В машину Мистери вернулась слишком уж мрачная как для той, которая только-то и умела, что дерзить и задирать нос.
Глаза по-прежнему скрыты за темными очками. Плечи гордо расправлены, бедра, обтянутые джинсовой тканью, плавно покачиваются при каждом движении. Мистери – красивая женщина. В этом ей не откажешь. Но при этом она избалованная и глупая. Хотя глупой ее вряд ли назовешь: когда она расспрашивала о его творчестве, выглядела вполне сведущей. На него же она вообще смотрела как на пустое место. Не то чтобы Илью это особо беспокоило: он собирался высадить свою попутчицу у ближайшего мотеля и спокойно продолжить свой путь. В гордом одиночестве.
Любительница путешествовать автостопом! Он хмыкнул и все же, когда Мистери заняла прежнее место, протянул ей бумажный пакет с едой из закусочной.
– Что там?
Диана сморщила свое красивое лицо, брезгливо глядя на промасленный пакет. Голод сводил желудок, но едва ли она заставила бы себя притронуться к еде из придорожных забегаловок. В голове тревожно звенел молоточек, напоминая о том, что теперь она одна посреди длинной трассы и единственный человек, к которому она может обратиться за помощью, – бесивший ее писатель.
Как папуля мог поступить с ней так жестоко? Разорвать все связи… Ника сказала, что последней каплей отцовского негодования стала статья в бульварной газете, выставившая похождения Мистери не в самом лучшем свете. Прочитав ее, папуля просто не сумел совладать с эмоциями…
– Там пара куриных ножек и гамбургер. Надеюсь, вы не вегетарианка, – прервал он ход ее мыслей.
– А об этом вы, естественно, не подумали!
– Я купил еще и салат.
Заревел двигатель. Диана так и не смогла понять, что этот зануда усмехается.
Мистери явно чувствовала себя не в своей тарелке. На ее лице большими буквами было написано: «У меня столько самомнения, что тебе, парень, и не снилось!»
Илья видел, что она не притронулась к еде, зато сам с большим аппетитом проглотил гамбургер. И поскольку мисс Острая-на-язык вновь принялась играть в молчанку, заговорил сам:
– Я собираюсь остановиться под Полтавой, чтобы переночевать. С утра отправлюсь дальше. Вы не упоминали своего конечного пункта назначения. Возможно, это новый вид развлечения для избалованных жительниц столицы – колесить вдоль страны с незнакомцами, делая вид, будто в гараже их не ждет своя собственная роскошная машина, – не знаю. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что не всякий попутчик будет держать руки при себе… особенно, когда вы одеты подобным образом?
– Вам надоело мое общество? Или боитесь, что даже святоша вроде вас склонен к соблазнам? – Диана откровенно обиделась, когда догадалась, что Игнатьев пытается от нее избавиться, а попросить его оставить ее она не может. Платить-то ей, действительно, нечем.
– Даже святоши грешат, Мистери, – ответил он, не отрывая взгляда от лобового стекла. Эта Мистери откровенно бесила, в то время как ее чертова родинка сводила с ума. Странное сочетание.
– По-моему, для этого вы слишком здравомыслящий.
– Я такой, каким стал благодаря влиянию университета, профессии и ряда других обстоятельств, – объяснил он коротко.
– Вроде женщин, – растолковала Диана «другие обстоятельства», о которых ее попутчик решил умолчать; она позволила себе немного расслабиться, поскольку разговор принял другое направление.
– Ну так что же? – подтолкнула она к продолжению прерванного разговора. – Чего в результате добились университет, профессия и женщины? Кстати, какой университет вы заканчивали?
– Киевский национальный.
– И кто из нас столичный житель? – Она цокнула.
Илья случайно поймал ее взгляд в зеркале. Если бы Мистери сняла свои дурацкие очки, он бы постарался понять, что твориться в ее прекрасной голове. Она намеренно лишала его этой возможности, очевидно, из страха, что он раскусит ее в ту же секунду.
– Вы вообще знакомы с кем-то из писательской братии?
– Слава Богу, нет!
– Вам и впрямь повезло: мы – странный народ, мягко выражаясь. Почти у каждого скрытый или явно выраженный «синдром Франкенштейна», – выразился он с помощью термина, который когда-то давно был придуман женой. – Не верите? Старина-Кинг по этому поводу сказал очень точно: дескать, в душе каждого писателя есть что-то, непреодолимо влекущее его к безумию. Я процитирую еще одного человека, назвавшего меня «сумасшедшим чудовищем».