Скрыл следы заснеженный покров
И пути отсюда не сыскать,
Спит в объятьях брошенных домов
Вековая черная тоска.
Впору ветру в поле зарыдать:
Как погосты после похорон
Кинуты поселки, города,
Иль война и все ушли на фронт?
Что стоишь, молчишь, сосновый бор,
Север кто повыкосил, ответь,
Смерч ли, ураган, голодомор,
Иль полярный бешеный медведь?
Или, может, суматошный век —
Взлетная для русских полоса:
Тихо, незаметно, человек
С Севера уходит в небеса.
Завтра наступит зрелость
В доме для престарелых,
Жизнь, как свечу в ладонях,
Будет держать кровать,
Много ль найдется смелых —
На одеялах серых,
Слыша чужие стоны,
Медленно дотлевать.
Неотвратимость ката:
Солнце стрелой в закаты,
Лето с разлету в зимы,
Все ускоряют бег.
Сердце стучит стаккато:
Жизнь пустотой распята,
Мимо, все время мимо,
Мчится безумный век.
В прочных сетях оконных
Стынет душа-покойник,
Вся в ожиданье чуда,
Кажется, что вот-вот…
Тщетно вопят иконы
Средь полумглы бессонной,
Вечный озноб простуды
В сердце моем живет.
Моя душа осталась там,
За серой кромкой небосвода,
Среди капризов непогоды,
В тетрадных памяти листах.
Там Бог и мертвых и живых
Помянет тихим слезопадом,
То – город зыблется парадом
Каленых солнцем мостовых.
Я отряхнул чужбины прах,
Собрав с собою все земное,
И лишь душа забыта мною
Бесследно где-то, второпях.
Теперь есть Родина, но пыл
Зачах, как лилия в стакане,
И мутной серью плачут камни:
«Зачем ты душу позабыл?».
Здесь нет календаря. Который год – пустябрь.
В бессмысленном строю чеканят шаг недели.
Здесь будущее – зря и прошлое – пустяк,
И душу обовьют тоскливые метели.
Как черная дыра, затянет мир печаль,
И как меня зовут, забуду я отныне.
И сумерки вчера, как мой с лимоном чай,
Внезапно обожгут горчинкою полыни.
Рассветы без тепла и зори без надежд,
И мы глотаем днем оттенки серой краски,
Тускнеют купола под солнцем цвета беж,
И даже перед сном здесь не снимают маски.
В руке держу билет, мне все равно, куда,
Но к пристани моей швартуются лишь годы,
А если не успеть – растаешь без следа
В безликом пустябре, среди тоски погоды.
Аккуратно, очень метко
Дождь расстреливает город:
Плоть нахохленных бульваров,
Кости дряхлых мостовых.
На стекле моем пометка,
Чтоб не тратить Богу порох:
Средь шкафов и простынь старых
Нет меня среди живых.
Я давно уже расстрелян
Тихим пением гармони,
Что украдкой только снится,
Разбивая чуждый быт.
Позабылся светлый терем,
Да стигматы жгут ладони,
И нерусская пшеница
На губах моих горчит.
А в окне моей кутузки,
Ой, пардон, мадам, квартиры,
Разбавляют мутью грозы
Темно-серое клише.
И, молясь иконам тусклым,
Плачут стекла – конвоиры,
Русским дождь не пули – слезы
По загубленной душе.
Маяками застрою землю,
Чтобы счастье манить на пламя.
Мне равнины и горы внемлют,
Разгораясь зари кострами.
Сквозь туман осторожно, кротко,
Заплутав, потерявши берег,
Пробирается счастья лодка,
На огонь мой держа свой пеленг.
Злые волны назад относят,
Не справляются с ними весла:
Тяжела, видно, счастья ноша…
Жду уж вечность с душой промозглой.
Средь веселых огней столицы
Мой причал позабыт, заброшен.
Жизнь моя в небеса стучится,
Разбегаясь по веснам в осень.
Мне осталось чуть-чуть и амба,
Оттого и не сплю ночами,
Все пытаюсь настольной лампой
Свое счастье манить на пламя.
Как лучше выпить ночь, со льдом иль безо льда,
Как водку, залпом вмиг, глотком, как яд Сократа,
Цедить, как чай – невмочь.… Да, впрочем, ерунда,
Вот только бы испить навеки, без возврата.
Змеею темнота вползает мне в окно,
И каплет горький яд – за прошлое расплата.
И все-то ей не так, останется одно:
Стихом змею распять, чернилами истратить.
Рубить ее сплеча, с оттяжкой, от души,
Порвать на листопад тоскливый траур ночи,
Рассветы вновь встречать, чтоб саван ей пошить…
Но все длиннее ад, покой же – все короче.
Город бьет копытами дождя
По сурьме пустынных мостовых,
Мертвым светом в поиске живых
Фонари потерянно глядят.
Тысячеоконно он распят
На Голгофе монотонных дней,
Не седлать ему своих коней
Средь аллей, что беспробудно спят.
Он растратил весь свой нежный пыл
На молитвы утренней звезде,
А теперь, суровый, на кресте,
Он своих любимых позабыл.
Он уже не различает лиц,
Беспризорный, брошенный, ничей.
И гнетут невольных палачей
Боль и страх его пустых глазниц.
Речушка сжалась, обмелела
И – от отчаянья ушла,
Закрыв землей худое тело,
Как крышкой гроба, ото зла.
Тоскливо корчатся избушки
В щербинах тына костылей,
Как престарелые старушки
От хвори высохли своей.
Ракита стонет у дороги
Над ржавым остовом саней,
И призывает тихо Бога
Поплакать в поле вместе с ней.
Уеду. Уеду. Опутан гирляндой вокзалов
Мой след на снегу, ну, а может – в весенней грязи.
Ворвусь в суету городов и огромных и малых,
Где уши ласкает целительный русский язык.
Где лягут на плечи мои куполов эполеты,
Как матушка, синь расцелует бездонных небес…
Гармошки вагонов споют мне частушек куплеты,
И – Родина встретит, неважно, с цветами иль без.
Приеду. Приеду. Сметя все барьеры таможен,
И тысячи верст разменяв, как последний пятак,
Под крик журавлей обрасту я березовой кожей,
И гривы косматых полей мне откликнутся в такт.
И не можется, и не хочется,
В век безумного одиночества
Крик
Захлебнулся в ненужных истинах,
Болью выписан мой неистовый
Стих.
Заблудился он в междометиях
Равнодушного сна столетия —
Пусть,
Искалеченный, изувеченный
Он неверием в человечество,
С уст
Рвется птицей смертельно раненой,
Да с пустынных небес над храмами —
Вниз.
Камнем сгинет в пучине пропасти,
Эхом выбьет остатки кротости
Из,
Вечных льдов ослепляя бликами,
В бунте небу грозящих пиками
Скал.
Больше не на что мне надеяться,
Где ж мессир, начинай скорее свой
Бал.
Бывают дни – глотает чернодырье
Оскалом злобным притворенного окна
Все звуки ставшей вдруг чужой квартиры,
Безмолвным осьминогом нависая над
Тобой, замшелым и покрытым пылью.
Здесь в сумраке скукожились иконы,
У чернодырья – прозорливые глаза,
Горят табло молчащих телефонов,
Тоскливым стоп-сигналом – нет пути назад,
И в горле крик застыл цементным комом.
Здесь в чернодырье заблудилось время,
И то, что – завтра, превратилось во вчера,
Гротескно перепутались мгновенья
В полуистлевших позаброшенных мирах,
Средь ангелов, стоящих на коленях.
Дымятся желчью кофе с сигаретой,
Увивши горечью стекло оконных рам,
И сотни лет до нового рассвета
Резвиться ядом будет черная дыра,
Глотая прах плененного поэта.
«Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела…»
Среди рыдающих икон
Творю молебен.
Луна алмазным башмачком
Распята в небе.
Деревья – схимники стоят,
Застыв крестами.
Бесснежно-хмурый мир распят
В оконной раме.
Он недостоин чистоты
Жемчужной снега,
И серо улицы пусты,
Не слышно смеха.
Иудин страшный смертный грех
Оброс бетоном,
Он поселился здесь навек
В бульварах сонных.
И, одинокие в толпе,
Тоскуют Храмы,
Дождем рыдает Бог за всех
В оконной раме.
Среди разгула торжества,
Лихого, злого,
Упрямо донесу до вас
Я Божье Слово.
Русь забыта, век уже распята
На лучах рубиновой звезды.
С колоколен Бог звенит набатом,
Русский витязь, что же медлишь ты?
Домики, ослепшие без стекол,
Да в грязи утопленный забор.
Где ты, финист – русский ясный сокол,
От стыда потупивший свой взор?
Схоронили Родину, отпели,
Поминаем ныне до сих пор,
Беспробудно пьянствуют Емели
В тесноте своих укромных нор.
Молча плачет ива у канавы,
Лик склонив на эшафот плетня…
Это ты ль, овеянная славой,
Дорогая русская земля?
И березка, поседев от горя,
Спросит тихо, жалостно: «Кто ты?».
А вдали – неубранное поле
Раздает Георгия кресты.
Вот Родина с ружьем,
Ослепшая от тюрем:
Чем хуже мы живем —
Тем больше мы воюем.
Живем мы, как Бог даст,
Но с Путиным любимым
Пылающий Дамаск
Последовал за Крымом.
Не на своей войне
Размахиваем флагом,
А в собственной стране
Покорно ждем ГУЛАГа.
Да, мы теперь сильны,
Снесем к чертям сто Сирий,
Взяв меч у Сатаны,
Мы править будем в мире!…
Конец всегда один,
Пусть Путин – новый Сталин:
Весь мир мы разбомбим,
Но лучше жить не станем.
Распахнутыми рамами
Июль встречает он,
Фырчит – мурлычет транспортом,
Как верный кот Семен,
Что годы шел до города,
На Родину, домой,
Купив билет втридорога
Увидеть облик твой.
То – солнцем обэкраненный
В озерах голубых,
Зовущий в небо храмами
На улицах седых,
Впитавших соль столетия
Со счету сбившись дням.
И – вехами отметины
По скверам, площадям.
То – хмурою прохладою
Укутавшись в пальто,
С небес слезинки падают,
Стучатся в каждый дом.
Погода переменчива,
То жар, то холода,
Ведь Мурманск – это женщина,
Что вечно молода.
Судам на рейде грезится
Фигурка вдалеке,
Спасение от месяцев,
Исхоженных в тоске:
Форпост России в Арктике —
Невеста или мать,
Среди скамеек парковых
Умеющая ждать.
Яркий свет здесь больше не тревожит,
Как Спаситель, ночь явилась в мир,
Полумрак всех делает моложе,
Груз столетий – только краткий миг.
Не увидеть возраст нежных елей
В белоснежно-вычурных манто,
Отчего березки поседели,
Кто какой печалью угнетен.
Спасены заботливой метелью,
Нет отныне старых и больных,
Облака качают в колыбели
Нас, младенцев, что опять юны.
Укрою серой паутиной дня
Свою стихами кровоточащую душу,
Чтоб ваш покой случайно не нарушить
И ненароком счастье не отнять.
По переулкам, паркам, площадям,
Как в венах кровь, струится пыль столетий,
И алчно тянутся ко мне деревьев плети —
В своей тоске они не пощадят.
А в сероглазых выцветших домах,
Навек проглоченных невзрачными дворами,
Дождем отпетых по оконным рамам,
Кладбищенская угнездилась марь.
Невмоготу, совсем невмоготу
Здесь быть, стигматы прошлого оставив,
Запрыгну в двери уходящего состава,
Чтоб мой костер до срока не потух.
Зачем надежда, чтоб опять,
Среди вселенского коллапса,
Тысячелико умирать
И многократно возрождаться.
Зачем молиться небесам,
Надменным, выспренним, великим,
Зачем любовь травит сердца,
Как дыбой, чьим-то нежным ликом.
Мы все распяты на крестах
Своих несбывшихся желаний,
В глазах гнездится дикий страх,
Сердца частят быстрее лани.
Гвоздей не надо – мертвый свет
До капли высосет всю душу,
От солнца дня спасенья нет,
Нет воли разом все разрушить.
А ночью – ветер ледяной
Терзает рваные одежды…
Озноб и ужас, боль и зной
Таятся в царствии надежды.
Под звуки басковской «Шарманки»,
Под улюлюканье калек
На свалку списан новый Данко,
Ненужный в наш безумный век.
Он одинок во всей Вселенной
Искрясь потоками фотон:
Любви статысячерентгенной
Не может выдержать никто.
Сердца в смятении и страхе
Бегут от нежности его,
Иль до короны, иль до плахи,
Оставив вечно одного.
За все горение Отчизне,
За свет, за роскошь новых благ
Одна ему награда в жизни —
Свинцовый сердца саркофаг.
Не смогли мы сберечь. Не сумели понять. Не хотели.
Не расслышали в голосе нежном призывный набат.
Фейерверком витрин по Арбату бушуют метели,
Суетой запорошив твой ясный, задумчивый взгляд.
Бутики, казино здесь погрязли в неоновом чванстве.
Переделаны песни на новый, бессмысленный лад.
Ныне стало немодным твое дворовое дворянство,
Ты прости нас за все, совесть нашей эпохи – Булат.
Ты ушел в небеса подежурить за нас по апрелю,
Омывать запыленные души слезами дождей,
Чтобы мы, наконец, встрепенулись и стали добрее,
От морозной зимы отогревшись любовью твоей.
Ты ушел, чтоб в бульварах и парках навек раствориться,
Ты теперь и в росе, и в заливистом смехе ребят.
И все чаще и чаще на юных застенчивых лицах
Промелькнет, как спасенье, твой ясный, задумчивый взгляд.
Истерта жизнь, как старое письмо,
Написанное юною рукою,
Где строки – возмутители покоя
Сонм бередят забывшихся имен.
И снова тень короткого «люблю»,
Лишь только тень забытого Амура,
Как свет смягчает ласка абажура,
Души на миг рассеет неуют.
Падет стотонный груз минувших лет,
Засну я, убаюканный любовью…
Но словно змей, струится к изголовью
Безжалостный, трезвяще-яркий свет.
А в зеркале предательском – старик
Смеется непонятною улыбкой,
Иль слезы льет он в полумраке зыбком,
Встряхнувшийся от дряхлости на миг?
Век клонирует киллерский день,
Монотонности ржавое лезвие,
Чирк по горлу – и нету поэзии,
Лишь ее бездыханная тень.
Тучи ставят капканы на мысль
С оголтелым упорством охотника,
Триллионно распятый сын плотника
Не спасет одряхлевшую жизнь.
Солнце – кок, раскаливший балкон,
Чтобы в нем приготовить яичницу
Из того, кто когда-то был личностью,
Кто мечтами бывал упоен.
Эх, иметь бы проворство ужа,
А не грузность косматого филина,
Объявить бы охоту на киллеров,
Да невмочь, под наркозом душа.
Все короче и тоньше фитиль,
В небо он не взовьется пожарищем,
Догорит – похоронят товарищи
Под мертвящий, бессмысленный штиль.
Жаворонком вниз… Да с обрыва.
Ветер вольной грудью вдохнуть.
Солнце разлилось чтоб по жилам,
Усмирив кипящую ртуть.
В небо мне взлететь… Да под выстрел,
Под разящий посвист свинца.
Лучше мне сгореть ярко, быстро,
Чем стреножить шаг до конца.
Соловьем взовьюсь я сквозь годы,
И – к родной любимой земле…
Мир вокруг исполнен свободы,
Да немое счастье во мне…
Бьет копытами огнегривый,
И напрасно святые молятся:
Нам за трусость воздастся сторицей
Разоренною русской нивою.
Все деревья теперь нагие,
В небо молча глядят, как палицы,
Видно, многое им не нравится
В исстрадавшей моей России.
Синь тоски занавесив серым,
Бог рыдает дождем над Родиной,
Слезы, мелкие, как смородина,
Омывают России тело.
Ветер рвет на груди рубаху,
Вся Россия – в листвы пожарищах,
Оккупанты – жиды – товарищи
Главы русским секут на плахах.
А народ, позабыв про Бога,
В полынье утопив Распутина,
Голосует теперь за Путина:
В никуда впереди дорога.
Ржет заливисто огнегривый,
Хоть святые по тюрьмам молятся,
Нам за глупость воздастся сторицей:
Рабством, болью души, могилой.
Намертво врос в гранит,
Некуда мне бежать.
Душу терзает стыд,
Кожу разъела ржа.
В ярких огнях витрин
Краской блестят борта,
Затхлость и мрак внутри,
Башня моя пуста.
Хочется в небо выть,
Дула ощерив пасть:
«Прошлое – не забыть,
Прошлое – не украсть!»
Выстоял я в бою,
И перед Богом чист,
Только вот Русь мою
Топчет теперь фашист.
Терпит позор земля
От шести лап звезды.
Может, Победа – зря,
Русский солдат, где ты?
Некому, знать, извлечь
Из глубины веков
На басурманов – меч,
Слышен лишь звон оков.
Витязей нет во мне,
Жалок теперь металл.
Выжил на той войне —
И бесполезным стал.
Хочется в небо выть,
Дула ощерив пасть:
«Прошлое – не забыть,
Прошлое – не украсть!»
Снова красный бесовский рассвет,
Красный конь, как в пророчестве, скачет.
Тьма красна, снова выхода нет,
И душа от бессилия плачет.
Тучи черные кровью красны,
Солнце оком глядит красным беса,
Красным цветом наполнились сны,
Красны листья погибшие леса.
В небе красная всходит звезда,
Пентаграммой масонски оскалясь.
Больше нет ни норы, ни гнезда,
В стороне чтоб от бесов остались.
Дождь эполет
Струится в такт музыке вальса
Сквозь нежные взоры застенчивых дам,
Охваченных магией танца.
Так легок их шаг,
Пряма, горделива осанка…
И кружит их вальс, уводя в небытье
В чертоги небесного замка.
Злой бунт разметал
Твоих сыновей по чужбинам
А тех, кто остался, свирепо свинец
Хлестал по подставленным спинам.
Бег в никуда —
Век без Царя и без Бога.
Красные звезды на башнях Кремля —
Русской Голгофы дорога.
И души пусты,
Мы брошены, Богом забыты.
Вот кто-то покинул родную страну,
Спасаясь от жалкого быта.
Но вальс не погиб,
Иззябшую душу согреет
Печальный, давно позабытый мотив,
И новое племя взлелеет.
И русский народ
Одолеет все горести, беды.
«На сопках Маньчжурии» вновь зазвучит
Мелодией нашей победы.