Как я создала четыре рабочих места в Чикагском Центре симфонической музыки
В Москве мы предпочитали драматические театры и ходили туда весьма часто – это было привычной, почти обязательной частью жизни. И сейчас, когда бываем в Москве, прежде всего стараемся попасть в театр.
После переезда в США мы, возможно, попробовали пойти на драматический спектакль слишком рано (во время первого же посещения Нью-Йорка). В одном из театров Бродвея шел какой-то детектив, не все слова были понятны, и мы не уловили самую суть.
После этого постановили, что мы ходим только на мюзиклы, что и делаем время от времени. А чтобы не опуститься и держать свой культурный уровень на должной высоте (поднимая себя за волосы, как барон Мюнхаузен), все эти годы мы подписываемся на серии выбранных оперных спектаклей и симфонических концертов, в том числе в этом году с удовольствием вспомнили знаменитую рок-оперу Иисус Суперстар, которую многократно слушали еще в семидесятых.
В Чикаго находится широко известная «Чикаго симфони» с прекрасным (одним из пяти лучших в США) оркестром. В первые годы нашего приезда и до 2006 года художественным руководителем Чикагского симфонического оркестра был Даниэль Баренбойм, пианист и дирижер, сейчас Риккардо Мутти, не менее мощный дирижер и бывший музыкальный руководитель Театра Ла Скала. (Интересно, что сейчас в его роли в Ла Скала выступает Баренбойм).
Часто приезжают на гастроли и другие дирижеры из разных стран, в том числе из России: Валерий Гергиев, Юрий Темирканов, как и всемирно известные исполнители, включая российских: Евгений Кисин и Денис Мацуев, или целые оркестры, включая оркестр Мариинского театра. В программах широко представлены Шостакович, Прокофьев и, разумеется, Чайковский, Скрябин и Рахманинов. Российские композиторы здесь очень популярны и любимы.
Мы привычно сдаем верхнюю одежду в раздевалку. Надо сказать, что к общему удивлению приехавших из России большинство американцев этого не делают, садятся не только на свои куртки, но и на красивые шубы, потом их из-под себя вынимают, встряхивают и идут домой. Во время длинных опер Вагнера устраивают большой перерыв, чтобы зрители могли перекусить. Мы потрясенно наблюдали, как эти шубы расстилали на ступеньках лестниц и садились на них с коробками «ланча» в руках.
Итак, мы сдаем верхнюю одежду в раздевалку (два доллара с человека). Когда мы как-то спросили у гардеробщицы, как объяснить, что верхнюю одежду не сдают, она пожала плечами: может, экономят деньги. Это потрясает, потому что стоимость билета что в оперу, что в симфонический центр, от 40 до 150–250 долларов, но, по-видимому, это принятый факт, потому что в пятиярусном оперном театре в партере две маленькие раздевалки и еще по одной на верхних ярусах. Может, экономят время, чтобы не стоять в очереди, чего американцы не любят, не знаю.
Что касается симфонического центра, там тоже в партере одна маленькая раздевалка и далее по одной на верхних ярусах. Около раздевалки в партере небольшая площадка, где оставляют свои «ходунки» и кресла на колесах зрители с ограниченной подвижностью – на дневных спектаклях их набирается десятки.
Много лет назад, наскоро одевшись, я рванулась к выходу в обход этих кресел-ходунков, споткнулась о не очень внятный закругленный край лестницы (показан на фото), ведущей на верхние этажи, и растянулась рыбкой на глазах у всей покидающей симфонический центр толпы. Ко мне тут же подбежали дежурные с вопросом, нет ли серьезных проблем. Не нужна ли помощь. Я немного отбила ладошки, но осталась цела и потому поспешила выйти на улицу.
Когда мы пришли на следующий концерт, Юра обратил внимание, что по обоим краям лестницы, вернее двух лестниц, с обеих сторон фойе, стоят дежурные в ливреях. То же оказалось и в перерыве и после окончания концерта. Вначале мы решили, что это случайность, однако это происходит уже в течение более десяти лет: на каждом краю лестницы стоит часовой. Поставили стражей предотвращать спотыкания о лестницу, которые приводят (могут приводить) к падению вроде моего. Техника безопасности – это святое.
Разумеется, технике безопасности уделяют внимание и в России, но в США это кажется возведенным в культ. Когда я работала (почти год) на Hana Steel, владелец компании мистер Хана приезжал из Бирмингема в Пекин (так назывался город в штате Иллинойс) и проводил общезаводские встречи исключительно посвященные технике безопасности. Как религиозный человек, он начинал встречи с молитвы и благодарения богу, что никто не пострадал.
Во время запуска нашего нового мини-завода в Иллинойсе (у Ханы было еще четыре завода в штате Алабама) случился несчастный случай с возгоранием печи на линии покрытия как раз в момент демонстрации этой линии будущим заказчикам. Я была в это время вместе с другими руководителями на башне, где расположена печь, и при звуке сирены о возгорании вместе с другими быстро бежала вниз – этажей шесть. Печь долго восстанавливали, но на ближайшем собрании мистер Хана демонстрировал спокойное отношение к потерям (разумеется, все было застраховано) и благодарно молился, что не было человеческих жертв.
На АрселорМиттал я проработала 17 лет. Пока была менеджером группы, должна была проводить ежемесячные демонстрации фильмов по технике безопасности и собирала подписи сотрудников, подтверждающие, что они эти фильмы смотрели. Потом эту функции принял на себя Нараян, а я расписывалась в списке смотрящих.
Каждый год фильмы, хоть и на ту же тему (порезы рук, падения с высоты, падения на скользком полу, ожоги химикатами), приобретали все большую красочность и, в общем, были убедительными напоминаниями о необходимых предосторожностях.
Однако, не отрицая полезности этих общих предостережений относительно техники безопасности, где-то в подсознании трудно отделаться от ощущения, что важная, если не главная мотивация озабоченных техникой безопасностью – страх судебных исков и потери денег.
Все помнят злополучную тетю в Макдональдсе, что получила по суду миллионы за ожоги от чересчур горячего кофе. На каждом шагу рекламы контор, которые помогут вам оформить иск и получить компенсации за увечья, неправильное лечение.
Беспокойство докторов относительно их финансового наказания за это возможное неправильное лечение требует наличия у них дорогих страховок, оплату которых они должны компенсировать высокими ценами за их услуги.
А уж как страхуются разработчики лекарств – уму непостижимо. Реклама новых лекарств заполняет большую (с ударением на «о») часть рекламного времени, хотя ни одно из них не продается без рецепта – все для того, чтобы вы попросили их у своего доктора. И тут же диктуют длиннющий список их возможных вредных побочных действий. В приложении к одному из лекарств, что получает Юра, так и написано: один из возможных побочных эффектов – смерть.
«И не судите нас, что мы не предупреждали».
Сейчас известную и успешную фармкомпанию Genentech как раз и судят за то, что при выпуске нового мощного лекарства Actemra в качестве побочных эффектов фирма не указала возможный повышенный риск инфаркта, У конкурирующих лекарств этот риск тоже присутствует, но указан.
Поскольку мы в целом обсуждаем безопасность, сегодня в госпитале (стационары и поликлиники здесь называются одинаково госпиталем) уборщик, что уже выставил табличку на полу около лифта: «влажный пол», поддерживал меня за руку до самого лифта, чтобы что-то не случилось.
Четыре новых рабочих мест для дежурных около лестниц в симфоническом центре – из той же оперы.
С другой стороны, мне ли критиковать повышенное внимание к безопасности, когда именно острый фокус на всеобщее знание средств безопасности спас мне жизнь.