Клавдии Ивановне исполнилось шестьдесят семь, когда они впервые встретились. Женщина уже бросила в железный ящик мешок с мусором, когда услышала, что внутри контейнера что-то попискивает. Она заглянула в него и заметила, что рядом с её пакетом лежит другой, точно такой же, и слегка шевелится. Писк раздавался именно оттуда. С трудом дотянувшись до пакета, Клавдия Ивановна вытащила его, положила на землю и развязала узел. И глазам своим не поверила. В пакете лежал худющий рыжий кутёнок. Шесть его слиплась, по краешкам голубых глаз стекали самые настоящие слёзы. Он посмотрел на женщину с надеждой и одновременно с испугом. Попытался встать на лапки, но не смог. Видимо, он был совершенно обессилен.
– Да кто ж с тобой так-то, милый? – вполголоса проговорила Клавдия Ивановна. – Поди-ка сюда. – Она осторожно взяла его в руки и, выпрямившись, прижала к груди.
Щенок лизнул её руку.
– Надо же, нелюдь какая, – продолжала возмущаться женщина. – Совесть всю потеряли, изверги.
Клавдия Ивановна простояла так ещё минут пять, пытаясь сообразить, что же ей теперь делать с этим беднягой. Старая она уже, сил с каждым годом, а теперь уж и с каждым месяцем становилось всё меньше. Сколько протянет она ещё в этом мире? Лет пять от силы. И если приютить теперь щенка у себя в доме, то потом, когда не будет её, на кого останется животина? Говорили ей, и не раз, что шестьдесят семь – это ещё совсем не старость, что в такие-то годы многие только жить начинают по-настоящему. Может, для кого-то это было и так. Но с её больным сердцем и с тяжёлыми годами труда за плечами старость пришла раньше, чем она её ожидала.
Деревня, в которой прожила Клавдия Ивановна всю свою жизнь, приходила в упадок, как и многие, похожие на неё. Из старожилов осталось только три человека – она, через улицу напротив бывшая учительница Любовь Петровна да дед Архип, но тому было почти восемьдесят, он пару лет как не узнавал почти никого, а только с утра до вечера сидел на лавочке и смолил вонючие самокрутки. Бо́льшая часть знакомых год за годом уходили на небеса или переезжали в город к своим детям. А молодежь, что перестраивала дома под дачи, сделана была из другого теста. Многие приезжали со своими собаками, злющими и породистыми, а местных псов, брошенных разбегающимся населением, не жаловали и часто по осени вызывали службу по отлову бездомных животных, а та никогда особо не церемонилась, так что не известно, чем заканчивалась жизнь тех бедолаг, которых им удалось отловить и посадить в клетку. Вот не станет Клавдии Ивановны, и Рыжика этого могут посадить в клетку и увезти неизвестно куда. Как-то между размышлениями, она и не заметила, как дала ему имя. Ну надо же. Рыжик. Теперь уж, как ни крути, она за него в ответе. Не заворачивать же обратно в пакет. Да и желающих приютить щенка у себя вряд ли в деревне сейчас найдёшь. На улице во всю начинал таять снег. Конец марта. Дороги развезло, до начала огородного и шашлычного сезона ещё долго. Нет почти никого в целой округе. Даже непонятно, по чьему распоряжению поставили тут контейнер для мусора, больше похожий на кузов какого-нибудь самосвала. Мусоровоз посещал деревню три раза за лето и один раз по весне, когда проезжей становилась дорога.
– Ну и ничего, Рыжик, – вслух подытожила свои мысли женщина. – Как-нибудь проживём. А там уж что бог даст.
И Клавдия Ивановна пошагала домой.
Дома она прежде всего покормила щенка тем, что нашлось из готового. Налила молока. Тот похлебал и поел с аппетитом. Начал потихоньку вставать на лапы и слегка повиливать хвостиком. На печи женщина сготовила ещё еды, нагрела воды и искупала кутёнка. Обернула в толстое махровое полотенце и вместе с ним забралась на печь. Устала сильно из-за переживаний и из-за всей этой суеты.
Проснулась она через час, и первым, что увидела перед глазами, была улыбающаяся мордочка Рыжика. Он глядел на неё совсем как человек, высунув из полотенца мордочку и передние лапы.
– Согрелся? – улыбнулась ему Клавдия Ивановна. – Пойдём придумаем тебе твоё новое место. Там и будешь теперь спать.
И женщина снова засуетилась. Даже сил как-то прибавилось, и голова стала яснее. Теперь было о ком заботиться, было, что планировать на несколько дней вперёд. А то уж два года как вечера́ её текли похожими друг на друга, так что не только дни недели стала путать Клавдия, но иногда и не сразу вспоминала, какой нынче за окном месяц.
Как раз два года назад умерла самая близкая её подруга, с которой она общалась особенно тесно. А потом сын с дочерью, жившие теперь на юге у моря, поставили ей ультиматум – либо она переезжает наконец к ним, либо не обещают они, что смогут хотя бы раз в году навещать маму в деревне. Работы у них много – так они сказали. У дочери родился третий внук (двое старших поступили уже в институт), а сын совсем недавно развёлся и погряз в судебных тяжбах, добиваясь от молодой бывшей супруги (уже второй по счёту) разрешения оставить их ребёнка с ним. Разумеется, Клавдия не могла уехать из деревни. Здесь она родилась, здесь провела голодное детство военных лет, здесь вместе с мамой десять лет ждала возвращения пропавшего без вести на фронте отца. Так и не дождались они. Мама, смирившись с тем, что муж никогда не вернётся, как-то быстро увяла и умерла, оставив шестнадцатилетнюю Клавдию один на один с нелёгкой послевоенной жизнью. Ей пришлось бросить школу, устроиться дояркой в колхоз и тянуть хозяйство. И она выдюжила. Многие из подруг уезжали из деревни под видом поступления в училище. И никто из них обратно не возвращался. Её тоже уговаривали уехать, прядильщицы и ткачихи требовались везде. Председатель колхоза хоть и неохотно, но отпускал из деревни. Часто приезжали со всей страны агитаторы. С одним из таких Клавдия даже сдружилась. Тот почти уговорил её приехать к нему на фабрику в Иваново, обещал во всём помочь по прибытию. Но через месяц после его отъезда девушка поняла, что беременна. Писала этому агитатору письма, спрашивала, как же ей теперь быть. Но тот ни разу так и не ответил. И на хрупкие плечи восемнадцатилетней Клавдии легла ещё и забота о сыне. С таким багажом и с такой репутацией почти невозможно стало найти себе спутника жизни. Девушка уже перестала надеяться на то, чтобы обрести полноценную семью, когда в деревне объявился Максим, молодой агроном из Твери (тогда этот город назывался Калинин). Она влюбилась в него с первого взгляда. Никогда раньше не испытывала она к мужчине таких чувств, даже мимолётная страсть к агитатору совершенно блекла перед неистовым напоров нерастраченной любви, захватившей её сердце. И как ни странно, Максим ответил девушке взаимностью. На этот раз всё было по-настоящему, без притворства и без предательств. Через год они поженились, и вскоре появилась на свет Даша.
Казалось, что счастью теперь не будет конца. Всё ладилось в жизни. Клавдия даже сумела поступить заочно по протекции Максима в сельскохозяйственный, думая в будущем сделать себе карьеру в колхозе. Соседи тоже стали относиться к ней с уважением, совершенно забыв о прошлом. Но всё оборвалось столь же стремительно, как и началось когда-то – Максим умер от сердечного приступа прямо во сне.
Много раз прокручивая в голове перипетии своей жизни, Клавдия не могла понять, откуда только силы у неё взялись в то время снова всё начать с нуля. Сельскохозяйственный пришлось бросить, как когда-то школу. Работая в две смены и едва успевая заниматься дома с детьми, она всё же выкарабкалась, дала сыну и дочке среднее образование и, когда те подросли, отправила одного за другим в город получать высшее, чтобы хоть как-то те могли зацепиться и достичь того, чего так и не удалось их маме. И у них получилось. Первым женился сын, потом и дочка нашла себе хорошего мужа. Каждый год на лето они приезжали гостить. Сын латал приходивший постепенно в негодность дом, а дочка с детьми любили гулять по лесу, собирая ягоды и грибы, а потом делая по вечерам варенье, аромат которого разносился по всей деревне. А два года назад перестали они приезжать. И Клавдия осталась непреклонна в своём намерении до конца дней своих остаться в деревне. Но после смерти подруги тоска стала постоянным гостем в её доме. С каждым месяцем она делалась тяжелее, забирая последние силы. Женщина с трудом уже могла наносить воды, чтобы затопить баню, сложно стало добираться до магазина и таскать тяжеленные сумки с продуктами. От этого даже аппетит начал пропадать. Как подумаешь, что снова тащи́ться в такую даль, так и есть перехочется.
Однако с появлением Рыжика всё вдруг переменилось. Не в одночасье, конечно, и даже не за одну неделю, а постепенно.
Так и заладилась новая жизнь Клавдии Ивановны. Она была счастлива, хотя и не переставала беспокоиться о судьбе собаки. Пёс вырос красивым, здоровым, с длинной, лоснящейся на солнце шерстью и с добрейшим характером. Даже оказалось, что и породы он был непростой – ше́лти. Так, по крайней мере, утверждали владельцы собственных собак, которыми с годами стала заполняться округа. Кто выбросил щенка пять лет тому назад на помойку, так и не удалось узнать. Да, целых пять лет пролетели, словно один день. Соседи бабу Клаву журили, говорили, ну зачем ты на старую голову взвалила на себя такую обузу. Сначала она пыталась оправдываться, рассказывала о том, как нашла Рыжика на помойке, думая, что её решение станет понятным.
– Да и оставила бы там на помойке, – будто упрекали её собеседники. – Что, тебе больше всех надо? На твою пенсию одной-то едва прожить. А этого ещё и прокормить надо. Не болонка же, в самом деле.
Рыжик всё понимал. Клавдия точно знала, что понимал. Поэтому при нём разговоров таких больше не заводила. Не таким уж и прожорливым он оказался. Это только густая шерсть делала собаку с виду приличных размеров. А когда помоешь его, то не такой уж и исполин. Жилистый, тоненький. Да и кушал Рыжик весьма скромно, хотя гулять выбегал часто.
По осени они вместе с ним ходили по грибы. Подсевшее изрядно зрение уже не позволяло Клавдии различить среди пёстрых опавших листьев гриб. На помощь приходил Рыжик. Нюхом отыскивал хороший и лаял, подзывая хозяйку к очередной находке. Любила Клавдия Ивановна такие походы. Но вот однажды в одну из таких прогулок сделалось ей вдруг плохо. Сердце сильно прихватило. И раньше его прихватывало, но не так сильно, как в этот раз. Женщина присела на пенёк, схватилась за грудь, но встать больше так и не смогла. Потеряла сознание. Рыжик с минуту побегал вокруг неё, жалобно скуля, лая и облизывая побледневшее её лицо. Потом, сообразив, что самостоятельно хозяйка в себя придти уже не сумеет, бросился в деревню, привлекая к себе всех встречных громким лаем. Первым, как ни странно, сообразил дед Архип, который до сих пор, несмотря на возраст, продолжал пунктуально дежурить на скамейке возле своего дома. Он бросил свою цигарку, дошёл до соседа и попросил того пойти за Рыжиком и проверить, не стряслось ли что в лесу с Клавдией. Тот неохотно, но согласился. И успел вовремя. Принёс Клавдию в дом, вызвал скорую. Хорошо ещё, что дожди по сентябрю лили не так часто – скорая благополучно добралась до деревни и увезла Клавдию в больницу в ближайший город. И впервые за пять лет своей собачьей жизни Рыжик остался один.
***
Первую ночь он охранял дом, как и положено верному и ответственному псу. А Рыжик был ответственным. Конечно, он чувствовал это не так, как какой-нибудь сторож из человеческого рода. Это больше походило на тревожное состояние, будто нечто сгущается вокруг дома – в конце концов, это ведь и его жилище – и не сегодня-завтра грозит всё здесь разрушить. Как на зло, температура ночью сильно упала, на небе ярко сияли звёзды, и луна, огромная и неестественного оттенка, казавшегося Рыжику мрачно-серым, всплыла над верхушками елей. И ему нестерпимо захотелось выть. Он вспомнил свою хозяйку, бесчувственную и беспомощную, когда на носилках её затаскивали в железную коробку на колёсах. Тоска охватила всё его сердце. Он не сдержался и заскулил протяжно и громко, перейдя через минуту на вой. Песню его тут же подхватили и другие собаки, которые ещё оставались со своими хозяевами в деревне. В соседних домах стали зажигаться в окнах огни, и послышалась ругань. Рыжик замолчал. Нет, воем и жалобами тут не поможешь. Нужно предпринимать что-то другое. С домом, наверное, ничего в ближайшее время не случится. Прежде всего необходимо найти хозяйку и послушать, что она скажет, если пришла в сознание. Рыжик перебрал в голове сотни запахов, сосредоточившись на одном из них. Это был запах той железной коробки, особенный, не похожий ни на что другое. Так пахло от всех машин, которые заезжали в деревню, и ещё… И ещё так пахли маленькие кругленькие штучки, которые весь день через определённые промежутки запивала водой Клавдия. К этому букету слегка примешивалось что-то похожее на запах деда Акима, когда подвыпившим он выходил на скамейку. Ни с чем всю эту смесь нельзя было спутать.
Рыжик выбежал на дорогу и, найдя след от скорой, побежал, низко склонив к земле морду. Оставшегося шлейфа, смешанного с ароматом асфальта, грязи и сосновой смолы, вполне хватало, чтобы держать верное направление.
Ещё не успело подняться над горизонтом солнце, когда он сидел у приёмного отделения Первой городской больницы. Здесь все следы терялись. Нужно проникнуть внутрь, чтобы поиски смогли продолжаться.
Из дверей иногда выходили люди, смотрели на Рыжика, мотали головой или улыбались. Кто-то даже пытался его погладить. Рыжика это слегка напрягало, но он позволял такую вольность. Ему хватало и нескольких секунд, пока дверь оставалась открытой, чтобы учуять запах самой Клавдии. Она была где-то там, в глубине мрачно-серого кирпичного здания. Здание, конечно, было не серым, а тёмно-красным, но красного Рыжик не различал.