Шторм утих так же внезапно, как и начался. Ещё час назад море ревело, словно тысячи диких зверей рвались из глубин. Теперь же волны лишь устало шептали, обрушиваясь на борта, и тяжёлый запах соли пропитывал одежду и волосы, въедался в кожу.
Небо прояснялось после грозы, и в прорехах между облаками проглядывали первые серебряные искорки звёзд. Утренняя заря медленно поднималась из-за горизонта, словно воин, встающий с колен.
Некогда гордый и быстрый корабль Одиссея теперь напоминал побитого бойца. Разодранные паруса болтались как саваны. Мачта покосилась, будто сломанная кость. Нос корабля был обломан и обуглен из-за удара молнии. Резного Посейдона, который прежде украшал его, поглотили волны.
На палубе лежали израненные моряки, одни молчали, другие слабо стонали. Кто-то пил воду из треснувшего кувшина, кто-то просто ждал, что боги спустятся и заберут его. Многие потеряли друзей за эти сутки, другие думали, что им придётся спуститься в Аид вслед за ними.
И вдруг наступила глубокая, почти священная тишина. Будто сама стихия устала от ярости и отступила. И тогда, словно в ответ, прозвучал хриплый голос матроса:
– Земля!
Люди вскинули головы. В рассветной дымке показались очертания острова. Скалы поднимались из моря, как застывшие волны, словно сам океан замер в момент взрыва. Вершины их окутывал белый туман, похожий на дыхание спящего дракона. Казалось, что остров не принадлежит миру живых. Он был частью легенды, забытой мечтой, вырванной из сна и брошенной в море.
Команда, измученная плаванием, ожила. Люди торопливо спускали лодки, некоторые падали на колени и благодарили богов. Одни плакали, другие смеялись, а иные молились.
Но Одиссей лишь крепче опёрся на посох, напряжённо рассматривая остров. Его лицо оставалось спокойным, но глаза потемнели. В сердце царя жила уверенность, что боги редко щедры на дары и за всё требуют свою цену. Спасение, пришедшее после шторма, могло оказаться ловушкой, замаскированной под милость.
***
На мгновение Одиссею показалось, что он сквозь пелену видит суровое лицо Зевса. Но мираж рассеялся, словно призрак. И царь выдохнул с облегчением. Ему не хотелось встречаться с богами. Слишком дорого обходилось знакомство с ними.
Одиссей вспомнил день, решивший судьбу троянцев. Однажды жители города приняли деревянного коня как трофей. Пели, плясали, пили густое прамнейское вино, не подозревая о смерти, таящейся в чреве коня.
При мысли о глупости троянцев Одиссею хотелось смеяться. Но ему было известно, что его судьба лежит у богов на коленях. И участь его спутников тоже.
И вот теперь перед ним этот остров. А у него нет ни названия, ни карты. И никто ничего не знает об этом участке суши. Опыт подсказывал, что, раз боги послали его сюда, значит, у них есть замысел.
В этот момент в памяти у Одиссея возникла легенда о золотом артефакте, игла которого указывала путь и могла вывести откуда угодно, даже из лабиринта собственной души. Ему бы со спутниками он сейчас точно не помешал.
– Не спешите, – предостерёг он, когда матросы уже начали спускать шлюпки. – Остров не убежит. Дайте отдохнуть, проверьте корабль, соберите провизию. А я пойду вперёд.
– Царь, – прошептал старый моряк, – не ходи туда один. Место это скверное, прямо кишками чую… Опасно здесь!
Одиссей пригвоздил взглядом старого моряка.
– Опасность? Смерть? Да я её видел столько раз, что и со счёта сбился! Под стенами Трои, в пещерах циклопа, в объятиях Сциллы и Харибды. Если и здесь нас ждёт смерть, пусть она меня встретит первым. Я умею с ней разговаривать. – Царь усмехнулся.
Моряк в ответ сжал в руках амулет, маленькую фигурку Афины, и отвернулся. Лично он предпочёл бы встретить вольную нравом девицу с кубком вина.
***
На острове не было слышно ни звука. Песок был сер, как пепел, и скрипел под ногами, будто стекло. Скалы чернели, словно уголь. Ни птиц, ни зверей, ни шелеста листвы. Только изломанные камни и редкие ядовито-зелёные кусты, источающие едва уловимый металлический запах. Воздух был тяжёл, как в пещере перед обвалом. Даже волны, накатывавшие на берег, звучали приглушённо, будто боялись кого-то разбудить.
– Это проклятое место, – пробормотал воин по имени Каллид, ступив на сушу. Он был из тех, кто выжил в битве под Троей, сражался бок о бок с Одиссеем и заслужил право говорить без страха. – Вход в Тартар… Тихо, как в могиле. И чайки улетели отсюда, значит, тут точно какая-то дрянь.
Одиссей кивнул, сжимая в ладони влажный песок, от которого совсем не пахло морем. Он поднёс пальцы к лицу. Песок был чист, но казался мёртвым.
Царь пошёл вперёд, сжимая в руке простой посох из высушенного солнцем дуба. Его душа хранила истину, что в местах, где играют боги, нужно быть человеком, а не идолом. Поэтому он не взял с собой посох, который ему подарила Афина.
Одиссей увидел странное мерцание между утёсов. Свет будто пронизывал пространство живой энергией. Воздух дрожал, как поверхность воды под луной. Одиссей словно почувствовал зов. Ему было знакомо это ощущение. Когда-то звёзды в море так вели его к дому. Только теперь они были здесь, на земле.
– Что это? – спросил Каллид, подойдя ближе.
– Не знаю, – ответил Одиссей. – Но нужно идти.
– Пойду с тобой. Одному туда – как в логово Цербера. Не прощу потом себя.
– Нет. Ты останься, – прервал его Одиссей. – Следи за людьми. Если я не вернусь к вечеру, уходите с острова без меня.
– Царь… Ты серьёзно?
– Это приказ.
И он пошёл один. Тропа была узкой, вырезанной в скале, будто когтями гиганта. Каждый шаг отзывался эхом. Ветер дул в спину, подталкивая вперёд. Одиссей чувствовал, как что-то внутри него откликается на свет. Как будто в нём просыпались воспоминания. И тогда он увидел храм.
***
Святилище возвышалось на вершине скалы. Его колонны, изъеденные ветром и солью, ещё стояли, словно упрямые стражи времени. Но некоторые из них раскололись и лежали на траве, как скелеты убитых гигантов. Другие – держались, будто цеплялись за землю.
На фронтоне угадывались сцены жертвоприношений. Можно было разглядеть руки с ножами, величественные фигуры богов и коленопреклонённых женщин перед алтарём. Но всё было почти стёрто временем, будто кто-то сделал это намеренно.
Внутри царил полумрак. Сквозь трещины в своде проникал свет, и в его лучах кружилась пыль. В воздухе пахло плесенью и чем-то ещё, неуловимым и неприятным. Как будто благовония, которыми окуривали храм, превратились в проклятие.
Пол был вымощен чёрным камнем, и на нём виднелись царапины. Одиссей наклонился. Это были древние, почти стёртые буквы. Он разобрал только одно слово: Эфира.
И там, в центре, Одиссей разглядел существо. Его тёмные как ночь, перепутанные крылья не двигались, но казались живыми. Тело напоминало женское.
Под бледной, почти прозрачной кожей проглядывали синие жилы. Лицо с жёлтыми, как у зверя, глазами, в которых чернели вертикальные зрачки, походило на человеческое.
На месте рта у существа располагался клюв. В глазах этой звероподобной женщины Одиссей рассмотрел и отчаянную ярость, и глубокую тоску.
– Кто осмелился войти в святилище Эфиры? – прогремел её голос, отражаясь от стен, как гром в пещере.
Взгляд царя остался неподвижным, будто камень у подножия акрополя…
– Я – Одиссей, сын Лаэрта, – ответил он, – царь Итаки, воин, прошедший Трою, моряк, видевший край света. Я ищу путь домой.
Гарпия медленно расправила крылья. Её тень накрыла его как саван. Она сделала шаг вперёд. Когти на ногах царапнули камень.
– Дом ищут все, – прошипела она. – Моряки, пленники, беглецы. Но что он значит для тебя, смертный? Ты ведь не первый, кто приходит сюда с воплем о нём. А кто из них нашёл дорогу в родные пенаты?
– Я вернусь, потому что обещал.
– Клятвы не стоят ломаного обола. – Она наклонила голову. – А ты… Ты не просто ищешь дом. Ты себя найти пытаешься. – Гарпия прищурилась. – Почему ты здесь?
Царь почувствовал, как что-то в груди сжимается. Как будто она его знает. Словно видела его сны.
– Я пришёл не за тайнами, – произнёс Одиссей. – Меня привёл сюда свет.
– Свет? – Гарпия усмехнулась. – Ты видел свет? Тогда ты не просто смертный. Ты избранный. Ну… или проклятый, – протянула она. – Впрочем, это одно и то же…
Женщина-птица подняла руку, на пальце у неё сверкнуло кольцо с сапфиром, и в воздухе вспыхнуло видение. Остров, охваченный пламенем. Храм в руинах и жрицы, падающие перед алтарём. И бог с копьём в руке, с глазами, тёмными от гнева. У одной из жриц в руках сверкающий золотой компас. Она прячет его в складки своего одеяния, туда, где он будет в безопасности до нужного момента, и устремляется к выходу.
– Я была жрицей, – тихо произнесла гарпия. – Юной девой. Верной, невинной и чистой. Пока не поверила Аресу. Он обещал свободу и силу. Уверял, что боги не правят, а только завидуют и мстят. И я помогла ему, потому что… я тогда думала… что свобода важнее веры. Теперь я обречена. Днём – чудовище. Ночью – женщина. Только возвращение компаса разрушит проклятие.
– В каком храме ты служила? – спросил Одиссей.
– В храме Олимпийца, – ответила она, опуская глаза. – В храме того, кто правит небом. Я была его жрицей. Пока не поверила Аресу.
– Ты помогла украсть компас Зевса? – с ужасом переспросил Одиссей.