Курсивом повсюду обозначаются выделения в тексте, принадлежащие автору данной книги, полужирным шрифтом – выделения, принадлежащие Достоевскому и другим цитируемым авторам.
Энгельгардт Б. М. Идеологический роман Достоевского // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. М.; Л.: Мысль, 1924. Сб. 2. С. 71.
Meier-Gräfe J. Dostojewski der Dichter. Berlin. 1926. S. 189. Цитирую по обстоятельной работе: Мотылева Т. Л. Достоевский и мировая литература: (К постановке вопроса) // Творчество Ф. М. Достоевского. М., 1959. С. 29.
То есть жизненно-практическими мотивировками.
Это не значит, конечно, что Достоевский в истории романа изолирован и что у созданного им полифонического романа не было предшественников. Но от исторических вопросов мы должны здесь отвлечься. Для того чтобы правильно локализовать Достоевского в истории и обнаружить существенные связи его с предшественниками и современниками, прежде всего необходимо раскрыть его своеобразие, необходимо показать в Достоевском Достоевского – пусть такое определение своеобразия до широких исторических изысканий будет носить только предварительный и ориентировочный характер. Без такой предварительной ориентировки исторические исследования вырождаются в бессвязный ряд случайных сопоставлений. Только в четвертой главе нашей книги мы коснемся вопроса о жанровых традициях Достоевского, то есть вопроса исторической поэтики.
См.: Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // Борозды и межи. М.: Мусагет, 1916.
См.: Там же. С. 33–34.
В дальнейшем мы дадим критический анализ этого определения Вячеслава Иванова.
Вячеслав Иванов совершает здесь типичную методологическую ошибку: от мировоззрения автора он непосредственно переходит к содержанию его произведений, минуя форму. В других случаях Иванов более правильно понимает взаимоотношения между мировоззрением и формой.
Таково, например, утверждение Иванова, что герои Достоевского – размножившиеся двойники самого автора, переродившегося и как бы при жизни покинувшего свою земную оболочку (см.: Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия. С. 39, 40).
См.: Аскольдов С. Религиозно-этическое значение Достоевского // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. М.; Л.: Мысль, 1922. Сб. 1.
Там же. С. 2.
Аскольдов С. Религиозно-этическое значение Достоевского. С. 5.
Аскольдов С. Религиозно-этическое значение Достоевского. С. 10.
Там же. С. 9.
Аскольдов С. Психология характеров у Достоевского // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. М.; Л.: Мысль, 1924. Сб. 2.
Гроссман Л. Поэтика Достоевского. М., 1925. С. 165.
Гроссман Л. Поэтика Достоевского. С. 174–175.
Гроссман Л. Поэтика Достоевского. С. 178.
Гроссман Л. Путь Достоевского. Л., 1924. С. 9–10.
Там же. С. 17.
Та разнородность материала, о которой говорит Гроссман, в драме просто немыслима.
Поэтому-то и неверна формула Вячеслава Иванова – «роман-трагедия».
См.: Гроссман Л. Путь Достоевского. С. 10.
К мистерии, равно как и к философскому диалогу платоновского типа, мы еще вернемся в связи с проблемой жанровых традиций Достоевского (см. главу IV).
Дело идет, конечно, не об антиномии, не о противостоянии отвлеченных идей, а о событийном противостоянии цельных личностей.
Kaus О. Dostoewski und sein Schicksal. Berlin, 1923. S. 36.
Kaus O. Dostoewski und sein Schicksal. S. 63.
Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. Сб. 2. С. 48.
Там же. С. 67–68.
Энгельгардт Б. М. Идеологический роман Достоевского. С. 90.
Энгельгардт Б. М. Идеологический роман Достоевского. С. 93.
Там же.
Темы первого плана: 1) тема русского сверхчеловека («Преступление и наказание»); 2) тема русского Фауста (Иван Карамазов) и т. д. Темы второго плана: 1) тема «Идиота», 2) тема страсти в плену у чувственного «я» (Ставрогин) и т. д. Тема третьего плана: тема русского праведника (Зосима, Алеша). Там же. С. 98 и дальше.
Энгельгардт Б. М. Идеологический роман Достоевского. С. 96.
Для Ивана Карамазова как для автора «Философской поэмы» идея является и принципом изображения мира, но ведь в потенции и каждый из героев Достоевского – автор.
Единственный замысел биографического романа у Достоевского, «Житие великого грешника», долженствовавшего изображать историю становления сознания, остался невыполненным, точнее, в процессе своего выполнения распался на ряд полифонических романов. См.: Комарович В. Ненаписанная поэма Достоевского // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. Сб. 1. [Пг., 1922].
Но, как мы говорили, без драматической предпосылки единого монологического мира.
Об этой особенности Гёте см.: Зиммель Г. Гёте. М., 1928, и у Гондольфа («Goethe», 1916).
Картины прошлого имеются только в ранних произведениях Достоевского (например, детство Вареньки Доброселовой).
О пристрастии Достоевского к газете хорошо говорит Л. Гроссман: «Достоевский никогда не испытывал характерного для людей его умственного склада отвращения к газетному листу, той презрительной брезгливости к ежедневной печати, какую открыто выражали Гофман, Шопенгауэр или Флобер. В отличие от них, Достоевский любил погружаться в газетные сообщения, осуждал современных писателей за их равнодушие к этим „самым действительным и самым мудреным фактам“ и с чувством заправского журналиста умел восстановлять цельный облик текущей исторической минуты из отрывочных мелочей минувшего дня. „Получаете ли вы какие-нибудь газеты? – спрашивает он в 1867 году одну из своих корреспонденток. – Читайте, ради бога, нынче нельзя иначе, не для моды, а для того, что видимая связь всех дел общих и частных становится все сильнее и явственнее…“» (Гроссман Л. Поэтика Достоевского. С. 176).
Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. Сб. 2. С. 105.
Первоначально статья А. В. Луначарского была опубликована в журнале «Новый мир» за 1929 год, кн. 10. Несколько раз переиздавалась. Цитировать статью мы будем по сб.: Ф. М. Достоевский в русской критике. М.: Гослитиздат, 1956. С. 403–429. Статья А. В. Луначарского написана по поводу первого издания нашей книги о Достоевском (Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. Л.: Прибой, 1929).
См., например: Долинин А. С. В творческой лаборатории Достоевского: (История создания романа «Подросток»). М.: Сов. писатель, 1947.
Кирпотин В. Ф. М. Достоевский. М.: Сов. писатель, 1947. С. 63–64.
Там же. С. 64–65.
Там же. С. 66–67.
Шкловский В. За и против: Заметки о Достоевском. М.: Сов. писатель, 1957.
Вопросы литературы. 1960. № 4. С. 98.
Шкловский В. За и против. С. 258.
Шкловский В. За и против. С. 171–172.
Аналогично характеризует творческий процесс Достоевского и А. В. Луначарский: «…Достоевскому – если не при окончательном выполнении романа, то при первоначальном его замысле при постепенном его росте – вряд ли был бы присущ заранее установленный конструктивный план… скорее, мы имеем здесь дело действительно с полифонизмом типа сочетания, переплетения абсолютно свободных личностей. Достоевский, может быть, сам был до крайности и с величайшим напряжением заинтересован, к чему же приведет в конце концов идеологический и этический конфликт созданных им (или, точнее, создавшихся в нем) воображаемых лиц» (Ф. М. Достоевский в русской критике. С. 405).
Шкловский В. За и против. С. 223.
Большинство авторов сборника не разделяет концепции полифонического романа.
Творчество Ф. М. Достоевского. М.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 341–342.
Там же. С. 342.
Девушкин, идя к генералу, видит себя в зеркале: «Оторопел так, что и губы трясутся, и ноги трясутся. Да и было отчего, маточка. Во-первых, совестно; я взглянул направо в зеркало, так просто было отчего с ума сойти от того, что я там увидел… Его превосходительство тотчас обратили внимание на фигуру мою и на мой костюм. Я вспомнил, что я видел в зеркале: я бросился ловить пуговку!» (Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 10 т. М.: Гослитиздат, 1956–1958. Т. 1. С. 186. Цитаты из художественных произведений Достоевского, за исключением специально оговоренных случаев, приводятся в дальнейшем по этому изданию с указанием в тексте тома и страницы).
Девушкин видит в зеркале то, что изображал Гоголь, описывая наружность и вицмундир Акакия Акакиевича, но что сам Акакий Акакиевич не видел и не осознавал; функцию зеркала выполняет и постоянная мучительная рефлексия героев над своей наружностью, а для Голядкина – его двойник.
Достоевский неоднократно дает внешние портреты своих героев и от автора, и от рассказчика или через других действующих лиц. Но эти внешние портреты не несут у него завершающей героя функции, не создают твердого и предопределяющего образа. Функции той или иной черты героя не зависят, конечно, только от элементарных художественных методов раскрытия этой черты (путем самохарактеристики героя, от автора, косвенным путем и т. п.).
В пределах того же гоголевского материала остается и «Прохарчин». В этих пределах оставались, по-видимому, и уничтоженные Достоевским «Сбритые бакенбарды». Но здесь Достоевский почувствовал, что его новый принцип на том же гоголевском материале явится уже повторением и что необходимо овладеть содержательно новым материалом. В 1846 году он пишет брату: «Я не пишу и „Сбритых бакенбард“. Я все бросил. Ибо все это есть не что иное, как повторение старого, давно уже мною сказанного. Теперь более оригинальные, живые и светлые мысли просятся из меня на бумагу. Когда я дописал „Сбритые бакенбарды“ до конца, все это представилось мне само собою. В моем положении однообразие – гибель» (Достоевский Ф. М. Письма. М.; Л.: Госиздат, 1928. Т. 1. С. 100). Он принимается за «Неточку Незванову» и «Хозяйку», то есть пытается внести свой новый принцип в другую область пока еще гоголевского же мира («Портрет», отчасти «Страшная месть»).
Эту внутреннюю незавершимость героев Достоевского как их ведущую особенность сумел верно понять и определить Оскар Уайльд. Вот что говорит об Уайльде Т. Л. Мотылева в своей работе «Достоевский и мировая литература»: «Уайльд видел главную заслугу Достоевского-художника в том, что он „никогда не объясняет своих персонажей полностью“. Герои Достоевского, по словам Уайльда, „всегда поражают нас тем, что они говорят или делают, и хранят в себе до конца вечную тайну бытия“» (Творчество Ф. М. Достоевского. М.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 32).
Документы по истории литературы и общественности. Вып. 1: Ф. М. Достоевский. М., 1922. С. 13.
Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. СПб., 1883. С. 373.
В «Дневнике писателя» за 1877 год по поводу «Анны Карениной» Достоевский говорит: «Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть Тот, который говорит: „Мне отмщение и Аз воздам“» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. худож. произв. / Под ред. Б. Томашевского и К. Халабаева. М.; Л.: Госиздат, 1929. Т. 11. С. 210).
См.: Ермилов В. В. Ф. М. Достоевский. М: Гослитиздат, 1956.
Ведь смысл «живет» не в том времени, в котором есть «вчера», «сегодня» и «завтра», то есть не в том времени, в котором «жили» герои и протекает биографическая жизнь автора.