До добровольного вхождения Киргизии в состав многонациональной Российской империи (ХIХ в.) у киргизских племен, проживающих на территории нынешнего Кыргызстана и в сопредельных районах, действовали две системы права: адат (обычное право) и шариат (приспособленное к местным условиям мусульманское право).
Адат как инструмент регулирования общественных отношений у киргизов появился в дофеодальный период, а приспособление его к нуждам феодолизирующегося общества совпало по времени со становлением феодальной администрации – биев и выделением феодальной верхушки – манапов. У киргизов, которые жили смешанно или в соседстве с оседлым узбекским и другим мусульманским населением, получил распространение суд казиев, решавших дела по мусульманскому праву – шариату[2].
Таким образом, в XIX в. в Киргизии действовали параллельно нормы адата (среди кочевого населения) и шариата (преимущественно среди полуоседлого и оседлого населения юга республики). Хотя оба эти источника права находились в руках у класса имущих и служили орудием эксплуатации трудящихся, однако каждый из них имел специфические особенности, определяемые условиями формирования, содержания, предметами регулирования, способами применения норм на практике, а также теми органами, которые разрешали правовые споры.
Все это обусловливает необходимость раздельного рассмотрения этих источников права.
Адат у киргизов (как и у других народов на соответствующих этапах развития) – это система юридических правил (обычаев), выражающих волю господствующего класса, санкционированных им и обеспечиваемых в принудительном порядке в целях охраны общественных отношений и порядков, угодных этому господствующему классу. Киргизское обычное право, установленное и санкционированное биями, манапами и другими представителями феодально-родовой знати для охраны патриархально-феодальных отношений, закрепляло сложившееся в обществе социальное неравенство. В нормах обычного права содержались такие пережитки патриархально-родовых отношений, как кун — выкуп за кровь, калым — выкуп за невесту, барымта и т. д. Считалось, например, что женщина не может рассматриваться как равная мужчине, а букара (беднота) – как равная манапу. Поэтому предусмотренное адатом возмещение за убийство (так называемый кун) колебалось в размерах не только в зависимости от того, был ли убитый мужчиной или женщиной (за убийство женщины уплачивался половинный кун), но и от того, какое общественное положение – бий, манап, джигит, букара, раб – занимал убитый. Кун за убитого раба или рядового скотовода был, разумеется, значительно меньше, чем за убитого манапа. Выкуп за убитого крупного манапа увеличивался обычно в 9 раз. Например, когда в 1854 г. был убит сарыбагышский манап Ормон, бугинцы должны были в качестве выкупа отдать 100 девушек на конях в полном убранстве. На территории Киргизии судебные функции издавна выполняли так называемые бии, руководствовавшиеся при рассмотрении и разрешении как уголовных, так и гражданских дел адатом. Как и должностные лица[3] в других феодальных обществах, бии, являясь представителями патриархально-феодальной верхушки, выполняли также и административные функции. Биями становились старейшины родов киргизов. Историческая литература и фольклор свидетельствуют, что слово бий у киргизов появилось раньше слова манап. Согласно киргизскому фольклору манап — это представитель аристократической прослойки, ведущей свое происхождение от бия Тагая[4]. В записке Зиберштейна, относящейся к 1862 г., правители киргизского племени бугу называются биями, но не манапами[5]. В середине XIX в. Ч. Валиханов также писал, что у киргизов каждым родом управлял свой бий[6]. Наконец, Н. И. Гродеков происхождение манапства связывает с категорией наследственных биев[7]. Эти высказывания имеют определенное значение для выяснения социальной сущности бийства и манапства и соотношений между ними. Адат (нарх, зан), имеющий силу закона, санкционированный господствующим классом, никогда и нигде не был специально зафиксирован, а передавался из уст в уста, из поколения в поколение в виде кратких изречений и пословиц. Многие нормы адата были неизвестны трудящимся, ибо хранителями их являлись только бии, должность и звание которых, как правило, были наследственными.
Обычное право киргизов столетиями развивалось при низком уровне общей культуры народа, ведшего преимущественно кочевой образ жизни и отсталое натуральное хозяйство. Господство натурального хозяйства не исключало, однако, возможности обмена и торговли. Всеобщим эквивалентом были бараны[8]. Следует подчеркнуть в этой связи консервативный характер обычного права, обусловленный отсталостью экономики и культуры киргизского народа, все более закрепляемый стараниями представителей господствующего класса в целях сохранения патриархальных обычаев.
Роль биев в трансформации адата была велика. Они не только являлись хранителями обычного права, но именно они толковали его в соответствии со своими интересами. Неписаные обычаи постепенно становились правом, которое в отличие от права других народов у киргизов продолжало оставаться устным и в XIX в., когда Киргизия уже входила в состав Российской империи. Судопроизводство велось на основе адата следующим образом. Дело в суде возбуждалось, как правило, по инициативе потерпевшего – истца, могло возбуждаться также по поручению истца его родственниками или поверенными. Истцом назывался тот, кто отыскивал свое право или искал чего-либо у другого[9]. Приведенное определение верно отражает содержание обычного права и судопроизводства в исследуемый период. Рассмотрение дел по адату не знало строго определенного порядка, не было различий в процедуре разбирательства дел гражданского и уголовного характера, потому что и материальное право не знало разделения на уголовное и гражданское. Самой характерной чертой этого обычного права является то, что оно не отличает гражданских преступлений от уголовных, оно относится ко всем преступлениям как к простым отношениям между собою – его наказания имеют целью удовлетворение обиженной стороны[10]. Пожалуй, трудно не согласиться в этом вопросе с С. К. Кожоналиевым, который не без оснований утверждает, что уголовное обычное право киргизов, по существу, в преступлениях усматривало в большинстве случаев лишь гражданские правонарушения, наказуемые взысканием определенной суммы в пользу пострадавшего и его родственников[11].
По адату практически всякое дело завершалось уплатой штрафа: куна (за убийство), айыпа (за преступление) или барымта (за насильственный, даже с убийством, угон скота или похищение имущества, вызванные неисполнением решений суда или неполучением удовлетворения за нарушение прав отдельных лиц, аилов, рода).
Все штрафы уплачивались, как правило, скотом. Так, виновные в краже скота приговаривались к айыпу в размере 9 голов скота за каждую украденную голову. За изнасилование виновный подвергался штрафу в 25 голов скота. За убийство человека также присуждали к уплате штрафа, который тоже выплачивался скотом[12].
Все эти нормы, понятно, служили интересам имущих, которые могли освободиться от любого, даже самого тяжкого наказания, уплатив соответствующий штраф. Больше того, штрафная система наказаний была жестче по отношению к букаре, нежели к представителю имущего класса.
Согласно нормам обычного права суд биев осуществлялся словесно, публично, т. е. никаких записей по процессу не производилось. Об этом свидетельствуют многочисленные архивные материалы, в которых говорится, что суд производился открыто, без выполнения формальностей – без записей решений, приложений печати и т. д.[13]. Процесс по киргизскому обычному праву носил состязательный характер. К средствам доказывания относились: объяснения сторон, вещественные доказательства и показания свидетелей. В суде биев предпочтение отдавалось признаниям сторон и вещественным доказательствам. Должное внимание уделялось и показаниям свидетелей. Так, в одной из докладных записок юридической комиссии туркестанского генерал-губернатора указывалось, что стороны должны представить суду биев не только фактические доказательства правоты своего иска, но и свидетелей по делу[14]. В суде биев (правда, несколько реже, чем в суде казиев) в качестве доказательства применялась также присяга. Судьи – бии – прибегали к ней, как правило, тогда, когда по делу не было прямых доказательств. В зависимости от конкретных обстоятельств к присяге приводились как истцы и ответчики, так и их близкие и дальние родственники, друзья и товарищи, а иногда даже представители родов и аилов. Суд биев являлся обязательной первой инстанцией, которой были подсудны все без исключения категории споров между киргизами. Постоянного места судебных разбирательств не существовало, оно определялось каждый раз бием. Дела, имеющие важное значение для двух или более родов, рассматривались на съезде биев с участием феодальной верхушки заинтересованных родов при большем стечении народа. Съезды биев не являлись постоянно действующей судебной инстанцией и собирались по мере необходимости. Решения суда биев выносились устно, но могли быть обжалованы манапу, ставшему к XIX в. более значительной, чем бий, фигурой. С участием других наиболее влиятельных биев или без них, манап пересматривал дело по существу. Но право обжалования решений биев носило условный характер. Поскольку жалобы на неправильные решения биев расценивались как оскорбление и унижение их достоинства, манапы и другие феодалы воспринимали эти жалобы недоброжелательно. Если же жалоба на неправильное решение биев оказывалась необоснованной, жаловавшийся обвинялся в поношении чести судьи и наказывался телесно[15]. Так как нормы обычного права толковались биями произвольно и зачастую в зависимости от сословного положения просителя и ответчика, им ничего не стоило любую жалобу объявить необоснованной. Использованию трудящимися своих прав на обжалование решений биев препятствовало и их зависимое положение от старшин родов, и традиционная покорность стоящим над ними.
Когда же спор решался главным старшиной рода или с его участием, это решение считалось окончательным и обжалованию не подлежало. Решения биев должны были исполняться добровольно и своевременно. Специальных органов, исполняющих судебные постановления, не было, исполнение обеспечивалось влиятельными людьми аила и рода ответчика. Если же исполнение решения ими не обеспечивалось, то истцовая сторона имела право прибегнуть к барымте, являвшейся в известной степени способом обеспечения исполнения и удовлетворения иска. Киргизское обычное право при всей его консервативности нельзя рассматривать как некую неизменную систему права. Оно, как и всякое право, как юридическое выражение производственных отношений на различных ступенях развития киргизского общества, подвергалось изменению. Правовые обычаи киргизов, имевшие силу закона, постепенно изменялись, дополнялись практикой суда биев, являвшихся важным источником права в условиях отсутствия письменности и распространения партикуляризма. Дальнейшая судьба обычного права была связана главным образом с введением письменности в судопроизводстве биев и определением его места в социальной жизни киргизского общества.
В исследуемый нами период на территории Киргизии наряду с обычным правом, применяемым в практике судов биев, действовал и шариат, которым руководствовались в своей деятельности суды казиев.
Говоря о шариате как о регуляторе правоотношений мусульман, нельзя не согласиться с Ф. X. Сайфуллаевым, полагающим, что шариат – не кодекс и не свод законов в нашем современном понимании. Шариат – арабское слово, означающее закон, законоположение. В более широком смысле шариат – совокупность всех постановлений, положений и сочинений по вопросам канонического и светского феодального права, регулирующих наряду с другими правоотношениями личные и имущественные правоотношения мусульман[16]. Шариат разработан на основе Корана. Коран представляет собою записи изречений основоположника исламской религии Магомеда (Мохаммеда) и разделяется на 114 сур (глав). Каждая глава в свою очередь делится на отдельные стихи – аяты. Между сурами и аятами нет ни логической связи, ни последовательности. Кроме того, в Коране очень много неопределенных, противоречивых и запутанных положений. Коран, созданный в VII в. в эпоху, когда у арабов происходил процесс перехода от первобытно-общинных отношений к рабовладельческим, позднее перестал соответствовать требованиям развивающихся общественных отношений, и потому в дополнение к нему появилась сунна, или сборник изречений Магомеда, не вошедших в Коран, передававшихся устно и применяющихся тогда, когда в Коране не находилось специальных указаний по решению тех или иных вопросов практической жизни. Еще позднее возник другой источник шариата – иджма — собрание признанных всеми мусульманскими правоведами-богословами новых положений, т. е. мнения толкователей Корана и сунны. Содержащиеся в Коране, как уже указывалось, и без того неопределенные, противоречивые и запутанные догмы еще более усложняются положениями иджмы, так как каждый из толкователей стремился приспособить правила Корана и сунны к потребностям феодального общества.
Следующим источником шариата признавался кыяс, под которым подразумевались решения, выводы, заключения, сделанные мусульманскими правоведами-богословами, исходя из положений Корана, сунны и иджмы. Кыяс, таким образом, создавал еще более благоприятные условия для произвольного толкования и применения шариата в интересах господствующего класса, а потому, естественно, становился наиболее действенным по сравнению с предыдущими источниками шариата[17]. Кроме этих источников шариата, было множество других, и среди них общепризнанные в дореволюционном Туркестане сочинения и учебники по праву. К ним относились такие труды среднеазиатских юристов-богословов, как четырехтомный «Ал-Хидая» («Руководство») ферганского юриста Бурхануддина, 18-томный «Ал-Мабсут» («Пространный») Мухаммеда бинни Ахмеда Абу-Сахлас-Серахси аз Уздженди (уроженца туркменского города Серахса, жившего в Киргизии), «Милтахат Насыри» («Насыровы выборки») самаркандского юриста Насреддина и др.
Нельзя считать адат основным источником шариата, ибо адат возник независимо от шариата и был распространен среди киргизов раньше, чем шариат. Совпадение ряда норм шариата и адата объясняется общностью социально-экономических условий, в которых они возникли, общностью условий их применения. Нормы шариата применялись на юге, а адата – на севере Киргизии. Это не исключало их совместного действия в ряде мест. Суд по шариату открывал больше возможностей для всяческих злоупотреблений, потому что нормы адата были более или менее известны простому народу, знание же правил шариата было исключительной привилегией мусульманских богословов – мулл и казиев. С помощью шариата казии внедряли в сознание неграмотных масс идеи о естественности существующих порядков. В шариате право и религия сливаются в одно целое. Нарушения норм шариата рассматривались как вероотступничество. Внедрение мусульманской веры в сознание неграмотных, забитых людей, обещание справедливости в потусторонней жизни позволяло суду казиев фактически не отвечать за свои неправосудные действия. Об этом свидетельствует выдержка из «Собрания киргизских законов и положение на оные Омского Временного комитета», что, если судья неправо решит дело, придется отвечать Богу в будущем[18]. Как Коран, так и шариат закрепляли неравноправное положение мужчин и женщин, ставя первых в привилегированное положение над вторыми во всех отношениях. Бесправное положение женщины, предопределенное Богом, усугублялось еще и ее материальной зависимостью от мужа[19].
Социальное неравенство мужчин и женщин мусульманского населения Туркестана базировалось на догмах ислама и материальной зависимости жены от мужа. В прошлом расторжение брака в киргизской среде имело главным образом односторонний характер, поскольку в материальном отношении женщина полностью зависела от мужа, который в любое время и под любым предлогом мог дать ей развод.
Однако, как свидетельствуют исторические данные, степень распространения ислама среди киргизов была неодинакова. В Северной Киргизии ислам был менее распространен, чем в Южной, имелись районы, куда ислам вообще почти не проник. Это объясняется мерой распространения центральной власти Коканда на те или иные киргизские племена. С нашей точки зрения, сравнительно слабое распространение ислама среди кочевников-киргизов объясняется и тем, что усвоение правил ислама требует определенных условий для соблюдения многочисленных ритуалов. Суровый же, неустроенный кочевой образ жизни большинства киргизских племен в горных районах мешал распространению среди них ислама. В распространении ислама на всю территорию Киргизии было заинтересовано Кокандское ханство. С его помощью правители Коканда рассчитывали не только закрепить у киргизов феодальные отношения, но и усилить свое влияние, подчинить себе киргизское население. Об этом свидетельствует тот факт, что вопрос об исламизации киргизов был возведен в ранг государственной политики Кокандского ханства. Кочевое население, имеющее свои нравы и обычаи, насильственно начали подчинять шариату[20]. Насаждение ислама Кокандское ханство рассматривало как одно из средств укрепления власти хана над его подданными. С попытками Коканда утвердить ислам среди киргизов связана проблема соотношения норм шариата и адата, не получившая еще должного освещения ни в трудах юристов, ни в работах историков. В имеющихся исследованиях отмечен важный факт: проникновение ислама в киргизскую среду вызвало переход от суда биев к суду казиев и появление связанного с этим процесса сужения действия адата и расширения сферы применения шариата. В течение столетий киргизы от соседних мусульманских народов заимствовали многие положения ислама и шариата. Эти положения дополняли адат, а в некоторых случаях утверждались и в быте народа и становились нормами обычного права киргизов[21]. Наблюдалось также одновременное – «комбинированное» – применение на практике норм адата и шариата. Следовательно, шариат был не единственным источником права в Киргизии до ее добровольного вхождения в состав России, и степень его применения зависела во многом от его распространенности среди населения края. Это обстоятельство опровергает утверждение некоторых зарубежных исследователей мусульманского права о том, что во всех мусульманских странах для последователей учения ислама действует и имеет законную силу якобы только одно право – шариат, а действие обычного права при существовании шариата недопустимо[22]