кратким, но информацию заключало в себе довольно ценную. А именно, что когда-то, зим сто назад, в одной из ветвей семьи был такой же, как и Вальса, одаренный ребенок, а дядюшка не отказал, взялся за его обучение.

Много зим отец писал знаменитому родственнику, умоляя его помочь и в их беде.

И вот она здесь, в мрачном старом замке, тяжело придавившем каменистый холм посреди Черного болота. И этот замок именно такой, как рассказывалось о нем в тех пугающих семейных преданиях, слышанных Вальсой в детстве. Темный, изъеденный ветром и дождем камень стен. Плющ, густым пологом ниспадающий от самой крыши и закрывающий узкие окна. Тучи ворон, начинающих кружить над башнями чуть солнце ступит к горизонту, и сизый туман от болота, поднимающийся к ночи и укутывающий его почти до полуденной трапезы.

И еще гнетущая атмосфера, темным покрывалом обволакивающая его, которую начинаешь ощущать, едва замок покажется на горизонте.

Впрочем, насчет зловещей ауры замка она, может, и не права. Гэм вот, например, ничего такого не заметил.

Но когда над дубами впервые стали видны черные стрелы башен дядюшкиного замка, тогда и настигло ее осознание, что она уехала из дома на многие зимы, которые должна будет провести вдали от родных. И жить ей придется не просто с чужим человеком, а с тем, о ком всегда рассказывали, понижая голос до шепота, таинственные и жуткие истории. Вот откуда, наверное, ощущение черного зла, витающего над дядюшкиным домом…

От всех этих мыслей на душе стало еще тоскливей. А из-под тоски этой, сначала потихоньку, ползком, а потом все быстрее и быстрее, подгребая под себя все остальные чувства и мысли, полезла злость – на гадкого дядюшку, на Дар, никому не нужный, на судьбу свою бедолажную и даже на отца, который отпустил ее в такое поганое место!

Злоба ширилась и бурлила, раскаляя внутренности и обжигая ладони. Вальсе захотелось схватить платье – растерзать его, растоптать, а потом швырнуть к ногам дядюшки, чтоб не смел более пренебрегать и помыкать ею!

Но буря чувств, что всколыхнулась в ней, не позволила даже ступить с места – с ладоней хлынуло пламя, как вода из перевернутого кувшина, мгновенно воспламеняя своим жаром и старый гобелен на стене, и покрывало на кровати.

Опомнившись, Вальса стала сдирать горящую ткань и запихивать ее в очаг. Упав на колени, она засунула туда же и руки.

– Нужно успокоиться! – твердила она, уже зная, что иначе огонь, сходящий с ее ладоней, унять не удастся.

Пытаясь отвлечь свои мысли от насущных проблем, девушка по привычке стала разглядывать пляшущие в очаге оранжевые языки, которые жадно поглощали то, что она им дала в этот раз. Ярко с треском сгорал гобелен, почти без пламени, сворачиваясь в сизый кокон и пуская легкий дымок, тлело чудесное шелковое покрывало – всякая вещь горит по-своему, уж она-то это знала!

Меж тем, мысли ее, пометавшись и поскакав по всяким незначительным закоулкам, постепенно успокоились и, резко свернув в последний раз, привели Вальсу… к началу.

Ее родной дом – большой, нижний этаж из камня, а верхний деревянный. Вальсе, в ее пять зим, чтоб увидеть резной конек, приходится задирать голову так, что она начинает кружиться, а земля под маленькими ножками – куда-то уплывать.

Она с матерью и братьями стоит на высоком крыльце, а отец с воинами выходят из конюшни.

Все знают: он ездил в большой город на ярмарку и привел оттуда старшим братьям коней. Да ни каких-нибудь там обычных лошадок, что в телегу запрягают, а самых настоящих боевых, больших и сильных – таких, чтоб смогли воинов в тяжелых латах вынести.

Тэт и Дэй близнецы, им по пятнадцать зим уже, и отец забирает их к себе в крепость, чтоб с другими мальчишками занимались и к службе в армии готовились. В их семье так. Хоть и благородного они рода, но из младшей ветви, что бы это ни значило, а потому, ремеслу какому-нибудь учиться надо или на службу идти.

А какая служба может быть лучше военной? Тут тебе и уважение, и почет, а если не будешь дураком, то и ка-кальеру сделаешь! А если, эту самую «кальеру» сделать правильно, то она еще и денежку хорошую принесет! Вот – так отец говорил!

Да! А отцу Вальса верила и тоже хотела, как он и братья, кальеру делать – на большом коне скакать, копье в пугало крутящееся втыкать и мечом с наскока тыквы рубить. Да-да, она все видела, когда отец их с Гэмом в крепость к себе брал!

Только боялась она, что не разрешат ей воином стать – девочка же она, и сильного дяденьки из нее не вырастет, а лишь обычная тетенька…

Вот только в чем разница-то? Ну, писают они с Гэмом по-разному, а так, вон треснула его как-то, и побежал он к отцу жаловаться, даром, что на год старше! Да и мамонька, давеча схватила две бадейки с водой и понесла себе на огород. А то бывало, когда отец по нескольку дней из крепости не приезжает, она и дрова рубит – не хуже чем у него получается. А уж тыквы-то…

Пока Вальса в очередной раз прикидывала, светит ли ей «кальера», мужчины закрыли ворота конюшни и пересекли двор. Отец легко взбежал на крыльцо, подхватил их с Гэмом на руки и стал целовать в румяные щеки. Им стало радостно от его внимания, а пахнущая табаком борода мягко щекотала лица – они засмеялись. Отец тоже. Близнецы и отцовские воины подхватили их смех – всем было хорошо: солнечный весенний день еще не закончился, поездка была удачной, а теперь все вернулись домой и их ожидает сытная трапеза.

Мама тоже улыбнулась. Но Вальса видела, что глаза ее грустны – она переживает, что двое ее детей завтра отправятся в крепость и останутся там, а она их будет видеть только по редким праздникам.

Вальса про это горе все утро слушала, пока они готовились к приезду отца. Малышка, конечно же, утешала мать, ластясь к ней и обнимая, но понять ее, не могла. Как можно так убиваться из-за отъезда этих двух обормотов? Они вечно дерутся между собой, обижают их с Гэмом, говорят плохие слова, девочка такие только в казарме и слышала, и то, только до того момента, пока солдаты ее не замечали.

Но мама же многого не знает – в ее присутствии они смирные.

А вот несколько дней назад Тэт, вообще, жуть, что сотворил: на крытом дворе, за кучей еще прошлогодней соломы, обижал соседскую девчонку.

Василянка, конечно, хорошо постарше Вальсы будет, и титьки у нее уже выросли, что твои свёклины сахарные налитые, но щипал он за них, видно, сильно – она, аж стонала. А он навалился на нее, дурак здоровый, и пыхтит – даже штаны с попы съехали!

Не кричала же соседка, по разуменью девочки, только потому, что испугалась очень. Недаром же веночек из первоцветов ей сплела, после того, как Вальса спасла ее от братца, огрев того метлой по голому заду. Да, еще заставила его медовую конфету сестре принести! А она за это Василянке обещала никому не рассказывать, что Тэт ее обижал – все ж смеяться будут, что отпор мальчишке дать не смогла!

И вот так всегда! Узнала бы все про близнецов мама, может, ей и легче с ними расставаться было бы, а то теперь горюет – дома, видишь ли, они будут редко появляться! А вот Вальсе, например, редкие праздники – в самый раз. Как хорошо они заживут! Тихо, спокойно. Маму только жалко. Рассказать ей, что ли про Тэта…

Но, ни утром, ни сейчас, как бы, не было жалко маму, малышка, конечно же, ничего про близнецов не рассказала. Слово же честное давала! А держать данное слово для человека – самое важное в жизни, так отец говорит.


Праздничное застолье подошло к концу.

Соседские девчонки, та же Василянка да Льдянка, что за медную монетку обычно матери по хозяйству помогали, были отпущены еще днем, до приезда отца. Так что пришлось Вальсе, как и положено послушной дочери, маме помогать: объедки свиньям на корм сгребать, очищенную посуду в стопочку складывать и матери в ушат с мыльной водой относить, да остатки нарезанного хлеба салфеткой льняной укрывать.

« – Вот так и проведу всю жизнь – буду хрюш кормить да посуду мыть! И никакого мне коня боевого, никакого меча…» – стараясь громко не хлюпать носом, говорила себе Вальса, остерегаясь при этом попадаться матери на глаза.

Но та и сама на дочь не глядела, погруженная в свои нерадостные мысли, благо в доме никого кроме них не было и ей не приходилось вымучено улыбаться.

А Вальса потихоньку ревела, размазывая слезы по щекам. Сначала это были слезы обиды, потом жалости к себе, затем слезами досады стали. И уже под конец, когда казалось, что все уж выплакала, вдруг с новой силой побежали слезы злости. Вроде бы, вода… но такие горячие, что от них так и жжёт ладони…

Им с матерью отец тоже привез подарки. Для мамы бусики из серебряных розочек, а ей – из красненьких шариков. И Вальса радовалась бусикам, честно-честно, но… до тех пор, пока отец не позвал всех смотреть купленных коней. А потом оказалось, что «все» – это близнецы и Гэм, которому он еще и пообещал такого же купить, когда подрастет!

– Ы-ы-пп! – всхлип получился таким громким, что девочка покосилась на мать – не услышала ли. « – Вроде нет».

Вытирая с убранного стола последние крошки, Вальса прислушивалась к тому, что происходило во дворе.

Вот – бахнула створка закрывающейся двери конюшни, вот – в отдалении послышались низкие голоса мужчин и что-то тараторящий высокий голосок Гэма. « – У-у, предатель!». Потом дробно простучали приближающиеся скорые шаги по дереву крыльца – это старшие братья возвращаются в дом. Точно – стук входной двери и ураган топота по лестнице на второй этаж.

« – Пора!» – Вальса подхватила свечу и выскользнула через заднюю дверь. Обида и злость придали ей решительности – она тоже пойдет смотреть на новых лошадок! Сама!

Пройдя через крытый двор, девочка выскользнула на улицу и, обогнув дом, вышла к конюшне.

Над деревней серым маревом нависли сумерки, только за крепостью, возвышавшейся на холме, еще проглядывала чуть розовеющая полоса, почти не дающая никакого света. Голоса мужчин ровным рокотом слышались из-за высоких ворот – это отец вышел на улицу провожать воинов, возвращающихся к ночи в замок.

Пользуясь моментом, девочка прикрыла ладошкой свечу и перебежала открытое пространство от угла дома до ворот конюшни. Откинула щеколду и, не открывая широко дверь, протиснулась внутрь.

Вот они коники! Только внутри уже темень полная – ничегошеньки не видать. Малышка повыше подняла свечу и двинулась по проходу.

Денники, расположенные с правой стороны, ее не интересовали – там все лошадки давно знакомые. В крайнем от входа Жабок стоит, старый и трудолюбивый коняга – в плуг да в телегу его запрягают. А прозван так за кряжистость свою и цвет неопределенный, серо-бурый какой-то. Некрасивый конек, конечно, но хороший, смирный. В следующем стойле – мамина кобылка, Медуньей кличут. Эта раскрасавица хоть куда: тонконогая, ладная, с золотистыми боками и светлой длинной гривой. А дальше папин Борец – настоящий конь для воина: высокий и мощный, каждое копыто, как у Вальсы голова. Девочка его уважала и немного побаивалась.

В общем, двинулась она вдоль левой стороны.

В начале ряда низкий загончик для осликов. Между досками, шумно шмыгая мягкими ноздрями, тут же просунулись две мохнатые головы, в надежде на угощение.

– Вы похожи на Дэйя и Тэта – такие же губастенькие и вечно голодные, – хихикнула Вальса, проводя рукой по тянущимся к ней мордам. Этих она совсем не боялась – они старые знакомцы. Но сегодня хлебушек не для них припасен.

Малышка проходит дальше, поднимая вверх свечу, но кроме неясного силуэта над дверью денника ничего не видит.

– Коники… хорошие коники… вкусную корочку дам! – старается она дозваться лошадей, доставая хлеб из кармана, но те тихонько фыркают, а близко к загородке не подходят.

Вот беда-то! Если отойти подальше, то маленького круга света, что дает свеча в руке, явно не хватает. А если подступить поближе, то упрешься носом в доски двери – роста маловато.

Тут девочка замечает старый пивной бочонок, стоящий посреди конюшни возле центрального столба. Его обычно отец как табурет использует, когда подпругу или уздечку чинит.

Тяжелый! Вальса уперлась ногами в пол и перевернула бочонок на бок. Вроде и не далеко катить, но на каждой неровности пола бочка норовит направиться не туда. Но упорства, подпитанного обидой, девочке все-таки хватает, чтоб докатить ее до денника одной из новых лошадок. Пыхтя и напрягаясь из последних сил, она ставит бочонок на попа. А отдышавшись, лезет на него – в одной руке свеча, а в другой ломоть хлеба.

Утвердившись сверху, Вальса поднимает повыше свечу и… то, что происходит дальше, для самой девочки запомнится как самый худший кошмар в ее жизни, длиною в целую вечность. Но на самом деле все случившееся длиться не более нескольких мгновений!

Вздернутая вверх детская мордашка оказывается прямо под нависшей над ней здоровенной лошадиной головой, а пламя свечи в непосредственной близости от бешено вращающегося и сверкающего отраженным светом глаза животного.

Напуганный близким пламенем конь начинает ржать и вскидывается всем своим громоздким телом, пытаясь встать на дыбы.

От неожиданности девочка отшатывается назад и падает с бочонка. От удара она выпускает из рук свечу, которая откатывается и тухнет, погружая конюшню во мрак.

Взбешенный конь продолжает громко ржать и биться в загородку.

Ошарашенная случившимся, напуганная, с болью в спине, малышка не сдерживается и ударяется в слезы. Почему-то, опять ужасно горячие, они жгут ладошки, и Вальса с ожесточеньем трет руки о подол платья.

Дальше происходят совсем уж непонятные и пугающие вещи: от ткани вдруг начинает тянуть паленым и, вроде как, откуда-то снизу появляется свет. Девочка отрывает руки от платья, пытаясь их разглядеть, и на мгновение слепнет от яркого пламени, которое прорывается на поверхности ладоней, подобно проблескам огня на затухающих углях. В испуге малышка падает на колени, стараясь о земляной пол сбить огненные язычки, но задевает рассыпанную солому, которая тут же вспыхивает.

В еще большей панике Вальса вскакивает и топчет огонь ногами, но он убегает от нее к целой вязанке, жадно заглатывает ее и сразу же голодно набрасывается на деревянную стойку. Через мгновение в конюшне уже светло, как днем, а от ржанья и грохота копыт, бьющихся в закрытых денниках лошадей, закладывает уши.

– Коники… коники… – подвывая от страха за лошадок, Вальса мечется по горящей конюшне.

Платье на ней самой тлеет – черный дымный хвост стелется за ее ногами, но это, почему-то, уже совершенно не пугает девочку, ее волнуют только лошадки, попавшие в западню.

Она пытается открыть одну из дверей, но бьющийся внутри конь ударяет по ней копытами – полуоткрытая щеколда вылетает, а деревянная дверка, распахиваясь, отбрасывает малышку через проход, и она всем тельцем налетает на столб подпирающий крышу.

Звуки отдаляются, огонь тускнеет и наваливается густая глухая чернота. Только как бы издалека слышится чей-то крик: «Коники… коники…»

Настойчивый стук в дверь выдергивает Вальсу из болезненных воспоминаний.

– Войдите, – кидает она в сторону, а сама тем временем быстро поднимается и отодвигается от еще тлеющего очага. В последний момент, когда дверь уже в движении, прячет руки за спину, укрывая от постороннего взгляда опаленные рукава.

В общем-то, этого можно было и не делать – в открытую дверь ступил только лишь слуга, пришедший звать молодую госпожу в библиотеку, где ее ожидает хозяин. А они тут, в этом странном доме, и сами все странные – ходят, голов не поднимают, в глаза не смотрят и без великой нужды, или приказа дядюшкиного, и не разговаривают. Так что, скорее всего, он и не обратил бы внимания на подпаленную рубашку.

Но привычка – великое дело! Еще много зим назад Тэт ее поучал – то, что можно скрыть – лучше взрослым и не показывать:

– Меньше будут знать – крепче станут спать. И тебе, мелкая, проблем меньше! – втолковывал он. А по наблюдениям самой Вальсы за жизнью старших братьев выходило, что так оно и есть.

Что ж… слезы высохли, злость прошла, внутренний огонь успокоился. А на трезвую голову и мысли разумные приходить стали. Да и воспоминания о первом проявлении Дара пришлись кстати, напомнив девушке о том, что хотя и прошло с того случая уже десять зим, но лучше управлять она им так и не научилась. И здесь она именно для того, чтоб обуздать дарованную ей Силу и не подвергать больше близких опасности. Да и извлечь хоть какую-нибудь пользу для себя из сего дара.

Поэтому надо гордость и обиды свои прижать, надевать платье и смиренно топать в библиотеку.

А уж раз надумала – то и сделала…

Вальса подошла к высокому в полный рост зеркалу и стала разглядывать свое отражение.

Еще совсем недавно девушка так радовалась этому платью – ярко синему, бархатному, с пышными воланами из ардинских кружев. Еще вчера она фантазировала, что если бы умела, то сделала бы высокую прическу, как и подобает к такому наряду, и сразу бы стала старше и представительней. Она складывала косу на голове, придерживая ее рукой, вздергивала подбородок и щурила глаза, воображая себя придворной надменной красавицей. Присаживалась в реверансе, стараясь одновременно не выпускать косу и подхватывать юбки. Это было еще вчера…

Сегодня же, почему-то, это чудное платье ее уже не радовало, и соответственно такому настроению в серебристо-гладкой поверхности зеркала отразилась не «почти придворная красавица», а какое-то угловатое и нескладное существо. А резная позолоченная рама своей вычурной красотой только подчеркивала несуразность обрамляемого ею образа.

Худенькая шейка нелепо выглядывала из вороха кружев, которые не столько скрывали, сколько подчеркивали отсутствие кое-каких выпуклостей в довольно низком вырезе. А затянутый корсет и пышная юбка, призванные вырисовывать плавный изгиб талии, только все портили, создавая впечатление, что надеты на тонкое и ровное бревнышко. Кисти же рук с длинными худенькими пальцами, высовываясь из пышных манжет, походили на куриные лапки.

Лицо ее, как сегодня вдруг разглядела Вальса, тоже подкачало.

Светло-голубые глаза, в сочетании с темными волосами и бровями, показались ей блеклыми. А на фоне неба в окне, что отражалось в зеркале у нее за спиной, и вовсе похожими на сквозные дырки. Маленький слегка вздернутый носик, вроде аккуратной формы, явно портили четкие крапинки веснушек:

– Фу! Как мухи насидели! – буркнула девушка, разглядывая их.

А уж свои пухлые губы она еще с детства ненавидела и уже тогда привыкла называть их лягушачьими. И, как оказалось, на сегодняшний день красивее они так и не стали.

Единственное, что сейчас она находила в себе если и не красивым, то хотя бы приемлемым – это волосы. Гладкие и черные, заплетенные в толстую длинную косу, они добротно так спускались по груди ниже пояса, отсвечивая отраженными бликами лучей заходящего солнца. Но сия красота была не ее заслугой – за это следовало благодарить отца. Единственный раз он проявил в отношении любимой дочери твердость – настрого запретив резать косу, когда Вальса в подражании коротким стрижкам окружающих ее мальчиков решила от нее избавиться.

Ребенком, в семье с отцом и братьями, да и вообще в крепости, где жили одни мужчины, она никогда особо не интересовалась, как выглядит. А в последние три зимы, когда ее тело начало подвергаться закономерным возрасту изменениям, собственная внешность вообще стала вызывать у нее чувство неприязни и страха.

Вообще-то, если честно, она всего на чуточку стала отличаться от Гэма и других мальчишек, живущих в замке, и эти изменения легко можно было скрыть под широкой рубахой. Но потом… потом случились крови!

Вальса поморщилась – даже сейчас вспоминания об этом были неприятны и вызывали раздражение. А тогда… как же она тогда напугалась!

Рано утром, тайком, девочка выбралась из крепости и кинулась в деревню к бабке-знахарке, со слезами моля ее спасти от ужасной болезни. Бабка та, дай ей Светлый здоровья, зная, что девка без матери да одна среди мужиков растет, пожалела ее, приголубила, все объяснила. Но с тех пор, осознав свое природное отличие, которое по малолетству замечать не хотелось, стала Вальса приглядываться к женщинам, с которыми сталкивалась в призамковой деревне. И то, что она видела, ей не нравилось.

Что рыхлые бабы в широких цветастых юбках, которые делали их еще толще и неповоротливее, что молодые деревенские девицы, с их тяжелыми налитыми титьками и крепкими задами – заставляли ее нервничать, ожидая полного взросления. Как такие ляхи обернуть штанами то можно? Сраму, точно, не оберешься! А в юбке, да с подобными телесами, и на лошади не поскачешь, и с мечом не управишься.

Поэтому, весь последний год девушка прожила, вообще, как на иголках! Каждое утро, натягивая штаны и рубаху, она с замиранием сердца прикидывала, не становятся ли они ей тесны.

И вот теперь, стоя перед этим роскошным зеркалом, она первый раз в жизни задумалась о том, что так ли была права, стремясь во всем походить на мальчика подростка? Женственные линии прекрасного платья не могли полностью скрыть отсутствия этих самых качеств у фигуры, на которую оно было одето. И, что самое печальное, Вальсу это обстоятельство вдруг стало расстраивать. Мало ей что ли других переживаний?!

Этот чудный наряд, кстати, был единственным знаком внимания странного дядюшки, а за одно, и единственным ограничением, вынесенным ей за все время пребывания в замке.

После того, как они с Гэмом по приезду поприсутствовали в трапезной в тех же штанах, что были на них в дороге, им был передан наистрожайший приказ хозяина, что молодой господин может поступать, как ему вздумается, но девица благородного происхождения обязана выходить к столу в платье. Тогда, похлопав глазами от неожиданности, Вальса попыталась объяснить слуге, что она их вообще-то не носит. И причина этого проста – никаких платьев-то у нее и нет.

Тот, выслушав ее в своей обычной манере, то есть, молча и совершенно безэмоционально, удалился. Но не прошло и часа, как он вернулся, неся на руках это чудо портновского искусства. Где уж он его раздобыл за столь короткий срок, можно было только догадываться… ну, или вообще не задумываться – не морочить себе голову! Все равно, он на заданные вопросы никогда не отвечал…

Кстати, после того первого вечера, господин маг так в трапезной больше и не появлялся, а значит и платья на ней не видел.

« – Вот пусть сейчас и посмотрит! Может, в штанах-то оно и лучше было бы…» – злорадно подумала Вальса, выходя в дверь, понадеявшись насолить если уж и не словом, то хотя бы своим несуразным видом гадкому дядюшке.

Следуя за слугой, девушка пыталась унять биение своего сердца. Почему то, по мере продвижения к библиотеке, оно вдруг ударилось в бега, и теперь застряло и трепыхалось где-то в горле, мешая дышать. Понимая, что нужно успокоиться, девушка постаралась рассуждать здраво и уразуметь, почему это вдруг все чувства ее в один голос завопили об опасности.

« – Да, дядюшка не был гостеприимным и радушным хозяином. Он не производил впечатления душевного, доброго человека, но… жестоким, вроде как, тоже не показал себя, скорее уж отстраненным и невнимательным. И его следует понять – знаменитый маг, занятой человек, живущий много зим один, а ему, можно сказать, навязали двух подростков. С этим все ясно» – рассуждала она, мысленно раскладывая «по полочкам» все обстоятельства.

« – Так, что еще? Возможно, паника в чувствах возникла, потому что Гэм уехал, и я осталась одна? Да, скорее всего».

Пока Вальса пыталась разумными доводами убедить свои испуганные чувства в неразумности, а сердечко загнать на положенное ему место, они со слугой спустились из башни и вступили в основные покои замка.

« – Вот, поэтому и жутко!» – проговорила себе девушка, оглядываясь по сторонам и все еще пытаясь убедить себя, что ничего особенного в ее страхах нет.

Коридоры, залы и анфилады комнат, по которым они шли, были темны настолько, что приходилось себе подсвечивать даже днем. Все окна были наглухо закрыты ставнями, которые никогда, как успела заметить Вальса, не открывались. От этого в помещениях стояли кромешная тьма и холод. А обустройством всех этих многочисленных покоев, видимо, вообще никто и никогда не занимался. Ни красивой мебели, ни драпировок, ни гобеленов, положенных залам господского замка, нигде и в помине не было – везде только голые стены, кое-где покрытые плесенью, как в подземелье.

Кстати, кроме выделенных им с Гэмом спален, единственная, более-менее похожая на жилую комната, которую видела в замке Вальса, была трапезная. Там стоял стол и вокруг него несколько стульев с высокими спинками, а окна, поверх ставен, завешаны шторами, что придавало ей хоть какое-то подобие уюта, несмотря на каменные стены. И всегда, когда они там находились, горел камин, разгоняя промозглую сырость, свойственную другим помещениям.

Привыкнув за последние дни ко всем этим странностям дядюшкиного дома, девушка никак не была готова к тому, что откроется ее взгляду.

Когда слуга распахнул двери библиотеки, и она обвела глазами большую комнату, у Вальсы создалось впечатление, что она попала в обычные, совершенно нормальные покои, хотя, по ее же подсчетам лестничных пролетов, они должны были оказаться в глубоком подземелье. А после ставших за десять дней уже привычными пустых залов и переходов, казалось, что огромное помещение даже перегружено мебелью!

Вдоль стен до самого потолка громоздились полки, заставленные книгами в кожаных и деревянных переплетах, горками свитков в футлярах и без, просто стопками непереплетенных листов бумаги. В редких просветах между ними висели большие полотна в разноцветных разводах с размашистыми надписями.

« – Видимо карты каких-то земель», – поняла девушка – она такие в рабочем кабинете отца видела.

А все остальное пространство, упакованное в стенные шкафы, было загромождено настолько, что, казалось, и пола невидно. Глаза впопыхах выхватывали из общей груды: хрустальный шар на треноге, длинный стол, заставленный узкогорлыми посудинами, раскрытый огромный фолиант на подставке, явно дохлый неизвестный Вальсе зверь с вытаращенными стеклянными глазами и распятый на перемычках… и еще, множество разных предметов, которым на первый взгляд и названия-то не подберешь.

Так же, непривычным для этого дома холода и мрака было то, что эта конкретная комната оказалась ярко освещена и хорошо протоплена.

Свет, казалось, был повсюду – свечи горели не только в обычных пятирогих настольных подсвечниках, но и в высоких, выше человеческого роста, канделябрах, которые были расставлены по углам библиотеки. Да еще и три светильника из витого металла свешивались с высокого потолка, неся на себе не один десяток свечей.

А редкая для этого болотного замка комфортная температура происходила из наличия в библиотеке аж двух горящих каминов, где виднелись объятые пламенем большие охапки дров.

« – А для долгого горения между поленьями торфяные лепешки положили!» – с удовольствием отметила Вальса, когда легкий запах тлеющей прелой травы коснулся ее дыхания.

Большего с первого взгляда она разглядеть не успела – откуда-то справа проскрипел со свойственный ему неприятным тембром дядюшкин голос:

– Проходи девушка. Ты заставляешь себя ждать.

Повернувшись на этот звук, идущий из дальнего конца комнаты, она увидела сидящего за высоким столом господина мага. Сам дядюшка в ее сторону уже не глядел – видимо, кинув ей эту не очень-то доброжелательную фразу, к этому моменту успел уткнуться в бумаги, разложенные перед ним. А может и вообще головы от них не отрывал. « – С него станется…»

Рядом, в тени отбрасываемой креслом, кажется, лежала большая собака.

Пса видно не было, а разглядывать, как всегда раздраженного дядюшку, Вальса не стала. Гораздо более интересным объектом для этого была его соседка за столом, с которой девушка еще ни разу не сталкивалась в замке.

Они-то с Гэмом полагали, что кроме их дальнего родственника и его замкнутых слуг в этом старом доме никто и не живет больше, так как ни в трапезной, ни во дворе, ни в других помещениях замка они никого кроме них не встречали. Хотя всех, кто в услужении у дядюшки находится, они, конечно, знать и не могли, но… то, что эта молодая женщина вовсе и не прислуга, было видно сразу.

Приехать же в последние дни она тоже не могла – ведь приезд достопочтенной гостьи в замок не мог пройти настолько тихо и незаметно, чтоб они с братом его не заметили.

Заинтригованная собственными мыслями:

« – Откуда появилась эта дама и кто она такая?» – Вальса и не заметила, что вместо того, чтобы ответить хозяину дома, она, молча, замерла в дверях, невежливо пялясь на незнакомку.

Дама тоже, в свою очередь, разглядывала девушку, мерцая в свете свечей огромными темными глазами. Приметив, что вошедшая перестала оглядывать комнату и также обратила на нее внимание, незнакомка отвела взгляд и потупила взор. Отчего, даже на таком большом расстоянии, каком сейчас находилась от нее Вальса, стали видны тени на ее щеках.

« – С ума сойти! Это ж надо такие длинные ресницы иметь!» – поразилась и, даже вроде как, позавидовала девушка.

« – Наверное, темная эльфийка…не иначе… при такой-то красоте чудесной…»

Пока Вальса, строя догадки, прикидывала, кем бы могла быть таинственная красавица, та взяла со стола какой-то свиток, что-то очень тихо произнесла в сторону дядюшки и направилась к двери.

Если до этой минуты Вальса была просто заинтригована и озадачена присутствием прекрасной незнакомки в доме родственника, то в эту минуту она почувствовала себя ошарашенной и даже обиженной, потому что ее еще совсем недавно «самое прекрасное платье» вдруг показалось ей до нелепости простым по сравнению с феерическим нарядом дамы.

Красный шелк и золотая парча, вышивка и сияющие камни – выхватывая удивительные детали, метался по наряду красавицы восторженный взгляд девушки, а плечи ее в этот момент никли под тканью, как оказалось, скромного платьица.

« – И совсем не эльфийка – ростом не вышла, да и кожа не белоснежная, а как оливка недозрелая!» – зло подумала Вальса, почему-то раздражаясь и на себя, и на прекрасную даму.

Та тем временем почти вплотную подошла к девушке, все еще стоящей в дверях.

Глядя на невысокую незнакомку сверху вниз, Вальса ненароком встретилась с ней глазами и в ее взоре уловила… вину и жалость! Но не успела она еще осознать это, как в следующее мгновение молодая женщина быстрым движением накинула на лицо кружевную мантилью, полностью отгородив себя от взгляда девушки.

« – Что, ради Светлого, вообще здесь происходит?!» – от этого, пойманного невзначай взгляда незнакомки, все уговоренные и успокоенные было страхи, всколыхнулись, а стук закрываемой за спиной двери и скрип дядюшкиного голоса, только усугубили положение.

– Сначала заставляешь ждать себя, а теперь еще торчишь столбом в дверях битый час! – недовольно поджимая губы, проскрипел он. – Где тебя воспитывали? А-а?

– Сначала в деревне, а потом в военной крепости… когда мама умерла…– от такого «доброго слова» девушка совсем растерялась и ответ ее прозвучал сбивчиво и невнятно. – Мы ж от вашего младшего внука происходим… кажется. У нашей семьи ни замка, ни родового поместья нет.

– Оно и видно. Похоже, из благородного в тебе только фамилия предков и осталась! Причесана как крестьянка, походка как у солдата, да и имя какое-то странное – Вальса! Хорошо хоть не Вишнянка или Леснянка какая-нибудь! – все больше расходился в своем раздражении родственник, повышая голос.

– Меня, вообще-то, Вайлинсэль зовут… – девушка попыталась тихонечко оправдаться, сама, тем временем, недоумевая: « – И почему я вообще его так раздражаю? Он же сам согласился на мой приезд!»

– Что?!! – скрип дядюшкиного голоса преобразовался в пронзительный скрежет. – Это что еще за дурость такая?! Девчонку из человеческого захудалого рода эльфийским именем называть?!!

– У мамы в роду темные эльфы были! – вскинулась Вальса, защищая родных и даже забыв от негодования все свои страхи.

И хотя сама она всю свою недолгую жизнь и недоумевала, как это родителей угораздило ее таким нелепым именем назвать, но сейчас бы этого ни за что не признала! « – Ни-ни! Только не перед противным и злым дядюшкой!»

– Так – та-ак… – меж тем, протянул тот, вдруг неожиданно успокаиваясь и впиваясь в нее взглядом. – Ну-ка, подойди поближе, – и поманил рукой, показывая на стул перед собой.

Почти физически чувствуя на себе его ощупывающий взгляд, девушка двинулась к столу. Но стоило ей подойти ближе, как раздался грозный рык, а из-за дядюшкиного кресла стал подниматься темный силуэт собаки. В испуге она замерла, настороженно глядя на выдвигающуюся тень.

В тот момент, когда собачья голова оказалась на свету, все страхи, что еще несколько минут назад считались необоснованными, тут же выпрыгнули наружу с криком: «Мы были пра-авы-ы!», вгоняя Вальсу в ступор и пуская по ее спине целый табун холодных мурашек, потому что… это была вовсе не собачья голова!

Это был человек… мужчина… вроде как… – обросший, со спутанными космами нестриженых волос, он рычал, как настоящий волкодав на зверя. А то, что при этом он выставлял вперед почти человеческие зубы, а не настоящие собачьи клыки, делало его вид еще более жутким. Слюна из оскаленного рта липко тянулась по нечесаной бороде. Глаза же под нависшими бровями были черны, без какого-то ни было проблеска белков, а вместо зрачков тлели красные искры.

Рыча, он продолжал стоять на четвереньках, упираясь в пол сжатыми кулаками. В ритм с рокочущими хрипами его широченная грудная клетка раздувалась и опадала, а мышцы, перевивавшие плечи, напрягались, становясь похожими на шевелящихся змей. И весь он был как хищник, готовящийся к прыжку.

Была ли на нем вообще хоть какая-нибудь одежда – неизвестно, виден был только голый торс, но при данных обстоятельствах это вводило Вальсу не в смущенье, а в еще больший страх.

« – Ой-йой-йошенки-и! Милостивый Светлый, убереги меня от Зла и демонов его…» – молитва сама собой пролилась в ее мысли, обволакивая мягким бальзамом страхи и не давая отключиться сознанию.

– Тихо, Мэт, – произнес маг, похлопав чудище по голове, как обычную борзую, – не стоит пугать нашу девушку – она у нас кровь от крови темных эльфов! – улыбнулся дядюшка, выдавая эту довольно странную фразу.

Улыбка, растянувшая губы мага, однако, не затронула глаз и оставила взгляд по-прежнему холодным и цепким, что сделало его лицо по-особенному жутким:

– Садись, – махнул он другой рукой Вальсе.

Дождавшись, пока кошмарище, недовольно урча, уберется за кресло хозяина, она на дрожащих ногах сделала пару шагов и рухнула на предложенный стул.

– Мэт уже зим сто меня охраняет. Он, конечно же, не вполне удачно сработан… но теперь, я думаю все получиться… – как-то отстраненно пояснил дядюшка, вперив очередной оценивающий взгляд в нее. – А ты его не бойся – он опасен только для тех, кто зло против меня замыслил. Ты же ничего плохого не задумала? – продолжая неестественно улыбаться, спросил он.

– Не-ет, дядюшка… – проблеяла, как смогла, непослушным языком Вальса.

Привычное раздражение расплылось по лицу мага, стирая придуманную улыбку и вызывая облегченное «Уф!» в мыслях девушки: « – Уж лучше пусть так, без этой устрашающей ухмылки!»

– Я тебе не дядюшка! – уже в привычной для него манере, проскрежетал маг.

– Де… – попыталась исправиться она.

– И уж тем более не дедушка – мы слишком дальние родственники! Так что изволь оставить все эти обывательские определения и впредь называй меня господином магистром! – «прогавкал»… эээ, дальний родственник.

От более привычного поведения…эээ, господина мага, Вальсу немного попустило, и она осмелилась спросить о том, что ее интересовало уже несколько дней:

– А позвольте узнать, господин магистр, чем я вас постоянно раздражаю? Что я делаю не так?

– Ты, меня раздражаешь?!! – удивился маг, дернув бровью и уставившись на нее, как на какую-нибудь букашку-таракашку, притом не кусачую, а так – просто противную. Потом задумался и произнес:

– Хм… ладно, я тебе скажу, что не так. Почему бы и нет? Но, через пару минут,– сказав это, он поднялся из-за стола, за которым сидел, и подошел к другому, тому самому, с десятком узкогорлых склянок.

Бросив туда, вслед магу, более внимательный взгляд, Вальса разглядела еще и подставку с крученой трубочкой, и металлический кубок, в который с конца той завитушки равномерно капала черная жидкость.

Господин маг взял этот кубок в руки и долил туда понемногу из разных бутылочек, побормотал что-то, склонившись над ним, и направился к девушке.

– Пей! – велел он, поднося металлический бокал к самым губам Вальсы. Придавленная его тяжелым взглядом она не смогла отказаться, проглотив в три глотка горьковато вяжущую жидкость.

Удостоверившись, что емкость пуста, господин маг вернулся к своему креслу. А когда он уселся, девушка в первый раз со дня знакомства с ним увидела на его лице расслабленное и удовлетворенное выражение.

– Ну, так вот… ты спрашивала, чем же меня так раздражаешь? С одной стоны ничем – лично до тебя мне нет никакого дела. С другой стороны – всем! Я давно искал парня, обладающего даром, и не находил такого, что б удовлетворял моим требованиям. А тут твой отец, уже много зим как, пытается всучить мне тебя – молоденькую девицу. А время-то поджимает – пришлось брать, что есть!

– Какое время… для чего время… чего брать? – с вновь нахлынувшим страхом спросила Вальса, чувствуя, как холодеют руки и ноги.

– Не перебивай, а то не успеешь дослушать – уже скоро! – оборвал ее лепет господин маг, заинтересованно вглядываясь в нее. – Дав согласие на твой приезд, я поставил условие, что б тебя сопровождали братья. Их всего сколько? Трое, кажется?

– Угу, – кивнула Вальса, чувствуя, что холод добрался до коленей и локтей.

– Во-от, а твой папаша прислал всего одного! Разве не повод для раздражения? – продолжал разглагольствовать чем-то довольный дальний родственник.

– Зачем вам нужны мои братья?

– Была надежда, что раз у тебя такой сильный Дар, что пугает даже близких, то и у одного из парней может оказаться хотя бы искра его, которую обычный человек и не разглядит. А я бы мог ее раздуть, так сказать, усилить… но, тот единственный мальчишка, что приехал с тобой, оказался совершенно пуст, как выжаренная пивная кружка, забытая на солнце! Вот, кстати, тебе еще один повод к недовольству! А ты выглядела такой худой и слабой, что я вас обоих чуть не отослал сразу же домой со злости – хотя это и ломало все мои планы. Но, когда я на это, было, решился, узнал от прислуги, чем вы занимаетесь целыми днями. И на следующий день взглянул-таки сам, рискнув выйти днем на улицу. И не пожалел – на ристалище, с оружием, ты была великолепна! Подобающих твоему имени приличных манер тебе, конечно, не привили, но сражаешься ты, как и подобает знатному воину! А теперь я узнаю, что в твоей родословной еще и эльфы были! – воскликнул он, потирая руки.

– Что со мной происходит? – еле ворочая застывшим языком, спросила Вальса, уже плохо улавливая, о чем говорит ее собеседник. – Мне плохо гос… маг… – из последних сил прошептала она.

На что он отреагировал весьма бурно – подскочил к ней и, схватив за подбородок, вывернул ее лицо к свету:

– Так-та-ак, а ничего и не происходит, и все совсем не плохо, а очень даже хорошо! – ответил странный родственник, но как бы вроде и не Вальсе, а самому себе.

А в этот момент девушка боролась с все усиливающимися дурнотой и слабостью. Руки и ноги ее уже совершенно не слушались, голос господина мага звучал гулко и бил по ушам, а его лицо, маячившее перед глазами, стало расплываться.

Вдруг, как тогда в детстве, когда пришло первое проявление злосчастного Дара, на нее надвинулась густая и глухая чернота.

« – А почему «как»?» – пронеслось в голове. С чего это ей вдруг придумалось, что она девушка пятнадцати зим? Она ж маленькая еще совсем, пришла коняшек поглядеть, а их за дверками и невидно. Она только свечку подняла повыше, а тут все загорелось!

Лошадок жалко-о-о-о… и кто-то так громко кричит: « – Коники! Коники!»…


ГЛАВА 1

Настанет день… В Мир вернуться смерть, ужас и грязь… тогда Судьба соединит Детей Темного… трижды… одним… Он станет Тем, Кто Следует Впереди. Она его Парой… проснется Дракон… и возродится Надежда. За Первым всадником последуют Восемь… кровь Восьми одна на тысячу тысяч. И только Пара каждого, данная Судьбой, укрепит тело и исцелит Душу… они оплот Первого… он их… единение… и возрадуется Мир узрев спасение!


Древнее пророчество неизвестного Оракула

записано на каменной скрижали, частично утрачено,

храниться в Обители Светлого, что в Валапийской

долине


День клонился к вечеру.

Солнце, закончив своё полуденное самолюбование, неохотно продвигалось к горизонту, постепенно оставляя небо вечерней дымке. Но, пока не пришло его время полного заката, оно, видимо еще лелея какую-то надежду на возвращение, притаилось в верхушках елей. Отчего стрелы его лучей, уже не сияющие, как в полдень, а просто тепло-золотистые, клали причудливый веер из света и тени на древнюю дорогу, стелющуюся между деревьями.

По дороге той, неспешным шагом двигались два всадника.

Мерная поступь лошадей не мешала им вести беседу. То и дело слышался веселый смех. Наверное, они были друзьями или близкими родственниками.

Хотя… если чуть более пристально приглядеться к ним, и не брать во внимание темные волосы обоих, то становилось понятно, что родства между ними, скорее всего, и нет.

Старший из путников, был широк в плечах и, кажется, неимоверно высок ростом. Он носил коротко стриженые волосы и вровень им небольшую, скорее похожую на многодневную щетину, бороду. А лицо его, несмотря на ранний весенний месяц, покрывал вполне летний загар, настолько темный, какой бывает только у людей, проводящих все лето на открытом воздухе.

В общем-то, можно было бы назвать этого мужчину симпатичным, если бы резковатые черты, с ярко выраженными скулами, тяжелыми бровями и вечно прищуренными янтарного цвета глазами, не выдавали так явно угрозу в его натуре. И даже в тот момент, когда улыбка, как сейчас, скрадывала жёсткость черт, самый наивный простачек не посчитал бы его за безобидного человека.

Двигался же он так, как часто двигаются люди с хорошо тренированным послушным телом – сдержано, с нарочитой медлительностью, не скрывающей, а скорее проявляющей в каждом его жесте силу и грацию.

Его молодой спутник, наоборот, отличался от него порывистостью в движениях и совершенно не собирался сдерживать бьющую через край энергию. Он много и широко жестикулировал, отчего его длинные волосы, подхваченные ветерком, отлетали назад, открывая черно-серебряную татуировку, спускающуюся с правого виска по скуле до самой шеи.

Молодой человек спохватывался и привычным жестом, пропустив сквозь пальцы укороченные у лица пряди, натягивал их на рисунок. Не нравилась она ему, что ли, или он ее стеснялся? При этом он не выглядел ни манерным, ни особо стеснительным.

Лицо парня так же разительно отличалось от лица старшего друга, как и манера поведения. Кожа белая, гладкая, а черты более правильные, без резких углов, но под юношеской мягкостью и неопределенностью уже проглядывали аристократические линии. Глаза же были ярко синие, очень красивые и широко распахнутые, «цепляющиеся» за все, что попадалось по дороге, с неподдельным интересом.

С виду ему, можно было дать зим двадцать, может чуть больше, и свойственные его возрасту бесшабашность и непосредственность так и сквозили в каждом движении. Впрочем, крепкая спина и как у воина хорошо развитые плечи и руки вполне соответствовали физической форме взрослого мужчины.

В поводу каждый из всадников вел еще по одному коню.

Пристегнутая к седлу старшего из путников лошадка явно была вьючной. Ее покорный вид и неказистые стати давали с первого взгляда понять, что на большее эта кляча и не годиться, что и подтверждали притороченные к ее спине мешки с какой-то поклажей.

За степенным мерином его спутника, на удлиненном поводе, следовала изящная черная кобыла под седлом, но вместо всадника на нем громоздились оружие и какой-то тючок, а через круп, почему-то, были переброшены сапоги, связанные за голенища. Эта лошадь была хороша и ухожена, все в ней говорило о породе: и тонкие красивой формы ноги, и гибкая шея, и вытянутая голова с маленькими острыми ушками, которую она периодически вскидывала, натягивая повод.

Было понятно, что животное любимо своим хозяином, где бы он сейчас не находился, и, по всей видимости, баловано. Кобылка, ни в какую не хотела послушно следовать на привязи наравне с вьючной одрицей, и совершенно не слушалась окриков молодого всадника, которые он периодически кидал в ее сторону, когда ему надоедали лошадиные взбрыки.

Возможно, нервное животное волновала птица, кружащая над ними…

Но, как ни странно, путники совершенно не обращали на нее внимания, продолжая спокойно перебрасываться шутками и смеяться. Хотя не заметить громадное, черное, издающее резкие гортанные крики создание было невозможно.

Вдруг грозная птица, последние несколько минут кружившая над самыми верхушками деревьев, взмыла высоко вверх и, сложив крылья, ринулась вниз на беспечных всадников. Тут уж они не смогли проигнорировать явное нападение и остановились. Но вместо того, что б выхватить мечи и приготовиться отбивать атаку, они переглянулись насмешливыми взглядами и обернулись, в ожидании чего-то, глядя при этом на строптивую кобылку.

И точно, крылатый агрессор, не пытаясь нападать на людей, в нескольких саженях от земли со звучным хлопком расправил крылья и по пологому кругу стал пикировать, метя именно на эту лошадь. Неожиданно та успокоилась и замерла.

При близком рассмотрении стало понятно, что грозная птица не орел, не лесной ястреб, а просто очень крупный ворон. Хотя при таких размерах и его можно было бы остеречься.

Тем временем птица зависла над седлом приглянувшегося ей животного и вдруг исчезла, как будто растворившись в сгустившемся и потемневшем облаке. Через мгновение водоворот из мутного, как дешевое бутылочное стекло, воздуха и черного тумана распался, а в седле, почему-то задом наперед, появился молодой мужчина. Он был совершенно голый и при этом весело смеялся.

– Видали?! – вроде как, похвалился он.

Младший из всадников, вторя ему смехом, явно поддержал его:

– На этот раз почти получилось!

Старший же, выразительно глядя на голый зад вновь прибывшего, спросил:

– Ничего не отбил?

– Не-а! – весело отмахнулся от него парень и, перекинув через круп лошади ногу, спрыгнул на землю. Стащил с седла тючок, который оказался сложенной одеждой, размотал его и стал одеваться. Быстро натянул рубаху, чуть-чуть помучился со штанами, попрыгав по дороге на одной ноге, а расшитый золотой нитью бархатный камзол и плащ вообще вернул на прежнее место, перекинув их через седло. Затем, взяв сапоги, плюхнулся прямо в придорожную молоденькую травку и принялся их натягивать.

Видимо понимая, что товарищи ждут от него известий, он, продолжая сражаться с сапогами, начал говорить:

– Значит так, в паре верст впереди деревня, дотемна, всяко, доберемся…

– И за этим стоило лететь? Я давно уже чувствую, что невдалеке человеческое жилье, – насмешливо прервал его старший, сделав характерное, почти неуловимое движение носом, как будто принюхиваясь.

– Тай, вот всегда ты так! Зачем перебивать человека на полуслове? Мы все в курсе твоих способностей, а я только подхожу к самому главному! – немного обиженный, что его прервали, Ворон сделал паузу, во время которой поднялся и начал ходить вперед-назад, притопывая ногами, как будто на нем была не ношенная-переношенная обувь, а новая и неудобная.

Старший из всадников, которого он назвал Таем, спокойно и насмешливо взирал на него как на капризного ребенка, а вот младший не выдержал:

– Коррах, ну хватит уже, рассказывай, что там!

– Ладно, – и белозубо улыбнувшись, как бы давая этим понять, что все его выкабенивания просто шутка, продолжил: – Да, жилье не далеко, но дело в том, что это деревня, а ближайший город далеко за рекой и туда до ночи мы точно не успеем. Но ведь по карте за этим лесом должен быть город, Малые Лужцы! Выходит, мы сбились с пути еще два дня назад в Озерищах. Или утром, когда на Главный тракт выезжали? – и, подняв голову на возвышавшихся над ним друзей, спросил: – Что делать будем? Поехали в деревню, поедим, переночуем, а-а?

Старший, ничего не ответив на это, обернулся к молчавшему парню с татуировкой:

– Вик, что скажешь?

Тот, выйдя из задумчивости, обратился, тем не менее, к Ворону:

– Корр, а в той деревне ты случайно не заметил, есть каменный храм и пожарная вышка?

– Есть, – кивнул тот.

– Значит это город.

– Да ладно! Быть не может?! Там одна улица, и та вдоль дороги. Стен защитных нет, даже вала с частоколом! Какой же это город?! – возмутился Коррах.

– Мой предок, который учредил королевскую почтовую службу, в те же года повелел все деревни вдоль Главного тракта считать городами. А для придания им внешнего вида, соответствующего новому статусу, в каждой из них построили каменный храм и пожарную вышку. Там и почтовый двор есть обязательно, просто не зная, что он там есть, ты его не высматривал, – разъяснил молодой человек и, чуть помолчав, добавил: – А стен нет, наверное, потому что они им не нужны. Живут себе в центре страны, в пяти днях пути от столицы, от кого им защищаться? Крепостными стенами окружены города, которые стоят со времен Смут или от эльфов достались. А почтовое управление создавалось уже гораздо позже, и защитными сооружениями никто не озаботился.

– М-м, ну, тебе виднее. Ты же у нас Высочество, – вроде как согласился с парнем Ворон и, задорно подмигнув друзьям, продолжил: – Я, может, почтовую службу и не разглядел, но вот трактир заприметил. Большой такой трактир, там, наверное, и комнаты имеются для проезжающих.

– Ладно, хватит рассусоливать, – подытожил затянувшийся диалог Тай. – Солнце почти село, поехали, в трактире все и уточним, сбились мы с пути или нет. А то уже и, правда, жрать охота, – и, пришпорив своего громоздкого коня, поскакал в сторону городка.

Тот, которого назвали Виком и Высочеством, отвязал веревку, удлиняющую повод красивой кобылки, перекинул ее в руки Ворона и ринулся догонять старшего приятеля.

А Коррах не спешил.

Зачем? Он прекрасно знал, что его легконогая Красотка запросто нагонит тяжеловатых и не обладающих горячим нравом меринов. Он подошел к ней, потрепал по гриве, чмокнул в морду, приговаривая при этом всякие глупости, что-то вроде:

– Наш прынц опять обижал девочку, за поводочек дергал, плохие слова красавице говорил… – а кобылка, как будто понимая его, отвечала тихим ржанием и покачивала головой.

Вдоволь наобнимавшись, Ворон неспешно надел камзол, пояс с ножнами, плащ, перекинул через плечо лук и колчан со стрелами и, только после этого, взобрался в седло.

Красотке не надо было ничего говорить, умная лошадь и так знала, чего ждет от нее обожаемый хозяин. Только уздечка оказалась в руках Корраха, она сорвалась с места и полетела, почти не касаясь копытами камней древней дороги, полностью оправдывая ожидания от своей породистой внешности.


К трактиру они подъезжали в сумерках, именно в те волшебные минуты, так ценимые опытными магами, когда ночь, уже стоя на пороге Мира, еще не успела сделать последнего шага и накрыть все вокруг своим черным покрывалом. На западе пока еще догорает закат, бледным всполохом силясь высветить из-за горизонта почти отвоеванные у него просторы, а на востоке, уже чувствуя свою силу, ночная мгла подняла, как флаг, серебряную луну и бросила первую россыпь звезд.

От этого последнего уже не равного противостояния, прозрачный воздух густеет, становясь сизой дымкой, а звуки, даже тихие и невнятные, приобретают небывалую для них силу.

Но в этот вечер таинство магического момента и блаженное успокоение природы было нарушено громкими воплями и явно пьяным нестройным пением. Уже на подъезде к городку стало понятно, что в придорожном трактире много народа и он, народ этот, спать пока не собирается.

Друзья сначала хотели было вернуться на опушку леса, но их путешествию пошел уже шестой день, и за это время вкус бивуачной жизни успел-таки приесться. Животы их настоятельно требовали нормальной пищи, а бока – хоть какого-то подобия нормальной постели. Поэтому было решено все-таки ехать в трактир, а там уж посмотреть…

Двор, в который они свернули с дороги, был почти полностью заполнен лошадьми. Они были привязаны и к коновязи – с двух сторон от крыльца, и к фруктовым деревьям, росшим здесь же, и прямо к доскам забора.

Обнадеживало то, что голосистые пьянчуги, расположившиеся сейчас в зале трактира, по всей видимости, не собирались оставаться на ночь. Хотя… конюшня, способная вместить такое количество лошадей, вряд ли предполагалась в заведении столь маленького городишки.

Подъехав к самому крыльцу, путники стали спешиваться, оглядываясь, куда бы можно было пристроить своих коней.

Тут, откуда-то сбоку, куда не доставал свет фонарей, висевших над ступенями, из дальнего угла обширного двора вынырнул невысокий человечек и неровной прихрамывающей походкой направился к ним.

Когда он вошел в высвеченный лампами круг света и друзья смогли его разглядеть, они оторопели: он был горбат и кособок, но малый рост того был не от этих физических недостатков, по крайней мере, не полностью. Кроме горба и явно искривлённой ноги, он имел широченные плечи, развитый торс и мощные руки.

– Ты гном?! – ляпнул Ворон и тут же смутился, поняв, насколько грубо прозвучало его невольное восклицание.

– Был когда-то… – невесело усмехнулся тот, – гном, попавший под каменный обвал. Хе-хе! Вы представляете такое? Воот… меня хоть и выходили, но позору такого перенести я не смог, ушел от своих. С тех пор и живу среди людей.

– И как? Тяжело, наверное? – вступил в разговор Тай, присаживаясь на корточки, чтоб не угнетать собеседника своим ростом.

– Да я привык, чай не одну уж сотню зим мыкаюсь, – уже вполне бодро ответил ему гном. – Каждые годков тридцать перебираюсь на новое место. В основном по тихим местечкам обитаю, в большие города не хожу. Люди по таким вот деревням да городкам простые живут, необразованные, Миру не видевшие. Я в их глазах просто калека – кто пожалеет, а кто и пнет. А какого я роду-племени никто и не интересуется…

– Ты, мил человек, вот говоришь, не один век странствуешь, но ведь для вашего племени смерти подобно вдали от гор-то жить. Не думал вернуться? Родные, я думаю, обрадуются, да и позор твой давно уж забылся, наверное, – продолжал гнома сочувственно расспрашивать Тай.

– Все правильно говоришь господин, да только если уж по молодости не вернулся к своим, то уж теперь и подавно не стоит, старый я для дальних путешествий. Шестая сотня мне пошла уже.

– Ну, для гнома это не такой уж и почтенный возраст. Ты скажи, может помочь надо? Деньгами, или еще чем? – продолжал уговаривать гнома старший из путников. Чувствовалось, что судьба того затронула Тая за живое.

– Да не-е, деньги-то у меня есть, я ж работаю как-никак…

– Ну ладно, если захочешь в горы вернуться, аль еще какая помощь понадобиться, найди меня. Запомни, в Королевских Холмах погребок есть питейный «Вепрь и Козочка», что в переулке рядом с Торговой набережной. Меня там все знают как Тая Пустынника. И если спросишь меня, всегда тебе скажут, где я, и до меня донесут, что спрашивал.

– Думается мне, мил господин, что ты тож далеко от родных мест, да вот, прижился на чужбине, среди людей-то. Что ж сам не возвернёшься до дому? – спросил его гном, прищурившись, глядя на него. Тай хмыкнул на это:

– Да, вот ведь дело какое, мой-то дом гораздо дальше твоего, и я точно знаю, что меня там никто не ждет. Что мне там делать? А ты проницательный!

– Я ж ведь гном все-таки и нутро твое чувствую настоящее, господин. А остальное опыт жизненный подсказывает, – с усмешкой сказал калека и, сделав паузу, кинул коротко Ворону:

– И твое нутро тож чувствую, чернявенький господин.

Тот засмеялся, сверкнув белоснежными зубами на смуглом лице, и спросил:

– А зовут-то тебя как, чувствительный?

– Да Лошадником кличут… а бабоньки иногда жалостливо – Каличкой… – со вздохом ответил гном.

– Это не гномьи имена, а человеческие прозвища. Как раньше-то звали? – продолжал расспрашивать Корр.

– Фейрум я, из рода Сапферойских, – как о чем-то незначительном, пожав плечами, произнес свое настоящее имя тот.

– Эге! Да ты из знатных! А что ж к нам тогда – все господа, да господа…

– Привык я. Уж сколько зим конюхом простым обретаюсь. Сначала-то, конечно, кузнечным делом хотел заняться, да не смог – душа сильно болела, как за молот брался. А лошадки-то, они все ж твари живые и к добру чувствительные, с ними вот душе моей не так тоскливо и становится, – тяжко вздохнув, покачал головой гном.

Но помолчав с пол минутки, продолжил уже другим тоном:

– Ладно, господа хорошие, спасибо вам на добром слове, а теперь пора и делом заняться. Давайте коней ваших, устали они. И не извольте беспокоиться, лошадки меня любят, а я уж сам – и распрягу, и оботру, и овса отсыплю – все сделаю, – и, подхватив в каждую руку по два повода, прихрамывая, направился в тот темный угол, откуда, давеча и появился.

Пройдя пару саженей, вдруг обернулся и, притушая голос, сказал:

– Там, – кивнул головой в сторону трактира, – сегодня гуляет Мельничихин Графич, скотина он изрядная, а когда пьяный – вообще зверюга. Вы в общей зале не задерживайтесь, пройдите до дальней стены – там две комнатки отдельные имеются… – и, шаркая ногами, удалился.

Как ни странно лошади не стали возражать, что их повод в руках чужого человека. Даже строптивая Воронова кобылка, умиротворенно опустив голову, последовала за ним.

Впрочем, чего ж здесь странного? Все знают, что хотя в обычной жизни гномы почти и не пользуют лошадей, но если в силу сложившихся обстоятельств сталкиваются с ними, то почему-то именно они, а не люди или эльфы, быстрее находят «общий язык» с ними.

– Повезло трактирщику с конюхом, – высказал вслух общую мысль принц, глядя вслед мерно раскачивающимся хвостам.

– Ага. Интересно, а он сам-то понимает, насколько? Любой герцог, иль король даже, полновесный золотой отвалил бы, что б в его конюшне гном заправлял. Только их ведь обычно из горы не выманишь, – поддакнул Ворон.

– Скажите, уж, что они среди людей вообще плохо приживаются. Фейрум – редкий случай. Все, пошли внутрь, – закончил, может и интересный, но совсем несытный разговор Тай. И, ухмыльнувшись со словами: – Будем надеяться, что этот трактирщик готовит так же хорошо, как нанимает конюхов, – направился к двери.

Войдя в общую залу, друзья, по совету гнома, не стали усаживаться за стол в ней, а направились к дальней стене, где виднелись два проема завешанных тканью. Бросив только беглый взгляд по сторонам, им стало понятно, насколько полезным был совет местного конюха.

Справа три стола были составлены в один. На нем неровно громоздились тарелки и миски с едой. Горы пирогов и ломтей хлеба были свалены на уже грязную скатерть вперемешку с костями и объедками. Поверх же этих неаппетитных завалов, вкривь и вкось, стояли кувшины с пивом и бутыли с самогоном, часть которых уже пустыми валялась под столом, вместе с черепками битой посуды.

Вокруг же этого безобразия, пьяные, расхристанные и неопрятные, сидели полтора десятка мужиков. Еще пяток этих безобразных личностей валялись на лавках и под тем же столом.

Шум стоял неимоверный. Кто-то из пьянчужек пытался петь нестройными хриплыми голосами, кто-то – говорить, не слушая и перекрикивая собеседника. А над всем этим возвышался огромный рыжий детина и призывал поднять кружки за свое здоровье.

Слева же от прохода также стояли три стола, но, по отдельности, в рад.

За одним из них сидели, уткнувшись носами в тарелки и быстро работая ложками, трое служителей Светлого, видимо низшего ранга, раз не смогли позволить себе отдельную комнату. А может, это из положенного их сану смирения, они стоически выносили соседство похабной компании. Но по какой бы из причин они тут не находились, все же капюшоны своих белых ряс служители так и не сняли, и явно старались побыстрее насытиться.

За другим столом расположились четверо мужчин. Трое из них были одеты добротно, но скромно. Один же, отличался от всех более дорогой и безвкусно-яркой одеждой, как одеваются недавно разбогатевшие торговцы, каковым он, скорее всего, и являлся. А остальные, значит соответственно, были его приказчиками или охраной.

В тот момент, когда друзья переступили порог, эта компания уже расплачивалась, готовясь уйти.

Купчик, видимо из привычной жадности, пытался торговаться, и спорил с бойкой девицей, нависшей над их столом. Тем не менее, он то и дело оглядывался на буйных соседей, и было заметно, что любимое дело сегодня его не увлекает.

Когда наши путешественники, уже отдернув занавеску, заходили в комнатку, он, все-таки решив, что нынче будет безопасней не торговаться долго, кинул на стол несколько монет и ринулся вверх по лестнице туда, где, наверное, располагались помещения для проезжающих. Его спутники скоренько последовали за ним.

Штора из плотной тяжелой ткани отгородила друзей и от самой общей залы, и даже, кажется, притушила громкий шум, доносившийся оттуда, сделав невидимым его источник, а потому обезличив и успокоив привлекаемое к нему внимание.

Комнатка же, в которой ни оказались, была мала – в ней помещался только стол и две лавки по бокам. С потолка свешивалась лампа, еле горящая маленьким огоньком – по-видимому, рачительные хозяева в отсутствие посетителей экономили. Так что первым делом путники прибавили пламя в светильнике и уже в ясном свете оглядели комнату более пристально.

Ничего так. Стены ее оказались свежепобелены известью, на окошке пестрели занавески с оборками и на подоконнике стоял расписной горшочек с цветущей геранью. Стол же тщательно выскоблен, а лавки накрыты стегаными покрывальцами. Все было чистым и по-деревенски обстоятельно ухоженным. Появилась надежда, что, несмотря на непотребную компанию по соседству, сам по себе трактирчик вполне приличный, и можно будет ожидать достойной трапезы.

Стали рассаживаться.

Самый младший нырнул на правую лавку, вглубь к самому окну, привычно выбирая место так, что бы татуированная сторона лица была обращена к стене. Рядом с ним присел Ворон, а Тай расположился напротив. Отстегнув мечи, далеко их убирать не стали, положив на лавки рядом с собой. Это и понятно, при таком соседстве надо быть настороже. А вот свои лук и колчан Корр поставил в угол – все равно при заварухе в помещении они не помощники.

Только расселись, как штора отодвинулась и в комнатку вплыла девица, та, что давеча препиралась с купчишкой в зале. Не юная, но еще вполне свежая, она, споро расстелив скатерть, стала перечислять, чем может попотчевать дорогих гостей.

Пока звучал ее голос, а губы произносили слова, шаловливые глазки девушки, выразительно стреляли в сторону Корра.

Ну, а кого же еще? Вик старался не высовываться из полутемного угла, и даже при всем желании, рассмотреть его было невозможно. А Тай со своими насупленными бровями и аурой дикого зверя, скорее отпугивал от себя легкомысленных милашек, чем привлекал.

В отличие от них Ворон всегда старался быть на виду, а белозубая улыбка почти никогда не сходила с его лица. Внешне – отменный красавчик: ладная фигура, шапка крупных с сизоватым отливом черных кудрей, темные же, как ночь, блестящие глаза. И даже крупный нос с легкой горбинкой не портил его лица, вполне органично вписываясь в носимый им образ чересчур броской и щедрой мужской красоты. Прибавьте к этому еще и весьма подвешенный язык, и вы получите полное впечатление о нем.

Друзья уже привыкли к тому, что где бы они ни появлялись, именно Корр привлекал внимание всех особ женского пола – они тянулись к нему, привлеченные и яркой внешностью, и сияющим жизнелюбием. Ворон мог очаровать, с равным успехом, и пятилетнюю девчушку, потерявшуюся в базарный день, ревущую от растерянности и страха, и древнюю бабульку, торгующую там же яблоками, которая, уже после минуты общения, начнет угощать его своим товаром.

Что уж говорить о юных девах и гораздо более зрелых, но еще не отцветших, женщинах? Они, как пчелки на цветок, слетались отовсюду привлеченные его улыбкой и, незнающим устали от комплиментов, языком. Для каждой женщины он находил именно то заветное словечко, которое хотели услышать ее ушки. И никогда не ошибался… почти…

Так что, зная его натуру и привычки, приятели не сомневались, что если пустить на самотек ситуацию с флиртом трактирной красотки, то ожидание ужина может затянуться на неопределенное время. А есть то хотелось, и очень.

А она, тем временем, уже полностью привлекла к себе внимание Корра. Глазки ее масляно поблескивали, выразительно ощупывая широкие плечи и смазливое лицо Ворона, а немаленькая грудь учащенно всколыхивалась в чуть более открытом, чем положено, вырезе платья. И уже ни косыночка, скромно прикрывавшая волосы, ни смиренная поза с благолепно сложенными руками не могли скрыть, что девица, та еще плутовка.

Пора было вмешаться:

– Хм – хм…– привлекая к себе внимание Корраха, прокашлялся Тай.

И когда тот, все же оторвал взгляд от подавальщицы и воззрился на него, выразительно вздернул бровь, давая понять, что все происходящее, как бы, не вовремя…

Ворон кивнул и, улыбнувшись девице, чтоб не упустить обещанный десерт, все же решил разобраться с основной проблемой, из-за которой они здесь оказались:

– Не надо перечислять, милая. Просто неси все, что там есть на вашей кухне такого же аппетитного, сочного и горячего, как ты, что способно насытить больших и голодных мужчин, – сказал он, при этом глядя на нее, как кот на сметанку.

Девица вдруг весьма мило, но неожиданно, покраснела от таких неделикатных комплиментов и сопровождающего их взгляда. Схватившись за вспыхнувшие щеки, она так резко крутанулась на каблуке, что ее верхние юбки высоко взлетели, открывая простенькое кружево нижних, и вылетела из комнаты.

– Уж больно нахрапом попер ты на девушку… – со смехом в голосе, попенял приятелю Виктор.

– А кто ж знал, что она стеснительная, при таких-то бля…, – он запнулся, взглянув на младшего спутника, – … шаловливых глазках. Я, вообще-то, редко ошибаюсь…

Заметив паузу и оговорку Корра, принц усмехнулся:

– Что да – то, да! И, кстати, можешь выражаться, как тебе угодно! Мне давно не семь, а ты не мой наставник, и, пока не доберемся до королевского дворца, я даже не принц, – после этой его тирады они все втроем переглянулись и весело расхохотались.

В эту минуту штора распахнулась, и в комнатку ступил представительный мужичок в белом фартуке. Ростом он был весьма невысок, но поварской колпак и довольно увесистое пузико вполне компенсировали этот недостаток.

За ним проскользнула уже знакомая девица с подносом. На нем стояли глиняные кружки и кувшин, в которых крупнопузырчатая пена пучилась шапкой, и, при каждом движении девушки, вздрагивала и норовила сбежать.

– Доброго вам вечера, господа, – проговорил мужичок, при этом он выразительно глянул в зал, трагически сведя брови, как бы извиняясь, что не в его силах сделать данный вечер достойным оглашенного пожелания. – Я папаша Лайсо Лес, хозяин этого заведения. Предлагаю отведать достопочтенным господам моего пива. Лучшего вам не предложат на всем Главном тракте! – горделиво изрек он, но потом, слегка смутившись, добавил: – Но если господа не потребляют такого, то у меня имеется неплохое винцо.

Коррах, конечно же, не смог удержаться, чтоб не поддеть, скромно стоявшую возле хозяина, девушку:

– Ну что, красавица, стоит нам попробовать пивка папаши Лайсо?

Девица тут же снова вспыхнула, смутившись, но быстро справилась с собой и бойко ответила:

– Стоит господин, – и прямо глянув в глаза насмешнику, гордо добавила: – Чай дядюшкиным пивом приезжают побаловаться господа из самого Аргилла, каждую Светлую десятницу! – И, более ничего не уточняя, стала составлять на стол все, что громоздилось на подносе.

В этот момент в проеме двери показался еще один подавальщик, худой и лохматый подросток. Поднос, который он держал в руках, был нагружен в два этажа тарелками и блюдами, исходившими ароматным паром.

Так как встать ему уже было некуда – слева свободное пространство занимал объемный живот хозяина, а справа пышные юбки девушки, закончившей расставлять перед гостями кружки, парнишка прошел прямо к столу и грохнул на него свою ношу. При этом он ступил в круг яркого света лампы и его вымазанная сажей мордаха, оказалась на всеобщем обозрении. Удивительно, несмотря на грязь и свисающие на нее лохмы давно немытых волос, она просто завораживала удивительной утонченной красотой.

Папаша Лайсо тем временем начал горделиво перечислять то, что маленький подавальщик составлял на стол:

– Вот господа, рыбка красная под сливошным соусом, с затертым желточком и укропом. А вот уточка в меду с винными вишнями…

Но, несмотря на то, что от подаваемой еды просто божественно пахло, а они были страшно голодны, друзья почти сразу перестали прислушиваться к бормотанию хозяина и, как завороженные, пялились на мальчишку.

Пропустив все пояснения и к грече с жареным луком, и клубенькам со шкварками, и даже к пирогам с яблоками и корицей, приятели пытались уразуметь, откуда у простого, скорее всего крестьянского подростка, может быть такая необычная внешность?

Они, наверное, еще долго бы гоняли в своих головах несопоставимые факты, портя себе аппетит этой загадкой, но мальчик, поняв, что привлек к себе слишком много внимания, засуетился, и сам невольно выдал подсказку. Заспешив, продвигая вперед по столу тарелки, он наклонился, и замусоленные пряди волос разъехались, открывая острые кончики ушей.

Друзья привычно переглянулись, понимая друг друга без слов – теперь становилось ясно, откуда мальчик унаследовал такую внешность.

Но возникал другой, не менее интересный вопрос, каким веянием капризной Судьбы, в одном месте и в одно время, смогли оказаться и гном аристократической фамилии, и мальчик эльфийской крови? При этом, оба в услужении в деревенском трактире, в самой середке большой страны, в которой и гномов и эльфов можно было встретить, разве что, в купеческих караванах или при Посольских Дворах!

Но понимая, что на этот вопрос они уж точно ответа не получат, и удовлетворившись принятым в таких случаях утверждением, что пути Создателя неисповедимы, друзья принялись-таки за еду. Тем более что предмет их интереса, справившись со своим делом, быстренько улизнул.

Хозяин трактира, видя, что гости дорогие принялись с аппетитом наворачивать его угощенья, так же поспешил удалиться, напоследок, заверив, что приготовит господам самые, что ни на есть, лучшие комнаты.

Когда выскользнула девица, никто и не заметил.


Насытившись до отвала, допивая остатки пива, приятели нахваливали хозяйскую стряпню и рассуждали, смогут ли они себе позволить поспать лишний часик сутра, если и постельки в этом придорожном доме окажутся, столь же хороши.

За неспешной беседой, на полный довольный желудок, они не сразу заметили, что тональность шума в общей зале изменилась. В уже ставший привычным равномерный гул, свойственный пьяной гулянке, вклинились какие-то новые, настораживающие, звуки. Вроде как, теперь слышались негромкий женский плач и какой-то бубнеж, с паническими нотками.

Друзья прислушались.

– В зале может быть только одна женщина – твоя глазастая подружка, – глянув на Ворона, произнес Вик, озвучив тем самым мысль, уже посетившую всех: – Другая особа женского пола, вряд ли, могла нарисоваться там так поздно вечером.

В этот момент раздался звучный шлепок, сопровождающийся уже не сдерживаемым женским вскриком.

– Какой-то урод бьет девчонку по лицу?! – резко поднялся из-за стола Корр и, набычившись, двинулся к проему. Тай и Виктор, молча, последовали за ним.

Когда, отдернув занавеску, друзья выскочили в залу, перед ними открылась столь неожиданная в своей мерзости сцена, что они на мгновение оторопели.

Посреди комнаты, спиной к ним, стоял совершенно голый давешний эльфенок. Разорванная рубашка и спущенные штаны комом лежали в ногах, опутывая щиколотки мальчишки. Он ссутулился, повесив патлатую головенку, отчего позвонки его хребтинки торчали, как драконий гребень. Руки он держал спереди, видимо, стараясь прикрыть свое хозяйство.

Над ним, согнувшись, возвышался тот рыжий мужик, который требовал пить за свое здоровье, когда они только заходили в трактир. Одной рукой он все также держал пивную кружку, из которой, при каждом его пьяном покачивании, выплескивался самогон, распространяя по комнате, и без того провонявшей всякой гадостью, сивушный дух. Вторую же свою лапу он держал на пылающих ягодицах парнишки, жамкая их с явным удовольствием. Сразу становилось понятно, что звук шлепка был не от пощечины.

– Вот так я учу строптивых девок! – проревел бугай, комментируя свои действия. – Ты, дура, давай сюда платье, негоже моей новой подружке трясти тут перед всеми своими прелестями! – и заржал, расплескивая самогон.

Вокруг, обхватив себя руками, всхлипывая и икая, вторили ему дружки.

Слова эти, по всей видимости, относились все к той же востроглазенькой девчонке, которая совсем недавно флиртовала с Корром.

Девушка стояла здесь же, вжавшись в стену между столами. Зареванная и простоволосая, она протягивала рыжему верзиле свое платье, которое, к этому времени, уже успела снять. Сама же, оставшись только в тонкой рубашке и нижних юбках, прикрывалась косыночкой, снятой с головы, стараясь натянуть явно не предназначенный для этого кусочек кружевной ткани и на голые плечи, и на почти обнажившуюся грудь.

Папаша Лайсо тоже находился здесь. Его руки были заломлены назад, отчего он стоял наклонившись, и его высокий надломленный колпак, свесившись вперед, закрывал ему весь обзор. Он то и дело вскидывал голову, пытаясь смахнуть его, и глухо бубнил – то прося, то уговаривая, то угрожая префектурой своим обидчикам.

Два борова, которые держали ему руки, не слушая его, внимали своему главарю.

Тут один из услужливых пьянчуг, передал платье Рыжему. Тот, отпустив мальчишку, освободившейся дланью ухватил тряпку и снисходительно, с похабной ухмылкой, пообещал девчонке:

– Не реви, дура, в следующий раз я и тебя оприходую, с такими-то сиськами! А сегодня придется тебе моими парнями довольствоваться! – чем вызвал очередной взрыв хохота и одобрительных криков.

В этот момент и слетело с наших приятелей минутное оцепенение. Они угрожающе двинулись вперед по проходу, вынимая прихваченные мечи и кинжалы из ножен.

Впереди шел принц, а Тай с Вороном по бокам от него в пол оборота, привычно прикрывая спину.

Подойдя к пьяному верзиле и сдвинув в сторону вздрагивающего эльфенка, Виктор откинул волосы с виска:

– Отпусти мальчика, – спокойно сказал он и, ожидая ответа, твердо посмотрел тому в лицо.

Это было нелегко, если честно. Насколько не высок был парень, громила возвышался над ним, чуть ли, не на целую голову.

Опустив мутный взгляд, рыжий попытался сфокусировать его на стоящем перед ним человеке и недоуменно протянул:

– Чё-ё?! – было понятно, что этот похабник даже уразуметь не может, что ему кто-то пытается указывать.

– Я приказал тебе, отпустить парнишку, – также спокойно повторил Вик.

Тут, к великану проскользнул щупленький мужичок, который был не так сильно пьян, как остальные, или возможно, просто посообразительнее. Он встал на цыпочки и зашептал что-то тому на ухо. Были слышны только отдельные слова:

– Принц… тату… префектура… граф… не надо бы…

Детина послушал, послушал, потом еще раз попытался разглядеть стоящего перед собой, но опять, по всей видимости, неудачно. И поняв спьяну только то, что этот человек, имеет что-то против него – взбесился. С рыком, одним взмахом руки отшвырнув от себя и мужичонку, и мальчика, взревел:

– Хр-р-р! Срать я хотел на прынца! Клянусь яйцами Светлого, я сам себе здеся прынц! – занося, в замахе, тяжелую глиняную кружку, обливая и себя и все вокруг вонючим самогоном.

В этот момент молниеносно, одним гибким пружинистым движением, вперед выдвинулся Тай, загораживая собой Виктора. А, оказавшись между принцем и верзилой, в следующее мгновение он уже пропарывал нападавшему брюхо.

От того, что противники стояли очень близко друг к другу, он не воспользовался мечом, а левой рукой, вооруженной кинжалом, ударил снизу, прямо в вывалившееся из штанов животище пьяного детины. А своим, тоже немалым весом, попытался оттолкнуть рыжего в сторону.

Впрочем, ему это не особенно удалось.

А вот кинжал сделал свое дело – по зале сразу же поплыл запах тухлятины и свежих испражнений, перекрывая и перегар, и сивушную вонь, и дух застарелого пота, что до этого тяжким облаком заполняли комнату.

А громила действительно был сильно пьян и соображал туго. Продолжая высоко держать уже пустую кружку, он недоуменно, с каким-то даже заинтересованным выражением в мутном взгляде, несколько секунд взирал, как его кишки осклизлыми жгутами валятся ему же под ноги.

Только после того, как Виктор дернулся, отпрыгивая назад, а в комнате повисла тишина, он осознал происходящее и, с воем повалившись на колени, стал сграбастывать мерзко-скользкое содержимое своего брюха.

– Я не мог ждать, ты ж понимаешь? – тихо сказал Тай принцу, вместе с ним отступая от зловонной кучи.

– Ага, только я, наверное, и сам мог… – так же тихо ответил ему тот, вставая в боевую стойку и готовясь принять бой.

От обиженного рева своего вожака его дружки-приятели отмерли и кинулись на троих друзей, кто с кулаками, кто с ножами, а кто и с табуретом. Было понятно, что спьяну большинство из них просто похватало то, что было под рукой, и они даже не вспомнили о своем оружии. Только двое или трое из разбойников смогли отыскать в развале, царившем в комнате, что-то из него. Да и те, что вооружились, в искусстве владения мечом явно были не сильны.

Поэтому, хорошо обученные и тренированные, с отличными клинками в руках, воины, каковыми и были наши приятели, быстро остудили горячие нетрезвые головы. И уже через несколько минут вспыхнувшего было боя, стало понятно, на чьей стороне сила.

Подобрав своего скулящего и ругающегося последними словами хозяина и нескольких раненых, пьяная компания, отмахиваясь чем попало, подалась на выход.

Как уж они смогли взгромоздиться на коней и, каким образом, им удалось уехать так быстро, было не известно. Но, как показалось друзьям, почти сразу в дверь вошел гном с докладом, что все съехали и он запер ворота.

Впрочем, может, прошло и не так уж мало времени, просто и у них были проблемы после поспешного отступления пьяной компании.

Девушка, стоило последней образине скрыться за дверью, повалилась на скамью и зарыдала. Уже не сдерживаясь, она громко всхлипывала и подвывала, и никак невозможно было ее успокоить. Как только, в очередной раз, девчонка поднимала глаза на грязное пятно на полу, на то место в крови и серой слизи, где ее обидчик сгребал свои расползающиеся потроха, как было стихающая истерика, начиналась снова. И пока папаша Лайсо не догадался принести кувшин холодной воды и вылить ей на голову, никакие словесные увещевания на нее подействовать не могли.

Сильно напугал их и эльфенок.

Пока Ворон, на пару с девициным дядюшкой, боролись с истерикой одной, Тай и Вик выхаживали второго, которого нашли под столом без признаков жизни.

Сначала они не могли понять, что с ним. Толи он пострадал от сильного удара, когда рыжий насильник отшвырнул его, толи просто отключился со страху. Тай аккуратно ощупал его ноги и руки, с особой бережностью прошелся по спине и хрупкой тоненькой шее, потом принялся за голову.

Убедившись, что переломов и вывихов нет, он послал Виктора принести один из их дорожных плащей, чтоб прикрыть мальчика, предвидя, что когда тот очнется и поймет, что раздет, то почувствует себя опять униженным. А на сегодня парнишке, уж точно, горестей достаточно.

Когда принц вернулся, его старший друг сосредоточенно шептал какие-то слова, склонившись над эльфенком, а по его вискам от напряжения тек пот. Руки же Тая скользили по голове мальчика, ритмичными толчками выписывая круговые движения. Подушечками пальцев – ото лба к темечку и на затылок, ото лба к темечку и на затылок…

Мальчик всхлипнул и попытался открыть глаза. Тай быстро отнял от него руки и со словами:

– Ох, и тяжело мне даются эти знахарские штучки, – вытер пот со лба и накрыл эльфенка принесенным плащом.

Минуту спустя тот завозился, окончательно приходя в себя, и распахнул огромные, темные до черноты глазища.

Да-а, теперь уже точно становилось ясно – парнишка не чистокровный.

Ну, так друзья это и раньше предполагали. Дети, тем более чистой крови, слишком большая ценность для эльфов, что б один из них мог вот так оказаться в придорожном трактире другой страны в качестве подавальщика. Наверное, одна из оброчных девиц сумела убежать от своего хозяина. И бежала, видно, эта бедняжка так долго, что оказалась в королевстве по другую сторону Драконьих гор от владений светлых эльфов. А уж здесь и родила маленького полукровку. Да, наверное, это единственное объяснение.

Тем временем, девушка успокоилась и, после того, как Коррах что-то пошептал ей на ушко, скрылась на кухне.

Хозяин же с расстроенным видом, потирая красные запястья, начал извиняться перед дорогими гостями:

– Да-а, не в доброе время, вы господа, заехали к нам…

– Я так понимаю, не каждый день у вас здесь такое происходит? – предположил Тай, помогая мальчику подняться и сесть на лавку за один из чистых столов.

– Да уж! До этого дня отводил Светлый этих разбойников от нас! Мы ж на Главном тракте находимся, да и Аргилл недалече, опять же… – он кивнул на развал в противоположной стороне залы: – А эти, как правило, не нарываются – все больше по Нижней дороге куролесят.

– Это далеко отсюда?

– Да нет. Но там глухо. И разъезды стражников префектуры там не ездють, – стал пояснять папаша Лайсо: – Это вдоль реки – она графский замок соединяет с городом и по нескольким деревням пролегает. Вот там они свои разгулы-то и устраивают. Да по заречным селам шастают – возле замка-то еще один мост есть, попроще, чем городской, конечно – обычный деревянный. Но и река в том месте, еще не та, потише будет – не нахлебалась воды-то с болот лесных, что протоками их соединяет. Вот по тем-то местам народ от них воем воет, а сделать ничего не могуть! Год назад, сказывали, из заречья девчонку вот так же заграбастал – понравилась она ему больно. И уволок к себе в замок. А когда натешился да выгнал, она, бедолажная, в реке-то и утопилась. А говорять, справная девчушка-то была – и красавица, и умница, и приданое за ней неплохое давали – от женихов отбою не было… говорять… я ж, и испугался за нашего-то мальчонку. Э-эх, вот и сынов моих сегодня нет, а то б…

– Дядя, миленький! – воскликнула вернувшаяся в залу востроглазая девица, посмотрев на того как на малохольного – с укором и жалостливо.

Сама-то она, к этому моменту, успела уже и переодеться в сухое платье, и на кухню сбегать. А теперь, со своей обычной спорой деловитостью что-то сгружала на стол с подноса:

– Ну что, по-твоему, могли бы Дрозд с Крохом сделать? Этих-то человек двадцать было! Прибили бы они моих кузенов, да спьяну-то и не заметили! Благодари Светлого, что не они тута были, а господа спасители наши! Они-то воины опытные! – и она одарила каждого из «господ спасителей» благодарным взглядом, а Корру еще и улыбка лучезарная досталась.

А дядюшка ее подскочил и стал помогать тарелки со стаканами на стол сгружать:

– Конечно, конечно, спасибочки вам великое! А вот и благодарность наша!

На столе появилось блюдо с большими ломтями розовой сочной ветчины и маленькими темными колечками копченой колбасы. Тарелки с огурчиками бочковыми, с палец величиной, солеными грибами и маринованными луковками. А еще корзинка с хлебом, кувшин с чем-то и бутыль с явно более крепкой, чем пиво, коричневой жидкостью. Перед эльфенком же красотка поставила большую кружку с парящим, видно горячим молоком и чашечку с медом.

– Вот! – взмахнул рукой над накрытым столом папаша Лайсо. – Отведайте в благодарность за наше спасение моей настоечки. Это не та дрянь, что беруть по многу и за дешево – эта чистейшая, на травках разных настоянная. Вот компотик есть на запивочку, но я не советую – лучше грибком, аль огурчиком закусить. Присаживайтесь, господа, – пригласил он всех и принялся разливать по стопочкам коричневую жидкость из бутыли, а по стаканам компот.

К этому времени поганый дух успел выветриться из комнаты, а Фейрум управиться с полами. Так что, закрыв дверь, он взял табурет и присоединился к ним, тем самым завершив рассадку за столом, вновь образовавшейся, но уже сплоченной компании.

– Я вот только одного не могу понять… – завел разговор Тай, после того, как все выпили по первой и уже во всю хрустели огурцами: – Как так случилось, что разбойник с большой дороги в замке-то графском оказался, да еще его и за разбой не наказывают? Он же, я понял, и не прячется особенно?

– Да-а – это беда всей округи нашей, уж зим пятнадцать как! А ты пей молоко-то с мёдиком, милый, пока не остыло. Аль, колбаски хочешь? – заботливо похлопал по спине, сидевшего с ним рядом, нахохлившегося эльфенка дядюшка Лайсо.

И только потом продолжил начатый разговор:

– История-то долгая… ну, дык, мы и не спешим вроде уж никуда, – он разлил настоечку еще раз по кругу. – История эта началась давно, еще при старом графе. Первенец-то у графской четы на охоте погиб, еще обженить не успели и думали, что уж и титул, и земли какому-нибудь племяннику достанутся. И вот, нежданно–негаданно на закате лет родила графинюшка еще одного мальчика… – трактирщик вдруг остановился и, отмахнувшись от последней фразы, как от ненужной, посчитав ее видно далекой от текущей истории, решил начать поближе:

– В общем, это я к тому рассказываю, что нонешний-то господин наш, получил наследство раненько – молодой совсем был. В то время у нас в округе красавицей первой слыла мельникова единственная дочка. Высокая, статная, волосы, как пламя, и сама – огонь! Все парни ее были. Я тогда еще малолеткой совсем считался и со взрослыми парнями тягаться не мог, но и то на нее заглядывался, – он остановился, степенно положил ветчины на хлеб и подал эльфенку: – Съешь, давай, хоть колбаски… молоко-то уж совсем твое остыло. Ну, так вот, – вернулся он к своему рассказу:

– Но девка эта, мельникова дочь, не проста была – горда больно, балована. Сама раскрасавица, да и приданое у ней, по деревенским-то меркам, не мерянное было – вот и выросла такая. И что ей далось-то – но удумала она не крестьянской женой, а графиней стать. Окрутила молодого господина махом! Не прошло и луны, как она его на ярмарке зацепила, а уж в замке поселилась. По округе верхом скакала, всем командовала, своими бывшими подружками да ухажерами помыкала. А спустя год родила сыночка. Ну, и воот… – придыхнул он, залпом опорожняя очередную рюмашку, – …так продолжалось зим пять, а потом, в один прекрасный день уехал наш граф в столицу, да так и не вернулся. И, хоть молод еще был тогда, но видно не дурак – на мельниковой дочке-то он так и не женился. Но она, тем не менее, как госпожа в замке жила, да звереныша своего наследником растила. С тех пор и не видим мы графа почти, за все годы, если разов пять и приезжал, то хорошо. А в последние наезды, всегда с большой стражей, да с магом еще в придачу. А графинюшку нашу новую, так вообще не видали ни разу – только слух прошел, зим двадцать назад, что женился господин в столице, да законный наследник у него народился.

Повздыхав чуток по этому поводу и, промеж делом разлив опять по кругу, папаша Лайсо продолжил:

– А прознав, что граф женился, да в том браке сыном обзавелся, мельникова дочь совсем с цепи сорвалась – всю округу извела. А кому жаловаться-то, префекту, Совету? Граф-то сам носу не кажет, волю свою не выказывает… вот городское начальство и заменьжевалось, что предпринять не знает. Мельничихин Графич подрос тем временем, компанией из всякого сброда обзавелся и начал озорничать по окрестным селам. В город и на Главный тракт, как правило, не лез, но уж зато по дальним деревенькам душу-то свою черную отводил, безнаказанность чуя. А вот зиму назад, как мамаша-то его от злобы своей с ума совсем съехала, да на мельницу покойного уж отца, сначала вернулась, а потом и померла совсем, он озверел полностью. Вот и к нам на Тракт выбрался, чего раньше не бывало. И если б не вы, господа спасители, то, не ровен час, и в город бы нагрянул! А так, может и помрет – с пузом-то пустым…

– А почему все так далеко зашло? Я графа Аргиллского знаю, нормальный, вроде, мужик – спокойный, разумный. Ты ж, Тай, его тоже знаешь, ну? – воскликнул Ворон.

– Знаю, верно, он в советниках у короля ходит. И наследника его знаю. Он, кстати, в отличие от рыжей образины, очень даже на отца-то похож! – согласился с приятелем Тай, а потом вернулся к прерванной этим отступленьем теме: – Так почему все-таки граф безобразие такое на своих землях допустил?

– Есть мнение, что Мельничиха, пока без него в замке командовала, прикармливала городских-то господ из графских закромов. А как сам-то в редкий час наезжал, то у нас тут тишь, да гладь наступала – она зверюгу-то сыночка прикручивала, а сама горюющей брошенной женщиной прикидывалась. У графа-то рука на них, видно, и не поднималась. Что-то до него доходило, конечно, раз с такой охраною наезжал, но, видно, так – по малости. А Совет молчал – вот скажут они, а граф-то ничего и не сделает, как многие годы не делал, и съедет. А Мельничиха-то с сыночком останутся! Что тогда? И ни каких подарков больше… вот… А ты ешь, давай, а то сил-то совсем не будет! – опять начал он пичкать эльфенка, подталкивая к нему едва надкушенный кусок. Да послал племянницу на кухню молоко, совсем уж остывшее, подогревать:

– Вот, думаю, что с мальцом теперь делать? Ему оставаться никак нельзя – не дадут ему жизни здесь графичевы дружки! Когда еще в городе прознают, что сам-то он помер…

– А давно у вас этот мальчик-то появился? Откуда он? – спросил Тай у дядюшки Лайсо.

У самого-то парнишки спрашивать было пока бесполезно – он до сих пор жался в угол, ни на кого не глядел и даже на заботу хозяина почти не реагировал.

– Да сам пришел, лун пять назад. Холодный, голодный, нарисовался как-то на пороге осенью прошедшей. Лошадник, вон, его пригрел. Я-то и не знал поначалу. А потом стал в трактире помогать, так и прижился. Он мальчик хороший – послушный, работящий. А мне что, куска мальцу жалко? Одеженки разной от выросших сыновей, вон – полный сундук остался. Он вот только плохо ест, как пришел худющий, так все и не поправится никак. А кто он и откуда, не знаю – ни че не сказывал. Вот только имя назвал и все, Лионом его кличуть…

Все, естественно, воззрились на Фейрума, ожидая, что может тот чего добавит, но не успел гном и слова молвить, как эльфенок вдруг сам неожиданно выдал:

– Вы не люди… – голосок его звучал хрипловато, придушенно, как будто парень через силу выпихивал из него звуки. – Не он, а вы… – указал он подбородком сначала на Вика, а потом на Тая с Корром.

– Точно! А ты сам-то простой человек, что ли?! – весело хохотнул Ворон на первые произнесенные слова парнишки.

Тай укоризненно посмотрел на друга, зачем он мальчика задирает – тот на контакт пошел, а насмешка может все испортить. И уже аккуратно подбирая слова, обратился к эльфенку:

– Верно. Мы не простые люди – мы оборотни. Но и Лошадник не человек, и ты тоже…

– Знаю…– тихо сказал мальчик. Хозяин с племянницей, кстати, тоже не удивились этому сообщению, а только с интересом поглядывали на вдруг заговорившего мальчика.

– А вот Вик у нас принц. Нас таких много по свету ходит – и оборотней, и эльфов, и гномов, а вот настоящих принцев в этом королевстве всего трое. Так что, это он у нас особенный, а в нас всех ничего такого и нет, – Тай, как зверь на охоте, подкрадывался к эльфенку со своими вопросами – осторожно, с «подветренной стороны»: – Просто, нам интересно, откуда ты здесь появился – это же не страна светлых эльфов? Где твои родители? Почему ты здесь один оказался?

– Я из Ламариса… мы с мамой и папой жили в поместье – там только мы, да через балку хижина бабки Травяны, знахарки… а деревня в отдалении. В Лацидуме светлых я никогда не был – от нас до него еще целый день пути… – неуверенно, по словечку, но парнишка начал отвечать на вопросы.

Все затаили дыхание.

А он, зачерпнув ложку меда, размешал в молоке и залпом выпил всю кружку. И уже обычным не хриплым голосом вдруг выдал:

– Мама с папой были простыми людьми и их убили из-за меня! Из-за того, что я такой! – и мальчик с остервененьем дернул себя за острое ухо.

– Тихо, тихо, миленький, – сказал папаша Лайсо и, погладив эльфенка по голове, аккуратно отвел его руку от покрасневшего уха.

А того как прорвало – он заговорил быстро-быстро, сбиваясь и перескакивая с одного на другое:

– Откуда я у них взялся – не знаю, но они были хорошие и меня любили! А я – их! Они не крестьяне, точно – к нам работники из соседней деревни приходили, и деньги у нас были… и образованные они! Папа учил меня всему – и письму, и истории, и географии. А потом пришли эльфы… – мальчишка скривился – вот-вот сейчас заплачет! Но нет, перетерпел вроде, и погнал дальше: – Вы про оброк людьми знаете, что Ламарис Лацидуму платит? У эльфов-то народу мало, детишки редко рождаются. А человеческие девушки, пусть и полукровок, но десяток за свою короткую жизнь нарожать могут. Эльфийки ж их, за несколько тыщ зим, двое, в лучшем случае! Вот после Большой битвы они и договорились меж собой…

– Спокойно, малыш, мы историю знаем. Ты про себя и близких рассказывай, – осторожно притормозил его Тай, боясь, что, пересказывая исторические события, парень выговориться, а о себе промолчит.

– А что про себя? Тут без истории нельзя… всего отдают по пять девушек в год. Города по очереди, разом всех. А когда до деревень доходит, то те по одной, по две. В общем-то, говорят, что им там хорошо – они же не скот, а великая ценность для эльфов. И из бедных многие сами идут. Здесь-то крестьянкой всю жизнь коров доить да капусту поливать, а там сразу, вроде как, госпожой становишься – к знатному эльфу в жены. Но не все хотят от родных-то уезжать, у кого и парень есть… а там-то жребий! Вот кто может, тот и откупается. И в результате, вместо ладной да пригожей дочери старосты, аль купца, к эльфам какая-нибудь больная сирота, а то и нищая калека едет. А в договоре сказано, что девушки должны быть самые красивые да здоровые. Оброк-то собирают королевские сборщики подати, а уж эльфы девок на границе получают. И часто такое бывает – увидят, что девушки больные иль некрасивые совсем, и сами в набег идут по ближайшим деревням. В наши места ни разу не доходили еще, мы, вроде как, далеко. А вот в этот раз дошли… наши деревенские им отпор, видно, дали. А что могут крестьяне против эльфийских-то воинов – ничего! Светлые и девушек забрали, и народу много покалечили… может, и убили кого. А когда эльфы уехали, деревенские на нас злобу-то свою и сорвали – родителей убили, а дом сожгли, – парень сморщился, желая в очередной раз удержать слезы, и уж вроде захлопал влажными ресницами, но вдруг неожиданно схватил ближнюю к себе стопочку с настойкой, и жахнул целиком.