Реанимация
В том, что к старику на похороны никто не пришёл, не было ничего странного. Игнат Савельевич исправно посещал все погребения, случавшиеся в нашей семье, но только на них его и видели. Кутаясь в извечное чёрное пальто, а в тёплую погоду – такой же пиджак, он, проигнорировав отпевание в церкви, появлялся на кладбище в тот самый миг, когда могильщики уже собирались заколотить гроб, и требовал открыть крышку, чтобы проститься с покойником.
– Явился! – пихали друг друга локтями старухи, гадающие над чьим бездыханным телом он склониться, внимательно вглядываясь в искажённые смертью черты, следующим. И тут же добавляли, мелко крестясь: – Сатанюга!
А мне Игнат Савельевич нравился. Нравилась его старомодная одежда, безупречные манеры и холодность, с которой он смотрел на остальную семью. На всю, кроме меня.
Самым моим ярким детским воспоминанием, наряду с первым велосипедом, первым походом в кино и первым неловким поцелуем, было появление сухого, поджарого старика на похоронах двоюродной тёти. До сих пор не могу понять, зачем родители тогда потащили на церемонию меня, тихого восьмилетку. Должно быть, не с кем было оставить. Я оказался единственным, кто не был готов к появлению темнолицего поджарого старика в толпе. И я же оказался единственным, кто, не смутившись, громко произнёс:
– Здравствуйте!
Мама попыталась оттащить меня назад, до боли стиснув плечи тонкими пальцами, но я, едва ли не впервые в жизни, не поддался. Мне слишком хотелось посмотреть на этого загадочного мужчину, так непохожего на остальных. А он опустился передо мной на колени, и первое, что бросилось мне в глаза – это вертикальные ряды не заросших до конца дырочек от серег в его ушах. Его лицо прорезали похожие на шрамы, морщины. Под глазами лежали тени, как будто этому человеку не было известно, что такое здоровый и глубокий сон без сновидений. На то же указывали и воспалённые белки его глаз, распухших и чуть выкатившихся из орбит.
И что-то в глубине его души дрогнуло. Я, обычно робевший перед незнакомцами, глядел прямо и серьёзно. И тогда он пожал мне руку, совсем как взрослому, не произнеся при этом ни слова, лишь слабо кивнув. С того дня это стало традицией. При каждой встрече он молча подходил ко мне, жал руку и едва заметно кивал в ответ на отчётливое «здравствуйте». Родственники бесились, видя, что кто-то проявляет к этому угрюмцу уважение, и я наслаждался их бессильной злобой. И он наслаждался тоже.
А теперь он лежал в гробу. И я единственный из семьи, кто озаботился тем, чтобы отдать ему последние почести. Я, да его экономка, старая, сгорбленная, похожая на тощую ворону Роза Михайловна.
Она не говорила ни слова, я также молчал. Тишину нарушали только вопли грачей, скачущих по мокрым, насквозь продрогшим сосновым ветвям. Возмущённые тем, что похоронная процессия не заходила в церковь, могильщики торопливо заколотили гроб, опустили его в землю и сноровисто закидали яму влажной глиной. Когда мы с экономкой направились к выходу с кладбища, до нас долетел голос одного из могильщиков:
– Ну и семейка у старикана. Етить, вурдалаки!
Я дёрнулся было, порываясь высказать рабочему своё возмущение, но в мою руку чуть выше локтя впились сухие узловатые старушечьи пальцы.
– Не стоит, Александр, – тихо пробормотала Роза Михайловна, и оперлась на меня, словно вдруг устала. – Нет ничего хуже, чем затеять ссору над свежей могилой. Тем более, затеять её с тем, кто стоит неизмеримо ниже нас с вами в интеллектуальном смысле.
Я молча кивнул. Старуха тоже молчала до самого выхода с кладбища. Когда же кованые ворота остались позади, она мягко, но настойчиво повернула меня к себе лицом. Её длинный хищный нос едва не упёрся мне в грудь. Я чуть наклонился, чтобы ей было удобно разговаривать, не повышая голос. Она явно хотела, чтобы сказанное не достигло ушей посторонних.
– Игнат Савельевич всегда ценил уважение, с которым вы к нему относились. И всегда ценил, что вы единственный из семьи понимаете истинное положение вещей в вашем весьма обширном, – она усмехнулась. – Клане. Но он также сомневался, что у вас хватит духу явиться к нему на похороны. Наверняка родственники настаивали на том, что вы должны остаться дома?
Я скривился и покачал головой. Настаивали – это ещё очень мягко сказано. Даже когда я вышел из дома, под сводами черепной коробки ещё метались отзвуки брани. Роза Михайловна понимающе кивнула и продолжила:
– Игнат Савельевич передал вам вот это. Он надеялся, как и я надеюсь сейчас, что вы правильно распорядитесь бумагами.
Я принял из её рук конверт. Старуха, кивнув на прощание, развернулась и пошла к стоянке, на которой уже ждало такси. Проводив её взглядом, я осмотрел послание. Толстая жёсткая бумага, мало похожая на ту, из которой делают конверты на почте, скрывала несколько бумаг официального вида.
Завещание. Ну, конечно. Я едва не расхохотался, сдержавшись только потому, что находился рядом с кладбищем. Банковский счёт, дом, имущество – всё это становилось моим при условии, что я приду на похороны. Кроме того, в конверте обнаружилось и письмо, написанное ровным убористым почерком. Я нетерпеливо развернул послание.
«Александр!
Я очень надеюсь, что ты явился на похороны, и это письмо не отправилось в огонь вместе с завещанием.
Ещё в нашу первую встречу я понял, что ты – единственный, кто имеет со мной что-то общее. Заклинаю: не позволяй никому даже приближаться к моему, ставшему твоим, дому! Не отдавай ничего из предметов, которые ты обнаружишь внутри! Наше семейство, к сожалению – лишь мещане, которые непременно попытаются извлечь выгоду из наследства, но ни у кого из них не достанет ни вкуса, ни знаний, чтобы по достоинству оценить всё то, что я передаю тебе.
Будь непреклонен! Не бойся потерять добрые отношения с родными! Без них тебе будет лишь лучше. Я это знаю, потому что вижу, как мы похожи.
И. С.»
И он оказался прав.
Я не стал скрывать от семьи свалившегося мне на голову состояния, и скандал вышел грандиозным. По их мнению, я должен был разделить наследство на равные части и раздать всем родным по кусочку. Дом и всё, что находилось в нём, следовало продать. Единственное, что мне милостиво разрешалось оставить – это машина Игната Савельевича, но и то, только после получения прав. До того момента её, снова делая мне одолжение, мог взять себе кто-то из многочисленных не знакомых мне кузенов, у которого не так давно родился ребёнок.
Я отказался. Впервые в жизни я отстаивал свою позицию со всей яростью и непреклонностью, на которую был способен. И финал был ожидаемым. Точку в этих ссорах поставила мамина сестра, по такому случаю примчавшаяся в Москву из Тамбова. Вскочив со своего места за столом, она протявкала, сжимая кулаки:
–Значит, выбирай! Либо семья, либо хлам этого сатанюги!
– Хлам. – коротко ответил я.
Проводы были недолгими, прощание – весьма прохладным. Кто-то, кажется, вполголоса пожелал мне подавиться дедовым наследством, но я не среагировал, вспомнив слова Розы Михайловны о ссорах.
Вещей с собой у меня было немного: несколько рубашек, джинсы, разные мелочи из одежды, телефон да старенький ноутбук, так что до дома Игната Савельевича, который ещё не привык называть своим, я добрался без особых проблем, хотя путь и был неблизким. Почти три часа я провёл в электричке, глядя, как пылает над зазубренной линией горизонта быстрый осенний закат. Выйдя на безликом сером полустанке, на котором не нашлось места даже лавочке, я прождал ещё двадцать с небольшим минут, чтобы сесть в запоздавший маршрутный автобус до ближайшей деревни. В салоне пахло бензином и потом, а задубевшие от времени края дерматинового покрытия сидений цеплялись за пальто. Поездка, к счастью, оказалась короткой, потому что водитель гнал, явно не заботясь о том, что резина на колёсах была совершенно лысой, а дорога маслянисто блестела после недавней грозы. В деревне я постарался подыскать такси поприличнее, и в половине одиннадцатого вечера уже стоял на пороге дома. Седоусый водитель, поняв, куда я направлялся, громко прищёлкнул языком и сплюнул на землю через раскрытое окно, прежде чем скрыться в ночной тьме. Я проводил взглядом красные огни автомобиля и по привычке потянулся к правому косяку, ища звонок, которого не было.
Зато прямо передо мной на толстой деревянной двери красовалась морда горгульи, держащая в зубах массивное кольцо. Дверной молоток. Такое я видел впервые в жизни и даже не рискнул сразу к нему прикоснуться. Вместо этого я сделал несколько шагов назад и ещё раз окинул взглядом громадину, лежавшую передо мной.
Игнат Савельевич жил в особняке, не имевшем ничего общего с тем новостроем, который пытаются выдавать за фамильные поместья звёзды, бизнесмены и коррупционеры. Толстые каменные стены дышали покоем, недоступным молодости. Никаких башенок, никакой помпезности и замысловатых украшений – только гладкие поверхности и изящные каёмки, окружающие высокие окна. Так строили разбогатевшие купцы, ещё не растерявшие крестьянской любви к простоте и основательности, либо, напротив, дворяне, уставшие от условностей света.
В любом случае, поместье в тот момент уже мне нравилось, хотя темнота и скрывала большую часть здания. Не сдерживая мечтательной улыбки, я подошёл к двери и решительно дёрнул кольцо. Стук вышел неожиданно громким, низким, вибрирующим. Он прокатился по гулкому пустому помещению и замер, обессилев, где-то в дальней части здания.
Мне почему-то казалось, что освещаться такой дом должен свечами, но в холле тотчас же вспыхнул яркий электрический свет, уютный и привычный городскому жителю. Прошуршали по полу быстрые шаги, и дверь распахнулась. На пороге стояла Роза Михайловна.
– Александр! – она ловко сдвинулась в сторону и вытянула руку, приглашая меня войти. – Проходите, пожалуйста! Добро пожаловать в ваш новый дом!
Я зажмурился от удовольствия и мысленно покатал эту фразу на языке, как леденец. Мой новый дом. Мой дом. Мой.
В холле уютно пахло деревом. Вешалка оказалась ровно на том месте, где и должна была быть, и я без проблем повесил пальто. Почему-то дом не не походил на незнакомое место. Всё ощущалось привычным, удивительно правильным. Казалось, даже закрыв глаза, я могу пройти по каждому коридору, не задев ни единого предмета обстановки. Я не ощущал себя так даже в родительской квартире, прожив в ней без малого двадцать пять лет.
Вечер прошёл спокойно. Роза Михайловна не беспокоила меня разговорами, давая отдохнуть с дороги и привыкнуть к новому способу жизни. И я испытывал к ней огромную благодарность за проявленнуютактичность.
Отправившись в кровать после лёгкого ужина, я заснул быстро и спал без сновидений. В первый и последний раз в старом доме.
*
Следующий день я провёл довольно бессмысленно: шатался по дому из угла в угол, наслаждался мягким шуршанием шагов по половым доскам, знакомился с тем, как ощущается под ладонями могучая каменная кладка стен.
Называть это здание просто домом язык больше не поворачивался. Особняк. Поместье. Наверняка стиль, в котором оно было построено, имел какое-то название, но я никогда не был силён в архитектуре, поэтому просто восхищался размерами окон, через которые лился в помещения приглушённый, чуть сероватый свет, и толщиной стен, которые зимой берегли помещения от мороза, а летом наверняка отлично удерживали прохладу.
Роза Михайловна тенью носилась по дому, учтиво здороваясь, когда мы сталкивались в коридорах. Её жизнь, кажется, мало переменилась со смертью деда. Как я догадывался, Игнат Савельевич не слишком интересовался хозяйством, полностью доверив его экономке, и это было мне на руку. Впрочем, вечером второго дня, сервировав стол для обеда, пожилая женщина, заглянув мне прямо в глаза, заявила:
– Я понимаю, что теперь вы хозяин в этом доме, и наверняка у вас будет желание изменить что-то в нём по своему усмотрению. Игнат Савельевич жил тихо, по-стариковски, но вы вовсе не обязаны в точности копировать его уклад.
Разумеется, я заверил её, что меня всё полностью устраивает, и мне только и нужно, что немного тишины и спокойствия. Сдержанно улыбнувшись одними губами, она продолжила:
– И всё же. Если вы решите, что по каким-то причинам не нуждаетесь в моих услугах, вам нужно только подписать бумаги. Они лежат на столе в кабинете. Вы ведь уже побывали в кабинете?
В кабинет я заходил утром, прямо перед тем, как отправиться в заросший неухоженный сад. Мельком взглянул на книжные полки и массивный стол, такой же простой и строгий, как и вся обстановка, даже присел в глубокое кожаное кресло, но не задержался в этой мрачной и тёмной комнате, не просмотрел сваленные в кучу бумаги, не притронулся к толстой перьевой ручке. В тот момент мной целиком владел эйфорический восторг от осознания факта обладания домом, и я ни на что не обращал внимания.
Покончив с едой, я отправился прямиком на рабочее место деда. Документы, о которых говорила экономка, оказались на самом верху кучи бумаг, громоздившихся на столешнице. Я мельком пробежал их взглядом и тут же отправил в мусорное ведро, причём постарался сделать это так, чтобы они сразу бросались в глаза. У меня и в самом деле не было причин увольнять пожилую женщину. По крайней мере, я не видел смысла делать это сразу же, толком с ней даже не познакомившись. Да и то, что Роза Михайловна назвала документами, вообще не было похоже на официальную бумагу. На пожелтевшем от времени листке было написано убористым почерком, что подписавший эту бумагу освобождает Розу Михайловну от работы. Ни печатей, ни каких-либо ещё атрибутов настоящего договора не было. Никак не обсуждалась там и сумма отступных, которые были бы логичны в такой ситуации. Похоже, Игната Савельевича и экономку связывали отношения, вообще никак официально не закреплённые, и увольнение было простой формальностью, данью современной моде.
Избавившись смешной бумаги, я принялся бездумно перебирать оставшиеся на столе записи. Дед, похоже, вёл какие-то исследования, но вот понять их суть я никак не мог. На некоторых листах обнаружились чертежи, довольно сложные, но не имевшие ничего общего с инженерными расчётами, как я решил поначалу. По старинке, пользуясь циркулем, линейками и тушью, Игнат Савельевич выводил на бумаге нечто, очень напоминавшее фрактальные узоры, постепенно усложнявшиеся, извивающиеся под самыми невероятными углами. На то, что всё это начерчено после тщательных расчётов, указывали бесчисленные вычисления, записанные на тех же листах и на множестве других, валявшихся вперемежку с ними. Старик, вероятнее всего, занимался геометрией или физикой, и рассчитывал, как преломляются лучи в разных пространствах, где количество измерений превышает привычные нам три.
Но математикой, как оказалось, он занялся только в сравнительно недавнее время. До последних месяцев жизни, похоже, его в равной степени интересовали химия и анатомия. Чем глубже я зарывался в груду бумаг, тем более причудливые вещи мне попадались. Игнат Савельевич лёгкой рукой набрасывал тушью потрясающе чёткие иллюстрации к своим записям. Сложные механизмы, состоящие из множества блоков, чередовались с зарисовками препарированных тел, на которых он скрупулёзно изображал, как работают мышцы и сухожилия. Я разглядел даже рисунок головного мозга в разрезе, на котором старик с какой-то неведомой целью штриховал либо целые области, либо обводил кружками и овалами, а то и отмечал восклицательными знаками.
– Диссоциация тканей… – прочёл я слова, крупно написанные на одном из листков. – Необратимые изменения тканей мозга пока что представляются главной проблемой. Секундная задержка реанимационных мероприятий приводит к полному распаду личности испытуемого, и рецепты растворов Г. Уэста, добытые с таким трудом, действенны далеко не в той степени, как принято считать…
Холодок пробежал по спине, и я отложил бумаги в сторону. У меня не было глубоких познаний в медицине, но я знал, что порой врачи-реаниматологи возвращают людей к жизни даже после того, как сердце останавливается и исчезает активность мозга. Неужели у всех этих людей разрушается личность? Про потерю памяти в таких случаях я также слышал, но амнезия и полный распад личности – далеко не одно и то же.
Я наугад взял со стола другой лист, заполненный округлым убористым почерком:
– Таким образом, мы приходим к выводу, что успех реанимации с восстановлением когнитивных функций мозга в полном объёме не представляется возможным ни при использовании одних лишь научных методов, ни при обращении исключительно к оккультным источникам. Это подтверждают и записи, любезно найденные для меня моим другом Д. Х. в архивах университета Аркхема. К сожалению, в этих записях не приводится точных описаний, поясняющих, каким именно образом американские соискатели комбинировали эти кажущиеся противоположными подходы и добились ли они успеха в своих опытах. Надежда остаётся лишь на то, что подсказки отыщутся в «Некрономиконе», копию которого в скором времени вышлет Н. М., мой друг и соратник.
– Александр? – раздался голос от входа в кабинет, и я вздрогнул. Роза Михайловна продолжила, едва я поднял взгляд: – Время ужина. Если хотите, я могу накрыть вам прямо здесь. Игнат Савельевич частенько предпочитал ужинать в кабинете.
Я поёжился и отказался от её предложения. Тёмный дедов кабинет вдруг показался мне неуютным. Даже свет лампы под мягким абажуром почему-то отталкивал, казался неживым, а его желтушность наводила на мысли о болезнях.
Уже сидя за столом, я поинтересовался у экономки, какой именно работой занимался старик, но она только пожала плечами:
– Понятия не имею. Я здесь нужна для того, чтобы в доме всегда было чисто, уютно, и чтобы было, что поесть. Игнат Савельевич меня не посвящал ни в какие подробности. Да и я сама не особенно интересовалась.
Мне показалось, что она лукавит, особенно после того, как, снова невыразительно улыбнувшись, она добавила:
– Все записи вашего деда, как и труды, на которые он опирался, и даже приборы, которыми пользовался, по-прежнему в этом доме и в полном вашем распоряжении. Думаю, он был бы рад и горд, если бы вы решили продолжить его изыскания.
Ответив уклончиво, что никогда не думал о карьере учёного, я быстро закончил ужин и отправился в спальню. Заснуть быстро не удалось, потому что меня не покидало тяжёлое чувство неправильности.
Разбудил меня глухой дребезжащий звон, доносившийся откуда-то извне комнаты. Я открыл глаза, не меняя положения на кровати, и замер, чувствуя, как заколотилось сердце и прервалось дыхание.
Комнату заливал свет, явно неэлектрический, да и вовсе не похожий ни на что, что мне доводилось видеть раньше. Мягкими волнами он плавно накатывался на толстые оконные стёкла и прорывался внутрь, скользя по доступному человеческому восприятию спектру и даже дальше, оставаясь при этом непостижимым образом видимым. Не решаясь подняться, я наблюдал за мягкой пульсацией, то нараставшей до ослепительной, кислотной насыщенности и яркости, то вдруг тускнеющей, уступающей ночным теням.
Звон становился всё громче. Его звучание оказалось странным образом связано с мерцающим светом. Когда сияние нарастало, звуки расплывались, становились нечёткими, дребезжащими. Когда же тени набирали силу, звон снова обретал чёткость, колол барабанные перепонки.
Пересилив себя, я резко сел на постели. Голова пошла кругом, тошнота подступила к горлу, но дурнота быстро прошла. Мгновенная слабость, охватившая мышцы, улетучилась.
Мне удалось подняться на ноги. До двери было три шага. Три бесконечно долгих, невообразимо тяжёлых шага. Стопы липли к полу, на коже чувствовалось движение липкого и густого воздуха. Ручка двери показалась мне ледяной, пальцы сразу онемели. Я постоял некоторое время, чувствуя, как холод, отдаваемый гладким металлом, пульсирует под ладонью, нарастая и ослабевая в такт с пульсацией сияния за окном, и толкнул дверь, распахнувшуюся неожиданно легко, без усилия и без скрипа.
Звон стал громче, почти превратился в тревожные вопли набата. Стробоскопические вспышки никуда не делись и в коридоре: неземной свет лился через окно в дальней стене. Я двинулся на звук. Телефон стоял в комнате на первом этаже – я знал это, хотя и не мог вспомнить, чтобы его видел хоть раз. Лестница показалась мне крутой, куда круче, чем днём. Ступени были выше, перила – более гладкими, скользкими, словно выточенными изо льда.
Трубка старомодного громоздкого аппарата словно сама прыгнула мне в руку. Даже не поднося её к уху, я мог услышать шипение и гул, рвущиеся из динамика.
– Алло? – я всё же поднёс микрофон к губам.
Статика, лившаяся до этого ровным потоком, закашлялась, рассыпалась на тысячу тональностей, и сквозь нестройное шипение до меня донёсся голос:
– Александр! Александр! Ты слышишь меня?
– Игнат Савельевич? – пробормотал я недоумённо.
Мой собеседник расхохотался:
– Работает! Работает! Александр, ты меня слышишь?
– Да, я… Я…
– Повторяй за мной! Повторяй! Это важно!
– А что…
Старик, а это несомненно был он, перебил меня, заговорил тяжёлым ритмичным речетативом. Каждый звук, произнесённый им, вызывал головную боль. По мозгу волна за волной проносилось пламя. В такт со словами мерцало сияние, льющееся из высоких окон, в такт с ними билось моё сердце, в такт же двигались мои губы, выплёвывая слова, из которых я запомнил только одно фразу, трижды выкрикнутую в финале: «Йог-Сотот! Йог-Сотот! Йог-Сотот!»
И едва смолк последний произнесённый мной звук, всё закончилось. Я открыл глаза, лёжа в смятой кровати, ногами запутавшись в одеяле. В окно лился холодный свет хмурого осеннего дня. Ещё прежде, чем мыслям вернулась ясность, я, так и не расставшийся до конца с оковами сна, пробормотал:
– Йог-Сотот сторожит врата между мирами, Йог-Сотот есть врата, Йог-Сотот…
Звук собственного голоса заставил меня задрожать.
*
Я вышел из спальни только к обеду, злой и измождённый.
– Скажите, Роза Михайловна, – произнёс я, едва усевшись за стол. – Что такое Йог-Сотот?
Экономка удивлённо покосилась на меня:
– Не имею понятия. Я слышала это слово от Игната Савельевича, но никогда не интересовалась его значением.
– Понимаю.
Я поковырялся в еде и задал новый вопрос, решив изобразить ответственного домовладельца:
– Роза Михайловна, могу я увидеть счета за коммунальные услуги? Хотелось бы знать, сколько уходит денег на содержание особняка.
– Нам не присылают счетов.
Она была сама невозмутимость, ни единый мускул не дрогнул на покрытом морщинами лице.
– В смысле… Как же вы платите за электричество? За воду?
– Я не плачу ни за воду, ни за другие коммунальные услуги.
Я задумался. Организовать водопровод в частном доме на природе можно, но как быть с электричеством?
– Значит, где-то есть генератор?
Роза Михайловна отложила в сторону ложку, вытерла губы салфеткой и, наконец, посмотрела мне прямо в глаза.
– Нет, Александр, в доме нет генератора. Игнат Савельевич обо всём позаботился, но не посвящал меня в детали. Я знаю только, что на этот счёт можно не переживать. Вы ещё оставите дом в наследство своим внукам, и им также не будет нужды думать об оплате счетов, генераторах, водопроводе и прочих насущных мелочах. Вы понимаете?
Я медленно покачал головой, и она позволила себе улыбку:
– Ничего страшного. Этот дом хранит множество тайн, и не во все можно проникнуть вот так, с наскока. Со временем вы всё поймёте, если решите продолжить дело вашего деда. Впрочем, можете и просто жить, не беспокоясь, и принимая всё таким, какое оно есть. Это право наследника.
Я открыл было рот, чтобы спросить ещё что-то, да так и не нашёл подходящих слов. Экономка также не произнесла больше ни слова.
Вторую половину дня я провёл в библиотеке, обнаружившейся прямо напротив кабинета деда. Отчаянно хотелось отвлечься от навеянных сном и утренним разговором мыслей, увлечься какой-нибудь лёгкой книжкой, но ничего подходящего не нашлось. Похоже, мой предок не признавал художественную литературу как таковую. Исключение он сделал только для Эдгара По, но издания, которые я обнаружил, похоже, были скорее коллекционными: ветхими, хрупкими, напечатанными давно устаревшим шрифтом. Я полистал их, отчаянно борясь с витиеватым языком оригинала, но быстро отложил в сторону.
Игнат Савельевич оказался полиглотом. На полках я обнаружил издания на самых разных языках: английском, немецком, испанском, латыни… Некоторые я и вовсе затруднялся определить. Символы, напечатанные на загибающихся от старости листах, больше всего походили на клинопись или петроглифы. Мне и представить было сложно, что их можно читать, тем более, без словарей или развёрнутых комментариев специалистов. Некоторые же книги представляли собой отксерокопированные страницы, собранные в папки. На обложке одной из них я и прочёл название, от которого мои руки покрылись гусиной кожей: «Necronomicon». Я повертел находку в руках и засунул на полку, не раскрывая, со странной смесью гадливости и страха.
Остаток вечера я посвятил перелистыванию трактата на английском, который повествовал о демонах, только и желающих, что запустить свои когти и зубы в души праведников. Мой взгляд скользил по иллюстрациям, неожиданно анатомически точным и реалистичным, время от времени возвращаясь к полке с «Некрономиконом».
А ночью вернулось сияние.
Я поднялся с кровати. Звона не было, но странное беспокойство толкало меня прочь из спальни. Покачиваясь и морщась от сквозняков, медленных в патоке воздуха, я вышел в коридор. Кто-то был в доме. Присутствие ощущалось ясно, будто комнаты особняка стали частью моего тела, и я мог чувствовать зуд, когда чужие стопы топтали половицы. Прилипая к полу, словно попавшая в ловушку муха, я гонялся за неуловимой тенью, мечтал поймать её, со странной истомой мечтал о моменте, когда мои руки лягут на плечи нарушителя спокойствия… Ровно до той поры, пока не проснулся в своей кровати, потный, дрожащий от усталости и совершенно разбитый.
*
Роза Михайловна поглядела на меня, когда я спустился к обеду, и мне почудилось, что в глазах её зажглись незнакомые прежде лукавые огоньки, но я решил, что это просто игра воображения. Пожилая женщина явно хранила какие-то тайны и обожала разговаривать со мной полунамёками, но вряд ли получала от этого удовольствие. В тот миг я рассудил, что ею движет ревность человека, прожившего всю жизнь в доме и вынужденного принять кого-то постороннего, как нового хозяина. Либо так она выражала свою тоску по деду – презрением ко мне. В любом случае, я вовсе не горел желанием снова вступать с ней в перепалку.
Да и к обязанностям своим она относилась внимательно: когда в соседней комнате зазвонил телефон, тут же поднялась и отправилась ответить на вызов. Вернулась она буквально через минуту:
– Александр, это вас.
– Меня? Кто? Родственники?
– Близкий друг Игната Савельевича.
Пожав плечами, я подошёл к телефонному аппарату. Трубка легла в ладонь привычно, будто я уже не раз пользовался ей. Голова слегка закружилась, и я почти услышал, как из динамика доносятся щелчки и шипение, через которые пробивается слабый, смутно знакомый голос…
Но шипение в трубке было иным. Такие звуки появляются на линии, когда звонившего отделяют от тебя тысячи километров.
– Слушаю.
На другом конце провода кто-то завозился, заворчал недовольно. Потом раздался глубокий хриплый голос с лёгким акцентом. Слова булькали, слетая с языка незнакомца, как будто ему в глотку влили воды.
– Александер? Меня зовут Нейтан Марш. Из Портлендских Маршей, если это вам о чём-то говорит. Другая ветвь семейства.
– Здравствуйте. Нет, простите…
– Не важно. Важно другое, Александер. Вы уже приняли наследие вашего деда?
Наследие? Должно быть, иностранец перепутал близкие по звучанию слова: «наследие» и «наследство».
– Да, Нейтан. Наследие Игната Савельевича уже моё…
Мой собеседник заквакал что-то торопливо, но я не смог разобрать ни слова, потому что сильная сухая рука вдруг вырвала у меня трубку. Роза Михайловна, едва не отталкивая меня плечом, торопливо проговорила в неё:
– Мистер Марш? Это Роза, Роуз. Нет, ещё нет. Александр ошибся. Пока ещё нет.
Она быстро опустила трубку на рычаг и вздрогнула, словно резко вспомнив, что я стою рядом.
– Александр, – она замялась. – Прошу меня извинить. Мистер Марш – друг и коллега вашего…
– Я знаю, кто это. Видел его имя в записях.Это ведь он прислал деду «Некрономикон»?
Роза Михайловна напряглась, но тут же улыбнулась, расслабленно пригладила волосы. Самообладание уже полностью к ней вернулось.
– Вы знаете уже куда больше, чем я полагала. Но поверьте, пока что вам лучше отвечать отрицательно на такие вопросы. Ещё раз прошу прощения за грубость. Со временем вы поймёте.
Сбитый с толку и разозлённый, я направился прямиком в библиотеку и из чистого упрямства схватил с полки «Некрономикон», распахнул его на середине и попытался прочесть.
И не понял ни единого слова, не понял даже, на каком языке он написан.
*
В спальню я отправился прямо перед ужином, мимоходом бросив экономке, что не голоден. Она, к моему облегчению, никак это не прокомментировала.
Без сил повалившись на кровать, я замер, уставившись в бревенчатый потолок. Уехать! Вот что мне нужно делать! Уехать подальше от этого дома. Не в Москву, где вся родня, а в Питер. Или в Сочи, к тёплому морю. Или во Владивосток к морю холодному. Куда угодно, благо денег теперь хватит даже на эмиграцию в другую страну. И пусть чёртова старуха остаётся тут в одиночестве, болтает по телефону с незнакомцами, больше квакающими, чем говорящими, да обсуждает с ними тайны, которые не каждому дано понять.
От этого решения мне даже стало легче дышать. Хорошо, когда точно знаешь, что будешь делать на следующий день. Я расслабился и повернулся на бок, мой взгляд тут же упал на прикроватный столик, на котором валялась очередная старая книга. Я с отвращением зашвырнул хрупкий томик в угол, не реагируя на жалобное шуршание страниц. И тут же провалился в сон.
Сияние вернулось. Разумеется, оно вернулось. Я был даже готов к очередному пробуждению в бредовом сне, насколько вообще возможно быть готовым к подобному.
А в старом особняке снова кто-то был. Зуд, охватывающий моё тело при каждом шаге постороннего, не позволял в этом сомневаться. Уже привычно я вышел за дверь. В разноцветной пульсации света мелькнуло что-то. Оно показалось мне кислотно-зелёным, но я понимал, что лёгкую ткань, полу какой-то длинной одежды, быстро скрывшуюся на лестнице за углом, окрасило свечение, бившее в окна.
Преодолевая сопротивление воздуха, я бросился следом. Ноги приходилось отлеплять от пола с таким усилием, что казалось удивительным, как я не оставляю на досках ошмётки плоти. Боль, странная, щекочущая, пробегала по икрам, заставляя дрожать колени. Но зуд, гуляющий по телу, был сильнее. Он гнал меня вперёд.
С нижней ступени лестницы я смог разглядеть, кого преследую. Девушка. Молодая девушка в белом платье из лёгкой материи, шагая легко и быстро, скрылась в гостиной. Я поспешил следом. В голове с трудом ворочались мысли о невозможности такой встречи. Откуда в этой глуши, ночью, холодной осенью возьмётся девушка, да ещё и так неподходяще одетая? Родственница экономки? Но почему она пригласила кого-то, не предупредив меня?
Но вопросы ускользали от моего внимания, размывались, гасли. Моё сознание было далеко от этого места, подсвеченного неземным свечением. Я двигался, стараясь настигнуть незнакомку, но делал это автоматически, не задумываясь о том, что стану делать после. Мой разум плыл в темноте полубезумия, и вспышки мыслей разрезали её всё реже и реже.
Я втащил своё тяжёлое, неповоротливое тело в гостиную – неизвестная шмыгнула на кухню. Стоило мне ввалиться следом – платье мелькнуло, скрываясь в очередном дверном проёме. Я не знал, куда ведёт эта дверь, но даже не подумал останавливаться. Помогая себе руками, как человек, бредущий в глубокой воде, я рванулся вперёд, ещё вперёд, и ещё, оттолкнулся от газовой плиты…
Лестница была крутой, но короткой. Четыре или пять ступеней, упиравшихся в тяжёлую дверь из необструганных досок. Она распахнулась, и моему взгляду открылась странная просторная комната. Снова бесконечные деревянные шкафы вдоль стен, как в библиотеке, снова ряды книжных корешков, но уже не сплошные. Их разрывали стеклянные баночки, пузырьки и бутылки, холщовые мешочки, отливающие медью приборы странного вида. На одной из полок виднелось нечто, больше всего похожее на несколько высушенных человеческих голов, волосы которых были связаны в одну косу, свисавшую до самого пола. Я торопливо отвёл взгляд и только тогда заметил.
В самом центре помещения стоял металлический стол, похожий не то на разделочный, не то на прозекторский. Девушка сидела на краю стола. Её тёмные глаза и острые черты лица показались знакомыми, но вспомнить, где мы встречались, у меня так и не получилось. Я помотал головой, сам себе, но словно отвечая на её взгляд, пылавший странным ледяным пламенем. И всё равно сделал шаг. Потом ещё один.
Когда мне оставался последний шаг, она легла на стол и сама задрала подол платья, не говоря ни слова, не меняя выражения лица. Последняя искра рассудка, ещё тлевшая под сводами черепной коробки, угасла. Последний шаг оказался пройден, и я даже не знал в какой момент. То, что последовало дальше… Звериная случка, быстрая и яростная, не больше того. Без яркой вспышки в финале – вместо неё мне на плечи легла тяжёлая усталость. Глаза защипало, веки отяжелели. Я едва не завалился вперёд, прямо на девушку, всё ещё лежащую на столе, но сумел вовремя оттолкнуться руками. Мои колени, дрогнув, подогнулись, и я упал спиной на холодный кафельный пол, ударившись затылком. Мир пошёл кругом, тошнота подкатила к горлу, кровь зашумела в ушах.
Перед моими глазами стали вспыхивать странные картины. Я в один миг оказался у себя в кровати, и надо мной склонялись лица. Странные, незнакомые, большей частью принадлежащие старикам. Потом, после краткого мига темноты, осталась только Роза Михайловна.
– Всё будет хорошо! – пророкотала она странно медленно, и так громко, что у меня заныли зубы.
Затем комната опустела. Мигание участилось. Роза Михайловна и незнакомцы появлялись снова, но уже не успевали сказать ни единого слова. Сердце билось в груди всё тяжелее, словно кровь моя загустела и едва текла по венам.
Я проснулся с громким протяжным стоном. Новый сон вымотал меня, страшная ломота выкручивала мышцы, но вчерашнее намерение оставалось прежним. Уехать!
Раскачиваясь, как древний старик, я поднялся с кровати, опираясь на столик, с которого накануне сбросил книгу. Ноги проколола тупая боль от пяток до самых ягодиц. Потеряв равновесие, я шагнул вперёд, бросил тело в сторону, уцепился пальцами за оконную раму и замер. Замер, с удивлением глядя на совершенно голые деревья сада, укрытые пушистым снегом – настоящим, зимним, уже явно прилежавшимся и не собирающимся таять.
Я потряс головой. Растёр лицо руками, не до конца веря в увиденное. Кошмар продолжается? Вывалившись из одной реальности, лишь отдалённо похожей на привычную, я сразу же попал в другую? Чтобы убедиться, что это не так, я потоптался на месте, прислушиваясь к своим ощущениям. Стопы не липли к полу. Зуда, пробирающего до кишок, не было.
Путь до двери, который я обычно преодолевал в три шага, занял куда больше времени. Повиснув на ручке, я буквально вывалился в коридор, в последний миг удержавшись от падения. Лоб уже покрыли крупные капли пота, пальцы рук дрожали. Борясь со слабостью, я добрался до лестницы и замер, прислушиваясь.
Снизу раздавались голоса. Нейтан Марш, из портлендских Маршей, вещал квакающим густым баритоном:
– День сегодня, Роуз! Три месяца минуло! Что делать, если Александер не придёт в себя до вечера? Уже будет поздно!
– Всё хорошо, Нейтан, – отвечала ему экономка, и тон её был скорее дружеским, нежели тоном прислуги перед старым другом хозяина. – Игнат всё рассчитал, и я доверяю его словам. Доверься и ты.
– Моё беспокойство, – парировал Марш, – Вполне обоснованно хотя бы потому, что я уже, находясь на другом конце света, совершил преступление. Я знаю вас, русских. Русские не прощают осквернения…
Роза Михайловна вдруг шикнула на него:
– Тихо!
Они замолчали. Я, не в силах больше оставаться на месте, пополз вниз по ступеням, грудью наваливаясь на перила и медленно перебирая по ним сухими ладонями. Никто не двинулся мне навстречу, но, стоило мне появиться на пороге гостиной, экономка и её гость тут же вскочили с кресел.
– Прелесть, прелесть! – зарокотал Марш. – Беру свои слова назад, Игнат рассчитал всё великолепно!
Он двинулся в мою сторону, и я непроизвольно отпрянул. Нейтан был уродлив. По-настоящему уродлив, а не как люди, пострадавшие от несчастного случая. Его вытаращенные глаза смотрели в разные стороны, как будто стремились разъехаться к вискам. Волос на голове почти не было, а те немногие, что ещё остались, торчали клочьями рядом с чудовищного вида наростами и буграми. Не обращая внимания на моё вялое сопротивление, монстр протянул ко мне руки и легко, как ребёнка, закинул на плечо.
– Не бойтесь, Александр, – прокомментировала Роза Михайловна. – Всё самое страшное уже позади. Осталось немного.
Марш тащил меня без церемоний, как мешок картошки. Лбом я с каждым шагом бился о его поясницу, кошмарная лапища до боли сжимала бёдра. Костистое плечо врезалось в низ живота.
То, что мы направляемся в подвал, я понял сразу, но что ждало меня внизу, оказалось хуже всех посещавших меня кошмаров.
Сперва я почувствовал трупный смрад. Густая вонь ударила по ноздрям, вызывая тошноту, но в то же время отрезвляя. Я задёргался активнее, в ответ на что Марш, не замедляя шага, хлопнул меня по ягодицам.
– Тихо, Александер! – бросил монстр. – Не время для игры.
Я послушно обмяк, понимая, что, какая бы судьба меня ни ожидала, мне остаётся только одно – безропотно её принять. Чудовище поднесло меня к креслу, которого раньше не было в комнате, и небрежно бросило на жёсткое сидение. Толстые пальцы с неожиданной быстротой и ловкостью захлестнули ремни на моих запястьях и лодыжках.
– Смотреть не обязательно, Александер! – прокомментировал Нейтан. – Ты молодец уже что тут!
Он отошёл в сторону… И я тут же закрыл глаза. Потому что зрелище, открывшееся мне, было отвратительно, и я побоялся сойти с ума, разглядывая его слишком долго. На прозекторском столе лежал Игнат Савельевич. Месяцы под землёй не пощадили его. Даже секунды хватило, чтоб разглядеть, как расцвётшая зеленью и синевой кожа обрюзгла, как она сползла с костей. Превратившиеся в жидкое желе мышцы больше не держали форму. Нос старика провалился внутрь черепа, губы разошлись в стороны, обнажая крепкие белые зубы. А прямо возле его головы, головы сгнившего трупа, стояло другое кресло, отдалённо похожее на гинекологическое. В нём, с любовью глядя на труп между раздвинутых ног, сидела Роза Михайловна, полностью обнажённая.
Я с силой сжал веки, и в наступившей багровой темноте раздался голос пожилой женщины:
– Ты уверен, что всё сделаешь правильно, Нейтан?
– Учился у лучших гинекологов, Роуз! – проквакал в ответ здоровяк. – Уверена, что это первенец Александера?
– Несомненно.
Голова закружилась так сильно, что я едва ощутил иголку, впившуюся в запястье. Кто-то наполнил шприц и тут же воткнул второй мне в другую руку. Затем перешёл к венам на ногах. Когда игла пятого шприца вошла мне в горло, я почувствовал, что голова снова идёт кругом и попытался сказать, что мучитель должен остановиться, но не смог. Вместо слов из моего рта вылетела только лишь желчь, обжёгшая носоглотку.
И я умер.
*
Из окна лился мягкий лунный свет.
Сияния не было. Жидкое серебро заполняло комнату, подкармливало тени в углах, гладило меня по лицу.
Поднявшись на ноги, я пошёл было к окну, чтобы проверить, лежит ли на улице снег, но в последний момент передумал. Незачем кормить безумие. Света оказалось достаточно, чтобы одеться, не зажигая лампу. Я кое-как привёл себя в порядок и вышел из комнаты.
Тишина.
В коридоре было темно, но лестницу вниз я нашёл без труда. Спустился по ней, не издав ни единого скрипа. На свет плясавшего в камине пламени прошёл в гостиную.
Игнат Савельевич сидел в глубоком кресле, которое до него занимал Марш. Никаких следов разложения. Никакой вони. Ни единого следа, что этот человек умирал и восставал из мёртвых. На подлокотнике сидела Роза Михайловна, обнимая старика за плечи.
Они оба радостно улыбнулись, увидев меня. Игнат Савельевич указал на свободное кресло:
– Присаживайся, Александр. Думаю, нам многое предстоит обсудить.
Я бросил взгляд на прихожую. Пальто висело там же, ботинки притулились в углу. Всего несколько шагов до свободы. Несколько шагов по коридору, быстро одеться и навсегда покинуть это страшное место, этих страшных людей, и позабыть все их секреты…
Я неторопливо опустился в мягкое кресло. Кожаная обивка скрипнула под моим весом.
Ау
Алиска, чёрт бы её побрал, была просто-напросто сумасшедшей. Ярик раздавил очередного комара на своей щеке в кровавую кашу и, резким движением вытряхнув сигарету из пачки, закурил. Говорят, дым отгоняет кровожадных тварей. А в лесу, когда солнце уже клонится к закату, это очень даже полезно. Жаль только, что оставалось всего четыре штуки.
– Ау-у-у-у! – со злостью выдохнул парень в сгущающиеся сумерки.
Лес, как и прежде, ответил ему таинственным шёпотом листьев и посвистыванием невидимых в густых кронах птиц.
С Алиской давно уже следовало расстаться. Ещё в тот момент, когда умиление от всех её затей сменилось глухим раздражением. Поначалу, конечно, всё это было интересно: и внезапно сорваться в Тулу за пряниками, уехать на всё лето в археологическую экспедицию по знакомству, влезть в заброшенную психушку и едва не нарваться на каких-то токсикоманящих подростков… Но нельзя же так провести всю жизнь. Рано или поздно нужно сбавить обороты. Им ведь уже не по семнадцать лет.
Ярик планировал всё сказать Алисе ещё утром, за кофе. Но испугался бурной истерики со слезами и битьём посуды и позволил ей вытащить себя из дома. Расставаться с девушкой, с которой встречаешься шесть лет, три из которых живёшь вместе, в покачивающемся и скрежещущем вагоне подземки было не с руки – и он снова отложил разговор. Потом отложил ещё раз, когда они покупали билеты на электричку. И в самой электричке. А уже стоя на перроне, Ярик решил, что им нужно последнее приключение. Лебединая песня совместному безумству. Потому даже не спорил, когда Алиска расстегнула свой рюкзачок и, первая закинув в него выключенный Самсунг, строго произнесла:
– Телефоны долой! Только полное единение с природой!
И вот теперь он, жертва собственной жалости, стоит посреди леса, понятия не имея, в какой стороне железка, а его верная Нокия лежит на дне ярко-рыжего Алискиного ранца. Ярику оставалось только надеяться, что у сумасбродной девчонки хватит мозгов вызвать спасателей, а не заниматься поисками самостоятельно.
Затушив окурок о подошву кеда, Ярик присел на поваленный ствол берёзы. В августе дни всё ещё были тёплыми, так что можно было ходить в футболке, а вот вечера всё чаще выдавались уже совсем по-осеннему холодными. Радовало только то, что не было дождя. В который раз за день посмотрев на небо, которое уже утрачивало пронзительную голубизну и наливалось густой сумеречной синевой, парень пробормотал, обращаясь к своей девушке, едва не превратившейся в бывшую:
– Алиска, позвони спасателям!
Небо не ответило. И Ярик, сложив руки рупором, закричал:
– Али-и-и-иса-а-а-а! Ау-у-у-у!
Лес, казавшийся в начале прогулки таким маленьким, даже уютным, откликнулся испуганным щебетанием птиц и всё тем же загадочным шёпотом. Где-то неподалёку снялась с ветки ворона и полетела, тяжело взмахивая крыльями и возмущённо каркая. Больше никаких звуков не было, ни шуршания железной дороги, ни ответных криков. Ярик был один.
Обиднее всего было то, что потерялся он совершенно по-дурацки. Решил напугать девушку, увлёкшуюся разглядыванием какого-то особенного кустика, и неслышно отошёл на несколько шагов от тропинки, на которой они стояли. Ярик рассчитывал вернуться сразу же, как услышит её испуганный возглас, но его почему-то не последовало. Он даже успел покурить, удивляясь, чего такого прекрасного она могла разглядеть в переплетении листвы и веток. А потом пошёл обратно к ней. Вроде бы той же дорогой. Но тропинка так и не показалась. Рыжеватые волосы и яркий рюкзачок не мелькнули между деревьями.
Когда, судя по ощущениям, Ярик должен был уже вернуться к тому месту, где оставил Алису, он остановился, озираясь по сторонам. Тропинки не было. Даже не обязательно той, по которой они пришли – вообще никаких тропинок не было! Лёгкое беспокойство уже тогда зародилось в душе парня, но он его проигнорировал. Решил, что просто свернул не туда и прошёлся вдоль тропинки, не замечая её в паре метров от себя. Нужно просто повернуть направо и сделать три-четыре широких шага.
Но четыре шага превратились в шесть, потом в десять, а потом и в двадцать. Но под ногами по-прежнему был лишь мягкий ковёр из прелой листвы и шелковистой травы. Алиса пропала.
Странно, но в первую секунду Ярик подумал о случившемся именно так: Алиса пропала. Даже разозлился на неё. Словно это не он, а она решила поиграть в незнакомом лесу в прятки. И тогда он сделал то, что следовало сделать ещё несколько минут назад, крикнул зло и отрывисто:
– Лиска!
Девушка не ответила. Так начались несколько самых неприятных часов в жизни Ярика…
Между тем начинало холодать. Сидя на поваленном дереве, парень чувствовал, как пропитанная потом футболка, прилипшая к его спине, остывает. Нестерпимо зачесалась кожа под тканью. А ещё очень хотелось пить, но не было воды. Кто же берёт с собой воду, отправляясь в лес лишь на коротенькую прогулку? Не в поход же они шли, на самом деле.
Парень продолжал сидеть на месте, глядя, как медленно растут густые тени под папоротниками. Сначала они налились чернотой, а потом стали увеличиваться в размерах, выползая из-под кустарников и спеша навстречу своим более слабым братьям, которых отбрасывали берёзы и клёны. Объединяясь, эти чёрно-серые пятна всё росли и росли, приветствуя наступление ночи, когда они смогут, наконец, подняться с земли и взлететь куда выше, чем верхушки самых древних деревьев.
Пляска теней завораживала, отвлекая от невесёлых мыслей, но и напоминала о том, что до захода солнца осталось совсем немного времени. А это означало, что ночевать Ярику предстоит в лесу. О том, как поступать в такой ситуации, парень не знал. Всю жизнь он прожил в Москве, считал себя исключительно городским человеком, и о том, как следует себя вести, потерявшись в лесу, не имел ни малейшего понятия. Когда увлекавшиеся туризмом приятели спрашивали у него, что он будет делать, окажись в такой беде, он со смехом доставал из кармана мобильный и демонстрировал его, словно зажигалку древним людям. Но кое-что из разговоров с туристами вроде бы отложилось в памяти.
Первым правилом, кажется, было стоять на месте и жечь костёр, стараясь, чтобы дым поднимался как можно выше. Или это то, чего делать нельзя? А почему нельзя?
– В любом случае, – рассудил Ярик. – Со стоянием на месте уже не вышло, а без костра и дыма меня комары сожрут…
Собирал ветки он до самой темноты. Гора дров, которую он планировал использовать всю ночь, росла удручающе медленно, и в глубине души Ярик снова стал сердиться на Алису. И на себя самого тоже. Вот уж действительно, приключение так приключение! Лебединая песня… Только сейчас, покрываясь липким потом от напряжения и страха, он понял, что эта прогулка может стать их последней в самом печальном смысле. Футболка с ярким принтом, неуместно смотревшаяся в лесной чаще, совершенно не согревала и не спасала от паразитов, с наступлением темноты утроивших свои усилия в попытках добраться до его крови.
Изменился и сам лес. В ночи он сбросил личину миленького места для романтически прогулок и превратился в то, чем являлся во все времена: могучую, древнюю, угрюмую силу. В каждом визгливом крике ночной птицы, в каждом шорохе и треске теперь слышалось презрение и насмешка. Он был чужим в этом мире. Потерянный и одинокий.
Костёр немного развеял навеянную темнотой тоску и, заглушив ночные звуки потрескиванием влажных веток, отогнал страх. Кеды и рубашка медленно сохли, а благословенное тепло разливалось по телу. В какой-то момент он даже нашёл силы улыбнуться самому себе. Не в тайге же он, в конце-то концов. Утром, а то и ночью, его уже отыщут спасатели. Усадят, как в кино, возле открытых дверей машины, дадут в руки кружку горячего чая, в плед завернут… Или как там это происходит в реальной жизни? Да не важно. Главное – у него будет уже вполне весомый повод бросить Алису так, чтобы не выглядеть скотиной. Едва в лесу не угробила человека, дура! С природой у неё единение.
Нет, твёрдо решил Ярик, вернуться из леса – и никаких больше приключений, кроме алкогольных экспериментов с друзьями. И только в городе. Даже на шашлыки ездить не станет больше. Все праздники будут отныне проходить на диване в пустой квартире. Хорошие комедии, игры на приставке, а вечером – бутылочка крафтового пивка. Сказка!
Замечтавшись и разомлев в волнах тёплого воздуха, Ярик погрузился в полудрёму. Он продолжал машинально подкидывать дрова в костёр, но тёмная стена леса, окружавшего его со всех сторон, словно отодвинулась, позволяя расслабиться. И именно поэтому он едва не пропустил звук, мгновенно заставивший сбросить с себя сонное оцепенение. Наморщив лоб, парень изо всех сил вслушивался в привычные уже, хотя от этого и не менее жуткие, ночные звуки. Он же решил было, что ему почудилось, когда лёгкий порыв ветра донёс откуда-то издалека голос:
– А-а-а-а-у-у-у-у-у!
От неожиданности Ярик растерялся. Сердце глухо застучало в груди, а на глаза навернулись слёзы. Люди! Его ищут! Да даже если это какой-нибудь грибник-потеряшка, вдвоём будет не так страшно и тоскливо. Занятый своими переживаниями парень сидел безмолвно, пока до него не донеслось снова, на этот раз слабее и тише:
– А-а-а-а-у-у-у…
Поняв, что кричавший, кем бы он ни был, удаляется от него, Ярик одним движением вскочил на ноги и завопил что есть мочи, зачем-то подпрыгивая и размахивая руками. В тот момент он походил на матроса на необитаемом острове, заметившего вдалеке белый треугольник паруса.
– Эй! Эй! – от переживания голос Ярика дрожал и срывался на фальцет. – Ау! Я тут! Ярослав Семёнов тут! А-а-ау-у-у!
Закончив кричать, парень замер, напряжённо прислушиваясь. Вокруг стояла абсолютная тишина. Ночные животные замолкли, испуганные его воплями, замерли в своих норах и гнёздах. И в момент, когда Ярику уже показалось, что донёсшийся издалека голос был его галлюцинацией, он снова его услышал:
– Эй? Ау-у-у?
На этот раз кричали с явной вопросительной интонацией. Словно не верили, что смогли его отыскать. Или искали вовсе и не его. Но задумываться об этом времени не было, и парень поспешил ответить.
– Я ту-у-у-ут! Ау-у-у!
Эйфория затопила его, хотелось побежать прямо через тёмную чащу, чтобы как можно скорее оказаться среди людей. Все обиды уже забылись, как и недавние мечты о тихих одиноких вечерах, и теперь Ярик мечтал лишь о том, чтобы поскорее увидеться с Алисой. Увидеть слёзы радости на её глазах. Обнять её, в конце-то концов! Ведь наверняка она переживает, не догадываясь о том, что он чуть не покинул её этим утром.
Однако остатки рассудка удерживали его от опрометчивого шага. Не нужно быть гением или опытным выживальщиком, чтобы понимать: в ночном лесу, ориентируясь только лишь на звук, найти кого-то куда проще, если этот человек будет неподвижен. Да и отблески костра должны помочь сориентироваться, когда спасатели подойдут ближе.
Поднеся сложенные ладони ко рту, парень снова закричал, вкладывая в этот крик всю мощь своих лёгких. И почти моментально услышал ответ: на этот раз полный ликования. Неужели спасатели не рассчитывали найти его так рано? Стоя на краю освещаемого костром пространства, Ярик поочерёдно то прислушивался, то вновь подавал голос. Несколько раз ему казалось, что идущий на издаваемые им звуки человек теряет направление, так как ответ раздавался то левее, то правее, чем он ожидал. И всякий раз длинным громким воплем юноша направлял своего спасителя, помогая тому не сбиться с пути. Эйфория прошла, оставив после себя деловитую сосредоточенность и уверенность в благополучном исходе. Всё будет хорошо, но для этого ещё нужно постараться. И Ярослав старался изо всех сил.
Неладное парень почувствовал, когда голос незнакомца раздавался уже совсем близко. Он даже не сразу понял, что его насторожило – чувство неправильности было чисто интуитивным. Крикнув в последний раз, Ярик замер, чутко прислушиваясь. Голос неизвестного вновь донёсся до него, и тогда парень понял, что же его смущало. Ему казалось, что голос звучит откуда-то сверху. Куда выше уровня земли.
Не решаясь отвечать, Ярослав задумался, наморщив лоб. Как такое может быть? Вертолёт? Тогда он слышал бы стрёкот винта и рёв двигателя. Дрон? В ночном лесу это невозможно. Может быть, незнакомец был на холме? В это хотелось верить. Но Ярик помнил, что в округе нет холмов достаточно высоких, чтобы создавать такой эффект. Он бы заметил, пока шёл или собирал дрова.
Тем временем голос раздался ещё раз. Он почти ощутил звуковую волну, пронёсшуюся высоко над головой. Юноша набрал воздуха в грудь, но так и не ответил. С шипением он медленно выдохнул и замер, не зная, что делать дальше. Рассудок говорил ему, что необходимо ответить. Но ситуация, в которую он угодил, пробудила в его мозгу опыт поколений далёких предков, живших в лесах и пещерах. Его предки знали, когда стоит шуметь в лесу, а когда нет. И знали, когда лучше проигнорировать чей-то зов.
– Ау?
На этот раз в голосе незнакомца сквозило удивление, почти обида. Такие эмоции испытывают спортсмены, сошедшие с дистанции прямо перед финишной лентой. Или гурманы, у которых изо рта вытащили лакомый кусочек.
– Ау-у-у? А?
Ещё немного, и Ярик бы ответил. Попросту не выдержал бы пытки противоречивыми чувствами. Но тот, кто до сих пор находился в темноте, не дождался этого момента. Разочарованный рёв, в котором уже вовсе не было ничего человеческого, пронёсся над лесом:
– А-А-А-А-Р-Р-Р-РУ-У-У-У-У-АХ!
От испуга и неожиданности парень подпрыгнул на месте и, потеряв равновесие, едва не плюхнулся задом в костёр, по-прежнему весело облизывавший влажные ветки. Короткий вопль ужаса вырвался из его груди, и словно в ответ, издалека донёсся новый рёв, больше походивший на торжествующий хохот. Поняв, что полностью выдал себя, Ярик заметался по поляне. В первый момент он отчего-то решил, что неведомый зверь непременно должен бояться огня и с размаху швырнул в костёр охапку веток. Пламя зашипело, в воздух взметнулся сноп искр. Из кострища повалил густой белый дым, но пламя справилось: весёлые красные языки заплясали на новом подношении.
И в тот же миг Ярик осознал, что совершил огромную глупость.
– Какой к чёрту костёр?! – прошипел он, бестолково прыгая вокруг разгоравшегося пламени.
Бежать, бежать и прятаться! Но времени на это уже не оставалось. За своей спиной Ярослав уже слышал треск ломающихся веток и чьё-то тяжёлое дыхание. Или он только думал, что слышит. Одним огромным прыжком парень перескочил через костёр и, не помня себя от ужаса, прыгнул из круга света в непроглядную темноту ночи. Ему казалось, что сейчас он помчится, что есть мочи, через лес, стремительно отрываясь от ищущего его существа. Но без серьёзной подготовки такие трюки удаются крайне редко.
Глаза парня ещё не адаптировались к темноте, поэтому, не пробежав и пары шагов, он с размаху врезался в шершавый ствол и повалился на мягкую землю. В груди что-то хрустнуло, и воздух со свистом покинул лёгкие. Закусив губу до крови, ему удалось сдержать стон. Единственное, на что у Ярослава ещё оставались силы – это отползти в сторону и вжаться в землю, чтобы отблески костра не выдали его, осветив распластанную на прелых листьях фигуру. Выступавшие из земли корни больно впивались в рёбра, а слёзы заливали глаза. Но желание увидеть то, от чего он так отчаянно спасался, пересилило даже это. Замерев, Ярик смотрел на крохотный островок света, окружённый стремящимися прикоснуться к небу деревьями.
Ему казалось, что он готов к любому повороту событий. Он думал о том, что на поляне покажется медведь, рёв которого он принял за далёкие крики спасателей. Или что к костру выйдут одичавшие и страшные мужики, бомжи-каннибалы, совсем как в недавно прочитанном рассказе. Или, и на это парень надеялся всей душой, всё-таки появятся спасатели. Уставшие и оттого эмоциональные, не сдержавшие дикий вопль разочарования, который он со страху принял за рык животного. Но ничего подобного не произошло.
Первым, что смог различить прижавшийся к земле парень – это треск веток. Он раздавался не на земле, а куда выше, где-то среди крон. Ритмично и размеренно. Шорох и шелест листьев, затем тишина – и резкий скрип ствола, принявшего на себя удар чего-то тяжёлого. Снова недовольный шелест потревоженной листвы. И миг тишины. Ярик мог разглядеть, как белеющие в неверном свете костра деревья раскачиваются всё ближе и ближе к полянке. Заметить того, кто перемещался таким образом, было пока что невозможно, но парень уже не был уверен, что хочет это видеть.
Когда всё стихло, Ярик не решился подняться. Он полагал, что существо убралось куда-то в глубь леса так, что он этого не заметил, но полагаться на эту надежду не стоило. Слишком жестоко обманулся он с попытками призвать на помощь неизвестно кого. Корни всё сильнее давили ему на грудь, и где-то под рёбрами пульсировала, постепенно набирая силу, острая боль. Но даже эта пытка была лучше встречи с существом, грузно скакавшим в кронах.
Секунды неторопливо складывались в минуты. Ощущение панического ужаса постепенно затухало, но при этом ему на смену приходило куда более неприятное чувство – чужого взгляда, впившегося в спину. Костёр прогорал, давая всё меньше и меньше света. Ночные животные успокоились, возобновили свои песни и возню. Но Ярослав так и не решался двинуться. Он готов был поклясться, что не один рядом с этой полянкой. И что для того, другого существа, он представляет куда больший интерес, чем совы и ежи. Или кто там с пыхтением пробирается сквозь чащу…
Лесные звуки одновременно настораживали Ярика, но и словно окутывали его в какую-то пелену, отупляя и успокаивая. Непривычное для городского жителя многозвучие, не смотря на ужасную ситуацию и чувство чужого присутствия, от которого волоски на руках вставали дыбом, странным образом убаюкивало. Парень засыпал с открытыми глазами, а его сознание медленно уплывало куда-то в лесную темень.
Когда Ярик разглядел странный силуэт, движущийся у самой кромки леса, он даже не сразу перепугался. Мозг, не до конца освободившийся из оков сна, отказался воспринимать реальность. Но это блаженное непонимание длилось всего секунду, а когда пелена, наконец, спала, ему едва удалось сдержать вопль ужаса.
Быстро и дёргано передвигая непомерно длинными конечностями, в тускнеющем круге света бродило нечто, чему место было в кошмарных снах, а не в подмосковном лесу. Высокое, куда выше взрослого человека, покрытое длинной жёсткой шерстью существо кружило по поляне, опираясь на непомерно длинные передние лапы. Его можно было бы принять за орангутанга, если бы, принюхиваясь, оно не задирало морду и рыжеватые отблески умирающего пламени не очерчивали длинный, похожий на свиное рыло нос. Чудовище замирало, с шумом втягивая в себя воздух, но всякий раз громко чихало и, раздражённое едким дымом, начинало новый круг по открытому пространству.
Ярослав лежал на земле и даже не чувствовал, как по его лицу катятся слёзы. Оцарапанные при падении щёки жгло, но парень боялся поднять руку и вытереть их – ему казалось, что малейший шорох способен привлечь внимание этой жуткой твари.
Чудовище тем временем разочарованно вздохнуло. Этот вздох звучал настолько по-человечески, что Ярик едва не завыл в полный голос. Ему пришлось сунуть себе в рот большие пальцы и изо всех сил сжать челюсти, чтобы подавить истерику. А удостоверившееся в его отсутствии существо, ловко подпрыгнув, вцепилось в нижние толстые ветви ближайшего к костру дерева и, вытянув шею, провыло:
– Ау-у-у-у!
Сейчас, когда оно закричало в непосредственной близости, парень осознал, что же насторожило несколько минут назад. Тварь действительно копировала человеческий голос. Но она делала это так же, как делают птицы, бездумно. В прокатившемся над лесом крике не было осмысленности, только голод и злость.
Между тем, не дождавшись ответа, тварь спрыгнула с ветвей дерева и, дёргаясь ещё сильнее, быстро пробежала круг по поляне. Ярика на миг посетила надежда, что теперь этот облачённый в живую плоть лесной ужас уйдёт, пытаясь отыскать добычу в другом месте. Но чудовище, чем бы оно ни было, решило сменить тактику. Подтянув под себя лапы, оно уселось на землю. Затем, громко сопя и покашливая, сжалось в комок. Носатая голова монстра вжалась в плечи, и, мелко дрожа и покачивая влажным пятаком вверх и вниз, существо разразилось плачем.
К подобному Ярик готов не был. Он ожидал чего угодно: воя, рёва, рыка. Даже подсознательно рассчитывал услышать более сложное звукоподражание, обрывки каких-то фраз и разговоров. Но чудище рыдало. Совершенно по-детски, всхлипывая и подвывая. Если бы парень не видел, что именно издаёт эти звуки, он бы даже с расстояния всего в несколько метров решил, что в лесу заблудился ребёнок. Стоило ему закрыть глаза, как воображение моментально рисовало перед ним картину: маленькая девочка, которой едва ли исполнилось десять лет, стоит одна среди высоких деревьев и, вытирая катящиеся по щекам слёзы грязной ладошкой, плачет.
Мощный диссонанс между видимым и слышимым сводил с ума. Ярик понял, что если он продолжит лежать на месте, то очень скоро перестанет себя контролировать, вскочит на ноги и побежит, крича и рыдая, по непроглядно тёмному лесу.
Не дожидаясь момента, когда волна паники захлестнёт его окончательно, парень попытался отползти назад и неслышно скрыться в чаще. Ему казалось, что так у него будут хоть какие-то шансы на спасение.
Но для того, чтобы беззвучно переместиться в полной темноте, тем более в лесу и лёжа, нужен опыт, который негде приобрести городскому жителю. Ветка, предательски хрустнув, сломалась под неосторожно отставленной рукой. Существо среагировало мгновенно, вскинув заострённую морду и навострив треугольные кошачьи уши. И тогда Ярослав попытался сбежать.
После нескольких часов, проведённых лёжа в неудобной позе, Ярик не смог вскочить быстро. Словно преодолевая чудовищное сопротивление, он поднялся на ноги. Боль из груди выплеснулась в желудок и растеклась по всему организму. Сцепив зубы и вытаращив слепые в густой темноте глаза, парень успел сделать всего несколько шагов, когда чудище настигло его.
Монстр свесил лапу с дерева и мягко надавил ему на затылок. Инерция, помноженная на приложенное чудовищем усилие, понесла парня вперёд и, проломив непрочный заслон из тоненьких веток, Ярик с разбегу врезался в ствол дерева. Боль на мгновение расцвела перед его глазами белым цветком, словно где-то над головой сверкнула молния. А потом всё затопило мраком беспамятства.
Ярику ещё не доводилось приходить в себя после сотрясения мозга.
Мир вокруг него тяжело и неторопливо кружился, слегка покачиваясь, как слабо запущенный волчок. Головная боль дробила черепную коробку на части, мешая сосредоточиться хоть на какой-нибудь мысли и сформулировать её до конца. Он часто читал в книгах, как герои, приходя в себя, не могли сразу вспомнить произошедшего и ещё некоторое время считали, что просто проснулись дома, в своей кровати.
Но так, видимо, бывает только в книгах. Ярослав помнил всё, вплоть до того момента, как неизвестная тварь помогла ему впечататься лбом в ствол дерева. Весь предыдущий день и всю ужасную, худшую в его жизни ночь. Парень вздрогнул, когда перед глазами встала картина ночной поляны. Костёр, вокруг которого мечется нескладная фигура существа, не похожего ни на что, что ему приходилось видеть раньше…
Если бы не этот образ, он бы не решился подняться на ноги так скоро. Удары по голове могут быть чертовски опасны, но существо, в лапы которого он попал, казалось ему куда хуже возможных последствий.
Осторожно приоткрыв глаза, парень огляделся. Слабые предрассветные сумерки разлились в воздухе. В он лежал на бетонном полу маленькой комнаты, окна которой выходили на восток, а над ним низко нависал закопчённый потолок с облупившейся побелкой. Пошевелив для пробы руками и ногами, Ярик сел.
Двери, как и оконной рамы, не было. Машинально потерев корку запёкшейся крови на лице, парень прислушался. Вокруг стояла глухая, мёртвая тишина. Он пришёл в себя в тот короткий миг, когда ночные обитатели леса уже уснули, а дневные ещё не успели отойти ото сна.
Интересно, к какому типу относится то, что приволокло его в это место? Ярик всей душой надеялся, что эта тварь относится к ночному племени. Головокружение никак не проходило, но ему хватило силы воли на то, чтобы подняться на ноги. Медленно-медленно. Сперва на четвереньки. Потом по очереди оторвать от пола руки. Отдохнуть. И, опираясь на стену, встать во весь рост.
Мышцы ломило, ноги подгибались. Но, если не отпускать стенку, то можно попробовать даже сделать несколько шагов… Нет, не к коридору. Густой полумрак, стоявший за дверным проёмом, вызывал в душе Ярослава панику. Туда ему не хотелось идти ни под каким предлогом.
Покачиваясь и шурша по стене ладонью, парень сделал несколько шагов к окну. Это было так просто – представить, как он переваливается через трухлявый деревянный подоконник и мягко падает в густую траву. Но существо оставило его на втором этаже. Ярик едва не расплакался от досады. Не будь он в таком плачевном состоянии, ему не составило бы особого труда сбежать. Но всё, на что он был способен в своём состоянии – это кулем рухнуть вниз. И скорее всего свернуть себе шею.
Ярослав присел на подоконник, чтобы передохнуть. Ноги тряслись, словно он пробежал марафон, головокружение усиливалось. Побоявшись упасть вниз, он крепко вцепился руками в стену.
Между деревьями на улице проглядывали длинные двухэтажные строения. Кирпичи обсыпались от времени, у некоторых провалились крыши. Внизу, в нескольких метрах от того здания, в котором находился Ярик, виднелся забетонированный круг. Костровое место?
– Это же пионерлагерь… – прошептал парень. – Заброшенный пионерлагерь…
Его внезапно разобрал смех. Возникло чувство того, что он угодил в одну из страшилок, которые когда-то таинственным шёпотом рассказывали друг другу мальчишки и девчонки. И тогда злое чудовище схватило пионера за ноги и обкусало его со всех сторон! А на утро его нашли вожатые… Чтобы не расхохотаться в полный голос, Ярославу пришлось закусить костяшки правой руки. Измочаленные мышцы с новой силой заломило, и вернулась головная боль, но он никак не мог остановиться. Корчась, юноша наклонился вперёд и медленно сполз на покрытый грязью и прелыми листьями пол.
Истерика отступила, лишь когда свет за окном уже поменял цвет с грязно-серого на пронзительно-оранжевый. Солнце вставало, медленно прогревая воздух. Обессиленный, но взявший себя в руки, Ярик лежал на боку и смотрел невидящим взглядом в коридор. Кажется, в какой-то момент он отключился. Ему казалось, что в момент забытья он видел, как за дверным проёмом мелькнула какая-то быстрая нескладная тень. Но это мог быть сон или галлюцинация. Может ли сотрясение мозга вызвать видения? Наверное. В любом случае, из заброшенного корпуса необходимо было бежать. Он и так потратил неизвестно сколько времени, пытаясь унять выворачивающий наизнанку хохот.
Во второй раз ему удалось подняться, приложив куда меньше усилий. Было по-прежнему больно, но уже иначе. Тысячи раскалённых иголок больше не впивались в его тело при каждом движении, мышцы лишь тягуче стонали, как после тяжёлой тренировки. Это вполне можно было пережить.
Уже не опираясь на стены, парень приблизился к выходу и замер, прислушиваясь. Ветер шуршал и таинственно хихикал в пустом корпусе, насмехаясь над израненным человеком. Ветер знал что-то недоступное Ярику.
Парню захотелось тряхнуть головой, чтобы выкинуть из головы дурацкие мысли, но он сдержался, опасаясь нового приступа боли. Оставаться в комнате было нельзя, какой бы ужас ни вызывала необходимость выйти в коридор. Вряд ли существо, оставившее его тут, о нём забудет. Ярослав глубоко вдохнул и медленно выдохнул, успокаивая сердцебиение. И, чуть пригнувшись, на полусогнутых ногах, медленно вышел.
Коридор встретил его запахом сырого бетона и плесени. И каким-то ещё незнакомым ароматом. Если бы Ярику довелось хоть раз в жизни побывать у берлоги медведя, он безошибочно узнал бы густую, как патока, вонь зверя.
Пол перед ним устилали обломки кирпичей, куски отвалившейся с потолка побелки и вездесущие сухие листья, заметённые через слепые окна. В середине коридора, всего в нескольких метрах впереди, виднелись перила лестницы, ведущей вниз, в холл. Если он смыслит что-нибудь в планировке советских пионерлагерей, выход должен быть прямо напротив лестницы. Ещё бы были целы ступени, хотя бы большая часть из них…
Отогнав от себя мысли о том, что он будет делать, если лестница разрушилась за долгие годы, что лагерь стоял пустым, Ярослав двинулся вперёд. Он старался ступать осторожно и тихо, не наступая на валявшийся под ногами мусор. Ноги начало сводить от напряжения, но он не останавливался. Дверные проёмы, медленно проплывавшие то слева, то справа от него, вызывали приступы паники, похожей на клаустрофобию. Нестерпимо хотелось закрыть глаза, проходя мимо них, но делать этого было нельзя. Так что Ярослав просто не поворачивал голову, не отрывал взгляд от пола и считал шаги.
– Ур? – раздалось с весёлой вопросительной интонацией из одной из палат, мимо которой он только прошёл.
Ярик замер. Спину, лоб и верхнюю губу моментально покрыл холодный липкий пот. Что-то за его спиной потопталось, гремя обломками кирпичей, сладко зевнуло и спросило снова, уже более настороженно:
– Ур?
Прикрыв глаза, Ярик молился. Он никогда не верил в бога по-настоящему, в детстве ненавидел походы в церковь, на которых настаивала его бабка. Но сейчас, слушая, как в тесной комнате заброшенного пионерлагеря зевает, потягивается и перебирает когтистыми лапами существо, которого попросту не должно существовать в этом мире, он молился горячо и искренне. Чтобы седой Создатель в этот самый миг обратил на него внимание. Чтобы, открыв глаза, он обнаружил, что лежит в своей кровати. Рядом спит Алиска, её чуть рыжеватые волосы разметались по подушке, а страшный звук, который он слышит за спиной – всего лишь её храп, искажённый его подсознанием.
Но молитва канула в пустоту. Лёгкий ветерок, пробравшийся в старое здание через оконный проём, пощекотал затылок парня. Ярик открыл глаза. Грязный пол, щербатые кирпичные стены и облупившийся потолок никуда не делись. Зато нечто за спиной шумно принюхалось и зашуршало обломками кирпича, двигаясь к выходу из палаты.
– Ур? Ур-ур? – раздалось уже в коридоре.
Мурашки пробежали по спине, а глаза защипало, как бывало в детстве от сильной и глубокой обиды. Захотелось шмыгнуть носом, но Ярослав сдержался. Пока что существо не атаковало, но издавать громкие звуки не стоило в любом случае.
Побег представлялся Ярику невозможным. Почти наверняка оно бросится следом. А уж о том, как быстро это чудовище умеет двигаться, парень ещё не забыл. До лестницы оставалось всего несколько шагов, но что дальше? Даже если он спустится вниз, даже если выйдет на улицу…
– Ур!
В голосе твари появилось нетерпение и какое-то недовольство. Не агрессия, нет. Оно словно огорчилось оттого, что человек стоит, замерев, и почти не дышит. Крепко сцепив зубы, чтобы не заорать от ужаса и напряжения, Ярослав начал медленно оборачиваться.
На какую-то долю секунды он испытал облегчение. Позади него стояла не та тварь, которая напала на него в лесу. Те же несуразно длинные лапы, острые треугольные уши и вытянутая морда, похожая не то на свиное рыло, не то на пятачок летучей мыши. Только это создание было куда меньше. Его тело покрывала светло-коричневая, почти жёлтая, мягкая шерсть, не успевшая ещё потемнеть. Пасть была раззявлена и из неё низко свисал ярко-розовый язык. В глазах маленького чудовища плескался восторг готового к играм щенка.
Это и есть щенок, подумал Ярик. Детёныш. Даже манера припадать на передние лапы, приглашая погоняться, точно такая же.
– Хороший мальчик… – непроизвольно вырвалось у парня.
«Мальчик» навострил уши и поёрзал всеми четырьмя лапами по полу.
– Ур?
Жажда крови в его голосе не слышалась. И это будило даже не надежду, скорее отчаянное желание надеяться. Да, щенки более непредсказуемые у любого животного. Но в них ещё нет жестокости взрослых.
– Да, ты хороший мальчик. Хороший.
Ярик двинул ногой, начиная пятиться. Щенок наклонил голову вправо, и его задние лапы и плечи задёргались, что в другой ситуации выглядело бы даже комично.
– Хоро…
Ярослав не успел закончить последнее в своей жизни слово. Дёрганые движения детёныша внезапно переродились в мощный и быстрый рывок вперёд. Каменно твёрдый череп маленькой твари ударила его с невообразимой силой, дробя ключицы и рёбра. В некотором смысле Ярик всё же сумел добраться до лестницы. Его беспомощное тело перекувырнулось через погнутое заграждение и полетело вниз, в холл, но так и не достигло пола.
Один из вертикальных прутьев, верхний конец которого оторвался от перил, вошёл под кожу чуть ниже левой лопатки. Если бы Ярик падал на него под другим углом, тонкая железяка могла бы подарить ему быструю смерть. Но этого не случилось. Горячая кровь потекла по его спине, затекая в кроссовки и пропитывая джинсы. Парень почувствовал, как натянулась кожа у него на загривке.
Он ничего не мог сделать. Каждый вдох отдавался вспышкой боли в переломанных рёбрах, а в распоротых осколками костей лёгких булькала кровь. Сквозь застилавшую взгляд пелену Ярослав увидел, как с его губ летят на пол хлопья нежно-розовой пены. Даже никогда не интересовавшийся медициной юноша понимал, что это конец. Единственное, чего он желал в тот момент – это чтобы его смерть была безболезненной. Или хотя бы быстрой.
Громко стуча когтями по старому бетону и звонко клокоча, на первый этаж выбежал щенок. Вид висящего на собственной коже человека привёл его в неописуемый восторг и он, издав громкий вопль, прыгнул на Ярослава и повис на нём, раскачиваясь, как на качелях. Острые когти оставляли глубокие порезы на коже парня.
Они качнулись всего несколько раз, прежде чем туго натянувшаяся кожа лопнула. Детёныш чудовища и его игрушка, залитые ярко-алой кровью, полетели на пол. Ярослав оказался снизу, и зверёныш придавил его своим весом, ещё глубже вгоняя края раздробленных рёбер во внутренние органы. Снова произошло непрошенное и злое чудо – острые грани костей прошли всего в нескольких сантиметрах от судорожно колотящегося сердца. Молодой организм боролся, не желая умирать и не позволяя своему хозяину впасть в забытьё.
Разочарованно рявкнув, детёныш вскочил на лапы и с раздражением шлёпнул разозлившую его игрушку. Через лицо молодого человека пролегли четыре глубоких раны. Ошмётки кожи повисли, словно рваные тряпки. Левый глаз вытек, обнажая тёмный провал глазницы.
Щенок хотел было повторить удар, но на первом этаже неожиданно появился его конкурент. Второй детёныш, более массивный и кряжистый, бросился на своего брата. Завязалась схватка. Два косматых тела катались по полу заброшенного лагерного корпуса, едва не падая на терпеливо ожидавшего своей смерти Ярика. А парень, единственным оставшимся глазом безучастно наблюдавший за происходящим, молился о том, чтобы напоследок перед ним возник образ Алисы. Теперь-то он понимал, что не смог бы её бросить. А если бы и бросил, то уже через месяц предложил бы вернуться.
Лишь когда щенки, так и не сумевшие выяснить, кто из них сильнее, подхватили его за разные руки и подняли в воздух, ему показалось, что он слышит Алисин смех, так похожий на звон хрустального колокольчика. Впрочем, этот призрачный звук быстро утонул в хрусте разрываемых связок. Он успел ещё разглядеть фонтан крови, вырвавшийся из плеча, когда правая рука оторвалась от тела. И – яркий оранжевый рюкзачок, грязный и рваный, придавленный к полу когтистой задней лапой одного из щенков. Последний привет от любимой.
Но и это яркое пятнышко очень быстро утонуло в бесконечно тьме смерти.
Мать сидела в холле заброшенного корпуса, языком очищая шерсть своих детёнышей от запёкшейся крови. Щенки подросли, и скоро она научит их добывать пищу самостоятельно. Тогда молодые чудовища покинут пионерлагерь, отыщут новые логова, совьют собственные гнёзда в коробках заброшенных зданий. И родят своих детей, чтобы со временем научить их всем премудростям охоты.
Милфа
Когда Андрей вернулся, сжимая в руках увесистый пакет с пивом, Гера оторвался от монитора и крикнул из комнаты:
– Сегодня прона не предвидится! Она, по ходу, реально одна ночует.
Андрей поставил пакет на пол, следя, чтобы бутылки не опрокинулись, буркнул что-то неразборчивое в ответ и вытер тыльной стороной узкой ладони высокий лоб, покрытый крупными бисеринами пота. Каждый раз, видя Геру, похожего на жирную гусеницу, лежащую на компьютерном кресле, Андрей спрашивал себя, что могло свести его с таким человеком, полной его противоположностью как внешне, так и внутренне. И сам же себе каждый раз отвечал: деньги. Гера умел делать деньги буквально из воздуха. Толстяк, когда не валялся на полу мертвецки пьяным, рыгая и испуская газы, буквально фонтанировал идеями о том, где можно разжиться финансами.