Вокруг стоны, лязг брони, грохот сапог и тяжелое дыхание. Мои люди, которые доверили мне свои жизни… Я в итоге принял решение и уже был готов командовать отход, когда возле моря взлетела очередная осветительная ракета Конгрива. И в ее отблесках я увидел медленно снижающегося «Карпа». Крылья перебиты, из самого шара через десятки пробитых дыр вырывается воздух – но он не падал. Скользил вниз, а замерший на дугах пилот лежал без движения. Ранен, оглушен, убит?
– Прокопьев! – рявкнул я мичману. – Передавай через птичку Алферову, чтобы выдвигался к нам!
По плану… По старому плану: как раньше мы прикрывали возможный отход ракетчиков, так теперь и они должны были сидеть на краю кладбища, готовясь встретить наших вероятных преследователей. Теперь не встретят, мне понадобятся все оставшиеся ракеты в новой атаке.
– Что будем делать? – Игнатьев подошел ко мне и задал этот вопрос шепотом, чтобы не услышали остальные. – Я ведь считал выстрелы с берега. Там по силе залпа около двух рот собралось, и они готовы к бою. Нас в два раза меньше…
Костры подожженных пороховых складов еще горели, разгоняя по окрестностям причудливые тени и иногда пугая взрывами еще не разорвавшихся снарядов.
– Сколько мы потеряли? – в ответ спросил я.
– Четверых безвозвратно. Одного пулей в лицо, трех – штыками. Еще полтора десятка легких.
– Гранаты в первом бою не тратили?
– Все как на тренировках. Чтобы не влететь в свое же пламя, придержали.
– Значит, по одной гранате у нас есть. И десять ракет… – я прикидывал силы.
– Восемь, господин штабс-капитан, – доложил подошедший на позицию мичман Алферов. – До последнего склада достали не с первого раза. Пришлось тратить дополнительные выстрелы.
Восемь ракет, восемьдесят одна граната… Я думал, ждет ли враг от нас нового натиска? Будет ли готов и к чему именно? Удара в лоб может не хватить, и, если французы выдержат первый удар, тогда все. Нам будет даже не оторваться.
– Прокопьев, сигналь на базу. Мне нужно знать, когда пилоты смогут снова взлететь, – я выдохнул. – И передай, что Степан знает, что делать. Он давно этого хотел.
– Говорят, к вылету готовы. На позиции будут через десять минут, – голос Прокопьева дрогнул, когда он обменялся сообщениями через Митьку.
– Тогда через пять минут выступаем, – решил я.
– План? – сглотнул Алферов.
– Идем в лоб, – я словно чувствовал сопротивление. Людей, себя самого, чего-то еще неведомого и невидимого… – Штурмовики первыми. Гранаты кидаем в стороны, чтобы нас не смяли с боков. Путь перед собой расчищаем штыками, надо пробиться на вершину холма и занять его укрепления. Ракеты используем по крупным скоплениям врага. По артиллерии – только если ее успеют повернуть в нашу сторону.
Кажется, в это время было не принято объяснять свои планы. Да так в любое время! Командиры приказывают, солдаты исполняют, надеясь, что, если каждый сделает то, что должен, это приведет к победе. У нас же было еще несколько минут, и не тратить же их на то, чтобы изводить себя мыслями о смерти. Так что я стоял и рассказывал, как мы действуем, что должны сделать пилоты Степана, чего мы ждем и куда прорываемся дальше.
– Время, – доложил следящий за часами Прокопьев.
– Выступаем, – кивнул я.
– Ваше благородие, – придержал меня Игнатьев. – Я знаю, вы считаете, что к позициям нужно подбираться скрытно, не вставая под пули, но… Если пойдем врассыпную, даже с ракетами и гранатами нужной силы удара не будет. Не прорвемся.
– Что ты предлагаешь? – спросил я, уже зная ответ.
– Пойдем колонной. Владимирцы встанут в первых рядах, чтобы задать темп, матросы сзади, чтобы навалиться, когда врежемся во врага.
Мне очень много чего хотелось сейчас сказать. Про потери, про идущие на пули плотные ряды… Но в то же время ефрейтор, который провел в таких боях больше десяти лет, точно разбирался в этом лучше меня. Готов я принять его совет?
– Идем колонной, – от сжатых челюстей по шее, а потом и по спине пробежала волна дрожи. Страшно, но, раз решил, надо делать. – Я с вами.
– Мы знаем, ваше благородие. – Игнатьев лишь усмехнулся.
Посыпались команды, солдаты сбивали ряды, я даже сквозь еще гремящие взрывы слышал, как хрустят пальцы, сжимающие винтовки. Вперед… Тени скрывали нас какое-то время, но вот начали раздаваться выстрелы, замелькали фигуры на холме возле орудий. А страха не было. Здесь и сейчас в моей крови было столько адреналина, что он сжигал любые лишние эмоции.
– Мичман Прокопьев, давайте наудачу одну ракету по передним позициям, чтобы береглись! Как вы можете! – крикнул я.
Сзади долетело взволнованное «есть». Я слышал топот шагов, скрежет разворачиваемой треноги с направляющими, треск… Ракета, запущенная удачливым мичманом, пролетела прямо над нами и врезалась точно в баррикаду перед позициями французов. Несколько долгих секунд, пока догорела трубка замедлителя, и взрыв. Во все стороны ударила картечь, и бодрый голос с той стороны, строящий наших врагов, неожиданно затих.
– Молодец Прокопьев! – так же во весь голос крикнул я. – Как надо попал, вражеский офицер даже голоса лишился от удивления! Или еще какой штуки, без которой порядочному мужчине жизни нет!
Раздались смешки, и мы чуть ускорились. Именно чуть: если кто побежит, то потеряем строй. Французы же, несмотря на потерю офицера, собрались – над укрытиями появилась линия вражеских бойцов, вскинувших винтовки, выстрел… Я успел подумать, что колонна еще тем хороша, что сужает фронт атаки, а потом рядом начали падать солдаты. Мои солдаты. Очень хотелось верить, что их просто сбило с ног. Что кирасы защитили!
– Ура! – заорал ефрейтор Игнатьев.
– Ура! – заорал я вслед за ним.
– Ура!!! – заорали все остальные.
Мы кричали, но не бежали, все так же печатая шаг, освещенные отблесками затухающих пожаров. Французы споро заряжались, скоро будет еще один залп, но мы уже подошли достаточно близко. Темнота, паника, удачный залп мичмана Прокопьева – все сыграло свою роль. И, едва оказавшись на дистанции броска, штурмовики передней линии тут же закинули вперед абордажные гранаты. Стеклянные колбы разлетелись от ударов, пламя выплеснулось на укрепления, на людей, не столько убивая кого-то, сколько добавляя паники. И света! Свет у них, тень – у нас, мы словно на несколько мгновений выпали из поля зрения.
А потом вернулись. Владимирцы опять обогнали меня в последний момент, нанося первый удар. Солдаты в синих мундирах и красных штанах попытались встретить нас, и, возможно бы, у них получилось. Но им просто не хватило глубины строя. Я давил, меня давили вперед – мы просто снесли всех на своем пути. Раскидали во все стороны остатки гранат. Ракетчики посекли картечью одну крепкую группу с арабскими рожами – наверно, зуавы – собравшуюся ударить нам наперерез. Они не успели, как когда-то части Минского полка на левом фланге при Альме. А мы успели, прорвались, захватили холм с его укрытиями и пушками.
– Заряжено, но не успели повернуть и выстрелить! – крикнул мичман Алферов, первым догадавшийся проверить стволы.
– Доворачивайте! Когда синепузые полезут, будьте готовы дать залп, – я отдал приказ и повернулся в сторону моря.
Там уже должны были показаться «Карпы» Степана, но их почему-то не было. Если так пойдет и дальше, как бы нас не зажали. А французы тем временем начали собираться, окружая холм. После пристрелочного залпа из пушек они не спешили. Часть их построились на расстоянии около четырехсот метров и начали повзводно поливать свинцом наши позиции. Все мимо, как и должно быть на такой дистанции, да еще и в сумерках. Но ходить прямо уже не получалось.
– Нашли сбитый шар, – доложил мичман Алферов. – Это «рыбка» Золотова. Мичман из последнего набора. Активный, талантливый, и так глупо попался.
– А сам Золотов? – спросил я и невольно нахмурился.
– Его нигде нет. Похоже, сразу увели в сторону.
– Понятно, – я нахмурился еще больше. – Шар сжечь и всем собираться на обратной стороне позиции. Если через пять минут никто не появится, будем прорываться сами…
– Идут! В смысле летят! – заорал Прокопьев. – Только не с моря, а со стороны бухты!
Я разом все понял. Ветер успел поменяться, повторить прошлый заход уже не получалось, и пилоты вслед за атмосферным фронтом сменили линию захода на атаку.
– Пятисекундная готовность! – заорал я. – Залп! Прорываемся! Наша задача – чтобы французы даже подумать не смогли задрать головы к небу!
Солдаты мгновенно сосредоточились. Еще недавно покачивающиеся штурмовики подобрались для третьего за вечер рывка.
– Ждем! – придержал я их, пока французы не дали еще один залп. – А теперь вперед!
Снова владимирцы двинулись колонной вперед. Через несколько секунд прямо над их головами разрядились пушки, разбивая французскую линию. Не до конца, но вслед за ядрами ударили последние ракеты, а потом… Серыми тенями над освещенным лагерем пронеслись семь «Карпов». По ветру, они еще и ускорители запалили в последний момент – вышло довольно быстро.
Если бы французы ждали этого, то точно бы среагировали. А если бы среагировали, то перестреляли бы пилотов как курей. Вот только они не ждали атаки сверху, а Степан, наконец, получил возможность сделать то, о чем так давно мечтал. Последние остатки зажигательных абордажных гранат висели в специальных мешочках рядом с пилотами. И, выйдя на линию атаки, они щедро раскидали их во все стороны.
Минимум половина гранат ушла мимо. И это неудивительно, потому что мы хоть и обсуждали возможность такой атаки, но никогда не тренировались бросать что-либо, учитывая скорость полета, ветер и прочие неприятности. К счастью, оставшихся шариков оказалось достаточно, чтобы окончательно расстроить ряды французов. Мы снова почти без потерь добрались до них, а потом пробились сквозь окружение.
– Раненых не бросаем! – увидев, как солдат рядом пошатнулся, я успел подставить ему плечо, и дальше мы шагали уже вдвоем.
– Залп нужно дать, ваше благородие! – прохрипел сбивший дыхание Игнатьев.
– Отставить залп! – запретил я.
Видел я такие попытки задержать преследование на Альме. Ноль попаданий, ноль пользы. Лучше мы лишние метры пройдем и встретим врага хотя бы под прикрытием кладбища… К счастью, никого встречать не потребовалось. Вражеский командир не рискнул отдать приказ о преследовании в темноте. В нашу сторону лишь пару раз выстрелили наугад и остались тушить пожары, осматривать заклепанные пушки и разбираться с другими последствиями нашего рейда.
А мы уже спокойно дошли до нашей половины Карантинной бухты, где нас дожидался отряд Ильинского, готовясь в случае чего прикрывать.
– Помогите с ранеными, – поприветствовал я капитан-лейтенанта, а потом почувствовал, что и сам теряю сознание.
С чего бы это? Попробовал постучать себя по щекам, чтобы очнуться, но руки двигались так медленно. А потом я увидел на пальцах кровь и уже окончательно отключился.
Пришел в себя уже в палате.
– Сколько? – заметив рядом фигуру медсестры, я тут же задал самый главный вопрос. Губы были сухими и отказывались шевелиться, но меня поняли.
– Лежите, у вас порез над правой бровью. Ничего серьезного, но крови вы потеряли немало. Лежите! – повернулась ко мне Анна Алексеевна, и я заметил на столике рядом с ней тазик и мокрые грязные тряпки. Это меня протирали?
– Сколько? – повторил я.
– Сейчас два часа дня, привезли вас сегодня ночью. Вас и еще тридцать четыре солдата с матросами. Что же у вас случилось, если такие потери за раз? И это без боя… – девушка вздохнула.
– Пить, – попросил я и пропустил момент, как Анна Алексеевна оказалась рядом со мной со стаканом воды.
– Это сельтерская, – она помогла мне сделать несколько маленьких глотков. – Доктор Гейнрих ее всем рекомендует при ранениях.
– И это правильно, – согласился я. – Сельтерская – там же натрий, считай, природный регидрон, самое то, чтобы восстановить баланс электролитов. Умный у нас начальник больницы…
Анна Алексеевна тревожно положила мне ладонь на лоб, а потом я снова потерял сознание. Или уснул.
В следующий раз я проснулся уже вечером. Это стало понятно по темноте за окном, тянущемуся из него холодному ветерку и голосу Христиана Людвига Гейнриха, который спорил с кем-то в коридоре.
– Девять часов вечера. Даже вас я в такое время не буду пускать к своим больным.
– Мы просто посмотрим. Если больной спит, то не будем трогать, – я узнал голос. Это был поручик Арсеньев, адъютант Меншикова.
– Я вам говорю, он спит. Если нужно что-то передать, оставьте записку…
Дальше я слушал уже вполуха. Снова начало клонить в сон, и я благополучно проспал до следующего утра. В этот раз я пришел в себя, уже не чувствуя себя овощем. Присел, пощупал повязку на голове – тяжеленькая. Оглядевшись, я увидел, что в палате лежу не один. На других кроватях расположились офицеры Волынского полка. Кажется, они ходили в Шули, деревню к востоку от Севастополя и как раз между Балаклавой и Бахчисараем. Да, не одни мы вчера сражались, пытаясь улучшить положение города.
Постаравшись никого не разбудить, я поднялся, проверил, что голова не кружится, и, подхватив лежащую рядом с кроватью одежду, отправился к комнате, которую занимал доктор Гейнрих. К счастью, Христиан Людвиг оказался на месте. Он немного недовольно отругал меня за самоуправство, потом все же осмотрел рану и дал добро на неспешные прогулки по городу. С обязательным условием заходить к нему каждый день на перевязку.
Пришлось пообещать.
После этого доктор Гейнрих сводил меня к владимирцам и морякам сводного отряда, лежащим в отдельной палате. Раны у ребят оказались гораздо серьезнее, чем у меня, но настроение в целом было бодрое, и я оставил их с надеждой, что уже скоро каждого из них увижу в строю.
– А как там плесень? – поинтересовался я у доктора, думая, что потенциальный антибиотик мог бы гарантировать, что все раненые доживут до выздоровления.
– Эффект изменения цвета мокроты идет у каждого образца, но пока говорить о том, чтобы так можно было лечить раны или болезни внутри организма, не может быть и речи. Слишком слабый эффект, и неясно, какие могут быть побочные последствия. Понимаю ваше желание получить чудо-лекарство, но на успех в этом году я бы точно не рассчитывал.
Я промолчал. А что тут скажешь? Если бы доктор добился результата, но боялся его использовать, я бы показал ему его на себе. А так… Как оказалось, от находки Флеминга до появления нормального лекарства не зря прошло столько времени. Впрочем, тут и моя ошибка. Уперся в самое известное решение, а ведь можно было поступить как с воздушными шарами. Изучить местные научные журналы, поискать еще не известные решения, которые выстрелят только через годы… И работать уже через них!
Стоило понять, куда двигаться дальше, как настроение разом улучшилось.
– Кстати, я вчера слышал, что вы говорили с поручиком Арсеньевым, – вспомнил я еще одно важное дело.
– Точно, – доктор Гейнрих покопался в карманах и вытащил сложенную в несколько раз записку.
Прошу явиться к Его Сиятельству при первой возможности. Адъютант А. С. Меншикова Арсеньев Г. Д.
Неожиданная спешка. Я думал, что о деталях нашего рейда вполне мог доложить тот же Ильинский. И зачем тогда Меншикову нужен именно я? Впрочем, спорить не буду. Учитывая все странности того вечера, у меня тоже найдется несколько вопросов, на которые Александру Сергеевичу придется дать ответы.
Уточнив, где сейчас можно будет найти Меншикова, я согласился воспользоваться больничной повозкой и уже через десять минут катил по улицам Севастополя. Кажется, что может измениться за один день? Ничего… Но я словно чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Свет чуть приглушеннее, чем раньше. Люди, старающиеся не показываться из-под тени домов.
– Были какие-то новости с фронта за последний день? – я окликнул возницу.
– Не слышал, ваше благородие, – тот лишь пожал плечами. Хотел добавить что-то еще, но промолчал. Напряжение в воздухе как будто усилилось.
К счастью, впереди показался ставший таким знакомым дом Волохова, и уже через минуту я медленно спустился на землю прямо напротив главного входа. В лужу наступил… Дожди и не думали прекращаться. Поморщившись от занывшей на холодном ветру головы, я постарался побыстрее проскочить внутрь и сразу же попал же в цепкие руки поручика Арсеньева. Словно тот знал, что именно сейчас я должен появиться.
– Я к Александру Сергеевичу, – заметил я, когда меня подхватили и повели куда-то в сторону от главного зала.
– Он ждет, – кивнул поручик.
Мы прошли мимо комнат Волохова, пересекли веранду зимнего сада, о котором я даже не подозревал, и вышли к небольшому кабинету, где за столом вокруг разложенной карты города и окрестностей собрались Меншиков и отвечающие за оборону города адмиралы.
– Григорий Дмитриевич, рад видеть вас снова в строю так быстро, – первым меня заметил и обхватил в медвежий захват Нахимов. И так искренне, что я невольно улыбнулся.
– Мы все рады, – поддержал своего товарища Корнилов.
– Но сначала давайте разберемся, что же вчера произошло, – вперед выступил незамеченный мной ранее человек. – Дубельт, Леонтий Васильевич, управляющий третьим отделением Его Императорского Высочества канцелярии, – он говорил и сверлил меня взглядом цепких, словно волчьих глаз. – Приехал заменить вашего однофамильца, и надо же… В первый день узнал, что ваш отряд якобы по приказу генерала совершает самоубийственную вылазку.
– Якобы? – среди моря новой информации мое сознание зацепилось именно за это слово.