В середине зимы в Лаодикию приехали несколько магистратов и десятка три путешественников. Среди них были один квестор Сената, два инспектора по закупкам зерна, масла, тканей и других регулярных товаров, необходимых Риму на следующий год, судебные преторы и наблюдатели, которые обычно праздно проводили время с наместником провинции. С ними прибыло много римлян других сословий, часть которых теперь добралась до Александрии и Антиохии. Для состоятельных граждан такие поездки были обычным делом, особенно в зимнее время, когда в Риме становилось холодно и скучно. Дальние родственники Марка Красса, друзья и знакомые уже не раз посещали лагерь.
На этот раз у палатки ликторов остановились большие носилки, и оттуда вышел Марк Валерий Мессала Руф. Сенатор поприветствовал удивлённых Лация и Кассия, как старых друзей, с которыми расстался только вчера, и прошёлся с Публием Крассом по лагерю. Они провели там совсем мало времени, скорее для формальности, чем для проверки и оценки. В конце все трое пришли к консулу, и Мессала Руф как бы невзначай спросил Лация:
– Ты не заехал бы ко мне как-нибудь вечером? Надеюсь, консул не планирует дальний поход в ближайшее время? – он повернулся и улыбнулся Крассу. Тот самодовольно хмыкнул, и Лаций понял, что этот вопрос был решён заранее. К тому же, без него.
– Пока не планирую. Какие тут походы! – махнул рукой Красс. – Пусть едет. Может, его легионеры отдохнут. Хотя вряд ли. Там останется ещё один Марс-громовержец, его друг Варгонт. Тоже любитель повоевать. Но ты забирай его, Мессала Руф, забирай. Может тебе и удастся за месяц сделать его помягче, – добавил консул.
Лаций с удивлением смотрел на располневшего сенатора. Красные щёки с синими прожилками обрюзгли и двумя толстыми лепёшками свисали вдоль узких, выпирающих вперёд скул. Крупный нос, который и раньше не отличался красотой, теперь стал лиловым и рыхлым, как будто его, как оливку, долго вымачивали в винном уксусе. Верхние веки напоминали два тонких листочка папируса, которые не полностью прикрывали верхнюю часть неподвижных выпуклых глаз, при этом кожа сдвинулась к уголкам, как у старой собаки, и казалось, что сенатор вот-вот заплачет. Нижние веки отошли от глаза и висели полу дугами, как два пустых сосуда из-под масла, придавая его лицу жалкое и печальное выражение. Однако это было только внешнее впечатление. Мессала Руф по-прежнему живо двигался, не хромая и не переваливаясь с ноги на ногу, что вполне можно было ожидать при таком большом весе. Когда они вышли из палатки консула, Лаций спросил:
– Благодарю за приглашение, сенатор, но зачем я тебе нужен? Тем более на целый месяц?
– Я прибыл не один.
– Только не говори, что с этим рыжим греком! – фыркнул Лаций.
– Нет, Александр остался в Риме. Приезжай, увидишь, – одними уголками губ усмехнулся тот.
– Тогда кто? Судебные преторы? Они тоже прибыли на этих кораблях? – в голове у Лация сразу возникли мысли о смерти Клавдии Пизонис.
– Да, но у них другие заботы. Не бойся, тебя они искать не будут. Здесь ты им не нужен. В Азии все ждут только денег и развлечений. Преторы приехали в прошлые иды и ни разу о тебе не спросили. Вот так-то! Тем более не забывай, что тебя приглашает сам Марк Валерий Мессала Руф, а не судебный магистрат! И не куда-нибудь, а к себе домой, – он назидательно поднял вверх указательный палец, потом посмотрел на небо, поспешно опустил руку и добавил: – Не бери с меня пример. Богам указывать не надо.
– Странно… – пробормотал Лаций. Догадки одна за другой теснились в его голове, но разумного объяснения не находилось. Неприятное напряжение долго не давало ему покоя, поэтому он решил поехать к Мессале Руфу на следующий день как можно раньше.
Солнце светило ярко, все дома и улицы в Антиохии были светло-жёлтого цвета, как летом, и только высохшие виноградные лозы и голые ветки кустарников напоминали о том, что до него ещё далеко. Ночью и утром здесь всегда было холодно, однако днём солнце иногда разогревало камни, и до наступления сумерек воздух оставался тёплым. А вечером снова становилось ужасно холодно.
Около длинного здания из белого камня, в котором расположился сенатор, стояли три раба. Они кутались в толстые шерстяные накидки. Когда Лаций остановился, один из них подошёл и взял коня.
– Приветствую, Лаций Корнелий Сципион! Тебя ждут, – поклонился второй слуга у входа. На его лице застыла заискивающая улыбка. Лаций поёжился, снова вспомнив рыжего грека.
В атриуме никого не было. Двери закрылись, и оттуда-то из глубины комнаты накатились лёгкие волны тёплого воздуха. Он быстро огляделся: в этой комнате не было статуй, у стен стояли лишь несколько бюстов и три широких кресла. Пол покрывали ровные квадратные плиты из красного мрамора, без вставок и украшений. Десять небольших светильников заменяли прозрачную крышу, поэтому внутри было светло, но всё равно немного тускло и блекло. Этот дом, несмотря на большую площадь, выглядел скромнее, чем даже дом какого-нибудь купца средней руки в Риме. Однако для Антиохии это было роскошно.
Лаций обошёл атриум по кругу, когда сзади послышались тихие шаги. Он обернулся и от неожиданности замер. К нему приближалась Эмилия.
– Ты? – всё ещё не веря своим глазам, спросил он. – Что ты тут делаешь? Хотя это глупо… Но зачем? Зачем ты сюда приехала?
– Разве ты не рад меня видеть? – игриво произнесла она, прищурив глаза и послав ему одну из своих обворожительных улыбок.
– Рад, но зачем ты приехала сюда? У тебя здесь дела? Или ты к кому-то другому… А как же Рим? Прости, я снова не о том… Я хотел сказать, как же Гней Помпей? Разве ты… – Лаций терялся в догадках, но ему было приятно, что Эмилия встретилась с ним, даже если приехала совсем не ради этого. Водоворот мыслей кружил ему голову, и слова не успевали за ними. Лаций растерянно посмотрел на неё и вздохнул.
– У Помпея сейчас большое горе. Умерла Юлия, его жена.
– Юлия? Дочь Цезаря? – с удивлением переспросил он. – Да, теперь у него всё изменится…
– Уже изменилось. Но такова была воля богов. Она в последнее врем сильно болела, не выходила из дома, и вот… Так что сейчас Помпей занят другими проблемами. Он воюет с Сенатом и цензорами. Кстати, здание Сената сгорело, и они никак не могут решить, где им теперь собираться. Смешно… Помпей предложил свой театр, потому что он каменный. Но все считают его огромной лупанарией. Каждый месяц там проходят праздники Приама и Флоры.
– Э-э, да, я помню. Был там один раз. Хватило впечатлений, – покачал головой Лаций, вспомнив, как они с Оливией чудом выбрались оттуда живыми.
– Сенаторы тоже считают, что нельзя решать дела Рима в здании, где раньше половина из них играла в игры Купидона. Там почти весь город побывал. О-о, какие представления были! Катон Младший назвал его местом, где гибнут нравы Рима. Но Помпей настаивает. Говорит, что хочет всё это остановить, чтобы разместить там Сенат. А если не получится, то переделает в храм.
– Да, помню я открытие этого театра, помню… Ты тоже была там с Клодом. Это был… тяжёлый день, – пробормотал Лаций, не зная, как описать царившую там вакханалию и нападение людей Пульхера. Поэтому он решил сменить тему: – Но ты же приехала с Мессалой Руфом?
– А с кем ещё? Только с ним и можно было, – усмехнулась Эмилия. – Ты же знаешь, что его не интересуют женщины. Он приехал сюда с сыном от первой жены. В Риме они редко видятся. А я… Вот видишь, тоже рискнула. Путешествовать в одиночку сейчас опасно, одна бы я не решилась. Не те времена. В Риме неспокойно. В провинциях – тоже. Много беглецов и разбойников. Грабежи на дорогах. Ну и ещё я давно мечтала посетить Азию. Тут столько красивых тканей и ароматных масел!
– Но где же сенатор? – Лаций обвёл взглядом комнату, ожидая появления Мессалы Руфа, и снова уставился на Эмилию. Она была невероятно хороша. Собранные на затылке волосы подчёркивали стройность шеи. Чуть ниже красовалась маленькая родинка. Длинная толстая палла из шерсти и такая же накидка полностью скрывали её фигуру, но ему было достаточно одного изгиба ткани на бедре, чтобы дорисовать в воображении всё остальное. Лаций несколько раз моргнул и даже покачал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Близость Эмилии пьянила его, как неразбавленное греческое вино, сделанное из сладкого, тронутого морозом винограда.
– Не волнуйся, сенатора сегодня нет. Он сказал, что поедет с сыном к Крассу. Насколько я знаю, Мессала хочет стать в следующем году консулом, а сына назначить наместником на Сицилии. Красс знает, как ему помочь, – с иронией усмехнулась она. – Хотя, если честно, то это будет чуть позже, а сейчас ему показывают юных рабов в доме одного сирийского друга.
– Новых мальчиков? Он не остепенился?
– Ты слишком прямолинеен. В Риме недавно прошла страшная болезнь. Многие умерли. Среди них несколько его любимых юношей. Александр тоже заболел и, к сожалению, умер на вилле, – она остановилась, увидев, как изменился в лице Лаций. – Ты удивлён? – в её голосе снова прозвучала прежняя издёвка вместе с искоркой интриги, и он почувствовал, что его неудержимо тянет к Эмилии. В ней были не присущие другим женщинам смелость, внутренняя уверенность в себе, дерзость во взгляде и улыбке, граничащая с наглостью, и ещё – совершенная красота тела, которая заставляла кровь закипать, а сердце биться чаще и сильнее. Лаций набрал в грудь побольше воздуха и закрыл глаза. Сердце не хотело успокаиваться. Эмилия, не дождавшись ответа, продолжила: – Ладно, я знаю. Ты ему нравился. Только не делай такое лицо! Когда Александр слёг, Валерия Мессалы в Риме не было, и, наверное, поэтому болезнь рабов обошла его стороной. Боги пощадили сенатора. Сейчас он часто приносит дары храмам и не шутит на эту тему.
Продолжая рассказывать о последних римских новостях, Эмилия провела его вглубь дома. В триклинии уже был накрыт небольшой стол. Лаций стал расспрашивать о знакомых и друзьях и, был приятно удивлён, когда услышал, что в Риме его судьбой никто не интересуется. Его даже не искали, как будто Парки спрятали нить его судьбы в укромный угол своей пещеры. По крайней мере, Эмилия не слышала об этом ни от одного магистрата. Ни в Риме, ни здесь. Но она всё время как-то пристально и внимательно смотрела на него, иногда погружаясь в свои мысли и отвечая на вопросы с задержкой.
– Я никак не могу поверить, что ты приехала! Мессала Руф сказал, что я могу провести здесь месяц.
– Да, этот дом в моём распоряжении. Его сын живёт у ликторов префекта города, а сам сенатор предпочитает оставаться на ночь у своих старых и новых друзей.
– Понятно. Значит, ты в этом доме одна? Ты, что, плохо себя чувствуешь? – спросил Лаций, заметив, что Эмилия смотрит сквозь него куда-то вдаль.
– Нет, – вздохнула она. – Но… Я приехала, чтобы вернуть тебе медальон… – в её голосе прозвучала нескрываемая скорбь. – Твой ужасный медальон. Он там, в моих вещах. Я отдам его позже.
– Мой медальон? Что случилось?! Ты, кажется, отдала его своей любимой служанке. Надеюсь, она не стала его носить? – его сердце сжалось от неприятного предчувствия.
– Аония. Её звали Аония… Бедняжка, – большие чёрные глаза наполнились слезами, и, взяв со стола персик, она накрыла его ладонями. Потом покатала и положила обратно. Одинокая слеза медленно скатилась по щеке и упала на руку. Она откинулась на спинку кресла и, вздохнув, попыталась улыбнуться. Но у неё не получилось. Бледно-розовые губы задрожали, Эмилия закрыла лицо руками, и слёзы хлынули из глаз нескончаемым потоком. Лаций схватил её за руки, потом – за плечи, но она сама ткнулась ему в грудь. Не зная, как успокоить, он просто гладил её по спине и плечам. Через какое-то время Эмилия пришла в себя и посмотрела на него более спокойным взглядом. Она загнала свою боль глубоко внутрь, и теперь только печальные тени в уголках глаз говорили о её душевном страдании.
– Что произошло? – тихо спросил он, заранее зная ответ на свой вопрос.
– Она уже в царстве Орка. Но… мне, наверное, придётся рассказать тебе всё с самого начала, чтобы ты понял.
– Я… я готов слушать. У нас есть целый месяц, – попытался улыбнуться Лаций, но эти слова прозвучали неискренне и совсем не к месту, поэтому он поспешил добавить: – Прости, я не знаю, что произошло, и очень хочу тебе помочь.
Один раб поддерживал огонь в большом круге посередине комнаты. Ещё два подавали еду. Эмилия приказала всем уйти и придвинулась ближе к огню, где пол был теплее.
– Будешь что-нибудь есть? Тебе дать? – спросил он.
– Нет. Сядь рядом, – она положила ладонь на толстый шерстяной ковёр без ворса. Когда Лаций подвинулся, она взяла его за руку и, опустив глаза, сказала: – Её убили из-за медальона. Да, снова эта тайна с золотом.
– Я так и знал! – слова Эмилии, как нож вонзились ему в сердце, сразу всколыхнув неприятные воспоминания, связанные с этим странным чёрным амулетом. Он предполагал, что с любимой рабыней Эмилии могло что-то произойти, что она могла заболеть какой-нибудь странной болезнью и умереть, как рыжий грек Александр, но представить себе, что её убили из-за медальона, всё же не мог.
– Подожди. Послушай, тут не всё так просто. Только не перебивай меня! Ты должен знать, что Мессала Руф – мой отец.
– Отец? – вырвалось у него.
– Да. Не перебивай! Я никому об этом ещё не говорила.
– Хорошо.
– Я – его вторая дочь. Мы родились в один день от разных женщин, но моя сестра появилась первой, а я – второй. Не знаю, что произошло, но она умерла сразу после родов. И я осталась одна. И ещё я – незаконнорожденная. Это произошло случайно, и тебе не надо знать все подробности. Сын у него от первой жены. Но из-за любви к мальчикам его друзья в это не верят. Мессала Руф поспорил на очень большие деньги, что у него могут быть дети, и выиграл спор – так появились на свет мы. После смерти первой девочки Мессала Руф договорился, чтобы меня удочерили дальние родственники Катона-младшего. Я росла, ничего об этом не зная. Но потом Цицерон добился казни тех, кто участвовал в заговоре Катилины. Среди них были мой приёмный отец и его племянник. В один день их семья потеряла всё – дом, имение, виноградники и землю. Мессала Руф удочерил меня, и так я обрела второго приёмного отца, который был настоящим. Никто не мог подумать, что я его родная дочь. Он стал помогать мне. Вот. Теперь ты всё знаешь. Он никогда ничего не запрещал, покупал самых красивых рабынь из Сицилии и Сардинии и относился ко мне, как к живой статуе, а не дочери. Хотя это понятно, ведь он никогда не любил женщин… Мне было тринадцать, когда мужчины стали проявлять ко мне интерес. Я боялась этого и отправляла к ним своих рабынь. Они воспринимали это как шутку, но потом всем стало это нравиться. Тем более что поначалу за это ничего не платили. Так постепенно я превратилась в хозяйку большого количества куртизанок. Почему бы и нет? Мессала Руф был не против. Только за. Помогал и помогает до сих пор. По крайней мере, тогда это была лучшая защита от таких, как Клод Публий Пульхер и его банда.
– Пульхер? Опять Пульхер? Что же за боги стоят за его спиной, если он смеет мешать даже тебе?
– Он мешает многим. Вернее, мешал. Больше не будет. Сейчас расскажу. Он посмел угрожать самому Помпею и Цицерону! Ты же знаешь, что он сжёг дом Цицерона, чтобы купить его потом за бесценок? И жил там всё это время.
– Да, знаю. И не только его дом… – грустно добавил Лаций.
– Наверное. Этого негодяя не боялись только Марк Красс и его сыновья. Думаю, здесь есть какая-то связь. Но теперь этого уже не узнать. Так вот, Клод Пульхер был клиентом одной из моих девушек. Пассии Фелицы. Помнишь её? Она подходила к тебе в термах. Но ты не захотел её.
– Да, помню. Но дальше что?
– Она была дважды беременна от Клода. Первый раз от плода удалось избавиться сразу, а во второй было слишком поздно. Он приходил и требовал Пассию, но я отправила её на виллу Мессалы Руфа, чтобы Пульхер не натворил глупостей. Такие люди способны на всё. Каждый раз он приходил и громко жаловался. Говорил, что все остальные рабыни слишком холодные. Не такая грудь, не такие ноги, широкие бёдра, короткие руки или толстые губы. Последний раз это произошло через десять дней после твоего отъезда. Он вёл себя, как сумасшедший. Вбежал во внутренний двор, потом – в дом, носился по всем комнатам. Искал Пассию. Не верил, что её нет. В лаватрине наткнулся на Аонию. С ней было ещё несколько рабынь. Они как раз помылись и не успели одеться. Аония говорила, что он ворвался и закричал: «Пассия, ты здесь?» А потом замер, как будто Юпитер поразил его молнией. Она сказала, что он смотрел только на неё. Да, на неё. После этого Клод стал приходить чаще и требовал к себе только Аонию. Я чувствовала неладное и постоянно отказывала ему, отправляя других рабынь. Тогда он взял и приехал со своими вольноотпущенниками. Было поздно, все спали. Он бросил мне под ноги почти целый талант золота. Не удивляйся, так и было. Но я всё равно не согласилась бы, если бы Аония сама не сказала мне, что так будет лучше. Она боялась, что из-за неё пострадают остальные рабыни и даже я. Тогда мы не знали, что он хотел… Клод Пульхер был в тот вечер очень злой. С ним было человек пятнадцать.
– Я знаю, он один не ходит, – грустно покачал головой Лаций.
– Да, это были те, с кем ты столкнулся ночью. Наверное, те. Они увезли Аонию и ещё пятерых рабынь. Девушки мне потом всё рассказали. В своём доме он потребовал отдать ему медальон. Он кричал, что владелец медальона должен сделать это по доброй воле. Аония отказалась. Пульхер приказал своим людям схватить её. Они поставили бедняжку на колени и положили голову на стул для чаши. Клод всё время кричал. Это слышали даже в саду. Аония, наверное, не поверила. Или не хотела ему подчиниться. Не знаю. Тогда он обезумел, схватил меч и отрубил ей голову. Он забрал медальон, а тело приказал выбросить в Тибр, – Эмилия опустила взгляд и замолчала.
– Какое-то безумие! Почему он его просто на забрал? Зачем было убивать? Не понимаю. А Мессала Руф? Ты с ним говорила?
– Да, – тихо ответила она. – Он сказал, что всё знает. Аония якобы хотела украсть у Клода золотое кольцо. Воспользовалась тем, что он заснул и… Короче, он считает, что рабыня подняла руку на вещь хозяина. Это подтвердили его люди. Два гражданина Рима. Глупость, конечно. Как они могли быть ночью вместе с ними в постели? Но всё же… Клод потом передал Мессале Руфу талант золота в знак примирения, но ко мне больше не приходил.
– Подожди, ты сказала, что привезла медальон?
– Да. Однако это уже другая история. Ужаснее первой. Меня даже трясёт, когда я вспоминаю это! Всё могло кончиться ещё хуже. Знаешь, кто меня спас?
– Кто?
– Афина Паллада… – негромко произнесла Эмилия.
– Как? Не понимаю. Тебе помогли греки? Ты была в храме? Что там произошло? – Лаций даже не мог себе представить, что ещё могло случиться после гибели Аонии. Спустив тёплую паллу с одного плеча, потом – с другого, Эмилия обнажила ключицы и грудь. Ему бросились в глаза мелкие мурашки, которые пробежали по её гладкой коже, и взгляд остановился на сжавшихся от холода тёмно-коричневых сосках. Лаций почувствовал, как дыхание невольно учащается и в голове слышен стук сердца. Эмилия подняла левую руку и показала тонкий длинный шрам от рёбер до бедра.
– Что это? – пробормотал он в смущении. Красота Эмилии влияла на него сильнее, чем те страдания, которые она переживала, и Лаций ничего не мог с собой поделать. Он ощущал близость её тела, слышал шум в голове и, чтобы скрыть своё внезапное волнение, отвёл взгляд в сторону. Эмилия, видимо, заметила это и набросила накидку на одно плечо, оставив оголённой только бок. Затем провела пальцем по шраму и сказала:
– Это осталось на память от убийцы. Он пришёл после смерти Пульхера.
– Смерти Пульхера? Он умер? Ты… ты убила Пульхера?
– Нет. Но этот человек считал, что я.
– Как это? Слушай, даже не верится. Неужели это правда? Как за это время могло столько всего произойти?
– Не знаю… Я уже говорила, что в Риме после ухода Красса стало неспокойно. Помпей начал предлагать новые законы, но Сенат его не поддержал. Народные трибуны тоже были против. На улицах начались беспорядки. Помнишь Тита Анния Милона?
– Да, конечно. Тогда, ночью, он спас меня от шайки Клода.
– Да, это было случайно. Ты ему был не нужен. Так вот, Тит Милон по просьбе Помпея вернул в Рим Цицерона. Это было ещё при тебе. Глупый старый Помпей… Он говорил мне, что хочет добиться этим популярности у народа Рима, но просчитался. За возвращение Цицерона его возненавидела Фульвия, жена твоего врага Клода Пульхера. Мерзкая женщина. Она везде суёт свой нос и старается давить на мужчин деньгами. Даже сейчас. Она – очень богатая. Ей одной досталось всё наследство семейства Гракхов. Представляешь? Говорят, оно больше, чем состояние Марка Красса.
– Вот это да! Слушай, но ведь она родила ребёнка от раба… – Лаций вспомнил взлохмаченную женщину с диким взглядом и в грязной накидке, которую видел в коридоре своего бывшего дома.
– Сейчас это неважно. Тит Анний ехал ко мне в Рим по Аппиевой дороге и случайно столкнулся с Клодом Пульхером, как он потом рассказывал. Там есть сужение, и они упёрлись носилками, как два барана. Никто не хотел уступать. Это произошло как раз между Ланувием и Римом, около Бовилл.
– Я знаю это место.
– Так вот… Тит Анний очень спешил, потому что дело касалось Помпея. А тот в этот момент был как раз у меня… с одной из новых рабынь. Сенат хотел назначить Помпея диктатором для наведения порядка. Поэтому Помпею нужен был Тит Анний с его людьми. Это так, чтобы ты понимал, что происходило.
– Да, пока понимаю. Стало ещё хуже, чем раньше.
– Так вот, когда Пульхер и Анний столкнулись на Аппиевой дороге, Клод заявил, что ни за что не уступит безродному усыновлённому бандиту. Тит Анний ответил ему, что не может пачкать руки о сына плебея, тем более что не знает, мужчина внутри или женщина. Он обозвал Клода любвеобильной гетерой и заявил, что любой его раб может убить такого недостойного человека, как Пульхер. Глупый Клод ввязался в перепалку, крикнул, мол, пусть только посмеет… Короче, Тит отдал приказ, и один из рабов наугад бросил дротик в носилки Клода. И попал ему в бок. Случайно. Пульхера сразу достали и отнесли в какой-то дом у дороги. Тит Анний сказал, что в тот момент ему было всё равно – ранить или убить Клода. Представляешь, он даже рассказал мне потом, что у него было разрешение на убийство Пульхера! Но он не захотел говорить, от кого. Только сказал, что покровитель Клода от него отказался.
– Странно. Кто бы это мог быть?
– Не знаю. Может, Цезарь? Или сам Помпей? Но если бы Тит оставил Клода Пульхера в живых, тот потом мог бы использовать свои связи, чтобы добиться его изгнания. Поэтому Тит сразу приказал своим гладиаторам вытащить красавчика Пульхера на дорогу и добить. Они убили его и привезли тело в Рим, на Форум. А потом сожгли.
– Сожгли на Форуме? – покачал головой Лаций. – Да, в Риме действительно творится что-то странное.
– Потом Тита Анния пытались судить, но это – не главное. Когда Пульхера убили прямо на дороге, один из рабов снял у него с шеи медальон и отдал Титу Аннию. Тот надел его себе на шею и приехал с ним в Рим. Но боги были явно против этого. Когда подкупленные простолюдины хотели судить его и убить прямо там, на Форуме, он сказал, что готов ответить за всё, но перед честным судом. Поэтому был суд. Его оправдали, но плебс не отпускал его с Ростр, требуя расправы, пока не пришли народные трибуны. Они разогнали толпу. Тит Анний сбежал и укрылся у меня. Сотни людей вышли на улицы. Они жгли и грабили дома. Говорили, что ищут убийцу Клода Пульхера. И, в конце концов, пришли ко мне. Тит Анний хотел переодеться в женскую паллу и сбежать. Вот тогда я и увидела медальон у него на шее. Мне сразу всё стало ясно. Я сказала, что боги спасут его, если он снимет его с шеи. Тит был так напуган, что сразу бросил талисман на землю. И боги пощадили его. Я сама вышла к толпе и дала слово, что у меня в доме никого нет. Они не посмели войти в мою спальню. Ушли в другой дом и разграбили его.
– Не может быть… – прошептал Лаций. – Тебе очень повезло.
– Наверное. Тит ушёл поздно ночью, а я забрала медальон себе. Тогда я впервые подумала, что надо вернуть его тебе. И впервые захотела приехать сюда… – Эмилия накинула паллу на плечо и продолжила: – Но у Пульхера были друзья, которые знали об этом медальоне. Его мать, Метелла Балеарика, подослала одного из них ко мне, сославшись на Помпея. Якобы по его рекомендации. Как клиента. Этот хитрый арделион несколько раз приглашал к себе моих рабынь, но никого не выбирал. А потом ворвался ко мне и чуть не убил.
– Кто это?
– Его звали Серпилий Кретик. Это сын сенатора, у него соляные копи в Остии рядом с Мессалой Руфом. Я хорошо знаю его отца. Но ты его вряд ли помнишь. Какая разница? Мне опять повезло. Боги любят тебя, раз они позволили мне выжить и приехать сюда.
– Что случилось? Ты просто рассказала уже столько, что я не могу представить, что может быть ужаснее этого…
– Я сначала глупо носила медальон на шее, как Тит, поэтому Серпилий Кретик его и увидел. В тот день дома почти никого не было. Он приехал, выбрал двух рабынь и уехал. А потом вернулся и пробрался ко мне. Я не видела его. Он схватил меня за шею и чуть не задушил, но я очень сильно испугалась и стала сопротивляться изо всех сил. Я молила Афродиту помочь мне, била его по лицу и между ног. Так мне удалось вырваться. Он стал у двери и не отходил. Ждал меня там. Тогда я бросилась к окну. Но испугалась и не прыгнула. Надо было прыгать сразу! Я испугалась кустов и статуй внизу. Он схватил меня в самый последний момент, затащил обратно и прижал к стене. Потом достал нож и ударил вот сюда, в грудь, – Эмилия замолчала, прижав палец к тому месту, где заканчивались рёбра и начинался живот. Тяжёлое дыхание мешало ей говорить. Было видно, что она заново переживает всё, что с ней произошло. Лаций сцепил пальцы и терпеливо ждал. Эмилия продолжила: – Я не успела даже подумать о богах и попросить их о помощи. Всё произошло так быстро. Но ты не поверишь… Нож попал в медальон и соскользнул вбок. Вот сюда, – она снова подняла руку и коснулась шрама. – А нож сломался о стену. Серпилий так озверел, что стал кричать и бить меня кулаками. Но я его не слышала. Это было ужасно. Ты бы видел его лицо! Как у Фурии. Не помню как, но я толкнула его в грудь, он упал, и мне удалось выпрыгнуть в окно. Что было потом, не помню. Наверное, боги хотели отправить меня в царство Орка, но почему-то передумали. Когда я открыла глаза, то увидела его мёртвым. Он прыгнул следом за мной и упал прямо на копьё.
– Копьё? Откуда оно взялось? – от удивления Лаций даже выпрямился. Такого он ещё не слышал.
– Серпилий не увидел в темноте статую греческой Афины Паллады. Её подарил мне Тит Помпоний Аттик. Привёз из Греции.
– Тит Аттик? Он привозит статуи всем патрициям в Риме.
– Да, всем. Но не всех любит. Он говорил, что такой статуи по красоте больше нет и она похожа на меня. Не знаю, может, и похожа. У неё за спиной щит, а в руке – копьё. На корабле копьё потеряли. Тит потом заказал настоящее с позолоченным наконечником в Риме. Мне тогда было всё равно. Я думала, пусть делает, что хочет. Это было давно. Два года назад. А теперь, видишь, как всё обернулось… Афина помогла, и боги решили взять в царство Орка Серпилия Кретика, а не меня. Он упал прямо на копьё.
– Это – действительно воля богов. Я принесу жертву Авроре и Марсу.
– Я уже принесла. Но после этого медальон больше не надевала. Спрятала в одежде. Его никто не видел. Наверное, именно поэтому по дороге в Брундизий на нас ни разу не напали. И в море три дня было тихо, как летом. Даже Мессала Руф удивился. Вот так… и теперь я здесь.
– Тебя хранят Венера и Минерва, – задумчиво покачал головой он.
– Наверное. Я так устала. Но теперь мне намного легче. Я всё тебе рассказала, и мне хорошо, – слабая улыбка тронула её губы, и Эмилия, накрывшись шерстяной накидкой, прижалась головой к груди Лация. Он обнял её, и они долго сидели молча, думая о превратностях судьбы и непонятной воле богов, ведущих их разными путями. В ту ночь, впервые со дня встречи в римских термах, они снова остались одни на женской половине дома, в небольшой тёплой спальне, где, согревшись под толстыми одеялами, долго целовались, ласкали и любили друг друга, а потом, не в силах заснуть, проговорили до самого рассвета, пока бог солнца Соль не разогнал на небе ночные полчища звёзд и богиня ночного света Луна не отправилась вместе с поверженными воинами в царство тьмы. Лишь тогда Морфей окутал их своим волшебным покрывалом, погрузив в сладкие сны, где Лаций и Эмилия, подобно богам, парили над землёй, взявшись за руки и улыбаясь облакам и солнцу.