Глава шестая Антарктида была хорошая
– А что было дальше? – спросила Мегги, от нетерпения ёрзая на маленькой скамеечке почти у ног Джека.
– Не прыгайте, мисс Магдален, вы собьете весь чехол, – сделала замечание мисс Хикс, гувернантка. Старенький «обюссон» – французский ковёр с вытканными гирляндами цветов и лент – на полу был покрыт холщовым полотнищем – для сохранности, и на всех креслах и стульях были надеты ситцевые чехлы в синих незабудках. Их снимали, когда приходили гости. Ради Джека их не сняли, он свой, он вырос в доме. Мегги, гарцуя на своей табуреточке, сбила всю холстину в мелкие складки.
– Из-за урагана наш корабль далеко отнесло к югу, – продолжил рассказ Джек. – И неожиданно перед нами открылись берега Антарктиды*. Это было невыразимо отрадно: несколько недель вокруг только вода и вода, и вдруг на горизонте засияли снежные вершины гор, а потом показались низкие зеленые холмы, заросшие пальмами, мамонтовым деревом и древовидным папоротником. Свежая зелень, свежие фрукты, свежая дичь взамен надоевших корабельных запасов! Да еще возможность размять ноги и поохотиться – ах, как это было прекрасно! Пока матросы чинили сломаную рею*, мы, офицеры, устроили роскошную охоту.
Я раньше и не видывал такой добычи! На мелководье резвились талласокнусы* или водяные ленивцы, крупные мохнатые животные с огромными когтями – больше, чем у махайрода! Но они не хищные, они цеплялись этими когтями за дно и паслись на дне, как наши быки и самотерии, ели водоросли. В прибрежных водах стаями вились семанторы*, похожие на наших куниц, но лапы у них сплющены, чтобы удобнее плавать. Такие лапы называются ласты. Матросы, которые ходили на судах к северу, рассказывали, что там живут другие удивительные звери с ластами – что-то вроде длинного блестящего туго набитого мешка с усатой мордочкой и этими же ластами, они называются тюлени* и питанотарии*. А еще там же обитают «мешки» большего размера, тоже с ластами и огромными бивнями, как у мастодонтов. Они называются проросмарусы*.
– Почему? – спросила Мегги.
– Ну-у… ага, понятно. Потому что «маре» – это море на древнем языке, а «пророс» – потому что такой зверь рос-рос на море и «пророс» до жуткого размера.
А по берегам Антарктиды, кроме обычных антилоп и бегемотов, ходили огромные звери, выше динотериев – футов двадцать! Они вставали на задние лапы и объедали ветки и листья с верхушек деревьев. Матросы называли их гигантскими ленивцами* и говорили, что такие звери живут в Южной Америке. Значит, между Антарктидой и Америкой есть проход, по которому эти сухопутные звери пришли сюда. Из нашей армейской винтовки Энфилда* до них дострелишь, но армейским патроном не свалишь. Но я захватил свой любимый штуцер. Вот это была добыча! Одного зверя хватило на супчик и жаркое для всей команды. Жаль, что нельзя было обработать шкуру, впрочем, она была не очень красива. Я хотел довезти хоть череп, но капитан запретил вонять тухлятиной по всему кораблю, прошу прощения у дам за подробности. Да и хорош бы я был, явившись на место боевых действий с черепом под мышкой!
– Говорят, на пароходах очень плохо кормят? – спросила София, стараясь перевести разговор, принявший на ее взгляд, неприличный характер.
– Вовсе нет, – возразил Джек. – Это же регулярный рейс в Бомбей, пристойная пароходная компания «Джон Бибби, сыновья и компания»*. Их розовые трубы с черным верхом мелькают по всему Индийскому океану. И наш корабль «Дануба»* был вполне неплох – он вообще-то пароход, но с парусным оборудованием на всякий случай. Кормежка нормальная, нужно просто знать, что не надо заказывать*. Не стоит брать ветчину, она подозрительно пахнет. Капитан говорит, что она не тухлая, а просто висит в железной кладовой и пропахла железом. Котлеты обычно пересушены, но есть можно, а мясо, приготовленное большим куском, вообще отличное. Бисквиты пекутся на плохом жире и отдают свечным салом. Рыба вкусная, когда свежая. Я предпочитал жареную каталуфу* – хрустящая корочка, просто пальчики оближешь. Мерлуза* недурна, морской карась* под белым соусом, сингнатусы*, тушеные с овощами… Пудинги просто замечательные. Сыры отличные, только надо срезать корочку, потому что иногда её подкрашивают*, если сыр покрывается плесенью, а в красках – ядовитый свинец и что-то еще, я забыл.
– Сурьма, – подсказала Мегги.
– Мисс Магдален! – ужаснулась мисс Хикс. – Приличная юная леди не должна даже слова такого знать – сурьма. Вы слишком склонны к естественным наукам, это неприлично для леди.
– Кошшшшмар, – подтвердил Кеша.
– Тарелки там хотя бы моют, как следует? – брезгливо спросила София.
Джек замялся. Выручила Мегги:
– Лучше расскажи дальше про путешествия. Что ты про котлеты да тарелки. Ты видел настоящих китов?
– Мисс Магдален, приличная юная леди не перебивает старших, – заметила мисс Хикс.
Джек с удовольствием продолжил:
– Китов я, конечно, видел, милая кузина Мегги. Не самых больших, зато много. Эти киты цетотерии* длиной всего футов тридцать*, но такие шустрые, длинноносые! Еще в морях мы встречали лептодельфов* и сахалиноцетов*. Они вроде маленьких китов, но гораздо быстрее их. Они так и вились вокруг корабля, высовывая длинные морды с удивительными тонкими рылами. Но это было потом, когда мы отчалили от гостеприимных берегов Антарктиды и вновь устремились в океанские просторы.
– А акул? Страшных акул ты встречал? – не отставала Мегги.
– О-о, как же я забыл! – воодушевился Джек, которому начало казаться, что его рассказ слишком скучен и смахивает на учебник естественных наук. – Какая ужасная встреча! Однажды я гулял по палубе. Стояла прекрасная погода. Лёгкий зюйд-зюйд-вест надувал брамсель… или бом-брамсель… или надувал бы, если бы паруса были подняты, но наш пароход шел на всех парах без парусов. Я стоял на корме, смотрел на след корабля в кильватере и думал о Софии, она рисовалась мне в пенистых тёмных волнах и укоризненно качала головой.
– И правильно делала, – вполголоса заметила София.
– Вдруг вахтенный кричит: «В кильватере акула!», или как-то так. Я присмотрелся и в ужасе обнаружил, что вместо Софии с кормы к кораблю подбирается огромная акула высотой с дом! С два дома! Нет, с три! Она внимательно смотрит на меня и уже открывает рот с зубами – а каждый зуб длиной с мою ладонь! А зубы расположены в пять рядов!*
– Вылитая София, не мудрено спутать, – пробормотала Мегги. – Джек, а как ты измерил длину зуба акулы?
– Я же охотник, у меня отличный глазомер, – объяснил Джек. – Это была акула мегалодон, самая большая в мире. Мне потом рассказали бывалые моряки, что ее длина достигает 60 футов*. И такая милая рыбка приближается к кораблю, а я стою в самой близости, на корме! Я не стал раздумывать и удалился по левому борту летящей походкой настоящего джентльмена. Но акула обогнула пароход и последовала за мной! Она уже поднялась над водой так высоко, что я прекрасно видел ее зубы и маленькие злобные глазки, которыми она рассматривала меня, боюсь, с нечестивыми намерениями…
– У акулы рот на брюхе, я читала, – перебила Мегги. – А глаза вверху. Ты не мог с палубы видеть и рот, и глаза.
– Не придирайся, кузина, просто акула изогнулась, чтобы на меня полюбоваться. Я бегу по палубе – акула движется параллельно курсу и глаз с меня не сводит. Вахтенный снова кричит: «Акула по левому борту!» Пассажиры в панике разбегаются. Матросы тоже. Я проскочил по поперечному коридорчику на противоположную сторону корабля, а вахтенный опять: «Акула по правому борту!» она обогнула корабль, чтоб не упустить меня из виду. Зверюга разинула пасть, но пока меня не глотает. И тут я сообразил: акула раскрыла рот… от удивления! Было прохладно, и я гулял по палубе, накинув сверху красный плед с ярко-зелеными клетками и жёлтыми полосками, который выдавали пассажирам парохода. Акула в своих глубинах никогда не видела такого дикого сочетания цветов и, естественно, приблизилась, чтобы разглядеть всё как следует. А разглядев, открыла рот от изумления, что приличный с виду джентльмен так безвкусно окрашен. Я сбросил плед, занёс его в свою каюту и вернулся на палубу. Акула металась вдоль борта и искала красно-зеленое чудо. Пассажиры в ужасе кричали, дамы падали в обморок. «Не бойтесь! – воскликнул я. – Сейчас она удалится! Я сделал для этого всё!». И действительно, через пару минут разочарованная акула отвернулась от парохода и резко пошла вниз. Опечалилась акула и от горя утонула. Я даже хотела броситься ее спасать, но мой благородный порыв сдержал старший помощник.
– Невероятная ложь, – тихо вздохнула София.
– Но это уже было после Антарктиды, – продолжил Джек. – Ах, Антарктида! Что за земля! Чудный климат! Не так жарко, как во Франции, и нет этих толп отдыхающих. Право, надо бы там устроить морской курорт, если бы это не было так далеко. И когда матросы починили…
– Починили! Починили! – вдруг ворвалась в разговор тётушка Маргарет. – Его починили! Я никому не скажу! Он – тот самый капитан Кук, которого съели туземцы. Но его починили! Вот он!
И тётушка торжествующе указала на Джека. Разговор как-то застопорился (что случалось почти всегда после высказываний тётушки Маргарет), но Джек не растерялся:
– Тише, дорогая тётушка, умоляю, никому об этом не говорите! Если все узнают, что я – съеденный и починенный капитан Кук, то меня не будут приглашать на званые обеды и выгонят из клуба.
– Да-да, мой мальчик, – заулыбалась тётушка и перешла на оглушительный шёпот. – Я никому не скажу, что ты – съеденный мертвец. Это будет наша с тобой маленькая милая тайна.
И тётушка замотала себе рот шалью, чтобы не проговориться.
– Уже совсем стемнело, – сказала София, откладывая вязанье. – Мери, задёрните шторы и зажгите свечи.
Горничная проделала необходимые манипуляции со шторами – а это было непросто. Парадные бархатные, расшитые фазанами зимние шторы заменили на муслиновые летние, а на них было столько оборочек, складочек, искусственных розочек и бантиков, что они постоянно застревали в позолоченных карнизах.
– Нам пора менять ламбрекены, – сказала София, глядя на порядком потрёпанную оборку под карнизом. – Эти уже невозможны.
– Да, дорогая, – кротко согласилась миссис Беннинг. – Как хочешь.
– А ты привёз нам подарки из Индии? – спросила Мегги.
– Мисс Магдален, приличной юной леди недопустимо выпрашивать что-то у джентльмена! – ужаснулась мисс Хикс. Вообще она будет ужасаться на протяжении всей книжки, так что пусть читатель привыкает.
– Конечно, привёз! – воскликнул Джек. – Но я не знаю, что прилично дарить приличным юным леди от почти приличного юного джентльмена. Поэтому давайте завтра все дамы поедут ко мне и сами выберут себе подарки из десяти ящиков того хлама, который достался мне от брата.
И посмотрел на Софию. Конечно, он приглашал главным образом её, а не младших девочек. Но София сразу отказалась:
– Завтра я очень занята. Завтра стирка, и я должна присмотреть за прислугой. А Седжерс привезёт с фермы сыры, и надо проследить, чтобы он не подсунул несвежие.
– Я не могу поехать, мне станет плохо в этом ужасном экипаже, – простонала Луиза, откидываясь в кресле. – Я такая чувствительная.
Кеша из своей клетки глянул на Луизу и сказал непристойное новозеландское слово. Хорошо, что никто из англичан его не понял.
– А мы поедем! А мы поедем! – обрадовалась Мегги.
Алиса тоже обрадовалась, но тихо: она весь вечер просидела, как мышка, потому что у нее на языке вскочил типун, и она боялась об этом проговориться. Потому что няня говорила: волдыри на языке образуются от вранья*. Кто врет, у того и типун. Нет, лучше помолчать и потерпеть, чем слушать нотации о том, что всегда надо говорить правду.
– Тётушка Каролина, а вы поедете ко мне? – спросил Джек.
Миссис Беннинг отвела тёмные, такие же красивые, как у Софии и Луизы, глаза от рыбного Авраама и сказала:
– Нет, мой мальчик, я слишком занята. Спасибо за приглашение. Ты всегда был добрым мальчиком. Хорошо бы вам скорее пожениться с Софией, а то она уже засиделась. В ее возрасте у меня было уже двое детей.
София негодующе посмотрела на мать и вышла из комнаты.
– Я сказала что-то неприличное? – кротко поинтересовалась миссис Беннинг. – Мне так жаль. Может, Софию шокировало упоминание о детях? Но дети – это не самое неприличное, что случается в жизни. Кстати, о детях: Мегги, дитя моё, подай мне красный клубок, он укатился под твою скамеечку. Я так устала.
Мегги подала клубок, налетев с размаху на столик для рукоделия. Столик зашатался, но устоял. Он был привычен к нападениям Мегги.
– Мисс Магдален, приличные юные леди не швыряются мебелью! – ужаснулась мисс Хикс. – Если вы будете так неловки, вас никто не возьмёт замуж.
– Ну, вот ещё, – возразила миссис Беннинг, сматывая нитки. – Возьмёт, конечно. Когда я была в возрасте Мегги, я на званом обеде опрокинула буфет с посудой и закусками. Что не помешало мне выйти замуж.
Все недоумённо посмотрели на хрупкую, худенькую миссис Беннинг, после рождения семи детей имевшую весьма изнурённый вид.
– Ножка буфета была сломана, и вместо нее подставили чурбачок – всё равно ножки задрапированы кисеёй, не видно, что это чурбачок, а не настоящая ножка, – невозмутимо пояснила миссис Беннинг. – А я нечаянно пнула его носком туфли. Чурбачок вылетел, буфет завалился набок, и вся еда с него посыпалась. И гости остались без обеда. Потому что на кухне обнаружили только гренки и сыр. Гостям пришлось удовольствоваться гренками, сыром и портвейном. Они выпили весь портвейн, развеселились и сказали, что вечер очень удался. И несмотря на это я вышла замуж. Так что не огорчайся, Мегги.
Мегги и не огорчалась, она пришла в восторг от выступления матери.
– Мамочка, а я сегодня разбила супницу, – сказала она. – Я варила в ней ведьмино зелье, а зелье почему-то взорвалось. И мисс Хикс меня наказала. Это неправильно?
– Наверное, правильно, – неуверенно сказала миссис Беннинг, с нежностью глядя на дочь. – Но ты не огорчайся, я никогда не любила эту супницу. У голубей на её крышке слишком глупый вид. Я понимаю, что они голуби, а не деканы Кембриджа, но всему же должен быть предел, даже глупости.
– Мама, ты вконец разбалуешь Мегги, она и так совершенно необузданна, – упрекнула мать Луиза со своего кресла.
– Не думаю, что я успею ее разбаловать, – возразила миссис Беннинг. – Я редко её вижу и всегда так устаю, а Мегги носится где-то. Так что не огорчайся, дорогая Луиза, я ее не разбалую.
Миссис Беннинг и сама редко огорчалась, и другим не позволяла это делать. После хлопот, связанных с многолетними попытками родить сына, она очень устала и теперь наслаждалась заслуженным отдыхом: цель жизни достигнута, наследник есть, значит, имение не уйдёт из семьи, все четыре дочери получат приличное приданое или, если не выйдут замуж, то будут доживать век в родном доме. И можно вышивать подушки рыбьей чешуёй и шёлком, украшать ракушками шкатулочки и коллекционировать папоротники. Миссис Беннинг была творческой натурой.
– А рубин? – спросила Мегги. – Джек, ты покажешь нам рубин, который твой брат Роберт спёр у раджи?
– Мисс Магдален, приличные юные леди не употребляют таких грубых слов! – ужаснулась мисс Хикс. – Надо сказать «позаимствовал без спроса».
– Мой брат ничего не «заимствовал без спроса», – возразил Джек. – Я не знаю о рубине совершенно ничего, только слухи. Я даже сам их распространял, каюсь. Например, в Лондоне я встретил старинного знакомца, мистера Коллинза*, сочинителя романов. И рассказал, что рубин был вставлен в виде третьего глаза на лоб статуи индусского бога Вишну, сидящего на священном мастодонте. Я не большой знаток индийских богов, но имя этого я запомнил, потому что похоже на вишню. Впрочем, возможно, рубин был третьим глазом мастодонта, а не бога – я не помню точно, что наврал. Статуя стояла в священном храме в джунглях. Во время войны храм был разграблен, рубин выковыряли из бога (или мастодонта) и спрятали в сокровищнице махараджи. Махараджа подружился с Робертом и подарил рубин ему. И теперь главный жрец того храма тайно охотится за священным рубином и даже приехал в Англию, так что мне, наследнику, угрожает смертельная опасность. Господин сочинитель пришел в восторг от сюжета и сказал, что создаст роман. Только с моего позволения заменит рубин на алмаз. Читающая публика предпочитает алмазы. Еще мистер Коллинз умножил число жрецов на три для пущего шика.
– Джек, ты всё-таки очень легкомысленный, – попенял мистер Беннинг. – Разве разумно распускать такие слухи? Все будут думать, что рубин у тебя. А потом тебе припишут охрану из десяти убийц и гарем из десяти индусских барышень. Это повредит твоей репутации.
– А, да ладно! – отмахнулся Джек. – Пусть развлекаются. Вот завтра разберём ящики и поищем рубин.
– Я чувствую, что мне завтра станет легче, – томно сказала Луиза, прослушав историю о рубине. – Возможно, я смогу поехать с вами. Если не будет ветра и слишком яркого солнца, я не выношу яркий свет. Дорогой кузен, ты уложишь меня в шезлонг, закроешь индийской шалью, поставишь ширму от сквозняков и еще…
– Ни в коем случае! – перебил Джек, которому вовсе не улыбалось возиться с Луизой. – В моем доме нет ширм и сплошные сквозняки! И пыль от индийских ящиков – ой, сколько пыли! Твоим слабым лёгким, дорогая кузина, эта пыль – просто яд. А рубин сверкает так ярко, а ведь ты не выносишь яркого света.
Луиза задумалась. Поехать хотелось, но трудно было выйти из образа больной, о которой все должны заботиться – это такая интересная роль.
– Да-да, – поддержала брата Мегги. – Мы с Алисой поедем и будем самоотверженно глотать пыль и слепить глаза рубинами, алмазами и что там у тебя еще есть в ящиках, Джек?
– Мисс, вам давно уже пора спать, – поднялась со стула гувернантка. – Соблаговолите попрощаться с родителями и выйти из гостиной.
Мегги и Алиса послушно пожелали всем «спокойной ночи» и поднялись в свою спальню. Без Мегги разговор как-то завял, миссис Беннинг зевала над своим Авраамом, тётушка Маргарет заснула в кресле и улыбалась во сне.
Скучный семейный вечер подходил к концу.
А в это время…
В это время в купе второго класса лондонского поезда приятный молодой брюнет смотрел в тёмное окно. В окне уже ничего не было видно, но он уставился туда с упорством, достойным лучшего применения, и думал: «Что сказать сначала? Представиться настоящим именем и званием? Или выдать себя за знакомого этого… как его… Или нет, лучше я спас жизнь покойному мсье Роберу Стенхоупу на войне? Какие неблагозвучные имена у этих англичан. Хотя поезда у них хорошие. Нет, спасать жизнь – жалкая мелодрама. Лучше просто знакомый. Как там зовут эту пресловутую мадемуазель, прописанную в завещании? Софи? Вполне пристойное французское имя. Наверное, жутко уродлива, иначе зачем обязывать на ней жениться. Надо всё-таки постараться заснуть. Завтра я должен быть неотразим».
И в это же самое время…
В это же время в зарослях рододендронов затаился другой приятный молодой брюнет и смотрел в тёмные окна усадьбы Стенхоупхилл. Свет не горел, в окнах тоже ничего не было видно, но он уставился туда с упорством, достойным лучшего применения, и думал: «Что сказать сначала? Выдать себя за знакомого… нет, у нас разное положение, он заподозрит неладное. Поговорить со слугами… наняться слугой? Дом охраняют хорошо. Да где же этот нечестивый, брат нечестивого? Почему он не ночует в собственном доме? И где рубин?»