Бедуин в белой с красным орнаментом куфие отвязал верблюда и величаво прошёл мимо окна, возле которого стоял Борис. Верблюд медленно повернул голову к окну, внимательно посмотрел на него и, как показалось Борису, подмигнул ему своим большим треугольным глазом, словно пытаясь промолвить:
– Привет, дорогой, добро пожаловать в наши Палестины, будем жить дружно!
Борис отпрянул от окна, мысленно посылая длинношеего «корабля пустыни» в те самые отдалённые места, откуда он приплыл. Он хотел пройти на кухню и заварить себе утренний кофе, но споткнулся о чемодан, который ещё не успели распаковать. Его падение на, покрытый керамической плиткой, пол и вызванное этим протяжное ругательство разбудило Татьяну:
– Боря! Что случилось, – просыпаясь, забеспокоилась она.
– Случилось то, что вместо кисельных берегов обетованной земли, мы оказались в жаркой пустыне, – про себя подумал Борис.
Татьяне он озвучил первое, что пришло ему в голову:
– Да что-то не спится, дорогая. Да и надо идти очередь занимать в «мисрад клита» (министерство абсорбции).
Борис наспех выпил чашечку нехитро приготовленного кофе, который здесь называли странным словом «боц», переводимое как «грязь», что в принципе соответствовало действительности, так как в чашку засыпался натуральный кофе, который после залития его водой превращался в тёмное месиво. Пешеходная часть магистральной улицы столицы Негева Беер – Шевы, по которой Борис быстро продвигался к конторе, занимающейся новыми репатриантами, тоже была покрыто месивом, только не кофейным, а песчаным. Расхожее клише, что у природы нет плохой погоды, здесь явно не срабатывало. Сегодня в Израиле бушевало не очень приятное явление, называемое хамсином, что являло собой жаркий ветер с примесями пустынного песка, который дует с Африки. Сероватая мгла, разбавленная сорокаградусной жарой, буквально поглотила мыслительный тонус Бориса.
Тягостные думы о бренности чуть ли не африканского бытия растворились в, удручающей самодостаточность Бориса, беседе с чиновницей министерства абсорбции. Немиловидная женщина с ярко выраженной семитской внешностью черновицкого пошиба без предисловий спросила его:
– И откуда же вы к нам прибыли, какое у вас образование и на какую работу вы претендуете?
Борис, вежливо улыбаясь, быстро пробарабанил:
– Я из Москвы, кандидат технических наук, инженер-астрономогеодезист, хотел бы работать по специальности.
Чиновница почему-то, как показалось Борису, издевательски улыбнулась, обнажив при этом золотистые коронки передних зубов, и не без пафоса в картавящем голосе радостно произнесла:
– Ну, вот понаезжали тут столичные профессора с докторскими степенями и думают, что я их обеспечу достойной работой.
– Во-первых, степень у меня не докторская, а кандидатская, – перебил её Боря, – а во-вторых, непонятно какую работу вы называете достойной.
Отворачивая голову к окну и не глядя на него, служительница ведомства, призванного помогать репатриантам, мрачно пробубнила:
– В Израиле, как и во всех несоциалистических странах, нет кандидатов в науку, поэтому вы автоматически становитесь доктором наук. С другой стороны, поскольку вы не знаете иврита, могу вам предложить работу на стройке, уборщиком улиц или в качестве бонуса подобрать вам работу сторожем.
Это был удар ниже пояса. До этого разговора у Бориса не было ни малейшего сомнения, что он легко найдёт работу в соответствии со своей квалификацией. При выходе из здания все его сомнения в одно мгновение развеял пузатенький мужчина в интеллигентных роговых очках с огромной метлой в руках. Попросив у Бориса сигарету, он оценивающе взглянул на него и грустно промолвил:
– Сдаётся мне коллега, что и вы получили от ворот поворот.
Не дожидаясь ответа, он продолжил:
– Разрешите представиться, профессор Каценельсон, доктор физико-математических наук, бывший заведующий кафедрой высшей математики.
Перехватив удручающий взгляд Бориса, устремлённый на метлу, профессор подмигнул ему и неистово прошептал ему на ухо:
– Я, можно сказать, перековал мечи на орала, аппроксимировав эллиптические интегралы и трансцендентные функции в орудие по уборке улиц.
Борис и святым духом не ведал, что такая же судьба постигла и более именитых учёных из Советского Союза. Подметали улицы израильских городов доктор технических наук, лауреат Государственной премии СССР, создатель реактивных двигателей для истребителей МИГ Ефим Беккер и доктор технических наук, профессор, создатель двигателя для стратегического бомбардировщика Т-22 Абрам Франк. Мыли подъезды жилых домов крупные специалисты в области конструирования самолётных двигателей доктора технических наук, заслуженные изобретатели СССР Александр Равич и Геннадий Сверников. А вот доктор технических наук, специалист по газовым турбинам Рафаэль Приампольский, похоже, не смог устроиться даже дворником. Но, видимо, Всевышний на святой земле проникся такой симпатией к дворникам с учёными степенями, что усилиями ещё одного бывшего советского профессора Давида Лиора создал инженерную компанию, костяк которой составили эти учёные. При этой компании был создан небольшой заводик, на котором в скором времени были произведены новейшие двигатели для беспилотных самолётов. Аналогов этим двигателям по мощности, экономичности и массе просто не существует. Американцы предложили семь миллионов долларов за переезд этого заводика в США, но профессор Лиор отказался покидать обетованную землю. В ответ те же американцы намерены произвести крупные инвестиции в строительство завода, который будет выпускать в Израиле уникальные двигатели, созданные бывшими дворниками.
Уникальность ситуации здесь состояла и в том, что такое количество именитых учёных-евреев практически одной специальности успешно работали в научно исследовательских институтах СССР. С одной стороны, при наличии пресловутой «пятой графы», устроиться в престижное научное учреждение было совсем не просто. А с другой стороны ещё в 1950 году секретарю ЦК ВКП (б) Суслову М.А. была направлена служебная записка с заголовком «О подборе и расстановке кадров в Академии наук СССР». В ней сообщалось, что в отделе теоретической физики, руководимом академиком Ландау, все руководящие научные сотрудники – евреи, к тому же все они беспартийные, что, якобы он, академик Ландау, подбирает своих сотрудников не по деловым, а по национальным признакам. В руководимом им семинаре по теоретической физике нет ни одного русского сотрудника, в тоже время подотчётная ему расчётная группа, возглавляемая профессором Мейманом Н.С., наполовину укомплектована лицами еврейской национальности. Схожая ситуация налицо и в академическом институте физической химии: в лаборатории, которая занималась важнейшими разработками по специальной тематике, евреи составляли 80 %, все теоретики института (Мейман, Левич, Волькенштейн, Тодес, Олевский) – евреи, заведующий конструкторским отделом и учёный секретарь также евреи. За период с 1943 по 1949 год под руководством директора института академика Фрумкина и профессоров Рогинского и Ребиндера подготовили докторские и кандидатские диссертации 42 человека: из них 37 евреев. Аналогичное положение в Физическом институте имени Лебедева: здесь из 19 заведующих лабораториями русских 26 %, а евреев 53 %. К тому же в оптической лаборатории, руководимой академиком Ландсбергом, русских 33 %, евреев 67 %. В академическом Институте экономики из 20 докторов наук только 7 русских. Следует отметить, что среди теоретиков сложилась монопольная группа: Ландау, Леонтович, Фрумкин, Гинзбург, Лившиц, Гринберг, Франк, Компанеец, Мейман и др. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы, представителями еврейской национальности. История умалчивает, что предпринял тов. Суслов М.А., ставший при генсеке Брежневе Л.И. главным идеологом КПСС, по прочтению этого документа, который иначе чем доносом и не назовёшь. Точно так же, как и в записке умалчивается о величайших научных достижениях, перечисленных в ней носителей «пятой графы». Думается, что ни один из них не был уволен: в противном случае (товарищ Суслов М.А., надо понимать отчётливо осознавал это), советской науке был бы нанесён непоправимый ущерб.
Как бы там ни было, но сегодня Борис понял, что корыто, к которому он приблизился, грозило оказаться разбитым. Следовало немедленно придумать нечто экстраординарное. Но, как назло, аналитический разбор ситуации не приводил к решению трудоустройства, к проблеме, которая на сегодняшний день являлась не просто насущной, а жизненно необходимой. В реальности оказалось, что груз этой проблемы взвалила на себя Татьяна. Жизнь лишний раз подтверждала, что женщины в пограничных ситуациях оказываются намного боеспособнее и практичнее мужчин. Таня с отличием окончила первый медицинский институт в Москве и работала в больнице врачом-неврологом. Чтобы продолжить врачебную деятельность в Израиле, всем приехавшим докторам из СССР надлежало сдать сложный квалификационный экзамен для получения разрешения на работу. Оценка выставлялась в баллах (от 1 до 60). Сдавшими, как правило, считались соискатели, получившие максимальную оценку в 60 баллов. Это касалось врачей, имеющих стаж работы до 14 лет. Татьяне не повезло, ко времени приезда в Израиль её врачебный стаж составил 13 лет и семь месяцев. Знать бы заранее, она бы приехала на полгода позже. Конечно же, нестыковка со стажем расстроила Таню, но не выбила её из колеи. Она тут же записалась на шестимесячные курсы по подготовке к этому исключительно сложному экзамену, который практически охватывал пятилетнюю программу предметов, изучаемых ею в институте в Москве. Совсем не просто человеку, закончившему почти пятнадцать лет назад институт, нежданно-негаданно пройти экзаменационный тест за весь период обучения.
До открытия курсов оставалось ещё несколько месяцев, а пока что она с Борей изучала иврит в школе по изучению языка, называемой на местном наречии «ульпаном». По форме ульпан представлял собой здание школы, в которой репатрианты штудировали иврит после обеда, когда основные обитатели учебных апартаментов покидали его. По содержанию он меньше всего напоминал языковые курсы. Скорее он являл собой некий театр пантомимы, в котором выступал лишь один актёр в роли учителя семитской словесности. Им оказалась вальяжная дама, коренная израильтянка, которая, не зная русского языка, объясняла перевод слов с иврита исключительно путём движения тела, мимикой и жестами. Как ни странно, эта парадоксальная методика работала. Не столько, правда, по причине её эффективности, сколько из-за безысходности и неимения другой. Иврит Татьяне давался легко, несмотря на отсутствие привычной кириллицы, латиницы, гласных букв и на нетрадиционное написание справа налево. Уже через две недели она довольно сносно объяснялась в магазине и в поликлинике. Дошло даже до того, что сумев прочитать на иврите объявление о предложении работы, она взяла на себя смелость пойти на интервью с израильским работодателем. Таня понятия не имела, что в стране имеются специальные курсы по подготовке к интервью. Однако на интуитивном уровне, владея начальными азами иврита, она вела себя безукоризненно, обладая способностью из совсем небогатого лексикона ивритских слов, строить вполне цельные и грамотные фразы. Да и речь, в общем-то, шла не о вакансии атташе какого-нибудь посольства, а о месте кассирши большого супермаркета. Не обошлось, правда, и без курьёзов. Директор торгового заведения, приятной наружности высокий брюнет, был в дорогих солнцезащитных очках. По этой причине Татьяна, с трудом конструируя простые обороты на пока ещё чужом для неё языке, не могла видеть выражение глаз собеседника как реакцию её ответов на его вопросы. Она, набравшись смелости, попросила его снять очки. Тривиальную, в общем, ситуацию обострило сходство фонетического звучания слов ««очки» и «брюки», которые на иврите произносились соответственно как «мишкафаим» и «михнасаим». У Тани на слуху почему-то крутилось второе слово, что в, конечном итоге, выстроилось во фразу:
– Не будете ли вы так любезны, снять свои брюки.
Огорошенный директор не без эротического интереса взглянул на наивное лицо очаровательной визави и, догадавшись, что виной построения недвусмысленного предложения являлся языковой барьер, весело расхохотался. Надо ли говорить, что Татьяна тут же была принята на работу.
Работа кассира была несложной. В значительной степени её облегчала электронная система кассовых аппаратов, которая к тому времени уже была внедрена во всех супермаркетах Израиля. Требовалось только проводить купленный товар по считывающему устройству, прочитать на мониторе итоговую сумму и выдать покупателю сдачу, которая в цифровом виде тоже высвечивалась на экране. Работа монотонная, не предусматривающая образования вообще и высшего в частности, однако требующая сосредоточия и должного внимания. Всё вышеназванное у Тани имелось, однако, в конце каждого рабочего дня, когда производилась сводка всех продаж, у неё почему-то итоговая сумма выходила больше номинальной. Получалось, что она брала с покупателей больше, чем это было обозначено ценником. В тоже время никто из покупателей не жаловался на незапланированный обсчёт. В советском гастрономе такое экономическое чудо наверняка бы приветствовалось, там больше всего боялись недостачи. Как бы там ни было, начальник отдела отчитывала Татьяну якобы за нерадивую работу. Со временем всё наладилось, и дипломированный врач вносила свой материальный вклад в прокорм своей семьи.
Со временем Татьяна стала опознавать постоянных клиентов. Среди них особо выделялся высокий, профессорской внешности, мужчина с серебристой проседью в чёрных волосах. При оформлении покупки он заговаривал с Таней, оказывая ей признаки внимания, интересовался её образованием и специальностью, сожалел, что у него нет связей в мире медицины, чтобы помочь ей в трудоустройстве. Саги, так звали Таниного клиента, действительно, оказался профессором, он преподавал в Беер-Шевском университете ядерную физику. Когда он узнал, что муж Татьяны имеет докторскую степень по геодезии, он, недолго думая, записал на обороте кассового чека телефонный номер и имя Даниэль. Оказалось, что Даниэль Вассерман, родной брат Саги, тоже был профессором, но уже не Беер-Шевского университета, а Хайфского Техниона. Даниэль читал там курс лекций по математической и физической геодезии. Саги, расплываясь в радостной улыбке, скороговоркой произнёс:
– Пусть твой муж позвонит Даниэлю, я почти уверен, что он что-нибудь подыщет для него. Такие специалисты не должны пропадать в еврейском государстве.
Когда за ужином Таня протянула Борису листок с номером телефона и поведала ему с чем это связано, он, едва не подавившись куском жареной говядины, вскочил из-за стола, подбежал к любимой супруге и неистово закричал:
– Танюша, родная, ты даже не представляешь, что ты для меня сделала. Считай, что я уже работаю в Технионе. Нам придётся переезжать в Хайфу.
– Боря, ты случайно не перегрелся на солнце, – осадила его пыл Татьяна, – с чего ты взял, что тебя уже зачислили на кафедру.
– Таня, ты ничего не понимаешь, – продолжал верещать Борис, – мне сказали, что в Израиле при устройстве на работу главное – это протекция. А она твоими усилиями, дорогая, уже у меня в кармане.
Таня не очень разделяла совсем не оправданный оптимизм своего мужа. В тоже время ей очень не хотелось понижать пробудившийся в нём жизненный тонус. Поэтому она, уже не переча ему, тихо спросила:
– Боря, а что означает слово Технион?
Технион, – воодушевился Борис, – это не что иное, как политехнический или технологический университет. Он расположен на склоне живописной горы Кармель в Хайфе, насчитывает около 100 учебных и служебных корпусов и имеет полсотни научно-исследовательских центров.
– Ничего себе, – протянула Таня, – даже в Москве, в институте инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии (МИИГАиК), где ты работал, не было такого количества корпусов.
– Ну, какая Москва, Танюша, – взъерошился Борис, – у нас было всего два учебных корпуса. Но дело, разумеется, не в их количестве.
– А в чём же тогда, – посмотрела Таня на разгорячившееся лицо мужа, – по каким критериям, Боря, ты недооцениваешь родную столицу и свою альма матер. Неужели израильское периферийное учебное заведение, о котором я никогда ничего не слышала, имеет такой авторитет.
– Представь себе, – отчеканил Борис, – что израильский Технион занял седьмое место в рейтинге лучших университетов мира. Мало того, он оказался и единственным университетом за пределами США, попавшим в первую десятку этого престижного списка. Перед ним – только легендарные американские университеты Принстон, Гарвард, Стэнфорд, Массачусетсе и ещё два университета. Это ведь о чём-то говорит.