День наступил сразу, без прелюдий и утренней эрекции. На часах полвторого, квартира в руинах аморального образа жизни. Домработница категорически отказалась выходить после пятницы, какой бы день недели за ней ни наступал. Пришлось пообещать себе солидные чаевые, чтобы распихать по шкафам остатки собственного и неопознанного гардероба, свалить в посудомойку фарфоровую и пластиковую посуду и после пары часов исправительных работ поместить себя под струю контрастного душа. Первая сигарета, ароматизированная горячим кофе, заставила на минуту поверить в искренность здорового образа жизни и тут же напомнила о вчерашнем проигрыше. Набрал Макара.
– Привет, дружище! Куда вчера исчез? – раздался в трубке на удивление бодрый голос.
– Да не исчезал я, пешком ушёл. Что там у нас? Всё в краях?
– Э-э, да ты что, несознанку включаешь? За тобой ещё четыре ночи. Уговоришь – поучаствую в твоих кошмарах.
После непродолжительных препирательств решили продолжить сегодня, взяв старт у меня на кухне. При обыске приговоренных к стирке брюк обнаружил обрывок салфетки с именем и номером телефона. Я долго разглядывал этот «фолиант», пытаясь вспомнить обстоятельства его генезиса. По всей видимости, этот исторический промежуток затерялся среди прочих незадокументированных эпизодов.
Набрал номер, долго не ждал:
– Алё.
– Алё. Кира? Ваш номер у меня на салфетке записан. Мы, кажется, вчера познакомились. Что-нибудь такое припоминаете?
– А-а. Помню, – собеседница рассмеялась. – У вас уши ещё такие оттопыренные. И стрижка короткая.
– Точно, мой портрет.
– Вы ещё за мой номер полцарства предлагали, а потом торговаться стали.
– И на чем сошлись?
– На такси хватило.
Вот это я погнал. Как выкручиваться?
– Думала, потеряете.
– Запись, нацарапанная на салфетке, это же государственный масштаб важности. Даже «контактам» не доверишь. Как пришёл, сразу в сейф, – сказал я, пытаясь придать голосу бюрократический лоск.
– Да вы просто в кнопки не попадали.
Голос перекатился в смех, я зажмурился от неловкости.
– Вы, когда проснулись, такой смешной были.
Странно, но память вернула меня не в полумрак стриптиз-клуба, а на сеновал, где весело улыбающаяся девушка щекочет меня соломинкой в утренней мгле.
– Да я, когда засыпаю, ещё смешней. Как-нибудь продемонстрирую.
Какого хрена я это сморозил? Но девушка не смутилась.
– А как вас зовут? А то в клубе вы так и не сказали. Или это секрет государственного масштаба важности?
– Ещё какой. Но вам скажу. Александр.
– Александр, а можно я вас буду Сашей называть? А то совсем как-то торжественно.
Да что ж такое в её голосе? Как будто совсем рядом или внутри головы. Напряжённо заёрзал. Попытался придать позе непринужденный вид. Ни хрена. Деревяшка. Мысленно выругался, согласился на Сашу и позвал в гости.
Я был уверен, что она откажется. Она согласилась.
***
Звонок в дверь застал нас с Макаром с поднятыми стаканами, обнулив очередной сакраментальный для алкоголиков тост. Я открыл дверь. На пороге стояла невысокая девушка в коротеньком платье, кедах, с небольшим рюкзаком.
– Здравствуйте, Саша, я Кира. Не узнали?
– Конечно, узнал, – соврал я, удивляясь простоте, в которой провидение представляет своих избранниц. – Только ты чего-то какая-то маленькая.
– Да. В стриптизе я на 25 сантиметров выше, – улыбнулась Кира, и бессонные морщинки рассыпались в уголках её глаз.
– Ну, проходи. Осваивайся.
В комнате Кира кивнула Макару, устроилась на краешке стула и с детским любопытством стала изучать страну великанов. Я столь же откровенно изучал её. Прямые, слегка спутанные волосы сбегали к плечам. Карие глаза без тени косметики. Тонкий, чуть с горбинкой нос. Разъехавшиеся в улыбке губы открывали вереницу мелких, слегка желтоватых зубов. Кокетливые ямочки и гуляющие в собственных эмоциях брови. Все эти несуразицы, как ни странно, делали её лицо милым и удивительно живым.
Повертевшись на стуле, Кира замерла с ровной, как доска, спиной и вздёрнутым подбородком и превратилась в прилежного ученика на вступительном экзамене.
Изображая пресыщенного продюсера, утомившегося от галдежа юных Офелий, Макар снисходительно протянул:
– Так. Что тут у нас? – попытался повесить театральную паузу и, не выдержав собственной драматургии, разразился смехом.
Кира картинно выдохнула, расслабила спину, заразительно рассмеялась провалившемуся немому спектаклю. Макар, успокоившись, начал разливать виски по бокалам.
– Мне совсем чуть-чуть, я много не пью.
– Да мы ещё в стриптизе заметили. Пей, сколько душа просит. А не просит, можешь и пропустить.
Беседа полилась непринуждённо, не заморачиваясь на тему очередной нетерпеливой истории. Кира с юмором рассказывала о жизни в стриптизе, случайных романах и предначертанных встречах. Мы снисходительно слушали.
– А вы что, в шахматы играете? – Кира кивнула на доску, сосланную на край стола.
– Да, играем, – кивнул я, – на всякие дебильные желания.
– Ага, товарищ вон на пять ночей похождений в стриптиз попал, – ухмыльнулся Макар
– Правда? – недоверчиво переспросила Кира. – И что, если кто-то проиграл – будет обязательно исполнять?
– Ну да. На деньги не играем, а то разосрёмся. Желание всегда оговариваем до игры. Проиграл – выполняй. Раньше в мордобой играли.
– Это как? Проигравшего по лицу что ли бьют?
– Да нет. По морде, – ухмыльнулся Макар.
– Это в карты, в дурака, – пояснил я, – второму месту достается утешительный приз. Картами по разным частям физиономии или щелбаны – в зависимости от выпавшей карты.
Кира нахмурилась, я взял колоду.
– Вот смотри. Колода перетасовывается. Проигравший загадывает карту, и все карты до неё отбрасываются. Среди оставшихся, допустим, туз – удар по ушам, король – пустышка, ничего не пробивается, дама – по носу и так далее
– И что, прямо бьёте?
– Наотмашь, – с ноткой блаженства подтвердил я. – Хочешь попробовать?
Кира молча замотала головой. Я стал неуклюже оправдываться.
– Так уж с детства пошло. Шанс слабому отомстить более здоровому обидчику. Так что хлестали всегда от души. Был у нас во дворе Игорь Рыбаков – крепкий переросток с кувалдами вместо рук. Рыба его называли. Шугал пацанов, мучил, но справедливости ради, надо признать, что его хоть и боялись, но уважали. Без него не обходилась ни одна разборка с соседними площадками. В таких драках Рыба был просто ледокол, а остальные только прикрывали его кильватер. С Игорем не страшно было лезть в драку, но проиграть ему в мордобой! Туши свет.
Я перевёл дыхание, закурил и продолжал, уже с наслаждением смакуя воспоминания.
– Но и ему как-то тоже случилось стать жертвой этой игры. После одной из раздач стало понятно, что у Рыбы карты полный отстой. Мы, как шакалята, учуявшие добычу, стали подкрадываться к нему со всех сторон, всё подкидывая и подкидывая карты. В мысленном сговоре, даже не переглядываясь, мы топили Рыбу как Тургенев Герасима. Нависший над Игорем карточный приговор маниакально возбуждал малолетних садистов. И это случилось. Славка, местный катала, прокрутив ложную тасовку, оставил выбранную Рыбой карту на самом верху, и мы в экстазе расстреляли в Игоря всю скопившуюся злость. Под ржач и улюлюканье на него сыпались градом удары со всех сторон. Опьяненные возможностью начистить Рыбе морду, мы уже не соблюдали правил и били, даже когда выпадали пустышки. В азарт вошли и наблюдавшие. Под шумок и они не упускали шанса врезать Игорю, – я на мгновение прервался, улыбаясь далекому детству. – Разбежались все быстро, как тараканы от дихлофоса, а разодранный и униженный Игорь остался посреди двора. Рожа у него была, как помидор. То ещё зрелище.
– А если бы он отказался? – спросила Кира.
– Что отказался?
– Ну, это… по морде получать.
– Не знаю, у нас такого никогда не было, – я задумался. – Позвали бы старших, они бы его усадили и сами бы ещё добавили.
– А если нет старших?
Я пожал плечами, глотнул колы.
– Вы бы все вместе на него навалились?
Надо признать, что такой расклад вообще никогда не рассматривался.
– Да нет. Вряд ли кто-нибудь решился. Рыба, он же здоровенный. Да и не могло такого быть.
– А если бы было? – не унималась Кира.
Я помолчал и ничего не нашёлся ответить.
Повисло тягучее молчание.
– Со мной случай в армии был, – решил поддержать беседу Макар. – Перед Афганом бойцов через учебку пропускали. Полгода сплошной муштры. Если не бежишь, то ползёшь; если не ползёшь, значит, над тобой танкисты катаются. И был у нас замкомвзвод Толик. Просто рама. Не знаю, чего он на меня взъелся, но метелил при каждом удобном случае.
Макар затянулся. Неспешно выпустил дым, упёрся остекленевшим взглядом в зажигалку.
– Пытался я ему сдачи дать. Только он совсем с катушек слетал. Херачил от души.
– Так есть же офицеры, – не выдержала Кира, – мог бы им рассказать, они бы его наказали. Ведь так?
– Конечно, так. Наказали бы. Выговор влепили. А меня бы потом в батальон обеспечения весь оставшийся срок парашу выгребать.
– И что? Так и терпел? – спросил я.
– Ага, нашел терпилу, – сквозь зубы процедил Макар, – Я ему то пинка перед строем отвешу, то в столовой борщ на голову вылью.
Макар снова взял паузу, втягивая кислый дым тлеющего фильтра.
– И что дальше? Вы помирились? Да?
– Дальше я попал в госпиталь.
Кира подалась к Макару, будто хотела обнять, но осталась на месте, только глаза заблестели.
Рассказчик отчуждённо молчал.
– Да не тяни ты жилы. Дальше что?
– Снова борщ, снова госпиталь.
Макар задумчиво улыбнулся, потер висок, оскалился.
– Не помню уже, что там конкретно произошло, но скоро Толик нашел себе новую жертву. Про меня напрочь забыл. А я с саперной лопаткой так до конца учебки и не расставался.
Макар затушил остатки фильтра обожженными пальцами.
– А через полгода этого ада Афган уже не показался чем-то кошмарным. Там другие правила. Там офицер солдату брат. Сержант от пули сбережет. Одна сигарета по кругу. А письмо из дома – самый драгоценный подарок.