1
На самом деле меня зовут Инной, но Анюта при первой встрече назвала меня Бэмби, из-за сходства с мультяшным олененком. "Такие большие карие глаза" – говорила она. Но потом я стала постепенно забывать настоящее имя, и даже в дневниках я описывала свои приключения от лица Бэмби.
Но Олег зовет меня Наташей. Я живу у него с поздней осени, и не разу я не слышала, чтобы он звал меня Натой, или игриво Наташкой, или Натусиком. Наташа. В том, как он произносит это имя, я слышу уважение и боготворение. Мой маникюр – его новое божество, а мои ноги – колонны величественного храма Артемиды. Анюте он не нравился. Так как она спала с ним тоже, она чувствовала его бесхребетность, а так-же золотое колечко на безымянном пальце. Я понимала, что от женатых мужчин не стоило ждать чего-то хорошего, но Олег снимает мне квартиру, и приезжает несколько раз в неделю, чтобы признаться в любви и дать денег. И я знаю, что его жена знает о моем существовании. Испытываю ли я вину? Ну разумеется. Но и поделать ничего с этим не могу. Если я брошу Олега, я попросту окажусь на улице.
Если быть до конца откровенной, то я – проститутка. Самая обыкновенная проститутка. В теплое время года я живу и работаю в придорожном комплексе, а зимой кочую по теплым койкам клиентов. Денег зарабатываю достаточно. Предвосхищу ваш вопрос ответом: да, я пробовала жить нормальной жизнью, но я не смогла найти работу, за которую платили бы 15 тысяч рублей в ночь. Нет, я не чувствую себя грязной и падшей. Я много раз обсуждала этот вопрос с Анютой, и мы пришли к выводу, что тонкокожая девочка или мальчик долго на нашем поприще не выдержит. А мы уже закоренелые плечевые, нам уже грешно жаловаться.
Что я буду делать, когда стану старой? Стану сутинеркой, или примерной женой для своего будущего мужчины.
Еще будут вопросы?
Выгляжу я как помесь модели Твигги и героиновой наркоманки. Волосы выбеленные. Я худая. Одеваюсь по разному. Анюта выглядит как рыжий ангелочек, с детскими чертами лица. Она носит цыганскую юбку, расшитую бисером и бусинами из полудрагоценных камней. С нами еще тусуется Нэнси, и вместе мы составляем трио самых молодых проституток в придорожном комплексе "Рысья гора". В теплое время года мы снимаем номер на троих, как и другие проститутки. Кто-то живет в кабинах у дальнобойщиков. Сейчас я подробней все расскажу.
В двадцати минутах от Рысьегорска у подножия скалы, среди сосняка расположился придорожный комплекс "Рысья гора", в котором есть гостиница, заправка, кафе "У Сулико", стоянка для фур, а так-же небольшой магазинчик-музей с сувенирами, и до кучи еще летний мотель в два этажа. Это место, разумеется, пользуется спросом, и с весны до осени здесь постоянно останавливаются люди и отдыхают. Тут живем и мы – проститутки, под покровительством нашего сутинера Давыдихи. В рабочих отношениях мы свободны. Просто платим за проживание, и башляем часть заработка за защиту, и прочие бонусы. Я бы это назвала социальным пакетом. Но обо всем по порядку.
2
Я лежу на спине. Он гладит кончиками пальцев мой живот. Слишком сосредоточено, будто ведет свой черный крузак. Я пялюсь в потолок, но чувствую, что он смотрит на меня, и фантазирует о том, чтобы обналичить все деньги, сесть в машину, и укатить со мной на юг, подальше от жены и детей, подальше от бизнеса, с которым постоянно какие-то проблемы. Я знаю о чем он думает, потому что свои мысли он не раз озвучивал, когда мы напивались. Или после секса, как например сейчас. Его пальцы доедут до ложбинки моих грудей, и он скажет:
– Я так от всего устал.
Я вздыхаю. Указательный палец снова соскальзывает на живот, и огибая пупок, приближается к лобку. Потом снова поднимается, и меня передергивает, будто от щекотки.
– Я не чувствую себя свободным, – говорит Олег. Я поворачиваю голову, и вижу его небритое лицо. Мне интересно, всегда ли он кажется таким печальным, или тридцатилетие всех клеймит выражением грусти на лице?
– Что ты называешь свободой? – спрашиваю я. Когда его пальцы покидают мое тело, я переворачиваюсь на бок и смотрю на него.
– Жить как ты. Кататься из города в город, и не думать о проблемах на шиномонтажке. Не думать, что дети опять болеют, или что у них проблемы в садике.
– Но это же твои дети, – возражаю я.
– Наташа, я не люблю их.
В комнате нависает тишина, в которой каждый из нас смакует чувство собственной ущербности. Я чувствую себя той самой стервой, которая по собственной прихоти уводит мужиков, и губит семьи. Интересно, признается ли он себе в том, что сейчас сказал? Осознает ли Олег то, что он сознался в самом страшном грехе, который может совершить родитель?
Я хочу, чтобы он покинул это помещение. Мне хочется в одиночестве принять ванну, и завернувшись в одеяло смотреть телевизор до самого утра. Зимой это мое самое любимое занятие: просиживать у телека, пока не поплавятся мозги. Очарованная страстями на экране, я забываю про свои проблемы.
***
Днем я звоню Анюте. Спрашиваю, не появился ли какой-нибудь мужик, который мог бы приютить меня, хотя бы на пару недель.
– Есть один хач, но он воняет, – говорит Анюта, и на заднем фоне я слышу музыку из какого-то торгового центра.
– Нет, не покатит, – говорю я.
Анюта говорит:
– А че у тебя с твоим? Бьет? Ты только скажи, и я приеду, чтоб ему мошонку оторвать.
– Да не, просто он постоянно ноет, что его все задолбало. Я хочу отдохнуть от него.
– Я же тебе говорила, чтоб ты не мутила баунти с клиентом. Очень редко это заканчивается хорошо. Особенно этот Олег… Он же нюня. Хватило ума два раза кончить в пизду своей постоянной шлюхи, а теперь ноется.
– Да, детей он не любит, – говорю я.
– Бери с него деньги за психологические услуги. Ты тоже не железная.
– Анют, маякнешь, если нарисуется мужик с хатой?
– Конечно, курочка моя.
Мы могли бы встретиться с Анютой и обговорить все в живую, если бы не расстояние. Она еще в начале года укатила со своим "масиком" в Сочи, и Анюте там хорошо. Она притворяется дочерью своего мужика, и с благодарностью принимает все его подношения. И еще Анюта по секретику говорила, что у него не стоит, и судя по всему никогда не встанет.
– Куни каждый день, – восторженно кричала в трубку моя подруга, – А еще он называет меня своей девочкой. Еще немного, и я сменю отчество.
Иногда Анюта звонила прямо во время секса. Она спрашивала "че делаешь? " а потом сообщала, что сейчас сидит на лице своего масика, и что, между прочим, ей сейчас хорошо. Обычно я ругала ее, и клала трубку. Потом смеялась. Благо, не одну меня она донимала своим чрезмерным экстравертизмом.
***
Нэнси говорил про Анюту:
– Эта сучка рада всяк сюда входящему пизду наизнанку вывернуть. И это я молчу про ее невероятный внутренний мир. И Бэмби, я тебя заклинаю именем Христа – отходи подальше, когда эта тифозница чихает. Иначе она выстрелит в тебя своим пролапсом матки.
– Больной ублюдок, – ругалась Анюта, – Мне матку еще в 14 лет удалили, когда я залетела. Мне нечего больше выворачивать наизнанку.
– Буть я твоей маткой, я бы сам от тебя отрезался, и пошел искать ту, которая бы использовала ее строго по применению, а не как пепельницу.
И это был жаркий июль прошлого года. Мы торгуем в родном придорожном комплексе, курим, и от скуки припираемся друг с другом. Я жду весну, чтобы снова жить на вольных хлебах.
А Нэнси транс. То есть, когда я встретила его впервый раз, я и подумать не могла о члене, который скрывается за тонкой тряпочкой его стринг. Он азиат. Подведенные обсидиановые глаза, тонкие красные губы, а в манерах женственность на уровне Джей Харлоу. Порой на фоне его я чувствовала себя недостаточно женственной. Мои высветленные волосы и наравне не стояли с его желтыми шелковыми прядями. И на солнце казалось, что Нэнси состоял из золота.
***
Я собираюсь в кафе. Надеваю ботинки, свитер с горлом, драные джинсы, и поверх бесформенный пуховик. На улице январь дает мне снежную пощечину, ветром вырывает волосы, и колет холодом руки. Садист. Пробегаю пару домов и прячусь в безвкусном кафе, в котором постоянно никого из посетителей не было. Заказываю раф, и баристо смотрит сквозь меня, будто я призрак.
Расстегиваю куртку. Сижу за столиком подальше от окна. В голове воспоминания, но не мои, а моих товарок. Кто-то объехал всю страну, кого-то выгнали родители, как меня. Вспомнив свою историю становления проституткой, я буквально физически почувствовала запах дорогих материных духов. Железистый привкус исходящей от нее радиации в виде хладности, равнодушия ко всему. И ненависти ко мне.
– Я не думала, что рожу такую дрянь как ты, – слышу ее голос на задворках сознания, сопровождающимся острым стуком ее набоек. Шлейф шелкового платья прорезает воздух, а ее дорогая шуба смягчает звук ее движений. Женщина-сова, чей лучший друг – Джони Бродяга с плиткой молочного шоколада.
Я когда-нибудь расскажу, за что меня выпинали из совинного гнезда, но сейчас я этому рада.
***
Бариста подходит и спрашивает, все ли в порядке, указывая на мои слезы.
3
Простите за обрывочность моей исповеди, батюшка. Таким грешницам как я неприсуще четкое изложение мыслей.
В квартире я затеиваю уборку. Включаю громко музыку, и представляю, что я чья-то жена. Дети в школе, муж на работе, а я выгоняю прочь уборщицу, чтобы ради проформы показать мужу, что я не стала белоручкой, изнеженной роскошью и бездельем. Я закидываю в стирку постельное белье, и в той выдуманной, и потому совершенной жизни представляю, что нахожу на наволочке чужой волос. Словно глуповатая домохозяйка из американских мыльных опер делаю вид, будто это какая-то ошибка.
Я мою посуду и представляю, как возвращаюсь поздно в свой выдуманный дом, и обнаруживаю благоверного верхом на какой-то шлюхе. В стену летит красивая ваза, и каскадом осколков осыпает любовников. Девка под моим мужем – я, только молодая, такая-же как и сейчас, с длинными белыми волосами.
– Дорогая, ты не так поняла.
– Мы разводимся, Ричард. Дети останутся со мной. – говорю я в своей голове, и представляю, как бывший муж потом попадает в автокатастрофу. И теперь я – наследница его корпорации, и теперь будет все иначе. Подчиненные будут меня боготворить, а мои подруги завидовать.
Выкинув бутылку коньяка, который пил Олег, я понимаю, что он точно не мой будущий муж. Слишком слаб для этой роли.
Любопытно, а его жена хранит ему верность? Олег мягок, но щедр и симпатичен. Невысокая и тощая рядом с ним я, как его дочка, или родственница. Надолго ли дана мне красота и молодость, или как в песне Ланы Дель Рей я буду обращаться к своему любимому: будет ли он любить меня, когда я перестану быть молодой и прекрасной? Мы все думаем о своем "сроке годности", но среди нас есть и те жрицы любви, которым перевалило за 40. И на них есть спрос. Будет и на меня.
***
В школе я не была умной, скорее задумчивой. Если посмотреть на мои детские фотографии, то там у меня всегда грустный взгляд. Я будто поняла что-то важное, осознала тщетность бытия, но потом об этом забыла. Я ни с кем не дружила в школе, у меня не было подруг. Просто еще одна тихоня за третьей партой у окна.
Дома я занималась уроками, старалась не докучать матери, а в свободное время растворялась в телевизионных рекламах. Мне нравилось смотреть рекламу. Мне стоило бы думать о своем будущем, но с богатой матерью я расслабилась и решила, что для меня все будет просто. Я иногда корю себя за желание сидеть на чужой шее, но так сложно вытащить из головы то, что складывалось годами. Я пассивна. Если у меня что-то не получалось, я просто плевала, и начинала делать что-то другое.
– Я не вижу ничего плохого в пассивности, если это осознанное решение, – говорила Анюта, задумчиво куря термоядерный красный мальборо. – Главное быть счастливой и иметь под рукой план, если все полетит к чертям. Я давно для себя решила, что лучше сидеть с голой задницей на обочине трассы, чем задыхаться в золотой клетке.
Анюту было не сложно понять, потому что она знала о свободе все, и была в заточении. Более того, все ее предки начиная от деда – сидели. Мать и отца посадили за кражу, и маленькую Анюту тоже отправили в тюрьму под названием детдом, из которого она сбежала. Дед с бабкой в репрессиях как Нэнси в депрессии, и потому страх несвободы у Анюты на уровне ДНК.
А что бы делали вы, если бы ни с чем оказались на улице?
Я вот сразу стала шлюхой, а Анюта по началу занималась барыжничеством, пока ее подельника не поймали. Цыпленок пошел с продажи своих фоток в сети старым педофилам. А что еще делать, когда у тебя осталось только две разменные монеты: молодость и красота?
Оказавшись на улице, я сразу смирилась с тем, что там и умру. Я слонялась по городу, захаживала в кафешки поесть, спала на вокзале, а когда начали заканчиваться деньги, которые напоследок дала мне мать, скатилась до неспокойного сна под железнодорожным мостом. Я мыла голову под раковиной в женских общественных туалетах в торговых центрах, а подмышки вытирала влажными салфетками. Я не особо рассчитывала на то, что мать найдет меня и вернет, просто я мечтала о чистой одежде, горячей ванне, и свежем постельном белье.
По началу я плакала, и очень много. Стоило мне увидеть какого-нибудь ребенка на улице в обществе родителей, как в горле появлялся ком. Были люди, которые спрашивали, все ли хорошо, и не потерялась ли я. Я врала, что у меня умер дедушка, хотя своих дедушек я и в жизнь и в смерть не видела. Я молчала о себе, потому что не хотела загреметь в детдом, или чтобы правоохранительные органы привезли меня несчастную домой. К матери, которая уже расслабилась от мысли, что меня нет.
Когда прошло несколько месяцев после моего одичания, и когда я уже работала с Нэнси и Анютой, я отправила матери письмо, в котором написала, что со мной все хорошо, и что я даже счастлива. Да, я была сломлена, унижена, но в окружении друзей и денег. Мать никогда не говорила мне теплых слов любви, но я слышала эти слова от своих любовников. Дома моя душа мерзла и чахла, но сейчас ее греет печка в автомобилях моих клиентов.
Еще раз предвосхищую ваш вопрос ответом: нет, меня не искали. Мать была очень богатой, чтобы заверить абсолютно всех, что меня вроде нет. Меня никто не искал, а окружающие считали, что я прохожу обучение за границей.
Но вместо учебников я раскрываю ноги под Энигму на задних сидениях, а вместо гранита науки смакую мужские пенисы. Я не помню, что такое дискриминант, но отлично знаю о точке G.
4
Олег приезжает вечером, и дает мне десять тысяч рублей. Затем идет в ванну, и минут через 20 обнимает меня сзади, когда я помешиваю макароны. Чувствую от него запах геля для душа, и жар возбуждения, просачивающийся через банный халат.
– Может ну его нафиг, этот ужин? – говорит он, и убирает волосы с моей шеи, чтобы наставить там засосов.
– И что ты предлагаешь?
– Заказать пиццу, а курьера подождать в спальне.
Его рука выключает газовую плиту, а вторая обхватывает живот. Я начинаю превращаться в нечто аморфное, буквально как эти сраные макароны. Готовить я не умею, но минет и омлет готовлю как надо. Мне нравится, что он такой высокий и сильный стоит сзади и дышит мне в затылок. Иногда Олегова мягкотелость куда-то исчезает, и вместо нее остается мужик, сильный, властный, и голодный до жесткого траха. В такие редкие моменты я ловлю себя на том, что возможно люблю его. Точнее такую версию его, которая не позволяет собой манипулировать, и показывает, кто здесь папочка.
И я падаю на колени… Опять.
***
Мне нравятся именно такие клиенты, о которых говорят, что они чертовы ублюдки. Сильные, агрессивные, с какими-то варварскими чертами лица. У женщин есть типаж femme fatale, образ роковой женщины, от союза с которой ждать хорошего не следует. И есть подобный типаж у мужчин. Это те, о которых говорят, что они плохо кончат. То есть не в постели, а свою жизнь. Обычно им за тридцать, у них есть машина и деньги. Когда ты с ними катаешься по ночному Рысьегорску, они называют тебя своей малышкой, и ведут тачку так, будто за ними гонится сам дьявол. Я обожаю мужчин, у которых есть оружие, или желание начистить кому-нибудь рожу.
Я не одна такая. Нэнси обожает таких дядечек, и к сожалению влюбляется в каждого, точно зная, что очередной предмет воздыхания больше в придорожном комплексе никогда не появится. Или, что хуже, и сопровождается слезами в подушку – снимает другого мальчика. Или девочку.
Да, есть хорошие обычные мужчины, которые не позволяют себе грубостей, но будучи всегда уязвленными обстоятельствами жизни, мы ищем подсознательно защитника. А каким должен быть защитник против целого жестокого мира? Правильно, таким-же жестоким.
Если у каждой из нас спросить про отцов, то почти все мы ответим, что таковых у нас не было. В жизни ребенка присутствие адекватного отца жизненно необходимо. Если такового нет, то мы будем искать его в отношениях, выкручивая регулятор инфантильности на максимум.
Мне нравится, что Олег оставляет на мне синяки. Если не он, то их оставлю я. Вы можете меня обвинить в мазохизме, но я сама мягкотелая, и мне не очень нравится доставлять боль другим. А тут либо ты, либо тебе. Я пыталась быть сукой, но выходит карикатура.
***
Звонит Анюта и радует меня вестью, что она уже в Рысьегорске, и очень хочет встретиться. Я пишу Нэнси, но он в другом городе. Но есть еще Игорек – парень с комплекса, который работал вместе с нами прошлую осень. Я звоню ему, и он тоже хочет встретиться. Говорит, что есть свободная вписка, в которой можно зависнуть, и возможно срубить бабла. Я хочу выскользнуть к ним, но в квартире Олег. Пока он занимается звонками по работе, я скрываюсь в ванной, и пишу Анюте, что хочу поскорее весну. А сейчас февраль. Кто-то мне сообщал, что в феврале по статистике умирает больше людей. А я каким-то чудом все еще жива.
Включаю воду, и смываю крем. На чистое лицо наношу немного косметики, чтобы убрать синяки под глазами. Выхожу к Олегу. Он пиздит по телефону, но улыбается мне. Сейчас он похож на самодовольного кастрированного кота. Чтобы не так раздражаться, начинаю притворяться, что занимаюсь уборкой. Думаю о его одинокой несчастной жене и детях. Снова чувствую себя тварью, но успокаиваю себя мыслями о грандиозной пьянке в компании Игорька и Анюты. Господи, как же я скучала.
Когда Олег перестает орать на телефон, я говорю ему, что хочу немного выпить. Он поддерживает мою идею, встает, но я заверяю его, что налью ему сама. Я смешиваю водку и томатный сок, разливаю по стаканам, и украшаю все это двумя стручками зеленого лука. В стакан Олега добавлю немного клофелина, и с подносом иду к нему.
– Это вроде кровавая Мэри, но я не уверена, – сухо говорю я. Он берет свой стакан, и делает несколько глотков.
– А мне нравится. Может станешь барменом?
– Шлюхам платят больше, – усмехаюсь я. Еще я улыбаюсь своему коварству. Опоить мужика, чтобы смыться на вечеринку? Да я иду по стопам своей матери.
– Кстати, тебе нужно что-нибудь? – спрашивает он, и пьет еще.
– Пока ничего не надо.
– Ты скромна. – говори он, покусывая лук.
– Тебе вроде это и нравилось во мне.
5
Я заполняю ванну горячей водой. Добавляю в нее соль и соду, чтобы из кожи вытянуть влагу. Все блестит хлорированной чистотой, белый кафель. Мои волосы, отросшие до пояса, тоже белого цвета. Я бесцветная, словно чердачный паук, никогда не видавший солнца, проживший в плесневелой сырости тысячу лет.
Вода кусается, когда я медленно в нее погружаюсь. Кожу на спине будто колет иголками, на лбу и над верхней губой образуется испарина. Прекрасно! Это лучше, чем сидеть за кухонным столом, и методично резать кожу на запястье.
Окунувшись с головой, я вспоминаю сон. Мне приснилось, что кто-то кому-то сказал фразу. Она засела у меня в голове словно надоедливая песенка. "В гневе вы прекрасны". Я выныриваю и жалею о том, что у меня нет роз. Хотелось бы украсить воду алыми лепестками. Вместо этого я, дотягиваюсь до ванной полки, и наощупь нахожу катетер, которым я прокалывала нижнюю губу. Он еще острый и не ржавый, честно. Спутанной прядью волос я перетягиваю левое предплечье, и ввожу иглу в вену. Отпускаю. В воде темно-красными маками расцветают ручейки крови. Они выливаются с другой стороны катетера, и если его оставить до того, как вода остынет, я умру от недостатка крови. Белесая медуза в бордовой воде. В гневе вы прекрасны! В гневе вы прекрасны, крошка Бэмби.
Какая-то неведомая сила не позволяет мне скончаться, заставляет хорошенько помыться, спустить воду, высушить феном паутину волос, и одеться. Меня позвали на очередную вписку, на которой я как всегда просижу в углу в компании сигареты и стакана с пивом, и буду внимать чужим разговорам. Там будет Игорь. Он расскажет ту самую историю с позапрошлой вписки, на которой он остался наедине с хозяином хаты, и тот поведал ему историю о том, как он убил человека. Игорь пересрался, это было видно в его расфокуссированных карих глазах. Он, не смотря на безбашенность и врожденное отсутствие инстинкта самосохранения, был в тусовке одним из адекватных. Я редко была свидетелем того, что он вытворял всякое дерьмо в стиле Анюты и Нэнси. Он еще читал книги, даже пытался издать свой сборник стихов.
Я надеваю джинсы, я, надеваю черный свитер. Я сажусь на кровать и крашу глаза, губы. В мире еще не придумали тонального крема для моей бесцветной кожи, потому я пользуюсь пудрой. Волосы оставляю как есть. Собираю в косметичку дерьмо, и нечаянно задеваю волосатую ногу Олега. Он что-то бурчит во сне, приподнимает голову и пялится на меня.
– Ты куда?
– Бухать. Я задолбалась сидеть в четырех стенах.
– Может сходим куда-нибудь?
Вместо ответа я швыряю косметичку в сумку. Она понадобится, если я опять буду блевать, или кому-то отсасывать, ведь помада с губ, как листья с берез по осени. Становится тошно от того, чтобы куда-то идти с Олегом. Опять потащит в тупую кафешку давиться американно, или в ресторан, жрать всякую дрянь для богатых.
– Я вернусь, – говорю я, и иду в холл обуваться. Видит бог – я не соврала ему. За два года зимовки я не разу не уходила от Олега не попрощавшись. Он хорошо платит, и в общем то он приятный дядя. Только вот придется скоро попрощаться с ним до следующей зимы, и редких грустных встреч летом и осенью. Весной Олег не придет – будет обижаться на меня за то, что я не собираюсь стать его чертовой женой и бросать паннель.
Кожаные сапожки до колена я застегиваю медленно, оттягивая удовольствие. Господи, в этих убойных каблах я как богиня, как модель, как элитная. Я цокаю по паркету, получая удовольствие от властных постукиваний набоек. В этих божественных сапогах я чувствую себя Фрау, какой-нибудь Фройлян Мюнхен, властной сукой, у которой вместо сердца в груди звякают наручники. Восхитительное ощущение!
***
Да, я была права на счет Игоря. Сидит за столом, и только изящная плавная рука в сплетении мясистых вен изящно жестикулирует, подносит тонкую сигарету с ароматом гвоздики к обветренным губам. К губам, которые вылепляют охрипшим голосом историю о том, как тот мужик душил какого-то левого парня.
– Капец, – говорит какая-то герла. Лет восемнадцать, волосы фиолетовые, кольца в носу, глаза пьянющие и пустые. Глаза дохлой рыбы. Мерзкая бабища, кто она такая?
– Я вообще не вкуривал, нахрена мне он это рассказал, – вещает Игорь, окутывая себя клубами дыма, – Он потом сказал, что типа сожалеет, но я ему не верил. Я хотел свалить с хаты, и сделать это как-то культурно, а не спасаться бегством с визгами о помощи. Моя вежливость когда-нибудь убьет меня нахрен.
– Ой, ну ты сука, – Анюта глотает пиво и даже не морщится, – Тебя убьет твоя наивность. Небось сидел у него на колешках и думал, как бы его вылизать.
– Не суди по себе, – обижается Игорь.
Анюта подмигивает мне. Анюта салютует мне своей початой полторашкой "Балтики", херачит с горла а потом рыгает. Какой-то цивильный чел закатывает глаза, и шепчет что-то под нос. Дайте ка угадаю – паренек пришел сюда набухаться и завалить какую-нибудь телку. Небось деньги на бухло у родителей спрашивал. Даже с другого края комнаты чую запах настиранной джинсы, запах мыла с его трусов. Намыл свой тощий причиндал, чтобы "телочке приятно было". И, как поняла я, Анюта и Игорь – денег у него не было. Поэтому с нами ему обламывается. Разве что светит с этой бабой с фиолетовыми волосами. Господи помилуй, она выдавила на свое табло пол тюбика тональника чтоб скрыть сыпь. В желтом свете люстры это смотрится дешево.
Анюта будто читает мои мысли и вслух говорит, ни к селу ни к месту:
– Двенадцатый год уж прошел как и мода на бесцветные губы.
Курочка моя! Я улыбаюсь в свой стакан пива, и взглядом вычисляю владельца этой квартиры. Сидит за столом опустив взгляд. Тоже думал, что будет грандиозная ебля, но вовремя понял, что сегодня все напьются и по домам.
– Ой, ты блин всегда молчишь, – говорит мне Анюта. Она встает и плюхается на диван рядом со мной. Неразлучная со своей полторашкой как мать с грудничком.
– Что ты хочешь услышать?
– Что у тебя все хорошо. Я поняла, что у тебя плохое настроение когда звонила тебе.
– Да, девочки что-то заскучали, – с нагнанным оптимизмом говорит паренек в джинсах, и достает из под чехла телефона пакет с плюшками. Взглядом даю Анюте понять, что хочу слиться. У той взгляд становится серьезным. Смотрим на Игоря, и тот тоже понимает, что надо валить.
– Ну ладно, было прикольно посидеть, но нам пора. Благодарим за угощения, все было супер, – говорит Анюта. Я откладываю стакан, накидываю пальто, Игорь разводит руками и тоже тащится в прихожую.
– Да мы же только собрались, – говорит паренек с гашишем, но смотрит на телку с фиолетовыми волосами.
Быстро сваливаем, втискиваемся в старый лифт, и вырываемся в холодную ночь. Идем черт знает куда, и причем идем быстро. Пару раз чуть не падаю на наледи, но Игорь подхватывает меня. Выходим на шоссе и присаживаемся на скамейку остановки. Закуриваем. Анюта говорит:
– Меня одну бесят зимы? Типа, мы слоняемся по хатам, бухаем и будто проебываемся? Нет чувства свободы.
– Мне самому надоело на чужих харчах жить. – говорит Игорь, – Я тупо трахаюсь за бесплатно с папиком. За еду и крышу над головой.
– Жиза, – говорю я.
– Может вернемся? – предлагает Анюта. Пепел падает на ее курточку, и она стряхивает его себе на ноги.
– В марте. Сейчас не сезон. Чем будем за номера платить? – Игорь поправляет шапку. В ней он выглядит как изможденный школьник после продленки.
– Снимем один на троих. Будем скидываться. Один из нас будет стабильно клиента в день делать. С голоду не помрем. Просто сейчас надо найти денег, чтобы заранее аренду оплатить. Всего то 15 кусков.
– Я могу пятерик стянуть, – говорю я, вспомнив пин-код от кредитки Олега. Он не будет против, если я одолжу у него немного денег. Или же отработаю.
– Десятка у меня почти в руках, – гордо заявляет Анюта, ощупывая свои рыжие кудряшки. Она смотрит на Игоря, тот говорит, что у него тоже есть немного денег.
– Да в любом случае лучше голодом сидеть в гостинице, чем жить в чужих квартирах, – Анюта хмурится, разглядывая проезжающие редкие автомобили. Три часа ночи, город крепко спит, переливается золотом уличных фонарей.
– По факту, – кивает Игорь, но в его голосе я не слышу уверенности. А я просто хочу оказаться в придорожном комплексе. Я хочу зависеть от самой себя, а не преть в объятиях Олега.
6
Но его объятия, чертовски крепкие, верные как шузы за пять косарей, теплые как радиатор тачки клиента, оплетают меня, стоило мне переступить порог его квартиры. Эти сильные руки расстегивают пояс пальто, забираются под свитер. И его мягкие губы ползают по моему лицу… Эти жаркие, безрассудные ищущие поцелуи.
Не, правда – Олег симпатичный. Он самый лучший мой постоянщик. Грустно, что влюблен в меня как дурачок, и не понимает, что мне нельзя любить в ответ. Притворяться – да, но если я влюблюсь, то потеряюсь. Ох, эти глупенькие шлюшки, насмотревшиеся фильмов про любовь между проституткой и богатым дядей. Это не работает в жизни. Купят твое тело, и будут любить только его, пока оно не придет в негодность. Я пыталась объяснить это Олегу, но он говорил, что любит меня как человека.
Он позволяет снять мне сапожки. Я думаю, сейчас трахнемся прямо здесь, он испачкает мой свитер, а потом мы сплетемся в змеинный клубок и уснем. Но он ведет меня на кухню. Наливает вискаря, выдыхает, и говорит:
– У меня ведь нет шансов, да?
Не подумайте, что я вконец конченная безчувственная шлюха. Я видела в его глазах беспокойство, страх одиночества. Красивые глаза цвета кока-колы, грустные как у собаки. Лицо небритое, волосы взъерошенные. Всю ночь не спал. Мне так хочется взять его за руку и утешить. Сказать, что у него есть все шансы.
Но вместо этого я беру его руку, глажу ладонь, и трогаю обручальное кольцо на безымянном пальце. Вот мой ответ. Если я в край отупею, и решу заиметь с постоянщиком "баунти", то сделаю это не с Олегом.
А он улыбается. Горько так улыбается, со вкусом виски. Я говорю:
– Скоро 14 февраля. День Святого Валентина.
– Что тебе подарить? – спрашивает он, и его густые черные брови сходятся домиком. Ах, как мило!
– Пять тысяч рублей и возможность уехать.
– Но ведь весна еще не наступила.
– Олег, я хочу уехать. Я устала так жить. Ты любишь меня, целуешь, а потом уезжаешь к жене и детям. И если тебе придется выбрать, то ты выберешь семью. А даже если и меня, то потом пожалеешь. Олег, я проститутка. Я продаю свое тело за деньги, я курю как лошадь, жру в забегаловках и у меня нет ни одной шмотки, которую я бы не разорвала в мясо, или бы ее не забрызгали спермой. И я люблю проводить время с такими-же как я.
– А со мной?
Мне нужно сделать глоток виски. Я залпом опрокидываю стаканчик, и в животе разгорается огонь. Подступает тошнота. Еще немного, и я блевану, а потом расплачусь.
– Олег, я с тобой, потому что мне негде сейчас жить. Я с тобой, потому что ты приятный и обращаешься со мной как с человеком. Я это очень ценю, и пытаюсь тебе дать взамен все, что есть.
– Печально. – ухмыляется Олег. Сначала я думаю, что он хочет дать мне по морде, но он идет в зал, и возвращается с какими то бумагами. Швыряет их мне. Я смотрю на них, а потом начинаю жалеть о том, что вытащила катетер из вены. В гневе вы прекрасны, крошка Бэмби.
– Придурок. – говорю я. – Я поняла. Ты хочешь, чтобы я чувствовала себя тварью, да?
– Нет, – пожимает он плечами, – Я хочу, чтобы ты поняла насколько мне дорога.