Перебирая имена особ женского пола, на которых я в тот или иной момент жизни чуть было не женился, встречаешь порой таких, что страшно вспомнить. Например, упадет взгляд на Гонорию Глоссоп, и дрожь пробегает по всему организму от макушки до пят. И то же самое, если возьмем на букву «Б», скажем, Мадлен Бассет. Но, принимая во внимание все обстоятельства, взвесив хорошенько и то и се, я всегда был склонен считать, что Флоренс Крэй превосходит остальных. Как ни много у нее бесспорно достойных соперниц, все же пальму первенства я бы отдал ей.
Конечно, Гонория Глоссоп была девушка спортивная, что верно, то верно. Ее смех был подобен звуку отбойного молотка, и с детских лет ее отличала привычка со всей силой шлепать вас по спине. Конечно, Мадлен Бассет была слюнтяйка, не приходится спорить. Она постоянно слезилась и поводила очами и считала, что звезды – это веночки божьих маргариточек. Бесспорно, серьезные пороки; но надо отдать справедливость названному отталкивающему дуэту: ни та ни другая не делали попыток меня формировать, а именно этим с первых же шагов занялась Флоренс Крэй, по-видимому, рассматривая Бертрама Вустера всего лишь как кусок пластилина в руке скульптора.
Корень зла заключался в том, что она была из так называемых интеллектуалок, а они с головой погружены в возвышенные заботы и, как только где углядят мужскую душу, сразу же бегут и принимаются подталкивать. Мы едва успели утрясти вопрос, как она тут же занялась моим чтением, изгнала «Кровь на перилах», которую я в тот период штудировал, и подсунула на ее место нечто под названием «Типы этической теории». И даже не думала скрывать, что это всего лишь затравка и что дальше будет еще хуже.
Вы никогда не заглядывали в «Типы этической теории»? Книжица до сих пор стоит у меня на полке. Откроем ее наобум и посмотрим, что нам предлагают. Да вот, например:
«Из двух противоположных понятий греческой философии лишь одно реально и внутренне непротиворечиво; это Идеальная Мысль, противопоставленная тому, что она наполняет собой и формирует. Второе, чему в нашем представлении соответствует Природа, само по себе феноменально, нереально, лишено твердого основания, поскольку не имеет предикатов, которые были бы верны хотя бы два мгновения подряд, иначе говоря, избегает отрицания лишь благодаря включенным реальностям, в нем проявляющимся».
Вот именно. Вам уже, конечно, ясно, о чем речь и отчего при виде ее у меня слегка подкосились ноги. Старые раны закровоточили.
Но смятение, от которого скрючились, подобно побегам ранимой мимозы, пальцы на ногах Вустера в модных замшевых ботинках, нисколько не подействовало на этот материализованный кусок прошлого. Она заговорила со мной так же оживленно и по-теткински самоуверенно, как в былые времена. Даже в ту пору, когда я был околдован ее знаменитым профилем, а профиль, надо признать, был что надо и побуждал к произнесению слов, в которых потом раскаиваешься, мне все время казалось, что она проходит обучение на тетку.
– Ну-с, как же ты поживаешь, Берти?
– Спасибо, прекрасно.
– Я на денек приехала в Лондон повидать моего издателя. И подумать только, встретила тебя, да не где-нибудь, а в книжном магазине. Что ты покупаешь? Дешевку какую-нибудь, конечно?
Ее взгляд, покоившийся на мне, притом с довольно критическим, укоризненным выражением, словно она недоумевала, как это ей могло когда-то прийти в голову соединить свою судьбу с таким недочеловеком, теперь обратился на книгу у меня в руке. Явно сожалея об отсутствии пинцета, которым можно было бы ухватиться за этот предмет, она, брезгливо скривившись, взяла книгу из моих рук.
Взглянула и сразу же преобразилась. Рот перестал кривиться и сложился в довольную ухмылку. Взгляд смягчился. На щеках заиграл румянец. Она чуть ли не захихикала.
– О, Берти!
Что она хотела этим сказать, я не понял. Она часто восклицала «О, Берти!» во времена нашей помолвки, но обычно с таким неприятным призвуком в голосе, как будто бы собиралась выразиться похлеще, но вовремя спохватывалась, в последний момент вспомнив о своем славном древнем роде. На этот раз «О, Берти!» прозвучало совершенно иначе. Просто, я бы сказал, нежно. Как будто бы голубка адресуется к голубку.
– О, Берти! – повторила она. – Ну конечно, я непременно надпишу тебе ее.
И тут я вдруг все понял. Сначала-то я не заметил, так как разглядывал девицу с зеленым лицом, но теперь углядел внизу на обложке слова: «Роман Флоренс Крэй». Их почти совсем закрыла наклейка: «Избрана Книжным клубом как лучшая книга месяца». Все разом встало на свои места, и от мысли, что я чуть было не женился на романистке, в глазах у меня на миг потемнело.
Она твердой рукой что-то такое начертала в книге, убив всякую надежду на то, что магазин возьмет ее обратно, и выставив меня на семь шиллингов десять пенсов, как говорится, в самом начале рабочего дня. А потом опять проворковала с железом в голосе:
– Надо же! Кто бы подумал, что ты захочешь купить «Сплин и розу»!
Ситуация требовала от меня любезного ответа, и, возможно, в треволнениях минуты я слегка перестарался. По-видимому, мои слова, что я сразу заинтересовался ее треклятым произведением, она поняла в том смысле, что я только о том и мечтал, чтобы приобрести это сокровище. По крайней мере она в ответ одарила меня сладкой улыбкой.
– Не могу тебе сказать, как это меня радует. И не просто потому, что книга – моя, но еще и как знак того, что мои старания развить твой ум не пропали даром. Ты научился любить хорошую литературу.
В эту минуту, словно по сценарию, возник тот занюханный и объявил, что сейчас старика Спинозы у них нет, но они его мне добудут. Он был этим заметно подавлен, зато Флоренс вся рассиялась, как будто кто-то включил рубильник.
– Берти! Это потрясающе! Ты в самом деле читаешь Спинозу?
Приходится удивляться тому, до чего соблазнителен для нас такой порок, как хвастовство. Из-за него гибнут лучшие люди. Казалось бы, чего проще – возразить, что она не так поняла, научно аннотированное издание – это подарок для Дживса. Но вместо того чтобы совершить простой, честный и мужественный поступок, я, как дурак, распушил хвост.
– Да, – говорю, интеллигентно вращая зонтом. – В свободные минуты я обычно устраиваюсь на диване с последней книжкой Спинозы.
– Ну и ну!
Простые слова как будто бы, но дрожь пробрала меня всего, от набриллиантиненной макушки до каучуковых подошв.
Потому что она не только издала этот возглас, но еще и особенным образом на меня взглянула. Точно так смотрела на меня раньше Мадлен Бассет, когда я явился в «Тотли-Тауэрс», чтобы выкрасть старинный серебряный молочник в виде коровы, а она решила, будто, питая к ней горячую любовь, я не в силах вынести разлуку. Этот убийственный нежный, умильный взгляд пронзил меня насквозь, как раскаленное шило пронзает брикет масла, и я ощутил мистический ужас.
Тут-то я пожалел, что вылез с этим Спинозой, а особенно – что был застигнут в ту минуту, когда можно было подумать, будто я покупаю этот ее чертов роман. Сам того не сознавая, я поднял себя в ее глазах на недосягаемую высоту, представил ей Бертрама Вустера в совершенно ином качестве и обнаружил перед нею мои сокрытые глубины. Теперь она еще, глядишь, вздумает пересмотреть наши отношения в свете вновь обнаруженных фактов и придет к выводу, что допустила ошибку, разорвав помолвку с таким необыкновенным человеком. И если она заберет в голову что-нибудь в этом духе, страшно подумать, каков может оказаться исход.
Меня охватило горячее желание очутиться где-нибудь подальше отсюда, пока я не свалял еще большего дурака.
– Ну, я побежал, – говорю. – К сожалению, у меня важная встреча. Приятно было снова повидаться.
– Почему бы нам не видеться почаще? – отвечает она, глядя на меня со слезой во взоре. – Поговорили бы, потолковали по душам.
– Да, неплохо бы.
– Развивающийся ум – это так увлекательно. Приехал бы ты как-нибудь в «Бампли-Холл».
– Да вот, столичная жизнь, знаешь ли, она как-то затягивает.
– Я бы показала тебе рецензии на «Сплин и розу». Такие чудесные! Эдвин их вырезает и наклеивает в альбом.
– Посмотрю с удовольствием. Как-нибудь потом. Пока, пока.
– А книжку? Книжку забыл.
– А, спасибо. Ну ладно, всего, – сказал я и вырвался на волю.
Важная встреча, на которую я сослался, предстояла мне с барменом в «Боллинджере». По-моему, я никогда в жизни не испытывал такой острой потребности в укрепляющем снадобье. Я устремился к цели, как лань, которая желает к потокам воды[4], и вскоре уже совещался с подателем спасительных эликсиров.
А десять минут спустя, ощутимо взбодрившийся, хотя все еще потрясенный, я стоял на крыльце и задумчиво крутил зонт, прикидывая, куда бы податься дальше, как вдруг мое внимание привлекла странная сцена.
На той стороне происходило нечто удивительное.