Ах, Фариж
Ах ощущал в себе нечто божественное. Ну и что? И ничего плохого. Он же не заставлял собаку питаться травой, или кролика – ловить лягушек. Он не повелевал муравьями, не диктовал свои условия Луне или Солнцу.
Он был божественной составляющей своей маленькой вселенной, получившейся из одной улицы с пятью домами на ней, огромной ветлы над колодцем, огородов, коз, коровы, лошадей, собак, двух кошек, бабы Клавы, которая не тянула на Еву, но у которой был свой небритый Адам.
Клавин Адам был воистину воплощением крепкого мужского духа, и бабкина изба каждой щелью и каждой тряпкой впитала в себя Адамовы миазмы.
Летом, просыпаясь и одним глазом рассматривая утро (другой глаз почти всегда оказывался в полосе солнечного света, большим прямоугольником пересекающей комнату, а потому Ах привык начинать утро одноглазым), Ах слушал кряхтение Адама, вытаскивающего ведро с водой из колодца, а потом его же удовлетворённое постанывание, когда, несмотря на все запреты бабы Клавы, тот жадно прямо из ведра пил сладкую воду, заливая водой белёсую майку и ноги, втиснутые в шлёпки.
Ах ощущал жажду Адама как свою собственную, и, быстро натянув штаны, торопился к колодцу, чтобы разделить с Адамом удовольствие. Они стояли, два дурака, и смаковали холодную водицу, Адам – прильнув к ведру, Ах – стуча зубами по краю алюминиевой кружки.
Это было таинство водопоя, как у животных, и удовлетворение утоления жажды могло испортить только что-нибудь удивительное или ужасающее, но ничего такого в их вселенной не происходило.
Вселенная, как полагается, раскручивалась по спирали, и происходящие в круговороте природы мелочи нанизывались на годовые кольца, как бусины на нитку чёток – друг за другом, отдельно, но взаимосвязанно.
Ах уже пять лет содержал маленькую ферму по разведению собак, дела его шли хорошо, щенки пользовались спросом, и дело у Аха было организовано таким образом, что не потенциальные покупатели выбирали питомцев, но Ах выбирал будущих хозяев, которые могли бы стать друзьями беззащитным малышам.
Детская любовь Аха к животным сыграла свою роль: однажды, спеша на работу, он увидел маленького зверька на руках у красивой дамы.
Солнце перебирало горячими пальцами пушистую длинную шёрстку на голове щенка, большие ушки просвечивали насквозь, и розовые отсветы оживляли припудренное лицо хозяйки этого чуда. Малыш покорно висел на сгибе даминого локтя, и хвостик, покрытый длинной белой шёрсткой, дрожал, прижатый к лапкам.
Ах застыл, очарованный.
Аху пришлось преодолеть обычное смущение, но это ему удалось на удивление быстро и безболезненно, то есть он и сам не понял, каким образом спустя несколько секунд уже оживлённо болтал с женщиной, впитывая информацию, как Сахара влагу во время редкого дождя. Сколько узнал Ах во время недолгого разговора! Сколько незабываемых впечатлений он получил, разглядывая четверолапого красавца!
Ах вымолил у хозяйки позволения прикоснуться к её питомцу, и трепетными руками, пригнувшись, погладил животное по голове и похлопал по розовому пузику. Малыш потянулся и облизал Аху нос.
После той судьбоносной встречи Ах потратил ещё несколько месяцев, чтобы досконально узнать всё о новом знакомце.
Конечно, это был не жираф, к которым Ах был пристрастен, но ощущения – ощущения от общения со щенком были такие же, как в детстве, при встрече с жирафом Федей в зоопарке.
Спустя некоторое время Ах раздобыл деньги и организовал ферму.
Долго ездил и выбирал место, но наконец-то нашёл, недалеко от Сергиева Посада, в деревне, состоящей из пяти домов и одной широченной улицы – теперь таких площадей в Москве не увидишь, всё позастроено.
Ах сразу влюбился в эту деревушку, а огромная ветла над колодцем, кроной своей практически перекрывающая пол-улицы, так и отпечаталась в его душе навеки, в компании с мамой, Федей, и малышом-хохлаткой.
По траве неспешно бродили три козы, привязанные у обочины таким образом, чтобы длина верёвок не позволяла им приблизиться друг к другу. Когда Ах со своими питомцами уже поселился в этой деревушке, козы стали его другом, именно так – не друзьями: если баба Клава отвязывала их, всё недолгое свободное время козы почему-то проводили вместе, шатаясь по огородам, и объедая кусты в Аховом дворе, – так и звал он подружек: «Трикоза», а потом и вовсе представлялись они ему неведомым зверем с тремя бородатыми головами, прозрачными глазами и шестьюнадва крепкими копытцами – такой сказочный персонаж.
Правильно Ах прочитал в какой-то умной книжке: кто ищет сказку, тот сказку и найдёт.
Когда Ах был совсем маленьким и большую часть времени проводил, лёжа на спине в кровати, над ним крутились, подвешенные к голубому кругу, большие и маленькие зверюшки и птицы с разноцветными хвостами. Аху больше всего нравилось разглядывать жёлтого с коричневыми пятнами длинношеего и длинноногого с доброй мордочкой и смешными рожками жирафа.
То есть, конечно, Ах не знал, что это был жираф, мало того, он вообще не знал, что это такое над ним крутится, но симпатичная подвеска пропорциями отличалась от остальных, а потому Ах сразу же её выделил, и потом всегда находил взглядом.
Когда Ах подрос настолько, что научился говорить и стал учиться читать, он узнал, как называются эти животные, и даже познакомился с печальным жирафом Федей, который одиноко обитал в зоопарке.
Федя был потрясающий, морда у него была хоть и грустная, но улыбающаяся, и усы торчали во все стороны, а когда Ах смотрел Феде в лицо против солнца, то все длинные волосины на жирафьей морде, которые хотя и не являются усами, но почти такой же длины, светились, и Федина голова была похожа на огненный цветок неведомой породы.
Ах застенчиво щурился на Федю, Федя был почти непереносимо красив в такие минуты.
Ах чувствовал, что в его жизни Федя сыграет особенную роль, и никуда Аху от этого не деться.
Жирафы в разных воплощениях заполняли жизненное пространство Аха – они присутствовали в виде изображений, в виде керамических, стеклянных, матерчатых игрушек, свистулек; они кивали головами с рабочего стола его ноутбука, Федина фотография с торчащими на манер одуванчиковых перьев усами украшала Ахов письменный стол, и даже поселилась в потайном отделении его бумажника.
Ах не был фотографом, ветеринаром, путешественником, и вообще кем бы то ни было, кто может по долгу службы или в качестве развлечения позволить себе запросто общаться с жирафами, так что лучшим другом Аха, и его единственным знакомым среди жирафов оставался Федя.
Но вот наконец наступил долгожданный день, когда Ах понял: он сможет позволить себе поездку в Африку!
Счастье заполнило душу Аха до краёв, и даже переливалось немножко, и все, кто оказывался рядом с ним в эти дни, испытывали необычайный прилив сил и хорошего настроения, у них всё удавалось, и разрешались даже те проблемы, которые колючими хвостами тащились по их следам долгие и долгие годы, – это брызги Ахова счастья солнечными зайчиками бликовали по чужим жизням, превращая паутину уныния и скуки в цветное кружево удачи.
Солнце капало на землю сквозь просветы в листьях. Ветер раскачивал растения, и солнце раз за разом промахивалось, а потому все пространство под деревьями и кустами было заполнено прыгающими солнечными пятнами.
Жара медленно разворачивала свои сверкающие крылья и снисходительно щурилась, разглядывая Аховых питомцев, с радостными криками бегающих, прыгающих, дерущихся, играющих, и просто наслаждающихся жизнью во дворе Аховой фермы и под его присмотром.
Ах присел на скамейку и осмотрел окрестности в бинокль.
Ферма стояла на взгорке, место было немерянное, пока не освоенное. Неподалёку проходила страусиная тропа ЛЭП, наверно, потому народ и не стремился заселить пространства Аховой вселенной.
Ну да и к лучшему, всегда думал Ах.
Аховы посетители, однако, не все были беспечными, как он, находились недовольные и выговаривали Аху, что качество его продукции может и пострадать от такого соседства, и что в случае чего они будут вынуждены предъявить рекламации. Таким Ах своих питомцев не отдавал. Была у него грядка одна волшебная, выращивавшая для него некую травку, из которой Ах варил зелье, очень помогавшее ему в подобных случаях. Безвредное зелье, для прочистки кишечника. И что хорошо: действовало в течение пяти минут. А уж подозвать щенка и дать ему лизнуть палец – это Ах проделывал виртуозно.
Конечно, озабоченные здоровьем неприятные посетители отказывались забирать животное, которое с несчастным видом, с повисшими ушками, извергало из попы дурно пахнущую жидкость. А других Ах им не предлагал. – Все уже расписаны, лишних нет! – говорил он.
Гости уезжали, Ах, жалея щенка, просил у него прощения, и мирная жизнь текла неторопливо дальше.
Сегодня, однако, произошёл некоторый сбой: Адам не вышел к колодцу. И баба Клава не появилась на призывный Ахов посвист.
Ах перескочил через хилявый штакетник, и заглянул в пахучую утробу стариковской избы. Сени были пусты, половичок цвёл отмытыми полосками, красуясь в солнечном луче.
– Куда же они делись, – подумал Ах. – Наверно, баба Клава Адама к лекарю повезла, – решил он, вспомнив, что Адам последние дни жаловался на боль в большом пальце ноги.
Нет, нет, Федя не был забыт и не был покинут Ахом, несмотря на разнообразие всяческих забот и почти патриаршую ответственность, отягощавщую душу Аха.
Он по-прежнему навещал Федю и подолгу стоял у ограды, любуясь на жирафьи забавы. Забав Федя позволял себе немного – да и где разгуляться, лужайка маленькая, а зимой и вовсе в сарае приходилось обитать.
Мучил Федю несвежий запах зимовья, грязным он себя ощущал. Уйти подальше от того места, где пришлось опорожниться, нельзя, солнышко не греет, подстилка не сохнет, убирать никто не торопится. А сам Федя по разным причинам убрать за собой не может. В общем, наилюбимейшим временем года для Феди было лето – хоть какая-то свобода!
Ах Федю понимал: он помнил свои смутные детские раздумья, почему Федя «летний» кажется добрее Феди «зимнего». «Зимний» Федя косился на посетителей несчастными глазами, и отворачивал морду, как будто всех тихо ненавидел, а «летний» радостно общался, и был любопытен, как первоклашка после первого полугодия.
Потом-то до Аха дошло – Федя просто стеснялся своей неумытости, запаха, тесноты, вёдер с витаминной смесью, – неловко ему было, а кому будет приятно, если гости придут неожиданно и застанут хозяина, что называется, в постели?
Ах по зоопарку не разгуливал, на животных не заглядывался. В детстве однажды он упал с огромной плоской черепахи, и, влекомый за руку мамой, на пути к выходу из зоопарка увидел клетку с волком. Волк расхаживал поперёк клетки, тычась носом в прутья. Он выглядел таким несчастным, и эта размеренная тоска так впечатлила Аха, что, если бы его не одолела страсть к общению с жирафами, не видать бы Аха зоопарку.
Когда Ах в отрочестве читал разные книжки, написанные умными и знающими людьми, он признал справедливость рассуждений Джеральда Даррелла, что животным на природе не так уж хорошо живётся, особенно в тропических странах, – и насекомые всякие, и болезни, и пожары, и хищники.
Однако надо признать, что свобода выбора всё-таки должна существовать. Людям тоже ежечасно приходится принимать решения, от которых непосредственно зависит их жизнь, и брать на себя ответственность: идти или нет ко врачу, писать заявление об увольнении или нет, жениться или бояться, рожать или подождать.
Так и любое животное, побуждаемое теми же причинами, что и человек: гены, воспитание, среда обитания, приоритеты, в меру своих способностей принимает решения, влияющие на его судьбу.
Ах безоговорочно признавал за зверюшками превосходство – они, слава тебе, Господи, не додумались до таких вещей, как суды, тюрьмы, банки, аборты, детские колонии, бойни, птицефабрики, и зверофермы. Приходится думать, что, если, сколько волка ни корми, он всё в лес глядит, то причины волчьей неблагодарности весьма просты и понятны – ну не хочет он с людьми жить. Неинтересны они ему.
Скученность и теснота человеческих поселений и сатрапья хватка феминизации заставляет людей не по своим резонам, как они думают, а в силу «эффекта леммингов» рожать хилое потомство посредством медицинских ухищрений, или напротив – вовсе отказываться от самовоспроизводства, что вкупе потихонечку-полегонечку уже вывело на финишную прямую, в конце которой пресловутая пропасть.
И не стоят там последним пределом перед концом света безымянные Ловцы, и «рука, зовущая вдали», уже опустилась от усталости.
Назавтра, поразмышляв вечерком на крылечке о действиях, которые человечество, и Ах в том числе, должны совершить для собственного сохранения, Ах опять вернулся мыслями к опустевшему Эдему стариков.
Побродив вокруг домика, Ах со вздохами отправился чистить отхожее место щенков.
Побрызгав напоследок площадку чистой водой из ведра, Ах заперся в сарайчике и, постанывая от холода, окатил себя из шлага, присоединённого к уличному крану. Всё его тело, казалось, съёжилось, и вместе с Аховым мозгом очень хотело выразить себя вульгарным криком и приседаниями на месте.
Но Ах, по-партизански воспитанный мамой, не дал себе воли расслабиться.
Растираясь полотенцем, он вальяжно вышел из сарайчика и, углядев чью-то могучую тень, пригнулся, скручивая мокрое полотенце в жгут.
– Да я это, Ах-ты, – раздался Адамов голос. Адам называл Аха «Ах-ты», ибо имени «Ах» не признавал. Ну а если кто хочет называться кличкой, – так тому и быть.
– Ты где был, дед, – спросил радостный Ах.
– Да внучка навещал, – ответил дед, – слышь, а у тебя ничего не найдётся?…
– Сидр, – сказал Ах, – ты же знаешь.
– Давай по чуть-чуть, а?
– Ну, давай, – сказал Ах, и сам ощущая желание насладиться насыщенным вкусом домашнего сидра, сохраняемого в холоде погреба.
– Ну как съездили, – спросил он, выпив уже вторую полную кружку в компании деда и проснувшегося щенка, забравшегося к нему на колени и периодически тыкавшегося холодным носом в запястье, отчего Аха до пяток пронизывало непередаваемое дрожание всех внутренностей.
– Ну как, внучка повидали, в зоопарк с маткой его сходили – сказал Адам. – Внучок подрос, подрос. Толстый только, – недовольно передёрнулся дед. – Толстый и невежливый. На матку шипит. Не слушается…
Ах молчал.
Он напрягся, поднимая тяжёлую бутыль, потревоженный щенок недовольно заворчал. Ах налил и деду и себе по полной кружке и, придерживая собаку, с трудом одной рукой умостил сидр на столе.
– А в зоопарке, слышь, – вдруг сказал пригорюнившийся Адам, – жираф помер.
– Как помер, – вскинулся Ах, – Федя помер? Ты что, дед, сдурел?
– Чего сдурел-то, – обиделся дед, – и ты тоже… невежливый… Бывай тогда, пойду я. Спасибо за хлеб, за соль.
Ах молча смотрел, как дед допивает сидр и уходит. Дверь Адамовой избы захлопнулась, а чуть позже погас и свет в окошках.
Ах мягко и осторожно поднял щенка и понёс на место. Щенки обретались каждый в своей клетке. Дверцы не закрывались, Ах просто прихлопывал их, когда щенки укладывались на ночь. Собачки были умные, хоть и своенравные. Аху удавалась дружба с ними. Каждое утро щенки самостоятельно выбирались из клеток и начинали богатый событиями день.
Непременно по нескольку раз они по очереди забирались Аху на руки и осторожно, пряча когти, как кошки, обнимали его шею, щекоча усами ухо.
Ах обязательно поглаживал щенячью спинку, а потом немножечко тискал, разминая лапки, бока, похлопывая по ножкам, и растирал тонкие, как лепестки, ушки, перебирая длинную шерсть. Массаж такой устраивал. Щенки млели. Иногда, если Аху приходилось делать что-то срочное, или Адам отвлекал его, щенок, принимая отсроченную ласку, съёживался в комочек и ворчал на низких тонах, когда Ах прижимал его к себе. Недовольство и любовь слышались Аху в этом ворчании.
Ах всегда долго переживал расставание с питомцами, но что делать, если у них находились новые друзья. И потом своя семья всё же лучше инкубатора, пусть и с папой во главе.
Аху иногда становилось стыдно, что торгует он щенками, но время проходило, и он успокаивался: в конце концов, щенки появлялись естественным путём, можно сказать, по любви, никто никого не принуждал к деторождению, ну так получалось, и всё!
Да и новые человеческие родители находились всё больше удачные, настоящие. Приезжая к Аху, они рассказывали ему, кто их рекомендует, и Ах всегда проверял эту информацию, а приехавшие оставались погостить на день, на два, и Аховы питомцы сами выбирали себе пап и мам, а то и братьев с сёстрами.
Сонный щенок был отправлен в клетку, и Ах смог наконец без помех обдумать новость, принесённую дедом.