Тайны пугливы… Приближаться к ним надо осторожно, как к картинам Врубеля. Если подойдём поближе, вглядимся в оттенки его фантазий, нам покажется: мир совсем не то, что мы видим ясно. Всё, на самом деле, совсем не то, чем кажется…
«Вечером после репетиции я была поражена и даже несколько шокирована: изящный, хрупкий господин подбежал ко мне и, целуя руку, воскликнул: “Прелестный голос”!», – Надежда Забела, оперная дива, звезда Частной оперы Саввы Мамонтова, впервые увидела Михаила Врубеля.
«Не волнуйтесь, художник человек экспансивный, но вполне порядочный», – снисходительно улыбнулась подруга Надежды Ивановны.
«Голос Забелы – нежный, свирельный, лёгкий! И какой чудный облик… Возможно ли, один раз увидев это существо, не обольститься им на всю жизнь?!»
Эти широко расставленные глаза, пленительно улыбка, тонкое гибкое тело… Врубель очарован. Он сделал Надежде предложение через несколько дней: «Оставайтесь со мной на всю жизнь».
Она была смущена – много слышала о странном гении: пьёт, беспорядочно относится к деньгам, легкомысленно сорит ими, любит скачки, зарабатывает случайно, редко, на ночь всегда читает Гомера. Под подушкой у него лежит небольшой изящный томик великого поэта.
«За день, – признался Врубель, – устаёшь, наслушаешься всякой мерзости, а Гомер уводит в дали».
Говорили, что Врубель приходит в совершенное расстройство, когда манжеты его рубашки запачкаются или помнутся. Нервничает и, если нет под рукой свежей рубашки, немедленно покупает новую, а старую, рассердившую его, безжалостно выбрасывает.
Он был кокетлив: мог целый час причёсываться у зеркала. Никогда не брал взаймы. Настроение Врубеля – легко переменчивое, он мог молчать целыми днями. Если денег достаточно, любил пойти в дорогой ресторан, заказывал шампанское и угощал себя изысканным обедом.
Появлялся в обществе напряжённый, нервный, будто заряженный электричеством. Казалось, достаточно малейшего прикосновения, и тут же посыплются искры.
Соединить свою жизнь с таким человеком – безрассудство. Добрые подруги Надежды возмущались дерзостью художника.
Надежда Забела согласилась выйти замуж за Михаила Врубеля.
«Вот уже четвёртый день, как мы женаты, а мне кажется, что уже очень давно. Мы как-то удивительно сошлись, и мне кажется, что давно уже муж и жена. В Михаиле Александровиче я каждый день нахожу новые достоинства: во-первых, он необыкновенно добрый, кроткий, мне с ним легко и весело. Деньги я у него отбираю, так как он ими разбрасывается, пение и музыку он очень любит».
Все свои оперные партии Забела исполняла в костюмах, сделанных по эскизам Врубеля. Он сам одевал Надежду Ивановну, с чулка до головного убора: приходил в театр за два часа до начала спектакля и, как самая тщательная костюмерша, готовил актрису к выходу. Всегда смотрел на своё творение влюблёнными глазами.
Ему нравилось придумывать ей наряды: белые крахмальные рубашки с бриллиантовыми запонками, чёрные юбки и разные фигаро. В цветах Врубель особенно изощрялся – ему нравились редкие, причудливые сочетания.
Они были счастливы, неразлучны. Он её рисовал всё время.
Врубели сняли себе в Москве квартиру, обустроили её просто, элегантно. Квартиры снимали всегда со всеми возможными удобствами – обязательно с лифтом, ванной комнатой, а если в доме не было электричества, немедленно его проводили.
В 1900 году Врубель увлёкся оперой Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Образ Царевны-Лебедь тревожил его: странные видения, борьба золота и синевы, грозных туч и светлой воды…
Константин Коровин вспоминал: «Когда он писал на холсте или на бумаге, мне казалось, что это какой-то жонглёр показывает фокусы… оборванные линии, соединяясь постепенно одна с другой, давали чёткий образ его создания».
«Я вижу это перед собой, – говорил Врубель, – и рисую как бы с натуры. Я будто вызываю из какой-то глубины лица, взгляды, движения».
«Миша, тебе нравится Репин?» – спросил однажды Врубеля Коровин. «Что ты! Репин вплёл в русское искусство цветок лучшей правды, но я люблю другое, – Врубель мечтательно улыбался. – Если нет возвышенного – скучно!».
Царевна-Лебедь… Он с нежностью и восторгом рисовал любимое лицо своей жены. Картина готова… Но никакого сходства с Надеждой Ивановной нет. Кто же она, Царевна-Лебедь? Грёза, сон, мучение Врубеля?
Царевна напоминала лицом женщину, в которую когда-то давно был страстно влюблён Врубель. Эмилия Прахова, жена профессора Адриана Прахова, пригласившего молодого неизвестного голодного художника поработать в Киеве, написать фрески для Кирилловской церкви.
Эмилия – блестящая пианистка, ученица Листа, невероятно умна, смела, образованна, весьма экстравагантна. Однажды её чем-то раздосадовала гостья, жена скульптора Антокольского, так Эмилия вылила на неё ведро холодной воды.
Ей исполнилось тридцать семь лет, у неё было трое детей, но она вела себя дерзко и совершенно свободно. Взгляд её чудесных глаз, тёмно-васильковых, страстных, притягивал, пугал, мучил. Она играла чувствами Врубеля, смеялась над ним: то приближала к себе пылко, то холодно отталкивала. Врубель страдал мучительно, даже пытался покончить с собой.
Константин Коровин рассказывал… Как-то летним жарким днём они с Врубелем пошли купаться. «Что это у вас на груди белые большие полосы, как шрамы?» – поинтересовался Коровин. «Это шрамы, – ответил Врубель, – я резал себя. Я любил женщину, она меня не любила. Вернее, любила, но… не понимала. Я страдал, но, когда резал себя, страдания уменьшались».
Лебедь – символ вдохновения: можно взлететь, возвыситься, но и пасть в тьму.
Не та ли Дева-Обида плещет лебедиными крылами на синем море перед днём великих бедствий? И все дни и ночи налетает глухой ветер из тех миров, доносит обрывки шёпотов, криков, слов на непонятном языке.
Мы не слышим, а гений – тот, кто сквозь ветер тайн расслышал эти вздохи, эти слова. Время – лишь лёгкий дым.
Врубель мечтал о Надежде, о своей жене, возлюбленной, писал её – светлую, лёгкую, нежную. А нарисовал другое лицо – казалось бы, давно забытое. Если вглядеться, даль ещё темнее: образ дочери той первой возлюбленной видим мы, дочери Елены – коварный, фантастический, чарующий, уводящий… в какие дали, в какие бездны?..
Блок любил эту картину, «Царевну-Лебедь», и боялся её – репродукция картины висела в кабинете поэта.
«Мы опять расплещем крылья,
Снова отлетим?
И опять, в безумной смене
Рассекая твердь,
Встретим новый вихрь видений,
Встретим жизнь и смерть!».
Одно видение всю жизнь преследовало Врубеля – странный зов мрачных сил манил, очаровывал, смущал. Каждое утро Врубель приходил на выставку «Мира искусства» и дописывал свою мучительную картину – «Демон поверженный». Лицо Демона становилось всё страшнее и страшнее.
«Я с ужасом видела каждую перемену, – вспоминала Екатерина Ге, супруга знаменитого мастера. – Были дни, что “Демон” был очень страшен, и потом опять появлялись в выражении лица Демона глубокая грусть и новая красота»…
Врубель радовался: теперь Демон не повержен, теперь он может лететь.
Существует предание: Демона нельзя рисовать, актёрам нельзя изображать его на сцене – жестокое наказание ожидает рискнувших.
Врубель рискнул: Демона не понимают, он – душа, которая ищет примирения страстей, и он не находит выхода, не справляется со своими сомнениями.
Первый Демон у Врубеля появился в молодости в Киеве. В дождливый мрачный день Врубель впервые увидел Его…
«Я пришел навестить Михаила, – вспоминал отец художника. – Любовный скандал унизил его, он был совершенно без сил, в отчаянии рисовал Демона с глазами женщины, мучившей его. Демон этот показался мне злою, чувственною, отталкивающею… пожилой женщиной».
«Это было лицо Эмилии Праховой. Я сразу узнал её», – говорил друг Врубеля, художник Константин Коровин.
Врубель хотел сжечь холст, сжечь Демона, но не смог.
Прошло десять лет. Демон не появился в снах. Врубель счастлив, спокоен, женат, любим, родился чудесный долгожданный сын.
«Как-то ночью я услышал тот голос…», – Врубель испугался… Начал рисовать нового Демона: «Он – не злой дух, он – страдающий, скорбный, но Дух властный и величавый».
Страшные испытания обрушились на Врубеля: умирает сын, наступает глубочайшая депрессия, изматывают страшные сны, видения. Он слепнет, но продолжает рисовать. Кажется, что Князь мира сам позирует ему.
«Демон явился ко мне во сне и потребовал, чтобы картина называлась “Икона”. Я не мог противиться», – объяснял своё состояние Врубель.
«Врубель стал быстро продвигаться к пропасти», – замечает Александр Блок.
Выставка 1902 года стала его последней выставкой. Он не смог закончить портрет Того, кто являлся ему.
«Моя дорогая, – пишет Врубель жене, – спаси меня от моих демонов».
Художника поместили в психиатрическую лечебницу. Он ослеп. Целыми днями молчал, плакал, слушал музыку. Каждый день его жена, Надежда Забела-Врубель, навещала его и пела для него. Он тихо улыбался, начинал рисовать.
Творческая сила пережила всё. Человек умирал, разрушался, а гениальный мастер продолжал жить.
«День ещё светит на вершинах, но снизу ползёт синий мрак ночи. Конечно, ночь побеждает, конечно, сине-лиловые миры рушатся и затопляют окрестность. В этой борьбе золота и синевы совершается обычное – побеждает то, что темнее; так было и есть в искусстве… – размышлял Блок. – Тех миров, которые видел Врубель, мы ещё не видели».
Странные бывают сближения… В 1856 году в немецком городе Карлсруэ вышло в свет первое издание поэмы Лермонтова «Демон». В этом же году в Омске родился Михаил Врубель.
Пройдёт много лет, и в 1891 году Пётр Кончаловский закажет Врубелю иллюстрации к поэме Лермонтова. И с тех пор мятежный дух не оставляет художника в покое, мир становится для него бесконечной радостью и бесконечным мучением. Но где же брать силы для светлых снов?
Как знать, может быть, Врубель, как выразился Блок, «оставил нам своих демонов как заклинателей против лилового зла и тёмных ночей…».
Рядом с «Демоном»… сны нежные, цветные, таинственные. Врубелю они иногда снились, и он спешил превратить их в реальность.
Любовь, мечты, и лилии, и розы – все ложные, обманчивые грёзы…
«Принцесса Грёза» – поэма Эдмона Ростана о причудах любви – волновала Врубеля.
Принц Рюдель влюбился в принцессу Мелисинду. Он никогда её не видел, но слышал о красоте, уме, доброжелательности девушки. Он слагал в её честь стихи, гимны и, наконец, решился отправиться к ней, к своей мечте.
Путь – долгий, силы покидают принца. Он гибнет, но успевает увидеть её, свою мечту: в белых одеждах, с белой лилией она склоняется над ним.
«Какая чепуха занимает умы наших сограждан», – возмущалась прогрессивная общественность, а очарованное большинство сходило с ума от восторга. Появились духи, шоколад, особый крем, даже специальная почтовая бумага «Принцесса Грёза».
«Я понимаю очарованных, – говорил Врубель, – мы все мечтаем о необыкновенных чувствах, о страстях, дарящих нам волшебство и гибель. Я напишу “Принцессу Грёзу” как общую всем художникам мечту о прекрасном».
«Полотно Врубеля чудовищно», – академики возмущались: запретить, забыть, уничтожить. В павильонах Всероссийской выставки 1896 года бурлили споры.
Врубель в отчаянии: «Академия воздвигла на меня настоящую травлю. Я постоянно слышал за своей спиной шиканье».
Николай II прошелся по выставке – панно Врубеля сняли.
«Правильно сделали, – Шаляпин был категоричен, – какой-то хаос».
«Феденька, – ласково увещевал его Мамонтов, – вы ещё так мало видели, вы так молоды, вам предстоит многое понять, и я советовал бы вам лучше всегда держаться меньшинства, как правило, это изысканная публика».
«Ведь только в сказках и найдёшь,
Что вдруг сбываются несбыточные грёзы.
Мы живём, увы, в мире скучной прозы».
Любовь – тайна, к которой сладостно и страшно приближаться.
Врубель влюблялся часто, страстно, безумно. Друзья понимающе поговаривали, что пыл, который таился в характере, в нраве Врубеля, питал в нём постоянную готовность к сердечным порывам, к романтическим увлечениям.
«В глубине души я непрестанно прислушиваюсь – не влюблён ли я? Если не влюблён – очень огорчаюсь». Влюблённость – дивное состояние души.
Савва Мамонтов, один из организаторов выставки, предложил превратить чудные образы в мозаику для фасада Центра искусства – так называли тогда Метрополь.
«Блестящая идея, – обрадовался Врубель, – мне всегда хотелось, чтобы моя работа была частью живого пространства, совершенно бы сливалась со стенами домов».
За панно Мамонтов заплатил Врубелю пять тысяч рублей. Врубель дал обед в гостинице «Париж» – он пригласил на торжество всех обитателей гостиницы. Столы накрыли шикарно: дорогие вина, фрукты, изысканные угощения, устрицы. Михаил, как метрдотель, носил завёрнутое в белоснежную салфетку шампанское, всем наливал и счастливо улыбался.
«Я доволен, – радовался Врубель, – я испытываю впервые чувство богатого человека. Конечно, пяти тысяч не хватило, пришлось занять у друзей… но было весело».
Панно долго пылилось в запасниках Третьяковки. В девяностых годах XX века его случайно обнаружили, реставрировали. Началась новая жизнь «Принцессы Грёзы».
«Бывают жизни художников – сонаты, бывают жизни художников – сюиты, бывают пьески, песенки… Жизнь Врубеля, какой теперь отойдёт в историю, – дивная патетическая симфония, то есть полнейшая форма художественного бытия», – писал Александр Бенуа.
Всё исчезает. Остаётся лишь Пространство, звёзды и певец.
Бывают удивительное сближения… странные…
Надежда Забела-Врубель восхищала, сводила с ума, покоряла волшебством… Её голос, говорят, гипнотизировал… Но жизнь и грёзы – миры абсолютно разные, и лишь гений на краткий миг может соединить их.
«Одно невероятное дает настоящий оперный сюжет, – говорил Римский-Корсаков. – Только невероятное может быть выражено невероятным образом».
Композитор предложил своей любимой, божественной певице Надежде Забеле-Врубель роль птицы Сирин в опере «Сказание о невидимом граде Китеже»: «Только Вы можете дарить сладостные чары».
Они отправились в Третьяковскую галерею полюбоваться на чудесных птиц – фантазию пленительного сказочника Виктора Васнецова.
«Смотришь на его волшебных птиц и веришь – такие они и существуют на самом деле. И чем дольше любуешься ими, тем яснее слышишь их пение», – восхищалась Надежда Ивановна.
Римский-Корсаков признался, что услышал мелодии «Града Китежа», когда любовался картиной Васнецова.
Сирин и Алконост обитают на далёком острове Буяне, вблизи от райских садов. Птица Сирин зачаровывает, обольщает мечтой, навевает сон. «Она поёт песни красные и зело-зело неизреченны, и невместимыи человечю уму; егда же обрящет ея человек и она узрит его, тогда и паче прилагает сладость пения своего», – восторженно писал протопоп Аввакум.
Сирин – птица мудрая, между мирами летает, будущее знает, предупреждает людей о бурях, бедствиях, грозах житейских. Тёмная птица, тёмная сила, посланница подземного мира. Лицо её – красоты женской несравненной, а тело – птицы мощной. Кто услышит её пение – забывает обо всём на свете и может умереть от восторга и наслаждения. Сирин всегда печальна, строга, неулыбчива.
Алконост – птица радостная, голос её сладок, как любовь. Она – вестница света, надежды. Кто увидит её – будет удачлив, здоров, счастлив. «Алконост… когда в пении глас искушает, тогда человек, услышавший её, самого себя не ощущает. Она так пленяет, что душа из тела исходит». Оперение у неё, в отличие от тёмных перьев Сирин, яркое, нарядное, блестящее.
По народному сказанию, утром на Яблочный Спас прилетает в сад яблоневый Сирин: она грустит и плачет по уходящему лету. Как только солнце взойдёт, прилетает Алконост: она улыбается, смахивает с крыльев живую росу, и плоды осенние наполняются силой, становятся целебными.
Виктор Васнецов написал картину «Сирин и Алконост» для Великой княгини Елизаветы Фёдоровны, супруги Великого князя Сергея Александровича, московского вице-губернатора: «Птицы мои помогут Вам забыть обо всех печалях, поддержат силы и помогут мечтам сбыться».
Картина висела в кабинете Елизаветы Фёдоровны, радовала и веселила сердце. В 1905 году Сергея Александровича убили – в его карету бросил бомбу народоволец Иван Каляев. Елизавета Фёдоровна несколько дней не выходила из дома, горячо молилась, приняла решение… Подала прошение о помиловании убийцы: «Зная доброе сердце моего мужа, я вас прощаю».
Она приняла монашеский постриг, основала Марфо-Мариинскую обитель, написала письмо Николаю II: «Всех нас вот-вот захлестнут огромные волны истории. Какие трагедии могут разгореться? Какие ещё страдания у нас впереди?» Елизавета Фёдоровна понимала, что всем нужно много сил, и терпения, и мужества. И приняла монашество не как крест, но как путь.
Елизавета Фёдоровна перед своим уходом из мирской жизни продала все драгоценности, библиотеку, свою коллекцию картин передала в дар Третьяковской галерее. Самым грустным было расставание с волшебными птицами «сердечного друга и собеседника» Виктора Михайловича Васнецова. Утешало только то, что райские птицы будут напоминать всем, кто захочет увидеть их, о надежде и светлых днях.