1. Рождение
Вокруг меня только космос. Мириады звезд рассыпаются, словно блестящая мошкара, на беспроглядно-черном небе. И ничего больше, один лишь космос. Я нахожусь в этом пространстве, не видя себя, и, куда ни взгляну, везде одно и то же. Мрак. Пустота. Бесконечность.
Но о чем это я? Откуда я знаю про космос, про звезды, про бесконечность? И возвращаясь к изначальной сути, кто я вообще? Почему ни с того ни с сего начинаю этот рассказ? Кто вообще мне дал право говорить об этом?..
– …Объект приходит в себя… Слабые конвульсии… Пульс 40…
– Дефибриллятор сюда!.. Она может долго не протянуть!..
– Разряд!..
…Бесконечный мрак вокруг меня прорезывается колючим белым светом и вдруг резко исчезает. Как будто бы пронырнув сквозь плотную удушающую пелену, я делаю глубокий вдох и… оказываюсь в каком-то странном помещении. Жмурясь от яркого света ламп, я замечаю, что надо мной склоняется чья-то фигура. Разомкнув веки, вижу средних лет женщину с добрым улыбающимся лицом. Русые, едва тронутые сединой волосы собраны на затылке в тугой пучок. Одета она в серый костюм из непонятного материала, руки заложены за спину.
– Здравствуй, девочка, – произносит она. – Я доктор Магда фон Химмельштайн, но ты можешь звать меня просто Магда. Как ты себя чувствуешь?
Ничего не ответив, я оглядываю помещение, в котором нахожусь. Серые, чуть выпуклые стены без каких-либо украшений. Странные приборы вокруг кровати, на которой я лежу. Справа от меня – пожилая женщина в белом халате и со странной штукой с проводами в руках.
– Где я?..
***
Из технического журнала наблюдения за объектом Q-5348, кодовое имя «Ева». Старший куратор объекта – д-р Магда фон Химмельштайн, ассистент – Эльза Шамсдорф:
7 апреля 2045 г. (100 г. Светлой эры)
Пересадка органов и вживление модулятора эмоций прошли удачно. Объект адекватно воспринимает окружающую обстановку, ведет себя в целом спокойно, не пытается сбежать. Временами проявляет излишнее любопытство, на что мы с фрау Эльзой отвечаем нечто вроде: «Потерпи, со временем все узнаешь».
Исследовала физические качества объекта, все в норме. Организм здоровой 14-летней девочки, 100% здоровых генов, строение черепа истинно арийской расы. Я уверена, великое будущее нашего народа не за горами!
8 апреля
Протестировали силовые способности объекта. Девочка обладает большой выносливостью, невероятной ловкостью и воистину нечеловеческими способностями. За минуту способна голыми руками выжать из крупного яблока соку на целый стакан. Абсолютно невосприимчива к холоду и жаре, раны, оставленные на коже, затягиваются в считанные минуты. Даже представить боюсь, что эти монстры ребята из 5-го отдела «Анненербе» такого добавили в ее гены, чтобы получилось то, что я вижу сейчас.
9 апреля
Провела с объектом тест на эмоции. Результат превзошел все ожидания. Ева, как я ее теперь всегда называю, проявляет подлинно человеческие эмоции, свойственные любой нормальной девочке ее возраста. Глядя на нее, я невольно вспоминаю саму себя в эти годы, наш уютный садик в предместье Гитлерсберга, старую гувернантку фрау фон Таубе, прекрасные цветы, что выращивала моя бедная чахоточная мать… Ох, возраст берет свое, я становлюсь слишком сентиментальной. Однако фрау Эльза разделяет мои чувства, у нее у самой ведь когда-то была дочь, что также погибла от удушья, и ей было столько же лет, сколько сейчас биологической оболочке Евы. Глядя на девочку, мы обе испытываем схожее чувство умиления, и я даже жалею, что по окончании наблюдения объект будет отдан не мне или ей. Но, увы… это не наша воля.
10 апреля
Сегодняшний день посвятили обучению объекта светским манерам – учили носить правильную одежду, пользоваться правильными столовыми приборами, вести себя подобающе барышням ее возраста. Что ни говори, а мы не можем сдать ее на руки приемной семье невоспитанной дикаркой – нам приказано вложить в нее хотя бы зачатки домашней культуры Великого Рейха. Знакомить ее с политикой и экономикой в наши обязанности не входит, этому должны обучить ее приемные родители.
Все шло нормально, но один факт меня поразил. Пока мы ужинали, и я наставляла Еву, с какой стороны лучше подходить к гостю, когда подкладываешь ему на тарелку новую порцию или подливаешь в стакан вина, на электрограммофоне внезапно заиграла вагнеровская 6-я симфония. Никогда не любила эту вещь, считая ее слишком мечтательной и легкомысленной, в отличие от другой музыки нашего могучего Рейха. Но Ева – странное дело! – вдруг стала внимательно вслушиваться в мелодию симфонии. «Я уже раньше это слышала», – заявила она в ответ на мой недоуменный взгляд, отчего он стал еще более недоуменным. Где она могла это слышать, если фактически появилась на свет несколько дней назад, и до этого момента я ни разу не приносила граммофон в палату? «Я слышала это, я точно говорю!» – уверяла она меня чуть ли не со слезами на глазах, и мне пришлось сделать вид, что я согласна с ней. Но как вообще такое могло быть возможно?..
Да, я забыла сказать о репродуктивной функции объекта. Я лично проверила ее половую систему и убедилась, что она в идеальном состоянии и развита не по годам. При общей молодости организма ее матка и стенки влагалища идеально подходят для вынашивания плода и производства многочисленного потомства. Уверена, что девочка оправдает возложенные на нее надежды 5-го отдела.
11 апреля
Сегодня пришел приказ сверху об окончании наблюдения за объектом и передаче его в руки приемных родителей. Честно говоря, я бы подержала Еву здесь еще некоторое время, дабы убедиться, что с ней все в порядке, но сроки эксперимента поджимают, да и семейной паре уже не терпится увидеть свою «дочь». Что ж, прощай, Ева! За эти несколько дней ты стала мне практически родной, но, увы, теперь пришло время расстаться. Надеюсь, ты выполнишь свое предназначение и станешь истинной матерью для нового поколения граждан Великой Светлой эры.
Да здравствует Тысячелетний Рейх! Слава Великому Фюреру Адольфу Гитлеру IV, да пребудет вечно Солнце над его головой! Зиг хайль!
2. В недрах цивилизации
– Ева, собирайся, – с улыбкой произносит фрау Магда, входя в мою палату, которую она почему-то упорно называет «комнатой». – За тобой пришла твоя новая семья, поедешь с ними.
Ох, как не нравится мне эта ее улыбка! За те несколько дней, что я провела здесь, я уже поняла, что не всегда она является признаком искренней радости. Заметив мое недовольство, фрау Магда подходит ко мне, ласково гладит по голове.
– Я понимаю, девочка моя, ты уже привыкла к этому месту и тебе сложно с ним расстаться. Но таково распоряжение нашего главного начальника, и я не могу ослушаться его. К тому же тебе в новой семье понравится, они чудесные люди, вот увидишь.
Я с притворным вздохом встаю, начинаю одеваться. Какая, в сущности, разница, торчать целыми днями здесь или под присмотром какой-то там семьи?
Надеваю на себя привычный темно-синий комбинезон с молниями от воротника до самых лодыжек, но фрау на это качает головой:
– Штайвицам, то есть твоим родителям, это не понравится, они хотят, чтобы ты выглядела как приличная медхен.
Приходится напялить темно-коричневое платье с юбкой до колен и туфли на каблучках (хорошо еще, что не кружевной корсет!) Поддерживаемая за локоть фрау Эльзой, осторожно, чтобы не навернуться, я впервые за эти дни выхожу из «камеры» в коридор. Навстречу мне тут же кидается женщина примерно одних лет с фрау Магдой. Шляпка с вуалью, украшенная черными розами. Пепельно-серые локоны, выбивающиеся из-под нее наружу. В целом одета так же, как и я, на сгибе локтя болтается сумка. На лице – кое-как нанесенный макияж. Губы трясутся от волнения, она еле сдерживает слезы. За спиной у нее – крупный усатый мужчина в синем твидовом костюме и шляпе, с хмурым лицом.
– Девочка моя! – Нервная фрау, не сдержав-таки слез, повисает у меня на шее, всю обсыпая пудрой. – Наконец-то мы тебя увидели!
Я смущенно делаю книксен, все как учила меня фрау Магда.
– Здравствуйте, фрау Штайвиц.
– Да ты что, родная? Какая я тебе фрау? Зови меня просто Хильда. А это, кстати, Вилли. Вилли, иди сюда! – Усатый господин подходит, не меняясь в лице, приподнимает шляпу.
– Ох, я чуть не забыла, герр Штайвиц. – Доктор Магда протягивает ему какую-то бумагу. – Распишитесь вот здесь. Это согласие на удочерение. Отныне Ева будет носить вашу фамилию.
– Ева?! – Хильда отрывает лицо от кружевного платка. – Что за идиотское имя? Мне оно не нравится! Дайте ей другое!
– Ева – ее кодовое имя, – терпеливо объясняет фрау Магда. – Ее так назвали в честь Евы Браун, жены Великого Фюрера и прародительницы нашего народа. – Она благоговейно прикладывает руку к груди. – Но, если вам не нравится, вы можете, конечно, звать ее по-другому, как пожелаете.
– Алиса! – вдруг тоненько взвизгивает моя новая «мать», так что все подпрыгивают. – Я буду звать тебя Алисой, моя дорогая! Чудесное имя! Тебе нравится, милая?
Я в ответ только пожимаю плечами. Алиса так Алиса, какая разница. Все это время, пока мы двигаемся по коридору, я оглядываюсь вокруг, стараясь вобрать в себя все ощущения от этого места, запомнить все до мельчайших подробностей. Впрочем, ничего особо интересного тут нет. Те же серые стены, что и в палате, те же люди в белых халатах кругом. Скрип отворяющихся дверей, запах лекарств… Мы подходим к большой железной кабине, что, как мне объяснили, именуется «лифтом». Тут врач и медсестра расстаются с нами.
– До встречи, моя девочка, – пожимает мне руку фрау Магда и легонько хлопает меня по спине. – Береги себя. Я буду навещать тебя в твоем новом доме.
Фрау Эльза же в порыве чувств прижимает меня к своей груди, орошая мои волосы слезами. Я понимаю ее – у нее самой когда-то была дочка, похожая на меня, и она ни о чем другом не мечтает, кроме как видеть меня рядом с собой.
Я улыбаюсь обеим женщинам на прощание, и створки лифта, сомкнувшись, окончательно отрезают меня от прежней жизни…
***
Из Центра (если честно, за все время пребывания в нем я так и не поняла, чем этот Центр, собственно говоря, занимается) мы на «такси» (так называются здесь выкрашенные желтой краской автомобили на электрической тяге для перевозок) двигаемся к «станции». По пути Хильда что-то весело щебечет, а ее муж изредка поддакивает угрюмым басом, но я их почти не слушаю, глядя в окно и пытаясь все запоминать. Однако в мою память врезаются лишь небо – отчаянно-голубое, такое, что прямо больно глазам, и катящееся по нему круглое солнце.
Наконец мы выходим на «станции», где помимо нас толпится народ, все одеты точь-в-точь как мои новые «родители». Вскоре подходит поезд, как мне объяснили, на пневматической тяге, мы загружаемся в вагон, двери с шипением закрываются, и поезд мчится по рельсам вперед. «Конечная станция – Гауптштадт» – произносит приятный женский голос в динамиках.
Едем мы долго, и все это время я, примостившись у окошка, разглядываю местность за ним. Впрочем, и тут особо не на что смотреть: темный туннель, из которого временами выхватываются поля каких-то диковинных растений и небольшие, словно бы игрушечные домики на них. И как всегда – это омерзительно голубого цвета небо, которое уже начинает раздражать меня. Отвернувшись от окна, я разглядываю пассажиров в вагоне, но и тут ничего интересного – все, как я уже сказала, выглядят одинаково и особого интереса не представляют. Есть тут и дети, но они смотрят лишь прямо перед собой холодным и строгим взглядом, и с ними мне явно станет неинтересно общаться.
Но вот на большом экране, висящем на стене в передней части вагона, загорается изображение. Какой-то невзрачный блондин с жидкими усиками и в одежде цвета дорожной пыли, стоя перед микрофоном, дрожащим голосом что-то вещает. Весь вагон мигом вскакивает на ноги и, воздевая кверху правую руку, с вожделением вслушивается в его слова. Меня тоже заставляют встать и поднять руку, хоть я совсем не понимаю, для чего все это нужно.
– Мой великий прадед верил в немецкий народ! – удается мне различить сквозь благоговейный шепот вокруг. – Он верил во всех нас! Он знал, что Великий Рейх будет расти и процветать и после его смерти! И вот эти времена настали, братья мои! Настал тот день, когда мы, великая арийская раса, полностью истребив проклятых жидов, цыган и масонов, живем в мире и достатке, в истинно Светлой эре! Я, Адольф Гитлер IV, торжественно заявляю это в преддверии столетнего юбилея нашей Великой Победы! Слава Тысячелетнему Рейху! Слава Великому Фюреру! Зиг хайль!
– Зиг хайль! – Вагон взрывается дружным хором голосов, так что я едва не глохну. Все повторяют это трижды, поочередно ударяя себя ладонью в грудь и снова вытягивая вперед руку. После этого наконец все усаживаются на места, и поездка продолжается. Я осматриваюсь вокруг, боясь, не пригрезилась ли мне эта кратковременная вспышка безумия.
На экране начинают мелькать другие кадры: реклама популярных средств для гигиены, одежды и косметики, отрывки из развлекательных шоу… Затем вдруг я вижу черное небо с рассыпанными по нему звездами – все точно как в моем видении перед пробуждением. Я в волнении подаюсь вперед, надеясь вот-вот разгадать эту тайну, как внезапно посреди неба во весь экран загорается солнце – яркое, косматое, один в один такое, какое я видела до этого.
– Это наше Солнце, – произносит с экрана мужской голос, – источник всего живого на нашей планете и в то же время крупнейшее в системе хранилище водорода. Впечатляет, не правда ли? А теперь взгляните на это. – На экране появляется изображение голубой планеты, расположенной прямо перед светилом. – Со временем водород испаряется с поверхности Солнца, и тогда оно становится все горячее. Его лучи раскаляют земную поверхность, иссушая воду на ней, и в конечном итоге всему живому на Земле придет конец. Меньше чем через тысячу лет наша планета превратится в раскаленный докрасна шар, на котором будет невозможна любая жизнь. – Экран демонстрирует полностью выжженную Землю под солнечными лучами. – Но не все еще потеряно, братья мои! Нас может спасти строительство огромного космического трубопровода, который, пройдя через систему Альфа Центавра, доставит водород к поверхности Солнца. Египтяне, для которых Солнце было главным божеством, знали об этом еще несколько тысяч лет назад, поскольку именно от них ведет свое начало истинная арийская раса. И именно они оставили нам записи, позволяющие найти путь к спасению через многие века. – Экран показывает какие-то древние чертежи, больше похожие на искусно нарисованную рекламу. – Вступайте в Церковь Обновленцев, братья! Вместе мы остановим неминуемое!
Я со вздохом разочарования откидываюсь на сидении. Тоже мне, нашли чем пугать народ! Изображение быстро исчезает с экрана, сменяясь новыми порциями рекламы. Я смотрю в окно и вижу, что пневмопоезд подъезжает к огромному городу. Должно быть, это и есть знаменитый Гауптштадт, где мне теперь предстоит жить.
Отсюда город поражает меня своим величием. Дома в сотню этажей, опоясывающие их кольцом электрострады и пневмодороги, всюду флаги со «свастикой» (национальным символом Рейха), огромный железный памятник со вздернутой в приветствии правой рукой, отряды людей в красивой форме повсюду. И над всем этим в помутневшем и подернутом бурой дымкой небе по-прежнему ярко сияет солнце, словно и не знает, что через тысячу лет ему суждено погибнуть, перед этим спалив дотла Землю и все остальные планеты.
Но когда мы вместе с остальными сходим с поезда на платформу и идем через железные ворота со свастикой, огромным орлом и портретом «фюрера» над ними, все краски для меня мигом меркнут, я вливаюсь в обычную городскую суматоху, и мне становится не по себе. Снова подкатывает облупленное такси, мы мчимся под стеклянным куполом туннеля на окраину города. Теперь его гигантизм давит на меня, заставляя сильнее вжаться в спинку сидения и желать только одного – поскорее вернуться в Центр, где я выросла.
Но вот такси останавливается возле невысокого, всего в пятьдесят этажей домика, мы с Вилли и Хильдой заходим в душный и сумрачный подъезд, поднимаемся на лифте почти на самый верх и оказываемся в довольно чистой и уютной квартирке. Мне отводят самую маленькую комнату в ней, правда, с окнами, выходящими на городскую панораму. К этому времени солнце окончательно гаснет, скрываясь где-то за домами, и все вокруг окутывает мягкий, словно бархатный сумрак. Полюбовавшись загорающимися огнями окон и рекламных экранов, я со вздохом опускаю шторы и окидываю взглядом комнатушку, в которой мне теперь предстоит жить. М-да, в Центре у меня палата и то была больше, а главное – уютнее.
– С прибытием в новую жизнь, Ева-Алиса, – мрачно поздравляю я сама себя.
3. Новая жизнь
Из небольшой кожаной тетради, найденной Имперской Службой Безопасности в квартире семьи Штайвиц:
12 апреля
Хм, ну что ж, пусть это будет первая запись в моем «дневнике». Честно говоря, до недавнего времени я не умела ни читать, ни писать. Но случайным образом, протирая полки в кабинете Вилли, я заинтересовалась стоящими там книгами и, раскрыв одну из них, стала вглядываться в буквы на страницах. К своему изумлению, всего через полчаса я уже научилась читать и понимать абсолютно все, что было там написано, а к концу дня проглотила все книги в скромной библиотеке моего «отца» и научилась (правда, довольно коряво) выводить слова на бумаге. Должно быть, это одна из способностей, которыми меня наделили в Центре. Вилли и Хильде я об этом говорить не стала, они ведь явно этого не хотели, раз сами не стали меня учить.
К слову, узнав из одной из книжек, что в прежние времена воспитанные барышни всегда вели «дневники», куда записывали все свои чувства и переживания, я решила поступить так же. Не из сентиментальности или желания походить на них, а просто чтобы потренироваться в письме и вообще ощутить, как это все бывает. Словом, вот моя первая запись в этой тетради, которую я также нашла в дальнем углу кабинета Вилли.
Но уже поздно, меня клонит ко сну. Я и так пишу в темноте, под одеялом, чтобы не заметили «родители». Глаза мои видят прекрасно – должно быть, это еще одна сверхспособность. Что ж, спокойной ночи. Завтра, возможно, эта тетрадь пополнится новыми записями.
13 апреля
Ну что ж, как и обещала, пишу снова. Хочу рассказать, как теперь проходят мои дни и что вообще представляет из себя эта «новая жизнь». Каждое утро Вилли уходит на работу, в какой-то важный «департамент». Впрочем, занимает он там, судя по всему, довольно мелкую должность, иначе мы бы не жили в таком бедном квартале. Мы с Хильдой остаемся дома, причем обычно она сидит целыми днями у себя в спальне, бесконечно красится у зеркала или лежит в постели, говоря, что у нее «в висках ломит и в груди шумит». Сегодня, впрочем, сразу после ухода Вилли к ней зашел какой-то неприятный прилизанный мужчина, они с ним заперлись в комнате и не выходили оттуда с час. Чем они там занимались, я не знаю, да мне это не особо и интересно.
Мне же приходится следить за всем по дому: готовить, стирать, заниматься уборкой. Именно этому всему меня и обучали в Центре. Меня это не особо напрягает, но уже начинает наскучивать. В Центре я все время находилась в четырех стенах, теперь же, когда наконец вырвалась на свободу, все равно остаюсь взаперти, так как на мне теперь лежит забота обо всей квартире и семье. И, честно говоря, я даже не знаю, где мне было бы лучше.
По телевидению целыми днями показывают одно и то же: рекламы, развлекательные шоу, какие-то патриотические картины. А еще раз в час на экране появляется этот клоун со смешным прозвищем Фюрер и дребезжащим голоском начинает вещать что-то о «единстве нации», «подлинно арийской крови» и «стремлении вперед». Ума не приложу, как этот дерганый задохлик вообще смог стать в этом их Великом Рейхе царем и богом, которому все поклоняются. Но во время его речей все граждане Рейха обязаны стоять навытяжку, со вскинутой правой рукой (вне зависимости от того, правша ты или нет), слушать его слова, а в конце троекратно кричать «Зиг хайль». Я выдержала это только первые пять часов, а потом перестала, тем более что Хильде в эти моменты обычно не было до меня дела. Вместо этого я запиралась в кабинете и там, среди уютных каштановых стеллажей и обитых лакированным буком стен, где все так и дышало приятной стариной, в лучах проникавшего сквозь тонкие гардины мягкого солнечного света предавалась мечтаниям, перечитывая старинные пыльные тома.
14 апреля
Сегодня с Хильдой наконец-то вышли из дома и отправились в гости к каким-то ее знакомым. Жили они в паре кварталов от нашего дома, однако в строении более высоком и красивом, чем наше. По пути я старалась насладиться окружающей обстановкой, но мне мешало по-прежнему мерзко голубое небо (такое ощущение, будто бы его специально выкрасили какой-нибудь ядовитой краской!), поэтому я всю дорогу шла, уткнувшись взглядом в асфальт и ничего вокруг не видя.
Квартира у знакомых Хильды оказалась побольше нашей и куда более прилично обставленной. У герра и фрау, фамилии которых я не запомнила, было трое детей: двухлетний мальчик, восьмилетняя девочка и старший сын тринадцати лет. Из всей семейки Вольф, как звали последнего, оказался самым вялым и неразговорчивым; такое ощущение, что в жилах у него текла холодная синяя кровь, как у какой-нибудь амфибии. Но именно с ним меня почему-то все время оставляли наедине, именно на него старались обратить мое внимание, как будто бы это интересовало меня больше всего. Я поначалу пыталась с ним заговорить, но он отвечал мне настолько сонно и невпопад, что я прекратила всякие попытки растормошить славного отпрыска.
Когда мы возвращались домой, на улице к нам подлетел какой-то худощавый высоколобый парнишка в белой рубашке безо всяких пуговиц и застежек и коротких клетчатых штанишках и от имени каких-то Детей Ветхого Завета стал предлагать нам маленькую черную книжицу с крестом на обложке. «Узрите правду, фрау! – кричал он Хильде. – Уже несколько тысячелетий назад люди предрекали ту великую силу, что придет на нашу землю! Так давайте же во всем опираться на древнейших!» Хильда отмахнулась от него, угрожая вызвать силы Имперской Безопасности. Парень вроде бы отстал, но, когда Хильда отвернулась к витрине магазина, где красовалось новое модное платье, он по-тихому сунул мне в руки свою книжицу. Я тут же спрятала ее в карман передника, решив почитать дома и, если что, выбросить в мусорную корзину. Оставшуюся дорогу до дома я наслаждалась приятно овевавшим тело ветерком и небом, которое затянулось облачками и было уже не столь противным и отталкивающим, как раньше.
Дома я все-таки прочитала ту книжку и удивилась, когда это оказалась не обычная сектантская чушь, которую впаривали по телевидению, а действительно интересная и, судя по всему, довольно-таки древняя вещь. В самом ее начале говорилось о Еве – прародительнице всего человечества. Я вначале было подумала, что это та, в честь кого мне дали первое имя, но дальше не упоминалось ни о фюрере, ни об арийской расе, ни о других вещах, которые в нас вдалбливали, наоборот, это была глубокая и проникновенная философская притча о Добре и Зле. В душу мою впервые за все это время закралось сомнение: а так ли правдиво все то, что мне говорили до этого?
16 апреля
Уфф, ну наконец-то! Наконец-то добралась до дневника! Вчерашний день был настолько загружен, что даже возможности написать не было. Пришла домой уже под вечер и, упав на кровать без сил, тут же заснула. Весь день Хильда на пару с мужем, взявшим отгул, таскала меня чуть ли не по всем своим знакомым. И везде меня пытались свести с какими-то парнями, некоторые были моего возраста, другие чуть постарше, но было такое ощущение, что всех их прочили мне… как это называется… «в кавалеры». Или я ошибалась и то были просто невинные намеки?
Но сегодня день был в чем-то и радостным: к нам пришла сама доктор Магда. Вначале она поговорила о чем-то с «родителями» в гостиной (как я ни старалась подслушать разговор, все было бесполезно – должно быть, стены и дверь комнаты были специально сделаны звукоизолирующими), а потом уже перешла в мою комнату.
«Здравствуй, Алиса, – сказала она, входя и присаживаясь на край моей кровати. – Или предпочтешь, чтобы я называла тебя Евой, как прежде?»
«Как вам будет угодно, – смиренно ответила я. – Простите, а почему фрау Эльза не пришла? Мне казалось, вы обе хотите меня навестить».
«Она… не смогла, – после секундной заминки ответила фрау Магда, и я поняла, что она что-то недоговаривает. – У нее возникли… неприятности. Но не будем об этом. Как ты сама, как жизнь?»
Притворившись послушной девочкой, я выложила ей все начистоту. Она сидела, сосредоточенно кивая, пару раз даже пометила что-то в блокноте. Но к концу рассказа я не сдержалась и зарыдала в голос. Сквозь всхлипывания я стала спрашивать, за что же мне все это и почему я должна терпеть то, в чем совсем ничего не понимаю. Когда я утерла слезы с глаз, то увидела, что фрау Магда сидит и смотрит на меня взглядом, в котором не было ни капли жалости или сострадания.
«Ты должна выдержать это, моя девочка, – ответила она. – Просто выдержать, ничего не спрашивая. Такова твоя миссия. Такова миссия всех нас. Мы все не знаем, зачем живем, но рано или поздно приходим к высшей цели своего существования. Но перед этим, сама понимаешь, должны столкнуться с определенными трудностями. Ну все, милая, мне пора. Веди себя хорошо».
Она поднялась и, поцеловав меня в макушку, направилась к двери.
«А мне правда дали имя в честь великой Евы Браун?» – спросила я уже когда она была на самом пороге.
Доктор Магда удивленно обернулась.
«Ну конечно же, правда. А в чем дело?»
«Странно, – ответила я как можно более невинным голосом, – а мне казалось, была еще другая Ева… только она жила намного раньше».
Взгляд женщины стал холодным и строгим, и она пристально обвела им мою комнату, видимо, выискивая что-то запрещенное. Только ее попытки не увенчались успехом, потому как «Библию» (так называлась та самая книга с крестом) я убрала под матрас, куда бы просто так никто не додумался заглянуть. Поэтому фрау Магда со всей строгостью взглянула на меня.
«Ни о чем подобном я раньше не слышала. И тебе следует выкинуть эту ерунду из головы. Делай, что тебе предназначено, и все будет отлично».
Еще прежде, чем за ней захлопнулась дверь, я подумала: «А что же мне на самом деле предназначено?»
17 апреля
Сегодня (как я поняла, по просьбе фрау Магды) в гости к нам пришла какая-то расфуфыренная дама и с ней девочка моего возраста или чуть старше. Два рыжих хвостика, круглая озорная мордашка и бойкий взгляд выдавали в ней отчаянную оторву, плюющую на все правила. Пожалуй, за все мое время пребывания здесь это был единственный живой и искренний человек. Мы с Анной-Викторией (так ее звали) быстро разговорились у меня в комнате. Впрочем, отчаянной бунтаркой она оказалась лишь на первый взгляд. Быстро рассказав мне о своем тяжелом детстве, о деспотичной матери и безвольном отчиме, она подвела разговор к тому, чтобы поскорее выйти замуж, стать верной спутницей своему избранному и нарожать ему кучу детей. В этом, на ее взгляд, и заключалось истинное предназначение любой женщины в Рейхе.
«То, что нам говорят о Дети – Церковь – Кухня, это все ерунда, – добавила она. – Примерной матерью и истинной женщиной можно быть и занимаясь одним делом с мужчинами. Сколько таких великих женщин было во времена Священной войны! И какое могучее поколение они затем воспитали! Да взять хоть ту же Еву Браун!..»
Услышав ставшее мне ненавистным имя, я совсем перестала ее слушать. Однако в конце девчонка произнесла фразу, заставившую меня очнуться. Она сказала: «Я вот, например, мечтаю стать летчицей, чтобы воспарить в небо!» Заметив, как я вздрогнула, она тут же осеклась, как будто бы сказала что-то неприличное или страшное, и замолчала. Но я в этот момент поглядела в окно, за которым сияло ненавистное мне небо, и в голову мне внезапно пришла мысль… Но нет, она слишком безумна, чтобы записывать ее даже здесь.
18 апреля
Сегодня случилось нечто из ряда вон выходящее. После того как очередной Хильдин «любовник» ушел, я зашла к ней в комнату, чтобы позвать обедать. И увидела, что «мать», полураздетая, лежит на кровати, а на тумбочке рассыпан какой-то странный белый порошок. Хильда как раз приложила к нему свернутую в трубочку бумажку, другой конец которой был вставлен в ее левую ноздрю, и с шумом втянула в себя порошок. Всхлипнув, утерла нос и проделала то же самое со второй ноздрей. И лишь после этого, заметив, что я стою в дверях, взглянула на меня затуманенным взором.
«А-а, это ты… – Губы ее растянулись в блаженной улыбке, чего раньше никогда не было. – Маленькая Алиса… Алиса в стране чудес… «Выпей меня», «Съешь меня». – И она глупо захихикала. Я недоуменно уставилась на нее, но Хильда как будто бы этого не заметила.
«Так любила эту сказку в детстве, – продолжила она. – Такая наивная и в то же время странная… Потому я так и назвала тебя. А меня, знаешь ли, назвали в честь Брунхильды. Такая отчаянная, смелая была баба…»
Про эту Брунхильду я уже читала. В книге в самом дальнем углу библиотеки Вилли. Разница между ней и «матерью» была просто огромной.
«Хильда, – робко начала я, видя, что она лежит на спине, глядя в потолок отрешенным взглядом, и что-то бормочет себе под нос, – может, пойдем обедать? Я уже накрыла на стол».
«А? Ты еще здесь? – резко зыркнула она на меня, так что я даже отшатнулась. – Господи, за что мне все это? Зачем я вообще решилась взять на себя эту чертову обузу? День за днем делай одно и то же, служи на задних лапках перед этими психами…»
Я замерла, чувствуя, что под действием странного вещества Хильда вот-вот разболтает какую-то страшную тайну, которая и раскроет мне глаза на все происходящее. Но «мать» молчала, а я боялась переспросить, чтобы она чего не заподозрила. Внезапно из стоявшего в углу приемника донеслась музыка, и по моей спине пробежал холодок. Я уже слышала ее раньше! Но вот только где? Хильда вообще слушала музыку совсем нечасто, а в Центре я не могла ее слышать, иначе бы точно запомнила. Но мелодия была знакомая, я точно в этом уверена! Ее переливы давили на меня своей тоской и трагичностью и в то же время взывали к каким-то дремавшим глубоко внутри чувствам. Такое уже было один раз в Центре, но там мелодия была легкой и мечтательной, здесь же – совсем наоборот. Однако чувство было то же самое. Где я могла слышать их раньше?..
«Что это за музыка?» – с замиранием сердца спросила я у Хильды.
«А, это… – равнодушно бросила она. – Это «Реквием» Моцарта. Никогда не любила эту вещь, уныла до ужаса. Так ты сказала, обед на столе? Ладно, сейчас оденусь и приду».
Похоже, она уже отошла от странной вспышки, вызванной вдыханием порошка. Но я от странного чувства «дежавю» (я специально нашла это определение в справочнике) никак не могу избавиться. Неужели я и правда когда-то жила совсем другую жизнь?
Только что произошло нечто совсем странное. Я уже надеялась закрыть страничку на сегодня, но теперь пишу снова, пока ощущения еще свежи. Был уже поздний вечер, я сидела на подоконнике у раскрытого окна и с высоты сорок восьмого этажа любовалась прекрасным городским пейзажем, где в темноте вспыхивали и гасли прямоугольники окон на темных бетонных громадах, а в вышине блестели на черном полотне звезды, которые, хоть и не радовали глаз, но были всяко лучше дневного неба. Ночной ветерок приятно овевал мое разгоряченное дневной суматохой тело, и я, нагнувшись вперед, пыталась разглядеть снующие далеко внизу фигурки поздних прохожих и выглядящих игрушечными машин. Как вдруг, не рассчитав центр тяжести, я наклонилась слишком сильно и в следующую секунду, сорвавшись с подоконника, полетела вниз. Я еще даже не успела испугаться и вскрикнуть, как рука моя нащупала что-то твердое, а в следующий миг я повисла в воздухе. Нет, вру, не в воздухе – мои пальцы уцепились за крохотную трещину в стене, и я теперь висела, держась только за нее. Как это произошло, я и сама понять не могла. Внезапно увидев, что я вишу прямо напротив чужого окна, откуда на меня с изумлением смотрит какая-то голая парочка, я смущенно улыбнулась и попробовала подтянуться вверх. К своему удивлению, у меня это получилось, и я, цепляясь ногтями за малейшие выступы и выбоины, быстро поднялась наверх и вновь очутилась на своем подоконнике. Все было то же самое – тихий приятный вечер, мигающие огни и звезды, ветерок, разве что дух у меня теперь так и захватывало от «адреналина» (вот, вспомнила это слово). Неужели Центр наделил меня еще одной сверхспособностью? И последняя ли она в списке других? Как бы то ни было, теперь я понимаю, что чудом осталась жива и что, возможно, мне еще не раз предстоит открыть в себе новые грани. Хорошо это или нет – пока еще не знаю.
4. День Победы
Электротакси останавливается посреди дороги, замерев в нескончаемом потоке всевозможных мобилей, словно рыба, вмерзшая в лед реки. Все эти люди сегодня направляются на главную площадь Гауптштадта, где пройдет празднование Дня Победы, свершившегося ровно сто лет и по удивительной случайности совпавшего с днем рождения великого Адольфа Гитлера (не нынешнего, а самого первого, его прадеда). Как говорили многие, эта победа стала своеобразным подарком ему.
– Ну что еще такое? – Вилли злобно стучит кулаком в водительское стекло, стараясь перекричать раздающиеся со всех сторон гудки мобилей. – Когда мы уже тронемся?
Таксист – пожилой мужчина, ради праздника наряженный в форму с золотыми галунами и белоснежные перчатки, смущенно разводит руками, прикладывает два пальца к козырьку фуражки.
– Ничего не могу поделать, сэр. Сегодня такой день, что на всех дорогах пробки. Может быть…
– Что еще?
– Может, вам будет быстрее… дойти пешком?.. – с трудом заканчивает таксист. – Тем более тут недалеко, всего-то метров триста…
– Что-о?! – вскипает Вилли, приближая к стеклу свое побагровевшее лицо. – Да как ты смеешь?..
– Спокойно, дорогой. – Хильда гладит мужа по плечу рукой, унизанной дорогими перстнями. – Если надо, можем пойти и пешком. Ты как, Алиса?
Я лишь пожимаю плечами. Какая, в общем-то, разница? Пешком так пешком. «Отец» волей-неволей успокаивается, и мы, покинув такси, пробираемся меж других мобилей к тротуару, по которому нескончаемым потоком уже текут к Площади Победы люди. Едва ли в этом море мы будем двигаться быстрее, но кто я такая, чтобы высказать это вслух?
В толпе меня тут же стискивают со всех сторон. Рядом вертятся разные сектанты, – кто из леворадикалов, кто из Церкви Обновленцев, кто из Общины Правой Длани Христа, – и все наперебой предлагают мне свои брошюры и листовки. Я из вежливости беру, чтобы почитать на досуге. Толпа же, словно живая змея, колышется, выгибается дугой и постепенно вливается на площадь, где из динамиков на полную громкость раздаются звуки военных маршей. Моих «родителей» я быстро теряю в этом потоке, но это особо меня и не волнует. Я лишь поднимаю лицо к небу и, глубоко вдыхая, расслабляюсь. Все-таки вид ночного, не голубого неба меня успокаивает, я представляю себя на вершине «родного» дома, сидящей на подоконнике и любующейся прекрасной панорамой города. Высота – моя стихия, а до этой приземленной толпы мне не должно быть никакого дела.
Но вот все вокруг меня поразительным образом затихают, и на огромных экранах, развешанных на столбах по краям площади, появляется лицо великого фюрера Адольфа Гитлера I, основателя Рейха и Отца нации. Это старая черно-белая пленка, и на ней он вещает что-то о величии Германии, ее народа и чистоте арийской крови… словом, все то, что я слышала уже много раз и в различных вариациях. Но народ вокруг меня воет в исступлении, вторит каждому его слову, а в конце речи вслед за своим древним вождем трижды вскидывает руки в привычном жесте. Чтобы не выделяться, я повторяю за ними, хотя мне это уже и начинает наскучивать.
Затем кадры на экранах меняются, теперь все видят моменты Великой Победы ровно сто лет назад. Голос за кадром бегло рассказывает хронику событий. Высадка в Атлантике, победа над снежной Россией, окончательное истребление врагов Рейха и начало новой, истинно Светлой эры… Все это мне также доводилось слышать уже не раз. И опять толпа неистовствует, а я в который раз жалею, что не прикинулась больной и не осталась дома.
Наконец экраны гаснут и все прожекторы на площади упираются лучами в балкон одного из домов, находящийся прямо под главным экраном. Там появляется мужчина в белом, расшитом золотыми нитями кителе. Толпа приветствует его дружными аплодисментами. «Бургомистр… фон Класберг…» – доносится отовсюду. Мне и раньше доводилось слышать об этом господине, но я еще ни разу его не видела, поэтому теперь всматриваюсь в бургомистра, которого показывают на экране крупным планом, с интересом. Ему на вид лет сорок, лицо выглядит веселым и немного уставшим. Темные волнистые волосы с проседью красиво уложены идеальным пробором. Он произносит небольшую поздравительную речь и в конце объявляет, что сам фюрер по состоянию здоровья не может лично присутствовать на торжестве (недовольный стон прокатывается среди людей), но обязательно появится на экранах с поздравлением. И верно, вскоре белобрысый задохлик под радостный визг толпы машет с экранов и срывающимся голосом вещает что-то о «будущем нации» и «великой памяти предков». И вновь троекратное «Зиг хайль», вновь восторженный ор кругом… Мне это уже серьезно начинает надоедать, и я продираюсь сквозь толпу к краю площади, чтобы поскорее выбраться отсюда. Но не тут-то было! Народ вокруг меня сжимает плотное кольцо, также двигаясь к выходу с площади. Там расчищена широкая полоса, которую оцепляет конвой сил внутренней охраны ИСБ, и по ней сплошным строем под грохот маршей движутся колонны солдат и боевой техники. На экранах тем временем появляется какой-то дряхлый старик с пустыми белками глаз и голым, всего с несколькими волосинками черепом.
– Я помню тот день сто лет назад, как будто это было только вчера… – едва слышно сипит он, но динамики разносят этот сип по всей площади. – Я был совсем еще мальчишкой, мне было семь лет… или шесть, уже не помню. Однажды я встретил на главной площади Берлина самого Великого Фюрера…
Но никто его уже не слушает, все любуются парадом войск и техники. И правда, тут есть на что посмотреть. Солдаты, одетые в униформу того времени, празднично раскрашенную и со сверкающими в свете прожекторов медалями. Над ними гордо реют знамена Рейха, а позади, перекрывая весь остальной шум на площади, с ревом двигаются машины. Некоторые из них я видела на картинках в книгах, другие выглядят настолько причудливо, что я и представить их себе не могла. Вдруг под восторженные крики толпы на площадь въезжает стальная махина-монстр высотой с двухэтажный дом. Это, как я понимаю из шепота вокруг, боевой разрушитель «Мамонт», сыгравший ключевую роль в событиях столетней давности. Метровая броня, тяжелые орудия в передней части и по бокам, крупнокалиберные пулеметы на верхней площадке – да уж, зрелище впечатляющее. Когда машина оказывается рядом со мной, я подаюсь вперед, чтобы получше ее разглядеть, как вдруг, – сама даже не понимаю, как это происходит, – оказываюсь прямо на ее верхней площадке. Только что стояла посреди восторженной толпы и тут – раз! – оказываюсь над ней и вижу людей внизу, словно бушующее море. Хотя это совсем не то прекрасно-лазурное море, какое описывают в книгах. Я бы скорее сказала, что это море грязное, заваленное различным мусором, так что настоящей воды и не видно. По крайней мере, именно так все это выглядит отсюда.
– Ты как тут оказалась? – изумленно вскидывает брови солдат, стоящий на площадке рядом с пулеметом.
Я лишь пожимаю плечами (и правда, как?) и перевожу взгляд с приземленной толпы на более высокое и красивое. Дома, мерцающие в темноте огнями. Яркие лучи прожекторов, падающие на высящуюся над городом статую Великого Фюрера с гордо вскинутой рукой. И, наконец, ночное небо, на котором только сейчас начали высыпать далекие, но вместе с тем неумолимо манящие к себе звезды.
Внезапно колонна словно по мановению чьей-то руки резко останавливается. Тормозит и «Мамонт», так что я едва не слетаю с площадки. Замечая суматоху вокруг махины, я понимаю, что привлекла к себе ненужное внимание. Теперь лучи прожекторов, как и взгляды всей огромной толпы, направлены только на меня, лицо мое даже появляется на гигантском экране. Слыша изумленные возгласы снизу, я смущенно спускаюсь по гладко отполированному борту «Мамонта» на землю – моя способность тут оказалась кстати, хотя досадно, что пришлось демонстрировать ее перед всеми. Пытаюсь поскорее затеряться в толпе, но тут ко мне бросаются Вилли и Хильда. Последняя тут же вцепляется коршуньей хваткой мне в руку и тащит за собой к выходу с площади. Я не сопротивляюсь – что ж, пожалуй, так будет даже лучше. Внезапно путь нам преграждают люди в форме ИСБ.
– Прошу следовать за нами. Господин бургомистр желает поговорить с медхен.
– Ради бога, простите негодницу! – взмаливается Хильда. – Я ее мать и, должна сказать, она вела себя совершенно неподобающе! Но мы обязательно накажем ее, клянусь вам!
– А, так вы ее родители? – замечая грузно топающего позади Вилли, говорит командир патруля. – Тем лучше. Прошу вас всех следовать за нами.
Нас берут в кольцо и, несмотря на причитания Хильды, ведут куда-то наверх. Праздник на площади меж тем продолжается, люди быстро забывают об инциденте и вновь веселятся, слушая музыку из динамиков. Я подумываю о том, чтобы сбежать с помощью моих способностей, но затем отказываюсь от этой мысли. Еще неизвестно, зачем конкретно нас туда ведут, а своим побегом я могу подставить «родителей», чего бы мне не хотелось – как ни крути, а они все-таки моя семья.
На лифте мы поднимаемся на тридцатый этаж, нас ведут по коридору с множеством дверей по бокам. Бросая взгляд в приоткрытые двери, я вижу суетящихся барышень в блузках, небольшие экраны, к которым прильнули люди. Под экранами куча непонятных кнопок, сами они показывают звездное небо. Наконец нас вводят в небольшое помещение с окном во всю стену, из которого открывается красивый вид на площадь. Именно здесь находится выход на балкон, с которого вещал бургомистр. Сам он в сопровождении охраны и пары людей в штатском выходит нам навстречу, приветствует вскидыванием руки. Мне приходится ответить тем же.
– Рад вас видеть, – произносит он. – Отто фон Класберг, бургомистр Гауптштадта.
– Алиса, – сделав неловкий книксен, представляюсь я и замолкаю. Что говорить дальше, я не знаю.
– Вы уж простите нашу оплошность, герр бургомистр, – выскакивая вперед, кудахчет Хильда, – но девчонка совершенно неуправляема. Мы потеряли ее в толпе, как только пришли на площадь, потом смотрим – а она уже там, наверху. Вилли, да скажи ты!..
Бургомистр останавливает ее движением ладони, так как в этот момент к нему приближается человек в штатском, что-то шепчет на ухо. Он в ответ кивает и снова поворачивается ко мне.
– Алиса, значит? – произносит он с лицемерно-доброй улыбкой на губах. – Как же, слышал. Ты из Центра, верно?
Я неуверенно киваю. Фон Класберг машет кому-то рукой, и в комнату через внезапно открывшуюся в стене дверь входит мальчик примерно моих лет, с бледным угрюмым лицом и такой же прической, как и у самого бургомистра.
– Мой племянник Макс, – представляет последний мальчика, подводя его ближе и кладя руку на плечо. – Макс, познакомься с Алисой. – Макс смотрит на меня все так же угрюмо, неуверенно вскидывает дрожащую руку, я из вежливости отвечаю тем же. – Я уверен, вы еще найдете общий язык и сможете подружиться. Ну все, беги. – Мальчик почти радостно убегает из комнаты, я про себя облегченно вздыхаю. Бургомистр же продолжает смотреть на меня с улыбкой.
– Что ж, Алиса, я очень надеюсь, что ты достойно сможешь исполнить свое предназначение и принести спасение нашей великой нации, – говорит наконец он.
– Простите, герр бургомистр, – не выдерживаю я, – а в чем заключается это мое предназначение? Хоть вы можете мне это объяснить?
Улыбка медленно сползает с лица фон Класберга.
– Как, – поворачивается он к «родителям», – разве вы ей до сих пор не сообщили?
На Вилли с Хильдой смотреть смешно: оба съеживаются в комок, Хильда так вообще дрожит как осиновый лист, кутаясь в горностаевое манто.
– Поверьте, мы собирались, но… – лепечет она.
– Ну хорошо. – Бургомистр вновь смотрит на меня, теперь его лицо выглядит каким-то смущенным. – Понимаешь, Алиса, в нашем обществе у каждого имеется свое предназначение. Как бы тебе это объяснить?.. Словом, каждому ребенку, что рождается, уже определена дальнейшая судьба. Вот и тебе она уже назначена.
– Так в чем она заключается? – повторяю я.
– В том, чтобы создать крепкую и дружную семью, – словно бы нехотя выдавливает он из себя. – Собственно, в этом предназначение большинства женщин Великого Рейха, но ты особенная. Недаром тебя вырастили в Центре…
– Мы все ей объясним сами, герр бургомистр, – выходя вперед, заискивающе кланяется Вилли. – Уверяю вас, мы просто не успели…
– Хорошо-хорошо, я вам верю, – кивает бургомистр. – Ну тогда не смею вас здесь больше задерживать. Алиса, я надеюсь, мы с тобой еще увидимся. А теперь иди. Тебе, думаю, будет интересно посмотреть на праздничный фейерверк. – Он выдавливает из себя улыбку и поворачивается к своим людям, что-то говоря им. «Родители», не переставая лебезить перед ним, уводят меня прочь. По пути Вилли сердито отчитывает меня за то, что я своим вопросом о предназначении поставила их в неловкое положение перед таким человеком, Хильда сдавленно рыдает, я же просто молчу, не обращая на них никакого внимания.
Оказавшись внизу, я вижу то, что бургомистр назвал «праздничным фейерверком». Разноцветные всполохи с грохотом сверкают в черном небе, затмевая своим сиянием звезды, что особенно не нравится мне. Когда мы уже покидаем площадь, фейерверк заканчивается и всполохи гаснут, но некоторые из них почему-то остаются висеть в небе, словно бы приклеившись к нему. Я пытаюсь представить себе, как такое вообще возможно, как вдруг меня осеняет…
***
Спустя час я сижу на подоконнике в своей комнате, смотрю на город, который теперь выглядит мрачно и враждебно, на небо, которое предало меня окончательно. Хватит прозябать в неизведанности, пора выяснить все как есть. «Родители» обещали мне раскрыть правду утром, но так долго я ждать не могу. Тем более они вряд ли знают то, что знает бургомистр. Решено, Ева-Алиса. Сегодня ты узнаешь всю правду… либо же погибнешь.
В последний раз оглядев комнату, я спрыгиваю с подоконника и камнем лечу вниз. У самой земли замедляюсь, тормозя о стену, и плавно опускаюсь на тротуар. Остановить такси я не решаюсь, чтобы не привлекать лишнего внимания, а потому просто бегу по темным и пустым улицам города, направляясь к его центру. Случайно выглянувшие в окно люди увидят лишь неясную тень, ныряющую в переулки и тихо выскальзывающую обратно.
5. На грани
На главной площади города, где еще пару часов тому назад гремела военная техника и маршировали колонны солдат, теперь пусто и тихо. Комендантский час обязателен для всех.
Пройдя по еще теплому от множества людских ног, колес и гусениц асфальту, я останавливаюсь посередине площади. Высоко надо мной, на балконе, где выступал бургомистр, виден мягкий и уютный свет, льющийся изнутри. Именно там и кроются ответы если не на все, то на многие вопросы, которые не давали мне покоя за все время жизни здесь.
Вход в здание охраняется парой солдат с гаусс-винтовками (как я совсем недавно узнала, это оружие армии Рейха довольно-таки мощное), поэтому туда лучше не соваться. Осторожно и бесшумно, стараясь ничем не выдать себя перед зорким зрением и острым слухом охранников, я перебегаю к самому краю площади и, прицепившись к стене «небоскреба», быстро взлетаю по ней вверх. Несколько ярких прожекторов шарят своими наглыми лучами по стенам, и я стараюсь не попасть в эти светлые пятна. Мне приходится перескакивать с этажа на этаж, двигаться то вправо, то влево, чтобы не быть замеченной. Наконец взбираюсь на балкон и с его высоты озираю площадь и близлежащие дома, которые теперь, правда, выглядят не так впечатляюще, как во время парада. Кинув последний взгляд на странное небо, решительно шагаю с балкона внутрь здания, в комнату, где меня встретил бургомистр. Осторожно озираясь, крадусь вперед по коридору, из которого я совсем недавно видела странные экраны с кнопками.
Из-за двери в конце коридора доносится шум. Я затаиваюсь, вжимаясь в стену, и тут же из двери показывается девушка в белой блузке и юбке до колен. Стуча каблучками, она пересекает коридор и скрывается за другой дверью, а спустя несколько минут выходит оттуда уже одетая в простое коричневое платье и, помахивая сумочкой, идет к выходу. Любопытство во мне пересиливает осторожность и, оглядевшись напоследок, я ныряю в ту самую дверь, за которой переодевалась девушка. Там находится помещение с рядами шкафчиков, на каждом из которых написана фамилия. Проверяя шкафчики, я с удивлением осознаю, что они не заперты – должно быть, для здешнего персонала просто немыслимо, что кто-то посторонний может сюда проникнуть. Дерзкая мысль приходит мне в голову и, открыв один из шкафчиков, я переодеваюсь в форменные юбку и блузку, что висят там. Мне они, к счастью, оказываются довольно впору. Пригладив волосы, растрепавшиеся при лазании по стенам, я с содроганием вхожу в комнату с экранами. Пара человек оборачивается ко мне, но без особого интереса, из чего я делаю вывод, что в лицо меня при показе крупным планом на параде никто не запомнил. Выгляжу я довольно взросло, лет на восемнадцать, потому ни у кого подозрения не вызываю.
– Ты новенькая? – кидается ко мне тщедушный юноша с усиками и в мятой рубашке. Я киваю. – Отлично. Пойдем со мной.
Он подводит меня к одному из столов с экранами в углу комнаты, сажает за него.
– Будешь контролировать яркость Сириуса, – говорит усатый, указывая на экран, на котором виднеется плоская картинка звездного неба с особенно ярко горящей посреди него точкой. – Задача довольно простая: нужно следить за тем, чтобы коэффициент яркости был в пределах этой шкалы. – Он указывает на разноцветную линию с делениями в углу экрана, по которой бегает тонкая черточка. – Как только он окажется вне ее, яркость будет либо больше, либо меньше – в зависимости от того, с какой стороны будет указатель. Тогда тебе нужно будет либо повысить, либо понизить ее вот эти кнопками. – Слегка пощелкивает двумя большими кнопками под экраном. – В общем, задача довольно простая. Все поняла? – Я снова киваю. – А ты случаем не немая? Как тебя вообще зовут?
– Ев… Алиса, – робко говорю я (все внутри у меня так и трепещет от осознания правды) и уже уверенней продолжаю: – Ева-Алиса. У меня двойное имя.
– Ну вот и отлично, Ева-Алиса. Я, кстати, Клаус. Ну, надеюсь, справишься. – И он отходит в центр комнаты, попутно раздавая указания другим сотрудникам. Я оглядываюсь: не смотрит ли на меня кто? Но нет, все заняты лишь своими экранами со звездами разной величины и яркости. Тогда я обращаюсь к машине, что управляет моим экраном и, нажимая клавиши, вхожу в контакт с системой поиска данных. Как мне это удается, я и сама не понимаю, видимо, способность к быстрому обучению была в меня также заложена в Центре.
Через пять минут, выяснив все, что нужно, я встаю и направляюсь к выходу. Удивленно смотрящему на меня Клаусу я робко поясняю, играя роль серой мышки: «Мне нужно в туалет».
– По коридору и налево, – указывает он, и я, кивая, оказываюсь в коридоре. Осмотревшись, забираю из раздевалки одежду и ухожу на этот раз уже обычным путем, через главный вход, дабы не привлекать лишнего внимания и не бегать от прожекторов.
– Всего доброго, фройляйн, – слышу я в спину голос старушки-вахтерши. Улыбнувшись ей в ответ, прохожу мимо охраны, направляясь прочь с площади…
***
Дом бургомистра находится на Геллертштрассе, 40, на самой окраине города, за которой уходит вдаль и теряется где-то в сумраке кольцевая электрострада. Очевидно, фон Класберг специально выбрал этот неприметный сорокаэтажный особняк местом своего обитания: здесь враги и не подумают его искать.
Я взлетаю по стене на самый верх, осторожно крадусь вдоль окон. Ага, вот и нужное мне. За ним просторная круглая комната с декоративным камином и портретами всех фюреров на стене. Сам бургомистр, сидя в глубоком кожаном кресле, разговаривает по телефону. Толстое стекло не позволяет мне расслышать слова. Затаившись, я жду, пока, наконец, глава города не встает, гасит свет и переходит в соседнюю комнату. Я осторожно перебираюсь к окну в ней и вижу довольно уютную спальню с семейными фотографиями по стенам. Бургомистр переодевается в пижаму и, присев на корточки возле небольшого стального ящичка, начинает тыкать кнопки с цифрами на нем. Какое-то шестое чувство подсказывает мне запомнить последовательность нажатия этих кнопок. 2, 0, 3, 0… интересно… После этого дверца ящичка открывается и бургомистр извлекает оттуда небольшой и красивый гаусс-пистолет. Проверяет обойму, затем кладет оружие на место и запирает ящик. Подходит к окну (я при этом с замершим от испуга сердцем вжимаюсь в стену), приоткрывает его и идет к кровати. Спустя пару минут оттуда доносится тихий храп.
Я бесшумно пробираюсь в спальню, крадусь к стальному ящику. Нагнувшись над ним, набираю нужную комбинацию. Кнопки издают противный писк, и бургомистр резко просыпается. Вскакивает с кровати, но уже поздно. Я навожу на него удобно легший в ладонь пистолет.