Воздействие украинского кризиса на существующий миропорядок оказалось настолько многомерным, что пока трудно предугадать последствия – независимо от того, каким станет конечный исход (если о таковом вообще можно говорить). В этой короткой публикации мне хотелось бы затронуть лишь некоторые аспекты данной проблемы.
Сначала о мировом порядке. Происходящее на Украине – одновременно и порождение кризиса мирового порядка, и фактор, его усугубляющий. Произошедший на наших глазах распад украинской государственности едва ли можно рассматривать изолированно от общего кризиса международной системы. Его причиной стали и эрозия механизмов, поддерживавших традиционное, порой весьма искусственное и ущербное нациестроительство, и крах неэффективного управления до предела коррумпированных авторитарных правителей, и спонтанные народные движения, и резкое обострение межэтнических и межконфессиональных противоречий, и безумный разгул «сменорежимных» политических инженерий Запада, и бурный рост активности обществ и властей, стремящихся оградить от этого опасного вмешательства свою исконную идентичность.
В отдельных кабинетах американского истеблишмента, в том числе в Госдепартаменте, присутствуют группы неоконсерваторов, которые всё активнее стремятся перестроить мир по своим лекалам. Они рассчитывают на то, что инструменты транснациональной мобилизации массовых движений могут быть эффективно использованы для реализации определенных геополитических замыслов, деформирующих позитивные изменения в мировом порядке, и для реанимации институтов холодной войны, в частности НАТО. Однако они явно не поняли суть и направленность трансформационных процессов, к тому же проявляют незнание истории, без уяснения уроков которой любые планы почти всегда обречены на провал.
He случайно известный американский аналитик Уильям Пфафф с недоумением вопрошает: «Почему славянская и православно-униатская Украина, история которой болезненно сплетена с российской, должна стать членом того, что было и в значительной степени остается постримской Европой Карла Великого?» Пфафф считает, что провоцирование некоторыми вашингтонскими чиновниками мятежа против законно избранного президента (в частности Викторией Нуланд, активно действовавшей за кулисами) и вбрасывание 5 млрд долл. в поддержку «демократических институтов» на Украине с целью оторвать ее от России лишь создали «ненужный кризис» в американо-российских отношениях и разожгли «дестабилизирующую этническую напряженность в критически важном уголке мира». Несоответствие этого национальным интересам США настолько очевидно, полагает аналитик, что он даже допускает, будто Обама мог быть не в курсе действий этих чиновников.
Известный американский политолог Раджа Менон обращает внимание на то, что брюссельская штаб-квартира НАТО явно попыталась использовать крымский кризис как raison d'etre для альянса и механизм укрепления единства и решимости его членов. «Но увы! – заключает Менон, – украинское обострение не спасет альянс». Он пишет: «Как много членов старого НАТО, вы думаете, с облегчением вздохнули в 2008 г. в связи с тем, что Грузия не была членом НАТО и не могла прибегнуть к статье V Договора, чтобы потребовать защитить себя от России? Полагаю, что не меньшее число участников облегченно вздохнули и теперь в связи с тем, что в НАТО не входит Украина…» И еще одно заключение, с которым трудно не согласиться: «С учетом того, насколько уязвимыми чувствуют себя Молдавия, Грузия и Украина, крымский кризис делает перспективу их приглашения в альянс не более, а еще менее реальной». Наиболее здравомыслящим политикам понятно, что назрела необходимость замены обветшалых систем безопасности времен «холодной войны» на новые, инклюзивные и транспарентные структуры, основанные на принципе обеспечения равной безопасности для всех.
Теперь о российско-турецких отношениях. Влияние на них кризиса не ограничивается крымско-татарским фактором, хотя последний, безусловно, важен. По оценкам, в Турции живут около 5 млн потомков крымских татар, переселявшихся на протяжении более полутора веков (сравним это число с менее чем четвертью миллиона татар, проживающих в Крыму). Первая волна – после победы России в войне с турками в 1783 г. и присоединения Крыма, вторая – после окончания Крымской войны, т.е. с 60-х годов XIX в., третья – после революции 1917 г. и четвертая – во время и после Второй мировой войны. Подавляющее большинство давно ощущают себя турками, но некоторая часть обладает стойкой исторической памятью. Среди них есть и те, кто мечтает о восстановлении крымско-татарской автономии, и те, кто хотел бы распространить среди живущих в Крыму татар радикальные исламистские взгляды. В Турции действуют несколько националистических группировок, объединяющих незначительное число потомков иммигрантов с полуострова, у которых, как считают турецкие коллеги, есть последователи и на исторической родине.
Тем не менее сегодня Турция ни в коем случае не заинтересована в дестабилизации, напротив, она могла бы стать союзницей Москвы в ее активных действиях по привлечению на свою сторону крымскотатарского меньшинства через его интеграцию в социально-политическую жизнь, привлечение к управлению двумя новыми субъектами Федерации и удовлетворение национальных чаяний, которые игнорировались Украиной.
Крым может стать выгодной площадкой для турецких инвестиций с учетом уникально короткого транспортного плеча. Однако пока препятствием является непризнание Анкарой воссоединения России с Крымом. Тем не менее есть немало способов преодолеть формальные ограничения, вызванные «трансатлантической солидарностью». Турция озабочена судьбой примерно 5 тыс. своих граждан, обосновавшихся на полуострове, большинство из которых занимаются бизнесом. В Крыму также активно действовало Турецкое агентство по сотрудничеству и развитию (ТИКА) – некий аналог американского US AID. Продолжение их деятельности под вопросом и, как мне думается, скорее всего, будет сведено к нулю. В крымских мечетях также служили около пяти десятков присланных из Турции имамов. Не будем забывать, что в Крыму активно действовали ячейки транснациональной исламистской организации «Хизб ут-Тахрир аль-Ислами», запрещенной в России; здесь проповедовали и ваххабитские эмиссары.
Нет сомнения, что подписанный Владимиром Путиным указ о реабилитации репрессированных народов Крыма и возможность создания на его основе в двух новых субъектах Российской Федерации национально-культурных автономий, в том числе крымско-татарской, будут значительно содействовать победе в борьбе за умы и души этой важной части населения полуострова.
Наконец, нельзя не согласиться с тем, что договориться об урегулировании кризиса должны в первую очередь сами украинцы. Однако никуда не деться и от того, что без согласия между Москвой и Вашингтоном никакие договоренности не могут быть выполнены. Похоже, все на Западе хорошо поняли, что «крымское досье» закрыто окончательно и бесповоротно, а Москва действительно не имеет намерений посылать войска в юго-восточные области Украины и вмешиваться в события. Но, по-моему, Вашингтону следует осознать, что, блестяще сыграв крымскую партию, Путин будет добиваться решения двух главных стратегических задач, жизненно важных для России.
Во-первых, обеспечение автономизации юго-восточных регионов Украины через конституционную реформу, параметры которой должны быть определены через общенациональный диалог с участием всех регионов (хорошо, что Сергей Лавров уже заменил в публичных речах лозунг федерализации, вызывающий отторжение у многих, даже дружественных нам, политиков вроде Александра Лукашенко, на лозунг децентрализации) при защите интересов русского и русскоговорящего населения, достойной роли русского языка.
Во-вторых, обеспечение нейтрального статуса Украины. Впрочем, продолжение курса на втягивание обанкротившейся и полуразвалившейся страны в военно-политический блок было бы полным безумием.
Хотелось бы думать, что украинцам удастся договориться о выполнении соглашений, достигнутых в Женеве. Однако исключать негативного развития событий не следует. Предположим, что разоружить все незаконные формирования не удастся, не получится и остановить эскалацию насилия. Рискну предположить, что при подобном сценарии может возникнуть вопрос о введении на Украину международного миротворческого контингента (естественно, с участием России и при безусловном соблюдении норм международного права, т.е. с получением соответствующего мандата). В этом будет заинтересован и Запад, ведь по сути интересы по сохранению целостности и стабильности Украины, ликвидации в ней очагов напряженности совпадают. Продолжив упорствовать в нежелание выполнять женевские договоренности, нынешние киевские лидеры сами сделают такую альтернативу неизбежной.
Многие проблемы экономической стратегии Америки можно решить, если бы вдруг удалось разрушить вполне добротные экономические отношения России и ЕС, включая сложившееся партнерство между «Газпромом» и ведущими европейскими энергетическими корпорациями.
Американская агентура в ЕС, т.е. в Польше и странах Балтии, а также политики евроатлантической ориентации, включая действующее руководство Еврокомиссии, длительное время кричали об «энергетической безопасности», об опасности зависимости от поставок России, которая де использует их в качестве «энергетического оружия». И это при том, что наша страна всегда была супернадежным поставщиком. Именно активность американской агентуры в противодействии проектам «Газпрома» – важный индикатор значимости этой проблемы для стратегии США.
События последних месяцев – возвращение Крыма в «родную гавань», российская защита фундаментальных прав жителей Юго-Востока Украины – привели к обострению отношений с Западом, к стремлению США превратить нашу страну в международного изгоя. На поверхности – события на Украине и кардинально разная их интерпретация.
Однако такое представление происходящего кажется, во-первых, слишком легковесным, а во-вторых, искажает существо идущих процессов, подлинные интересы ключевых игроков. Украина, скорее, только повод для решения Америкой своих насущных проблем. Не было бы ее, скорее всего придумали бы что-нибудь еще, так же, как это попробовали сделать с нами в августе 2008 г. Настаиваю: главная цель «новой холодной войны» – не только Россия (она должна расплатиться за сопротивление глобальному гегемону), но прежде всего Европа.
Глобальный экономический кризис еще далек от своего завершения. Он не только не решил накопившиеся структурные проблемы, но, напротив, обострил многие из них.
Сложности Европы, трудности развивающихся рынков, тревоги из-за спада темпов роста Китая, «жесткой посадки» его экономики отодвинули с авансцены проблемы Америки. Следует отдать должное, администрация Барака Обамы, наплевав на рецепты жесткой экономии, которые диктуют «другим» МВФ и Мировой банк, начала стимулирование экономики через политику «количественного смягчения» – почти неограниченную эмиссию. Но этот путь был возможен лишь при непоколебимой роли доллара, который при катаклизмах мировой экономики казался всем надежной «тихой гаванью».
Кризис тем самым обнажил тесную связь между экономикой Америки и ее ролью «мирового жандарма», способного доставить бездну проблем, если не довести до национальной катастрофы любую страну, бросившую вызов единственной сверхдержаве. Кроме того, практически глобальным консенсусом стало убеждение, что значение США для мировой экономики столь велико, что весь мир при необходимости бросится ей на помощь, чтобы не допустить глобальной катастрофы. Принцип «too big to fail» – здесь просто императив.
Но тот же кризис показал, что при всей значимости американской экономики глобальный экономический климат определяют все больше игроков. Многополярная экономика продвигает много-полярную политику с ее учетом законных интересов влиятельных игроков. Коллизии с введением экономических санкций против России – тому подтверждение.
Радостные сводки о восстановлении американской экономики не могут снять с повестки дня проблему фундаментальной и углубляющейся угрозы последствий роста национального долга, уже превысившего ВВП.
Свертывание политики «количественного смягчения», угрожающей ростом инфляции, необходимость повышения ответственности субъектов экономики за принимаемые решения требуют отказа от бесплатной раздачи денег банкам, повышения ставки рефинансирования. Но это, в свою очередь, катастрофически повышает стоимость обслуживания национального долга. Например, повышение ставки для прежде крайне низкого уровня в 2,5–3% ведет к бюджетным затратам на оплату лишь процентов по долгу в 320–400 млрд долл. Для начала же погашения тела долга нужен уже первичный профицит бюджета не менее полутриллиона, т.е. почти 4% ВВП.
Ясно, что простое решение – ограничение бюджетных расходов и повышение налогов не может быть принято американским истеблишментом. Прежде всего это чревато политическими потрясениями. Резкое падение жизненного уровня бедных, вылет миллионов из рядов среднего класса обострит многие напряжения. Никто не хочет возврата в бурлящие 1970-е. Но это на деле и не даст желаемого результата. Рост налогов и снижение социальных расходов – путь к потере национальной конкурентоспособности, снижению доходов и ухудшению платежного баланса. То есть – нисходящая спираль.
К этому можно добавить и явное снижение глобальной роли Америки. Уже многие указывают, что бремя глобальной ответственности привело к имперскому перенапряжению. Какой-либо новый кризис может пошатнуть позиции «мирового жандарма». Но тогда пошатнется и глобальная роль ведущих американских банков, всего финансового сектора – главного добытчика. В этой ветке сценария видна бездна, в которую не хочется и заглядывать.
Представляется, что эти тупики инерционного сценария вполне очевидны тем, кто на деле стоит у руля Америки.
Сегодня явно оживилась дискуссия между сторонниками Realpolitik, указывающими на риски продолжения прежнего внешнеполитического курса США, с одной стороны, и фундаменталистами, абсолютно не готовыми учитывать изменившиеся реалии, – с другой.
Первые, по существу, призывают к выработке стратегии «организованного отступления», удержания жизненно необходимых рубежей. Именно они настаивают на переориентации внешней политики США на Азиатско-Тихоокеанский регион. При этом они готовы, хотя бы на словах, учитывать интересы влиятельных игроков глобального «оркестра». «Реалисты» верят, что основные «игроки» действуют вполне реалистично и вполне возможно найти взаимоприемлемый баланс их интересов.
Вторые же настаивают на жестком ответе на любой вызов (реальный или мнимый) глобальной гегемонии США. За их позицией – убежденность в провиденциальной миссии «сияющего града на холме», несущего миру ценности свободы и демократии. Именно здесь почти противоестественное родство внешнеполитических взглядов консерваторов и ультралибералов. Родство, сказавшееся, например, при выработке ястребиной реакции на действия России.
Однако среди консерваторов, наряду с мессианистами, есть и те, кто достаточно хорошо понимает тесную взаимосвязь между жестким внешнеполитическим курсом США и ее экономическим положением. Им стратегия «организованного отступления» представляется неприемлемым риском. Отступление, как хорошо известно из теории военного искусства, очень сложный вид боевых действий, требующий предельной организации и координации действий отступающих. Достаточно хотя бы временного снижения управляемости – и начинается паника, срыв войск в повальное бегство, военная катастрофа.
Политико-экономическая стратегия во многом похожа. В многополярном экономическом и политическом мире отсутствует жесткая субординация даже между близкими союзниками. В нем при решении многих проблем велика неопределенность и, как результат, велики без того немалые риски внезапного возникновения масштабных кризисов.
Фундаменталисты с подозрением относятся к намерениям любого, кто не готов слепо подчиняться требованиям «старшего партнера». Проявления самостоятельной политики они воспринимают не иначе как заговор против Америки. На такой основе трудно строить отношения, учитывающие интересы «других». Стратегия «организованного отступления» для них не что иное, как капитуляция, замышленная внутренними врагами Америки.
Но все же, если отбросить фобии фундаменталистов, в их позициях есть и свои резоны. Они хотят не рисковать, заключая договоры и соглашения, а выработать стратегию, при которой кто-нибудь другой заплатит за выход из кризиса.
Понятно: кто предложит такой выход, тот и будет доминировать в американской политике. Именно поэтому сегодня они на авансцене и будут оставаться там, пока провал их стратегии не станет очевидным. То есть надолго.
Выход из тупика требует кардинального роста доходов. Но возможности такого роста ограничены. Весь остальной мир уже и так платит по полной, оплачивая эмиссионный доход США. Внешние доходы американских финансовых институтов не растут. Аграрный сектор также уже не весомый драйвер.
Много надежд возлагается на «реиндустриализацию», на возвращение в метрополию промышленных предприятий из развивающихся стран, прежде всего из Китая, на создание предприятий в новых секторах экономики. Но главная ставка – «сланцевая революция», использование новых технологий добычи нефти и газа из нетрадиционных месторождений. Это уже позволило существенно снизить издержки при производстве электроэнергии и, следовательно, по цепочке снизить издержки во всем реальном секторе.
Но в «сланцевой революции» уже видны крупные проблемы, омрачающие перспективы успеха. Инициаторы «революции» – небольшие компании. Для быстрого роста производства и привлечения инвестиций они продают сланцевый газ зачастую ниже себестоимости. Многие из них близки к банкротству. Число новых осваиваемых месторождений газа снижается.
К тому же, по оценкам экспертов, структура месторождений газа (с нефтью – иная картина) характеризуется большой дифференциацией. Новые месторождения с большой вероятностью будут характеризоваться большими издержками. Налицо большие риски, что «сланцевая революция» в части производства газа может обернуться огромным пузырем, усугубляющим проблемы американской экономики. «Реиндустриализация» и «сланцевая революция» – важные, но совершенно недостаточные факторы восстановления конкурентоспособности США. В бизнесе есть правило: если не удается повысить собственную конкурентоспособность, то нужно стремиться существенно снизить конкурентоспособность основных соперников.
Учитывая масштабы проблемы, в качестве таких соперников видны всего лишь два кандидата: Китай и Европа. Снизить конкурентоспособность Китая не просто. В Америке хорошо помнят, что он – главный кредитор. Крупнейшие американские корпорации зарабатывают на этом растущем рынке много миллиардов.
В структуре экономик Китая и США мало пересечений. Экономика Китая все еще основана на экспорте потребительских товаров, конкурентоспособность которых основана на относительно низких издержках.
Кроме того, начало экономической войны с Китаем – большой риск глобальной катастрофы. Остается Европа. Она – главный конкурент США на многих рынках, прежде всего на финансовом, высоких технологий, инвестиционного машиностроения. Приоритетный ход – создание зоны свободной торговли США и ЕС. Многие европейские эксперты высказывают аргументированные сомнения в перспективах Европы в результате создания такой зоны. Но для того чтобы «опустить» главного конкурента, этого мало.
В экономиках европейского ядра велика роль реального сектора. Соответственно, главное их «окно уязвимости» – издержки, прежде всего энергетика. Европа, к слову сказать, сделала немало для того, чтобы усложнить свое положение. Отказ Германии от ядерной энергетики, увлечение многих стран Европы дорогостоящей возобновляемой энергетикой существенно расширили это «окно уязвимости». Оно станет еще больше, если появится возможность повысить цену на природный газ. Дальнейшее повышение цены на энергоносители, прежде всего природный газ, означает существенное снижение конкурентоспособности Европы. Но здесь загвоздка – Россия с ее огромными и надежными поставками газа по умеренной цене.
Наши рассуждения привели к простому выводу: многие проблемы экономической стратегии Америки можно было решить, если бы вдруг удалось разрушить вполне добротные экономические отношения России и ЕС, включая сложившееся партнерство между «Газпромом» и ведущими европейскими энергетическими корпорациями.
Американская агентура в ЕС, т.е. в Польше и странах Балтии, а также политики евроатлантической ориентации, включая действующее руководство Еврокомиссии, длительное время кричали об «энергетической безопасности», об опасности зависимости от поставок России, которая де использует их в качестве «энергетического оружия». И это при том, что наша страна всегда была супернадежным поставщиком. Следует отметить, что до недавнего времени лидеры ведущих стран Европы, их крупнейшие энергокомпании пропускали эти крики мимо ушей. Об этом свидетельствует их поддержка проектов «Газпрома» по прокладке новых магистральных газопроводов. Поддержка, несмотря на активные интриги американской агентуры.
Именно активность американской агентуры в противодействии проектам «Газпрома» – важный индикатор значимости этой проблемы для стратегии США. Но до недавнего времени прагматические соображения лидеров европейских государств были надежным противодействием этим интригам. Значит, для успеха был необходим шок, который заставил бы европейцев забыть о прагматических соображениях и встать в строй атлантической солидарности. Собственно, вся трагедия киевского Майдана и была задумана как такой шок. Восточное партнерство, придуманное и разыгранное американской агентурой, прежде всего Польшей, было масштабной антироссийской провокацией. Соглашение Украины с ЕС об Ассоциации должно было стать ее кульминацией.
Неожиданный ход России с предложением масштабной альтернативы: разносторонней кооперации украинских предприятий и крупный кредит, который должен был смягчить адаптационный шок Украины, привел в действие сценарий Майдана.
По моей информации, Майдан был запланирован и при подписании Соглашения об Ассоциации. Только лозунг был запланирован другой: «Европейской Украине – европейского президента». Накал провокации нарастал. Силовой переворот, совершенный под диктовку элементов администрации Обамы, напрямую связанных с фундаменталистами, угроза превращения Украины в форпост НАТО, поставил Президента РФ Путина практически в безвыходную ситуацию. Отказ от энергичных действий в защиту соотечественников на Украине был абсолютно для него неприемлем по нравственным основаниям. Этот отказ также неизбежно вел к обвалу внутриполитической поддержки президента. Ловушка почти захлопнулась. Осталось лишь поставить в строй Европу, прежде всего Германию.
Германии в этом сценарии принадлежит особая роль. Кризис заметно усилил ее влияние на общеевропейские дела. Германоцентричная Европа грозила обрести реальную субъектность, установив нормальные отношения с Россией. Это рушило весь сценарий. Усилия всей американской клиентелы были направлены на актуализацию ценностей атлантической солидарности, на то, чтобы европейски ориентированная Германия позабыла о своих национальных интересах.
Очень показательно почти восстание крупнейших германских компаний против самоубийственного следования американской политике санкций.
Завершение сценария уже было проговорено Обамой, заявившим о готовности Америки предоставить Европе любые объемы природного газа. Конкретно это означает, что в Европе начнется строительство заводов по дегазации сжиженного газа, поставляемого из США. Все бы ничего, но цена этого газа будет по меньшей мере на 150–200 долл. за 1000 м3 выше, чем поставляемый сегодня по трубам из России. Вложив огромные средства в новую инфраструктуру поставок из США, сломав налаженную систему поставок из России, назад уже не повернуть. Разница в издержках вытеснит Европу со многих рынков. Немаловажно и то, что, разорвав партнерство с Россией, Европа станет более зависимой от Америки и технологически – в области высоких технологий.
Европа будет опять похищена.
Опять, потому что это не первая попытка ослабления конкурента. Война за распад Югославии, продавливание приема в Евросоюз новых членов с экономиками, далекими от сложившихся в ЕС стандартов, создавали дополнительные проблемы, не позволяли Европе провести реформы, обеспечивавшие ей столь нужную конкурентоспособность. Поражает лишь то, что Европа оказывается не способной сделать вывод из собственной истории, позволяет мифологии атлантической солидарности заслонить насущные проблемы европейского развития.
Легко предвидеть, что эта стратегия ослабления Европы вряд ли будет иметь длительный успех. Наиболее вероятно, что осознание произошедшего, угроза «заката Европы» приведут ее к борьбе за освобождение от пут Америки. Симптомы этого уже налицо. Выборы в Европарламент тому подтверждение. Велика вероятность, что в среднесрочной перспективе возникнет антиамериканская Европа, похлеще, чем во время войны во Вьетнаме.
Прежде всего неустанно объяснять европейским политикам и бизнесу сущность происходящего, последствия обсуждаемого «похищения Европы». Нужно упорно привлекать крупный и средний европейский бизнес к крупным российским проектам. Призывы ответить на санкции разрывом отношений означают втягивание нашей страны в сценарий «похищения Европы».
Убежден, что интересы развития бизнеса, жесткие рамки глобальной конкуренции начнут толкать европейский бизнес на сотрудничество с нашей страной к обоюдной выгоде. Лидеры ведущих европейских государств вряд ли смогут долго игнорировать интересы бизнеса и широких социальных групп, заинтересованных в сотрудничестве с Россией. И тогда морок идеологической войны станет постепенно рассеиваться.
Немаловажны в этой связи и идейные усилия. Неумны и вовсе непродуктивны пассажи: «Россия не Европа». Это либеральные истерики, отринувшие свои христианские корни, отказывающиеся от великого европейского наследия – не Европа. Россия же, напротив, подлинная Европа, взявшая на себя миссию сохранения ее исторически сложившихся фундаментальных ценностей. Россия традиционно доводила до совершенства многие европейские направления и стили. Вспомним творения Кваренги и Росси, Пе-типа, Тургенева, Чайковского, художников и поэтов Серебряного века, гениев модерна и футуризма, без которых невозможно представить историю европейской культуры.
Сегодня Россия подхватила историческую эстафету сохранения подлинной Европы. Следует отдать должное американским фундаменталистам, почувствовавшим в Президенте Путине реальную и непосредственную угрозу их планам – лидера, способного пробудить в европейцах тягу к своим корням, создать идейно-политический противовес планам «похищения Европы». Этим объясняется антипутинская истерика. Важный ресурс – развитие БРИКС. Реакция наших партнеров по этой коалиции, заблокировавшая попытки исключить нас из «двадцатки», осудившая политику санкций, показала правильность стратегической линии России на развитие отношений с влиятельными государствами, входящими в эту коалицию. Представляется, что ее значимость в мире будет только расти вместе с повышением политического и экономического веса ее участников.
Сложившаяся конфигурация внутри БРИКС мультиплицирует политический вес России, расширяет возможности ее влияния на глобальные процессы. Непростительной ошибкой было бы этим не воспользоваться на пользу и России, и мировому развитию.
Не следует пренебрегать и конструктивным диалогом с американскими «реалистами». Такой диалог призван подготовить конструктивную альтернативу авантюристическому курсу фундаменталистов. Россия вместе с партнерами по БРИКС, американскими «реалистами» и ответственными европейскими политиками, противостоящими «похищению Европы», должна организовать диалог по институциональному дизайну глобального управления в условиях многополярного мира.
Именно в его рамках станет возможно «освобождение Европы». Для нас судьба Европы – наша общая судьба.
Последствия смены глобальной парадигмы XXI в., утверждающей существование более открытого, прозрачного и взаимосвязанного мироустройства, атрибутируют растущую культурную сложность как важный феномен, являющийся характеристикой и одновременно условием социогенеза плюралистических сообществ. Плюрализм культур выступает антиподом культурной гомогенности, постоянно воспроизводясь под воздействием разных факторов, сохраняя при этом все богатство в обществе составляющих его культурных единиц, которые, говоря словами В.А. Тишкова, самостоятельны и целостны в своей самости и обладают схожими структурами-свойствами, но отличаются своим содержательным проявлением1. В трактовке Ю. Хабермаса культурная сложность являет собой «многообразие культурных форм жизни, этнических групп, конфессий и картин мира»2. Однако свойственное для эпохи глобализации дробление мира на множество социальных, социокультурных, конфессиональных, национально-этнических и иных мажоритарных сообществ и групповых меньшинств приводит к тому, что проблема гражданского сплочения в социально и культурно разнородных обществах приобретает политическое измерение. В результате, как указывает В. Тишков, «для современных государств и для мировой системы в целом все-охватный характер имеют не только проблемы ресурсов и экономики, безопасности и окружающей среды, но и проблемы культуры и самосознания (идентичности)»3.
Перед этой реальностью сегодня оказываются практически все участники современной миросистемы. Неслучайно специалисты фиксируют уверенную интеграцию в международный контекст тематики национальной идентичности как ресурса развития4. Большинство стран на Западе и Востоке сегодня включены в трудные поиски новых идентификационных оснований, которые могут быть положены в стратегии сохранения собственной идентичности. Фундаментальный характер вопроса обретения и укрепления национальной идентичности признается и в России5, принадлежащей, по выражению В.Г. Федотовой, к «другой» (незападной) Европе6.
В информационную эпоху публичная сфера предоставляет отдельным индивидам и группам широкие возможности через установление прямых контактов между собой создавать коммуникативные сети, приобретающие транснациональные подтексты и не нуждающиеся в посреднических услугах государства как социального института. В условиях, когда «границы между государствами, языковые и классовые барьеры становятся простой формальностью»7, возникают сообщества идентичности, не связанные с каким-либо сувереном, имеющим чётко определённую территорию. Они также не зависят от его желания или нежелания институализировать их идентификацию в рамках сложившихся национальных традиций и представлений. Этот процесс в публичном пространстве Запада отчетливо демонстрирует мусульманский мир, который «в целом более чем какой-либо другой олицетворяет сетевую модель общества»8, подключаясь к складывающейся системе глобального управления (Global Governance). Активно формирующиеся в последние десятилетия мусульманские сети и транснациональные общины по всей Европе все чаще попадают в фокус исследовательского интереса зарубежных авторов9.
По разным оценкам, мусульман, проживающих на Западе в немусульманском окружении в качестве меньшинств, достаточно велико. По словам американского исследователя А. Ахмеда, «ни христиане, ни евреи, ни индусы, ни одна другая религиозная община из числа последователей крупных мировых религий не имеют столь широкого представительства в столь многих странах, где преобладают представители других религий»10. Находясь в западноевропейском обществе, выходцы из мусульманских стран могут не воспринимать ни гражданские, ни эссенциалистские (примордиалистские), аргументы как достаточные для легитимации связи между членами политического сообщества страны пребывания. Как указывает специалист по исламу А.А. Игнатенко, «часть иммигрантов-мусульман стремится трансформировать страны пребывания “под себя” – сохраняя гражданство страны исхода, само-изолируясь от немусульманской среды, декларируя альтернативную лояльность (байа, байат) какому-нибудь правителю-мусульманину за пределами страны пребывания, или действуют подобно радикальным британским исламистам, которые реализуют лозунг “Ислам – будущее Британии”»11.
Это может обусловливаться тем, что какая-то часть политизированных меньшинств актуализирует принцип «Коран – наша Конституция»12. В таком случае референтным для них становится не гражданская нация, а иное сообщество. «Например, некоторые группы мусульманских иммигрантов в странах Запада коллективно осмысливают политические практики под углом зрения принадлежности к мусульманской умме13, а отнюдь не особой (сакральной) интерпретации национального государства»14.
Результаты глобализации, стирающие старые водоразделы мусульманского мира, поделенного в соответствии с коранической геополитикой на три зоны (дар аль-ислам («земля ислама») – совокупность стран, признающих ислам государственной религией, дар аль-харб («земля войны»), где ислам еще не обрел силы полного господства, и дар ас-сульх («земля мира») – территория, ставшая на время областью религиозного и политического перемирия), а также, по меткому выражению Р.В. Курбанова, демографическое и идеологическое «выплескивание мусульман» за черту традиционных ареалов обитания вынудили миллионы мусульман-иммигрантов осваивать Запад «изнутри». Со временем, адаптировавшись к иной социокультурной среде, они вступили в следующую фазу – «начался этап их консолидации и мобилизации», продиктованный «целями защиты собственной идентичности и все более активного продвижения исламской повестки дня в западном общественно-политическом пространстве»15.
Проблема консолидации диаспоральных миров особенно актуальна в отношении больших воображаемых сообществ, которые «образуют» новых акторов мировой политики, бросающих вызов политической субъектности государства как национальной общности. Как представляется зарубежным исследователям, мусульмане оспаривают на европейской политической арене «некоторые из установленных границ в отношениях между религией, государством и политикой»16. По мнению российского исламоведа и политолога В.В. Наумкина, процесс превращения мусульманской диаспоры на Западе во влиятельную общественно-политическую силу «не может не оказывать воздействия на систему государственно-политических институтов в западных государствах. В целом, рост ее численности способствует появлению новых центров силы и нарастанию неопределенности в системе мировой политики»17.
Быстро возросшее за последние несколько десятилетий демографическое и общественно-политическое присутствие мусульман на Западе позволяет говорить о них как о «значимых других», хотя бы и находящихся на положении подчиненных меньшинств. Что примечательно, произошло это постепенно, обычно мирно и в некоторой степени вследствие экономических потребностей самих западноевропейских государств. Невзирая на трудности, усугубляемые трагическими событиями 11 сентября 2001 г., ислам становится неотъемлемой частью западного социального, культурного и политического ландшафта18. И подобно другим этническим и религиозным группам, факт его присутствия в западном обществе теперь необходимо учитывать и принимать во внимание19. Более того, как считает Ю. Хабермас, если мусульманские иммигранты не могут быть интегрированы в него «помимо» своей религии, «европейцам придется принять их вместе с исламом»20.
Отметим, что сегодня в вопросе об истинных масштабах расселения уммы в западных странах до сих пор отсутствует достоверная статистика, и нет исчерпывающей ясности. Официальной картины на этот счет в западных странах также не существует. Поскольку государственные структуры, занимающиеся национальной переписью населения, по закону не учитывают конфессиональную принадлежность граждан в переписи, подсчетом численности мусульманского населения заняты неправительственные организации, оценки которых по понятным причинам не всегда вызывают у специалистов полное доверие.