Я выбрала второе. На следующий день мы заехали за туристами. Леони не спустилась с остальными, и я спросила, будем ли мы ее ждать.
– У нее тут своя программа, – подмигнул мне блондин Доминик, – если в нашем расписании нет баров, можно ее не беспокоить. Да и раньше трех ее теперь не добудишься.
– Хорошо, тогда пойдем, – я в нетерпении ожидала интересные рассказы.
С погодой снова повезло, правда было немного жарко для долгих прогулок, но я надеюсь, мне попались крепкие парни.
Поскольку «Националь» находится ровно напротив Кремля, мы начали маршрут с Красной площади. Все-таки сердце страны игнорировать нельзя. По пути рассказывала про основание Москвы.
Есть легенда, например, что на берегах Москва-реки еще до 1147 года располагались сёла богача Степана Кучки, который однажды не оказал должных почестей проезжавшему через его земли князю Юрию Долгорукому. Сыну Владимира Мономаха это пришлось не по душе и он велел казнить недружелюбного боярина. Дочь Кучки он отдал своему сыну Андрею в жёны, а земли забрал себе, построил город и назвал его по имени реки – Москвой. Такая вот была насыщенная цивилизованная жизнь.
Парни слушали, вопросов не задавали, а больше озирались по сторонам и просто глазели на дома и людей. Прохожие с любопытством оглядывались на нас в ответ, но никто не подходил фотографироваться, или за автографом.
Повезло, что не было никаких мероприятий на самой площади, можно было в полной мере насладиться широтой мощеной площади, как символом широты русской души.
Похоже, мои новые друзья-товарищи тоже так подумали. Стоило только дать им пять минут свободного времени для фото. Сделали пару кадров (заморские парни тоже равнодушнее к фото, чем девушки), потом Карл включил на всю громкость какую-то мелодию на своем айфоне, и великовозрастные парни, как непослушная детвора, начали распевать свои песни во весь немецкий голос.
Я хохотала как сумасшедшая. Во-первых, мне начинает казаться, что одна из целей их поездки – засмущать меня до цвета Кремлевских стен.
Во-вторых, они были так безоблачно счастливы, так живы в этот момент. Как единое целое, трое ребятишек в телах взрослых парней. Они наслаждались своей музыкой, питались ее энергией. Я смотрела на них с восторгом, не понимая ни слова из их песен, но наслаждаясь ритмом и звучанием. И этим нескладным парнем в шортах и синей толстовке. Который неожиданно прервал свое чудесное пение и, что? танцевать? о, боги. Я подчиняюсь его хитрому обаянию и вот уже, теряя последний профессиональный облик, танцую с ним на каменной площади любимейшего города, заливаясь неожиданным счастьем.
Благо, доблестная охрана правопорядка строго стоит на страже счастья и несчастья нашего населения. И вот уже я снова краснею и оправдываю своих горе-путешественников и убеждаю, что «ну это же немцы, музыканты, что с них взять». А Хайни стоит рядом и уверенно на немецком что-то доказывает полицейскому, забыв хотя бы перейти на английский и не давая тому ни единого шанса на понимание. Только моя природная способность виновато краснеть и скороговоркой рассыпаться в извинениях спасает нас от гнева блюстителя спокойствия.
Скорее ретируемся с опасной площади. Ребята смеются, хвалят меня, хлопают по-свойски по плечу. Кажется, я прошла их личный обряд посвящения.
Мы дошли до Китай-города и заслужили порцию вкусного мороженого из джелатерии на стороне Маросейки. Я себя снова почувствовала, как в детстве, когда гуляешь с лучшими друзьями и мир вокруг бывает только счастливым.
Пока мы наслаждались прохладным лакомством из больших чашек, сидя на деревянных скамейках Ильинского сквера, ребята рассказывали мне о себе. Еще один вид историй, которые мне нравятся.
Я выяснила, что Доминик приехал из Австралии в Германию, мечтая учиться на программиста, потом попал на концерт Rammstein, влюбился в гитару и пропал, теперь живет и дышит только этим. В Германии обзавелся семьей, возвращаться в Австралию даже не думает. На мой вопрос о жизни в Мельбурне, который считается самым комфортным городом в мире, он философски и очень серьезно заметил:
– Да, считается, но ведь и там есть депрессия, и суициды. Люди по всему миру испытывают трудности и давление. Не нужно думать, что приедешь в райский уголок, и все само собой устроится. А счастливым можно быть и работая полярником на станции, где вообще никакого комфорта. Ведь так? – довольный своими мыслями, он отправил в рот следующую ложку с мороженым.
Мы согласно закивали.
– Не говоря уже о пауках и змеях в самых неожиданных местах, – добавил Хайни, и все рассмеялись.
Карл оказался коренным немцем, вся семья которого работала на заводах. Естественно, его судьба была предопределена с ранних лет. Только вот его заинтересовала музыка. И так сильно, что ни одни семейные скрепы не смогли бы его остановить. Никто Карла не поддержал, может быть поэтому он до сих пор немного зажат и держится ото всех чуть более отстраненно. Хотя какие-то традиции он все-таки перенял. Он невероятно консервативен. Верит в теорию золотого миллиарда, презирает все американское и английский язык не учит принципиально.
С Виктором тоже любопытная история. Вообще, да простят меня все Викторы, но совершенно же не понятно, как можно всерьез относиться к человеку под сорок лет, которого зовут «Витя»? В пять лет это мило, но в сорок… Может быть поэтому Чижов ведет себя шутливо, много смеется и вообще производит впечатление крайне позитивного человека – потому что просто нельзя быть серьезным, когда имя тебе – Витя.
Так вот, он родом из Ленинграда, в девяностые был еще совсем юнцом, под шумок уехал в Германию за лучшей жизнью, и прижился. Подрабатывал как мог, собирал клубнику, мыл посуду, не чурался любой работы. Потом выучил язык, потом еще один, и вот уже работает переводчиком в ведущих компаниях Германии, а потом нашел «этих чудесных ребят», как он их называет, с теплотой отеческого взгляда глядя на них. Похоже, он невероятно рад своей находке.
– А ты замужем? – раздался вдруг неуместный, как хор Турецкого на рэп-батле, вопрос.
Как-то неловко все замолчали, а Хайни продолжал смотреть в упор мне в глаза.
– Замужем.
– Тогда почему у тебя нет кольца?
– Есть, в России кольцо носят на правой руке, вот, – я помахала рукой, на которой в нужном месте значилось самое обыкновенное золотое кольцо.
– И что, ты очень любишь своего мужа?
Я, конечно, немного опешила от такой наглости, но все-таки ответила:
– Люблю.
– В вашей России так модно, рано выходить замуж?
Если бы не его тон, немного возмущенный и укоризненный, как будто я была виновата, я бы, пожалуй, и не восприняла этот вопрос неуместным. Ничего удивительного, иностранцам часто интересны местные традиции брака. Но я почувствовала, что он выходит за какие-то рамки.
– Не модно, а вполне нормально, – коротко отрезала я, – кстати, вы знаете, что мы сейчас находимся «У черта на куличиках», – попробовала я перевести тему, – знаете, что это такое?
Все отрицательно покачали головами, старательно отводя взгляды от Хайни, который просто уставился на меня своими глубокими темными глазами. Я начала объяснять значение выражения и его отношение к этому месту, стараясь не обращать внимания на странную раскаленную энергию между нами.
Что ж, пойдем дальше и будем надеяться, что летняя толпа и мои чудесные домики помогут ее разрядить.
Главное, так чудесно вокруг. Пошли по тесной Маросейке, где кругом и всюду бары, кафе, люди, коты, шумно, ярко, быстро. Все живет, движется, дышит из одного окна ароматным шашлыком, из другого слышится звон бокалов. Парень в рваных джинсах, майке и с сине-зелеными волосами уместился на пуфике в одном из оконных проемов, увлеченно мучает гитару и поет что-то нескладное. Суетливо, густо, кажется, что толпа может унести тебя в неизвестном направлении.
И вот случается моя любимая магия – мы ныряем в Колпачный переулок, и словно попадаем в другой город. Все звуки резко исчезают, становится слышно, как шуршат деревья, как стучит каблучок по тротуару, узкая улочка зигзагом уходит между невысокими домами. Редкий встречный прохожий попадется тебе, словно все жители собрались там, на главной улице. А здесь будто задворки театра, где можно подготовиться перед выходом на сцену.
Полагаю, я произвела нужное впечатление. Ну и немного напугала всех, наверное. У ребят сначала были такие лица, будто теперь-то уж точно я завела их в подворотню и сейчас появятся мои персональные бандиты. Хорошо, хоть было светло и красиво кругом. Все немного расслабились, снова начали шутить, и спокойно болтать в тишине переулка.
В самом начале оценили красоту особняка Кнопа, послушали мои рассказы о владельцах и судьбе здания неоготического стиля.
– … ходила поговорка: «Где церковь – там поп, а где фабрика – там Кноп». А в 1941 году в этом доме принимали добровольцев на фронт. Именно отсюда на войну отправилась Зоя Космодемьянская, знаете, кто это?
Хайни и Доминик сразу кивнули, Хайни сказал:
– В школе проходили.
– Хорошо, – я с чувством удовольствия кивнула, – идем дальше, мы посмотрим кирху Петра и Павла, прихожанами которой были Кнопы. Они и дом здесь построили специально поближе к собору. Но сначала заглянем в парочку старинных и очень интересных переулков, – неприятный инцидент уже забылся, все были поглощены новой информацией, а я только старалась не переборщить.
– А теперь здесь что? – спросил Хайни, когда я уже сделала пару шагов от дома. Я снова развернулась и ответила:
– К сожалению, теперь здание просто принадлежит коммерческой организации.
– Ясно, – он бросил беглый взгляд на острые серые башенки и с любопытством посмотрел на меня, сцепив руки за спиной, сказал, – идём?
У меня холодели руки от его взглядов, так что я поспешила идти быстрее, чтобы остудить свои нервы.
Мы подошли к Хохловскому переулку, где с 1665 года сохранились палаты дьяка Украинского. Сильно обветшалое здание, построенное буквой «г», специально, чтобы разделить женскую и мужскую части. Бывшая когда-то белой покраска практически полностью утратилась, и обнаженные кирпичи стыдливо выпячивали на улицу свои бока. Помимо жилого помещения, этот дом успел послужить в качестве архива, здесь над своими произведениями работали Пушкин и Карамзин. Тем печальнее видеть архитектурного ветерана в таком плачевном состоянии. Словно он ничего не стоит для родного города.
– Эти улочки совсем как наши, – заметил Доминик, осматриваясь и заглядывая в глубину Хохловского переулка.
Карл что-то спросил и выжидающе оскалил кривоватые острые зубы.
– Карл спросил, под «нашими» ты имеешь в виду Германию? – объяснил Виктор, обращаясь ко мне.
Судя по восклицанию Доминика и его попытке столкнуть Карла с тротуара, у того нашлось, что ответить.
– Я не буду это переводить, – рассмеялся Виктор.
Пока ребята препирались, снова доказывая, что в их паспорта закралась ошибка с датой рождения, Хайни подошел ближе ко мне.
– Кира, ты была когда-нибудь внутри этого дома? – спросил он, разглядывая крошечные окна палат.
– Нет, – отозвалась я и тоже уставилась в окно, представляя, как там все могло быть устроено, – хотя, сейчас там разные фирмы, не думаю, что проблематично зайти внутрь.
– Это должно быть очень интересно, – он задумчиво перевел взгляд на меня, – должен признаться, я люблю заглядывать в окна, представлять, как там живут люди, мне должно быть стыдно? – судя по искоркам в его глазах, ему совершенно точно не было стыдно.
– Только если за нас двоих, – поддержала я его игру, – я тоже люблю воображать судьбы в мягком свете домашней лампы.
Хайни засмеялся, назвал это «поэтичным оправданием», и мы отправились дальше.
Слева к палатам прислонился еще один сторожила – бывшая нотная типография Юргенсона, в которой были впервые напечатаны произведения Чайковского. Мы прошли здание когда-то тепло-голубого цвета, с белым декором. Теперь уже оно было сильно растрёпано, кое-где виднелись красные стены, словно ссадины на теле гиганта. Большую часть дома занимали огромные широкие окна, сквозь которые казалось, что помещение внутри пусто, с бесконечно высокими потолками и уходящими вглубь комнатами.
Затем мы повернули в небольшой садик, прошли к фасадной части особняка Морозовых, в котором располагалась мастерская Левитана.
… здесь бывали знаменитые писатели, художники и музыканты. Теперь и вы, можно сказать, прошли по одной земле с Шаляпиным и Чеховым.
– Я чувствую, у меня словно открылся новый источник для вдохновения, – сказал Хайни и сделал глубокий вдох, прижав руку к груди. Я снова не могла понять, шутит ли он, или правда вдохновлен этим местом.
Далее, мимо церкви князя Владимира и собора Иоана Предтечи мы вышли к Старосадскому переулку, в котором нашли Петропавловский собор. Вообще, я выбрала очень колоритный район Москвы, на каждый квадратный метр найдется что-то интересное.
Недавно отремонтированный комплекс зданий, наряженный в свежую краску теплых солнечных тонов, утопал в зелени двора. Высокую готическую башню венчал серебряного цвета крест, от которого, словно от приветливого маяка, рассыпались на улицу и лица прохожих яркие лучи.
До нас донеслись звуки органа, мы одновременно замерли, стоя во внутреннем дворе и прислушались к стройной умиротворенной мелодии.
– Здесь находится орган 1898 года, – сказала я полушепотом через несколько минут.
В этот момент все было так ясно, тихо и просто. Мы впятером словно были очень близки друг другу, как будто знакомы много лет. Мы тихонечко вошли внутрь и постояли еще какое-то время в уютном уголке шумной Москвы, не говоря ни слова и не чувствуя ни капли неловкости при этом.
Только когда мы собрались уходить я поняла, что очень проголодалась и устала. Я оглянулась на парней, они мужественно молчали, но на их лицах читалась готовность променять духовную пищу на материальную. Мою идею отправиться на одну из веранд, в ассортименте представленных на улице Забелина, все восприняли с нескрываемым энтузиазмом.
– Слушай, а ты придешь на наш концерт? – спросил Доминик после сытной порции «русских равиоли» – так они назвали пельмени. Глупцы, разве могут «равиоли» передать всю прелесть «пельменей».
– Я не планировала, но да, если позовете.
– Зовем, конечно зовем! – и в сторону Карла бросил что-то на немецком, очевидно, объясняя свое приглашение.
К моему удовольствию Карл тоже радостно закивал.
– Он будет послезавтра, не забудь, – строго сказал Доминик, – в восемь вечера. На какой-то площадке со смешным названием? – он вопросительно посмотрел сначала на Виктора, потом на Хайни.
– Что-то про специи, – ответил солист.
– В Крокусе2? – я еле сдерживала смех.
– Ну да.
– Хорошо, я обязательно приду.
Я с удовольствием вытянула под столом уставшие ноги, затем выпрямилась, поставила чашку от выпитого кофе на стол и бодро, с новыми силами сказала:
– Итак, друзья, моя часть программы на сегодня закончилась. Теперь на ваш выбор – можем сходить в исторический музей, галерею, или куда хотите еще?
Карл и Доминик переглянулись, как двоечники, задумавшие сбежать после третьего урока.
– Кира, а ты не расстроишься, если я вернусь в отель? Мне нужно выйти в скайп к своим, – спросил Доминик, – мне правда очень все понравилось, но Мия уже наверное вернулась из садика, а я свихнусь, если ее не увижу.
– Конечно, Доминик, никаких проблем, семья прежде всего.
– Вот такой из него безбашенный рокер, чуть только разговор заходит про его дочурку, так парень забывает обо всем на свете, – хлопая друга по плечу добавил Хайни.
– И это очень мило, по-моему. А как насчет остальных?
– Кира, Карл просит сказать тебе, что тоже очень извиняется и просит твоего разрешения, чтобы он мог вернуться и порепетировать лишний часик, – сказал Виктор.
– А разве не нужно репетировать, когда вы все вместе? – я удивилась.
– Он говорит, что нет, он хотел бы поработать над своими партиями, – сказал переводчик.
Карл виновато развел руками.
– Конечно, – «интересно, они все решили освободить мой вечер?»
– Раз такое дело, думаю, вам двоим переводчик не нужен, – Виктор подмигнул мне, – я тогда пройдусь по своим старым знакомым местам. Действительно, большое спасибо, Кира, в Москве я бывал много раз, но с такой стороны еще ни разу не видел, – и он галантно поклонился мне и пожал руку. Ему явно подошел бы светский Петербург для жизни, с такой манерностью.
– Хайни, ты останешься? – спросил Доминик.
Все засобирались, оплачивали счет, комкали салфетки, оглядывались в поисках забытых вещей.
– Да, я бы еще немного прогулялся, тем более что Кира обещала мне рассказать про одного писателя, который так и не получил Нобелевскую, – он ненароком заглянул в мои глаза.
– Ок, тогда до встречи!
Вот тебе и свободный вечер…
Мы попрощались с ребятами и пошли через Забелина, по Варварке к Зарядью. Близился вечер, людей на улице становилось все больше, я немного беспокоилась о том, как бы не потерять главный голос этой рок-группы и старалась держаться к нему как можно ближе, но не нарушая личных границ. В любую секунду я была готова схватить его за руку, чтобы спасти от московской толпы. Жаль, что такая секунда никак не подворачивалась.
– Так кто это такой, твой Живаго? – Хайни шел, держа руки за спиной, и заглядывал своими хитрыми глазами в мои глаза, как будто искал там ответы на свои самые сокровенные вопросы. Но в этой хитрости я не читала злого умысла. Напротив, в его глазах не было решительно ничего плохого, только детское любопытство, желание испытывать, изучать. Он шел ближе ко мне, чтобы не толкнуть случайно прохожего. И немного наклонялся вперед, как будто хотел лучше услышать меня. Да, пожалуй, это было уместно, учитывая, что он на целую голову выше меня.
– Думаю, что Живаго – это альтер эго его автора, Бориса Пастернака. Пастернак вложил в главного героя, Юрия Живаго, всего себя, свои мысли, мировоззрение, все свои самые тонкие чувства. Может быть, от этого он и подвергся гонению со стороны правительства, от того, что было слишком очевидно это сходство, слишком ясно, что он пишет про себя.
– Что за гонения?
– Вообще, сложный вопрос. В то время, когда Пастернак выпустил свою книгу, у нас был Советский Союз, ты знаешь что-нибудь про Советский Союз?
– Конечно! Советский Союз победил Германию во Второй Мировой.
– Правильно. Но это одна часть в большом периоде Советской жизни. Понимаешь, вся жизнь менялась. Люди хотели делать для себя, для всех, чтобы всем хватало необходимых вещей: еды, крыши над головой, одежды. Это сложно, потому что обязательно найдутся те, кто захочет себе взять побольше, чтобы другим осталось меньше, или вовсе ничего не досталось. А трудиться такие совсем не хотят.
– Как сейчас, – он понимающе кивнул.
– Примерно так, – мне было приятно, что он меня понимает, – это сложно и важно было не допустить возвращения старых порядков, исключить развитие вот этой как раз единоличной мысли. Для чего активно пропагандировали идеи Маркса, Ленина. Понимаешь?
– Конечно, продолжай.
– И также была цензура, которая отслеживала, чтобы против этой мысли не было книг, кино, песен, стихов. Потому что сила искусства очень велика, и влияние на умы можно оказывать огромное.
– О, да, полностью согласен, – он оживленно закивал, – я читал книгу о том, как ЦРУ ведёт государственную пропаганду, активно используя все виды искусства, это просто нечто! Но продолжай, прости, я перебил тебя.
– Ты прав, и у нас сейчас точно также есть цензура, просто пропагандируются другие ценности. Так вот, конечно, идеологи прошлого немного перегибали, такова особенность времени. Ты знаешь что-нибудь о гражданской войне в России?
– Мммм….. революция? Что-то помню, но не много.
– Да, простой народ был доведен до крайнего состояния и не мог больше терпеть гнета своего «барина», люди объединились и устроили революцию. Если захочешь, я тебе расскажу про это в другой раз. Главное вот что, тех, кто был за монархию, за капиталистов и власть меньшинства над большинством – их называли «белые», а простой народ, который боролся за свои права, за возможность получать образование, медицинские услуги хорошего качества…
– Как забастовка!?
– … похоже. Только в масштабах государства и ради других идей и ценностей. Вот, их называли «красные». Красные в итоге победили, и они-то как раз боролись с пропагандой белых и всего, что с этим связано. К слову, у Пастернака прекрасное произведение. Если у тебя будет время, обязательно прочти, хотя бы в переводе. Каждое описание живо, словно картина от руки великого мастера. Происходящее в книге яркими событиями отражается в воображении. Слова гармоничны, льются широкой рекой, затрагивают твою душу.
– Даже на тебя подействовало. Сама заговорила лирично, – снова эта довольная открытая улыбка.
– Да, невозможно читать Пастернака и оставаться равнодушным. В том числе в его книге много говорится про гражданскую войну. Возвращаясь к цензуре. Он пишет и о том, что гражданская война была необходима, ожидаема, что, подожди-ка, как там… да, вот: «Пока порядок вещей позволял обеспеченным блажить и… что-то там… за счет необеспеченных, как легко было принять за настоящее лицо эту блажь и право на праздность, которым пользовалось меньшинство, пока большинство терпело». Да, кажется, так.
«Он так внимательно слушает, меня уже много лет никто так не слушал, даже мои туристы» – мелькнуло в этот момент у меня в голове.
– Так вот, хоть он и писал о неизбежности войны, к концу книги его герой приходит отрешенным от этого вопроса. Он не хочет, не принимает ни одну из сторон. Юрий говорит, что хочет только просто жизни для себя, жить со своими и все, ничего, никакие кардинальные идеи ему не нужны. Думаю, именно поэтому на Пастернака ополчились все, кому не лень. Хотя и совершенно напрасно, на мой взгляд. Его произведение сильно тем, насколько верно подобрано каждое слово, насколько красиво каждое описание. И мне как-то по-человечески обидно, что ему пришлось все это вытерпеть, ведь многие даже не читали его книгу, ходила такая фраза – «Не читал, но осуждаю». Вот так, под давлением общественности он и отказался получать Нобелевскую премию.
Я очень разволновалась, пока говорила все это. Мне всегда хотелось делиться с кем-нибудь своими мыслями о литературе, которая была для меня источником сил и поддержки. Страшно признать, но моего мужа не очень-то волновало, что я читаю или думаю о прочитанном. Литература не входит в предмет его интересов. Вообще, я заметила, что все, выходящее за пределы его мониторов, не входит в круг его интересов. А я там скорее по привычке. Впрочем, нас обоих все устраивает, а я отвлекалась.
– Какое глубокое чувство вызвала в тебе эта книга, – отозвался Хайни, и мне показалось, что его щеки немного порозовели, – знаешь, должен признаться, я читал ее, – он робко посмотрел на меня, не буду ли я осуждать его.
Я удивленно вскинула брови, и съязвила:
– Значит, и с названием ресторана ты меня обманул? Прекрасно знал, что это за «врач такой».
– Прости, что не сказал раньше, мне было так интересно, что ты думаешь, и я хотел найти повод познакомиться с тобой поближе. Все эти вещи про гонения я не знал, честное слово, – он раскинул руки в стороны, словно сдаваясь, – но я с тобой полностью согласен, это прекрасное произведение, и теперь мне хотелось бы прочитать книгу на русском, чтобы узнать полную красоту оригинала.
– Согласна, и, конечно, это было бы здорово, но русский в принципе очень сложный, тебе придется много-много лет сначала его учить.
– Да, я знаю, но может ты мне поможешь, – он подмигнул.
Ну что мне сделать, чтобы мне не было с ним так легко? Даже эти намеки не могут заставить меня броситься со всех ног куда подальше, а скорее наоборот, все сильнее провоцируют интерес и желание свободно поддаться порыву.
Чувствовала себя как героиня в одном из рассказов Чехова, которая не давала строгий отпор своему ухажеру, а все юлила, оставляла полутона, надежду. Говорила, что не может больше видеться с человеком, который просил ее оставить мужа, но потом все равно выходила к нему на встречи, слушала его сладкие признания, и строила из себя порядочную жену. И сбежала в конце концов, бежала приплясывая, и все причитала, какая нехорошая. Мне она всегда казалась неприятным персонажем. А теперь сама себя веду как та дама.
Мы шли дальше, болтали обо всем, о литературе (он оказался любителем классики, особенно французской, но и русской в том числе, читал Достоевского, Толстого), об этом мире, о людях, ценностях. Было такое чувство, что мы упустили много лет жизни, которые должны были провести рядом и теперь восполняем упущенное ускоренными темпами. Мы совсем перестали следить за временем. Муж не звонил, он знает, что я могу допоздна задерживаться. И я была невероятно этому рада. Стыдно, но он совсем вылетел у меня из головы в эти минуты.
Мне было интересно с этим мужчиной, в душе которого все еще жил нескладный мальчишка, он меня веселил. Я с любопытством изучала его легкую улыбку, цвета крепко заваренного чая глаза, которые то поблескивали от удовольствия, то вкрадчиво вглядывались из-под широких бровей, густых, темных, будто переклеенных по случайности от другого лица, с белевшими уже в двух местах волосинками.
Опускались первые сумерки, закат заалел над набережной со стороны Кремля. Мы стояли на мосту и смотрели на уплывающее в следующий день солнце. Хайни повернулся к реке спиной, облокотился на каменное ограждение и посмотрел прямо и открыто в мои глаза.
– Ну что, теперь-то ты поняла? – он спросил.