Наказуя, наказа мя Господь,
но смерти не предаде.
В некотором Царстве, в некотором Государстве…
Ой, чё я вам тут рассказываю! Всё не так.
В некоторой удивительной стране, в простонародье называемой Совок, а по-другому Совдепия, жили да были муж и жена. Жили-поживали, кое-какого добра наживали. Ну, там, буфет, диван, холодильник и, даже, телевизор маленький, чёрно-белый. Ничего себе, типа такие. Нормально-совдеповские. Как все!
Как грится: «Какие Богу угодны, такие и пригодны».
Он был простой рабочий. Слесарь в автомастерской. Звали его, естественно, Иван. Она тоже была простая рабочая. Звали её тоже очень даже обыкновенно – Маша. Мария, то есть. А вместе – Ваня и Маня. Работала она в местной больнице обыкновенной санитаркой. Полы мыла. Ну и достаток соответственный имели. Он имел то, чего в карман сунут за халтуру, (за ремонт машины без очереди, то есть), а она – от судков из-под кровати по рублю штука, плюс с пустых бутылок. Понятно, что не сытно, но кое-как от получки до получки выживали. И даже почти не грызлись на ночь. А чё ругаться-то? Если душа в душу жить, вместе на работу, вместе с работы, вместе ужин под бутылочку, то чё ругаться?
Правильно народом сказано: «Удаётся и червячку на веку».
Удивительная эта страна, в то время, строила всем хором, вместе с ними, сначала социализм, потом взялася строить коммунизм, потом ещё чего-то строила, сама уже не понимая чего, догоняя и обгоняя загнивающий капитализм, о чём коммунистические начальники объявляла всему народу на съездах своей партии по радио и по телевизору. Они, кане-е-ешна, слушали, а чё делать, если по всем средствам связи один съезд передавали с утра и до вечера. Иногда, правда, попадалися другие передачи. Ну, там, «Голубой огонёк» или ещё с пани Моникой «Кабачёк 13 стульев», назывался. Ничего, такое. Можно смотреть. Вот они и коротали вечера с бутылочкой и пани Моникой. Так себе и жили.
И дальше бы себе так же жили, но надоедливо вспоминалася большое семейное горе. Оно, конечно, давно вспоминалася и волновало, но по молодости лет не до того было, денежку копили на добро, а к старости ближе стало волновать и всё больнее и больнее.
Горе было в том, что не было у их детей. Ну, никаких. Ни дочери, ни тебе сына. «Живёшь – не с кем покалякать; помрёшь – некому поплакать», а под старость некому будет кружку с водой подать. Ну, и решили они завести себе дитё. Ну, хоть какое. А как его завести, если по-нормальному, аж почти до сорока Маниных годков ничего не получалося? А тут вдруг Ваня и давай кожен день стараться:
«Попытка не пытка, а спрос не беда»! А вдруг!?
Маня, коне-е-ешно ра-а-ада, что Ваня готов выполнять и перевыполнять супружеский долг по многу раз, она тоже в этом процессе принимала очень даже деятельное участие. «Суетилась под клиентом», как народ шутил, изо всех своих сил, да и в аптеку бегала. По тогдашним временам уже проще с этим делом стало, всякие мази и таблетки появились, не то, что раньше, всё вручную, да вручную. В общем, проходит, таким образом, аж год.
Коротко только сказка сказывается, а дело оно такое – никак и никак. Оно, конечно, делается, но результат – ноль! Ну, наша Маня давай в панику вдаряться. Ваня, ка-ане-е-ешна, утешает, как может. Стали вместо одного бутыля вечерочком уже по два внутрь принимать в этих утешениях, но дело с места никак не сдвигается.
Во, блин! Невезуха… «Ты впрягать, а она лягать», эта невезуха…!
Как-то по весне, под вечер, забрела в их двор старушка. Маленькая, такая, смешная. А Маня в это время как раз бельё развешивала во дворе. У них двор был небольшой, но дружный. Трёхэтажка углом, хорошая, немцы пленные строили. Стены толстенные, и окна большие. А Маня и Ваня жили на первом этаже окнами во двор. Можно даже сказать, что, ка-будто, в своём доме. Маня за это и полюбила их двор, что всё время можно мордой в кухонном окне торчать, как грузинская «кекелка». Это так в Грузии засидевшихся в девках зовут, которые разнарядятся в пух и прах, и в окошке мордой торчат, и которым уже давно за…
Ну, как в пословице: «Когда помоложе, тогда рублём подороже», а когда уже «Старое мясицо, как не вари, – всё тянется»…
А под окном-то как раз скамейка – тебе, пожалуйста, и всё местное женское население со сплетнями во ртах. Мужики тоже имелись, но они чуть подальше, во дворе под кучкой деревьев обосновались. Там стоял стол со скамейками. Поэтому у их там клуб по интересам образовался. Что-то типа «пивбар-доминошно-карточная отрезвилка», правда, отрезвилка уже ближе к утру на старом колченогом диване под дерьмонтиновой обивкой, как шутил весь двор. Дворовые мужики были мирные, свои, без звёздных претензий. Тоже совдеповские выкормыши. В общем, двор как двор. Мужики молотили под липами костяшками, Маня тут с бельём, три соседки на скамейке и эта старушка забрела. Ну, все на неё и уставились – кто такая? А бабка так боком, боком, боком, шасть шустренько к бабам на скамейку и пошла тараторить, и пошла тараторить. А бабы уши развесили и слу-у-ухать. Маня к этому моменту с бельём уже разобралася и тоже к бабам подалася. С ушами. А старуха себе такую бредятину понесла, что бабы совсем рты распялили. Типа конец света на всех наезжает из-за горизонта. Дааа…
ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ!!!
Маня напротив встала, руки в боки вставила и себе тоже давай слухать. Интересно же. «На то и два уха, чтоб больше слухать». А если бы вам на странном шёпотке и непонятном языке про какой-то Космос, прочих инопланетян с других планет и конец свету какая-то бабка взялась непонятное рассказывать, аж в одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году, в период Двадцать Седьмого Съезда Коммунистической Партии Советского Союза!!! когда светлые идеи коммунизма только начинали выскакивать из народных голов, вы бы что?
Вот и Маня тоже…
А-БАЛ-ДЕ-ЛА!!!
А тут ещё с утра по телеку, как раз Главный Коммунист товарищ Брежнев хлопал по плечу идеолога товарища Тихонова, который рассказывал всему совковому народу про достижения народного хозяйства, и строил государственные планы на ближайших пять лет. Там было всё понятно, а ту-у-у-ут… какие-то инопланетяне, которые являтся вдруг из Космоса, Маня даже в небо посмотрела, и объявлят на весь Мир про конец света. Так и хотелося спросить:
– А наша дорогая Коммунистическая Партия в курсе? Она это разрешила, или как? – но Маня промолчала. Ей показалось, что бабка эта какая-то подпольщица и к Партии СССРа никакого отношения не имела. Она, похоже, даже и к церкви тоже никакого отношения не имела. Наверное, сама была оттуда. Маня опять посмотрела в небо. Оно молчало.
А бабы как сидели с открытыми ртами и семечками в их, так и сидели. Но вдруг одна из соседок как будто проснулась и спросила неожиданно сама для себя:
– Бабу-у-у-уля. А ты это откудава зна-а-аешь? Может, ты и людям можешь чего предсказывать?
– А чего. – говорит бабуля – Могу и людям.
– А кому людям?
– А любым людям.
Тут Маню как-будто кто в зад шпынул. Она сразу вся вспотела и занервничала. Ей так захотелось про ребёночка чего спросить, аж сил никаких!
Я ж говорю: «Час придёт и квас дойдёт»!
– А мне вот можете предсказать? – дрожа голосом, спросила она.
– А как жаж! Могу и тебе, молодка. – сказала бабка, наклонила головку так набочек, и один глазик на Маню скосила с прищуром и юморком. Прямо не бабка, а веселушка какая. – А чего хочешь узнать? Про ребетёночка, поди?
Маня аж подпрыгнула вместе с пустым тазом, а соседки все как одна на неё вытаращились. Это была их с Ваней домашняя «военная тайна», и никто про это ничего во дворе не знал. Тем более бабы: «Только лясы точат, да людей морочат». Надо было чего-то делать и быстро. Маня хватанула бабку за руку и шустренько потащила домой. Ей никак не хотелося при бабах прямо во дворе говорить про сердешное…
Бабка, лёгкая как пушинка, и глазом не успела моргнуть, как уже у Мани за столом сидела на кухне с блюдцем чая в правой руке, и кусочком сахара в левой, а Маня стояла над ней, как утёс над рекой и делала глазами рентген на всё бабкино лицо. Лицо своё бабка держала вниз, и рентген выдавал нулевой результат, тем более, что на улице уже даже засмеркалось. Но, отглотнув из блюдечка с шумом чаю, вдруг подняла его и Маня тоже вдруг сразу криво села на стул, чуть не промазав мимо. Лицо-то у бабки оказалось шутливое, молодое, молодое и с огромными голубыми глазищами, которые на лице были чужие, не с этого лица. Мало того, они казалися озёрами, куда можно было нырнуть, потому что глаза были мокрыми, как вода, но не со слезами, а так какие-то… непонятные.
«Глаза по кулаку, а слёзы по палке», прям.
Маня, вся сразу занемевшая, сидела и смотрела в эти глаза без отрыву, а по спине у ней бегали мураши. Нет, не мураши. Крупнее. Тараканы какие-то прямо и щекотали за сердце. Мане показалось, что напротив неё сидит заморская красавица королевна и тоненькими пальчиками держит блюдечко снизу. Потом она вдруг открывает рот и говорит девичьим голосом:
– Дорогая, свет Марьюшка!
Маня аж дар речи потеряла от такого. Это ж надо! Она знала, как Маню зовут! Прям, ну не скажи: «Не грело, не горело, да вдруг осветило». Тем более, что никто отродясь её так не называл, да ещё таким нежным голосёнком. Она сидела на краюшке стула одной половинкой и поэтому сутулилась. Ей неудобно было так сидеть. А тут вдруг вся выпрямилась, как кол в неё кто воткнул и совсем засерьёзнела.
– Я хочу вам помочь от всей души… – и озёра в глазах заплескались и заволновались, как рябь пошла по ним, или какая рыбина большая заиграла. – потому что вам действительно надо помочь в вашем горе. – грит она.
Глаза закрылись, вместе с волной, голос изменился до неузнаваемости и тихо, тихо зашелестел, как от ветра листья по траве осенние покатились, зашебуршали и стали втекать к Марье в уши и прямо в голову. Марья прям вся скукуёжилася и голову в плечи вжала, а сама глаза в бабушку-девушку вставила и вдруг видит, что та-то молчит и губами даже не шевелит, а голос в голове-то у Маньки бубнит себе и бубнит:
– Не пройдёт и года, как родите вы, Марьюшка, мальчонку. Мальчонка ваш будет не совсем как все. Он у вас будет диковинный. Необычный. И будет у него одна великая тайна, которую он разгадает только когда у него борода прорежется, а до того будет и сам дивиться и людей си-и-и-ильно удивлять. Но вы не расстраивайтесь. Это будет вам такой, как подарок от судьбы. Выдюжите – подарок будет золотой, а начнёте дрожать душой, он может и гадюкой обернуться не только для вас, но и для всего Мира!!! Дааа… Такое вам испытание жизнь посылает во благо людей…
И вдруг растаяла прямо у Мани на глазах. Совсем растаяла, как и не было… Маня даже нутром задеревенела, вся прямо похолодела и тихо заскулила…
– Го-о-о-осподи! «Пророк Наум наставь нас на ум» – захотелось ей крикнуть громко.
Чего только на белом свете не бывает! Если бы кто сказал, Маня бы ни в жисть не поверила. Это же прямо невидаль какая-то при ясном свете дня произошла и прямо на глазах. Вот она и сидела на стуле, как кнопками пришпиленная, даже не шевелилась. А тут и Ваня в двери нарисовался, конец смены. Он как Маню увидел, так и удивился. Сидит на стуле, как кукла какая, а не человек, и вся в одну точку глазами уставилась. Ужас, прямо.
«В голову не вколотишь»! – получается.
Он её тормошить, а она набок и завалилась, ели руками поймал. Ваня её на кровать отнёс, уложил, а сам в «справочное бюро» побежал.
А там бабы как сидели себе на скамейке, так и сидели. Болтали и дальше семечки грызли. Ну, Ванька к ним с расспросами, как да чего. А они все молчат, как воды в рот набрали и глаза отводят. Главное все три. Прямо удиви-и-и-ительно, даже. Он их тормошить, а они никак. А что с баб возьмёшь, если: «У баб в голове реденько засеяно».
Он и к мужикам сбегал, на скамейку. Те давай про бабку старушку судачить. Типа к бабам приходила на посиделки, да Маня её домой увела. А бабы в отпор. Вроде не было никакой бабки. Мужики своё – была, а бабы своё – не было. Ванька бегал, бегал туды – сюды, аж надоело. Плюнул и домой пошёл.
Шёл и про себя ругался: «Наговорили, что наварили, а глядь – ан и нет ничего». А дома Маня в обмороке лежит и не откликается. Пришлось «Скорую» вызывать.
Приехала такая фифа, молодка в белом халате, и казённым языком заговорила, типа:
– Как себя больная чувствовала с утра, что ела, как спала?
Ну, Ваньке это всё не понравилось. Почему сразу больная? А потом, ему откудова знать про утро. Он аж с семи на работе, а Маня на кухне в корыте с бельём день валтузилась, у ей же работа сутки – трое. Выходной был. Они с утра и словом-то не перекинулись. А про чё с утра говорить? Чаю попил и шагай себе к машинам.
Ванька-то по жизти был: «Не криклив, да на дело правдив».
А эта фифа, как начала, как начала – подавай ей руки мыть, тазик, мыло, а потом к Мане в глаза полезла, в рот. Язык ей, понимаешь, за краюшек подержи, да на бок поверни, пальцами по спине стучит, а сама чего-то слухает, вместо того, чтобы чего в нос дать нюхнуть. Так и уехала ничего не сделамши. Правда, в нос чего-то тыкала, а потом заявила про какой-то литрагический сон. Вот откудава он может быть, сами подумайте, когда в роте ни граммульки спиртного не было с самого утра…
А Маня как спала, так и осталася спать.
«И молебен пет, да пользы нет»! – как грится.
Ваня весь извёлся напрочь, за то время пока она спала. А спала Маня це-ль-ну-ю ж не-де-лю. Без еды, без воды, без туалету. Даж на работу не ходила! Разиш такое бывает, чтоб человек цельную неделю мог не испражняться? А? Люди?