Правдивая ложь - читать онлайн

Элементы оглавления не найдены.Corruptio optimi pessima[1].

Густой туман темной вуалью окутал суровый угрюмый лес, скрыв уродливо изогнутые ветви старых деревьев. Пронизывающий холод загнал зябнущую живность в норы и логова. Зловещую тишину нарушали лишь вой старого волка, доносившийся из глубины чащи, да насмешливое уханье филина. Казалось, всё вокруг замерло в ожидании беды.

Внезапно в тишине леса послышался еще один звук. Поначалу малозаметный, он становился по мере приближения всё яснее и громче, –  вскоре уже можно было отчетливо различить мерное цоканье копыт одиноко скачущей лошади. Что делает в лесу бедное животное в такой неподходящий час? Неужели по собственной воле совершает оно столь необычную прогулку? Но чем ближе раздавался стук копыт, тем явственнее можно было разобрать сопровождавшую его тихую брань:

– Чертов колдун! Да сожрет Дьявол твои кишки! И какого черта приспичило ему забраться в такую глухомань? Где искать это отродье сатаны в таком адском тумане?

Всадник остановился, по-видимому, стараясь определить, где он находится. Постояв несколько минут и изрыгнув очередное ругательство, он двинулся дальше. Кто же был этот таинственный всадник, не побоявшийся в столь поздний час путешествовать в глухом лесу в полном одиночестве, без верных слуг и вассалов?

Будущие события, тесно связанные с этим человеком, в мельчайших подробностях расскажут об этом, а пока странный всадник, не обращая внимания на пронизывающий холод, продолжил свой путь. Через несколько минут, преодолев густую поросль мелколесья, он выехал на небольшую поляну. Туман здесь почти рассеялся, и взору всадника предстала зловещая картина. Древние сосны причудливо изогнутыми лапами скрывали от посторонних глаз неказистую избушку, изрядно потрепанную временем и непогодой.

В эту глухую чащу боялись заходить не только путники, опасавшиеся разбойников, волшебников и чудовищ, которых, по местным сказаниям, немало обитало в здешних краях. Даже звери старались обойти неприветливые места. Довольно хмыкнув, всадник, не раздумывая, направил коня прямо к лачуге. Спешившись и подойдя к ней вплотную, он без всяких церемоний толкнул ногой изъеденную насекомыми дверь и вошел внутрь.

Изнутри хибара выглядела немногим лучше. Убогое жилище состояло из одной-единственной комнатки, служившей одновременно спальней и столовой. Поодаль от стены располагался очаг, являвшийся и местом для приготовления пищи, и единственным источником света в этой жалкой халупе. Два окна были наглухо закрыты ставнями; земляной пол покрыт охапками сена, а возле очага –  обмазан глиной. Над очагом висел котелок, на полке размещалась кухонная утварь, а немного поодаль стоял треножник с горшочками различных размеров и форм. Помимо этих предметов в невзрачной комнатенке с бревенчатыми стенами, на которых клочьями висела серая паутина, стоял небольшой стол, заставленный стеклянными и глиняными пузырьками, и несколько деревянных стульев грубой работы. В самом дальнем углу лежала куча соломы, покрытая каким-то темным рубищем.

Эту невзрачную картину дополнял странного, даже загадочного вида человек, одетый в длинный черный балахон с капюшоном, прикрывавшим его седые непослушные лохмы. Не обращая внимания на вошедшего всадника, он продолжал своими узловатыми худыми пальцами добавлять какие-то травки в котелок, где кипело необычного цвета варево, бормоча при этом непонятные заклинания.

– Клянусь сатаной, Корнуолл, ты дорого заплатишь мне за эту поездку! –  при виде колдуна воскликнул всадник. –  Если ты не приготовил мне обещанного, тебе не сносить головы. Ты слышишь меня?

– Мессир! Зачем так много слов и угроз? –  послышался спокойный и уверенный голос. –  Все давно готово и дожидается вас… Вот, посмотрите!

Зловещего вида человек повернулся к всаднику, протянув ему небольшой стеклянный флакон с серовато-голубой непрозрачной жидкостью.

– Он подействует? Ты уверен? –  недоверчиво поглядев на колдуна, спросил прибывший.

– Смотрите, мой господин, –  пожал плечами колдун. Подойдя к клетке с крысами, стоявшей около треножника, он достал одну из них и капнул ей в пасть несколько капель странной жидкости из флакона.

Через несколько секунд по телу бедного животного пробежала судорога. Агония продолжалась недолго. Безразличным взором глядя на издыхающую крысу, бившуюся в последних конвульсиях, поздний гость произнес:

– Хорошо, ты убедил меня, Корнуолл. Но все равно ты поедешь со мной. Если что-то пойдет не так, мне не придется больше разыскивать тебя по всей стране.

– Но, мессир, –  попытался возразить колдун, –  вы обещали…

– К дьяволу обещания, обеты и всякую подобную чепуху! –  вскричал всадник. –  Не забывай, кто я такой. Одно мое слово, –  и твое бренное тело вновь будут кромсать инквизиторские палачи. Ты забыл, кто спас твою шкуру и вытащил из темницы? Собирайся, скоро рассвет, а нас не должны видеть вместе!

Взяв из рук Корнуолла флакон с зельем, всадник внимательно посмотрел на колдуна и криво усмехнулся:

– Ты всегда был лучшим, а я –  лишь твоей тенью. Ты с рождения имел власть над людьми, земли, почет, а я был вечным изгоем, вынужденным скитаться по свету. У тебя есть всё, а у меня –  ничего. Но… Очень скоро настанет мое время. Мое имя будет у всех на устах. Весь мир преклонит колени предо мной! И никто… никто не сможет меня остановить: ни человек, ни Бог, ни сам Дьявол!

Свадьба

Fiat lux.[2]

в один из первых солнечных весенних дней, который выдался по-настоящему свежим и теплым, случилось событие, которого местные жители, да и сами его виновники, ждали уже почти три года. С самого раннего утра весь городок, примыкавший к замку Дезир-ле-Руа, был охвачен волнением и радостной суетой в предвкушении предстоящей церемонии. Сегодня, 16 апреля 1270 года, должна была состояться долгожданная свадьба между дочерью владельца замка Дезир-ле-Руа герцога Луи Франсуа де Карруаза и графом Жирардом де Сен-Мором. Ради такого случая двери замка были открыты для всех по распоряжению самого герцога. Проворно сновавшие по двору слуги готовили угощение и питье для любого, кто в этот день прибудет на праздник.

Такое радушное гостеприимство было вообще-то не свойственно отцу невесты. Герцог де Карруаз, почтенного возраста человек, воспитанный в старых добрых традициях рыцарь, слыл в округе заносчивым и надменным вельможей, гордившимся тем, что его род берет начало еще со времен Хильдерика III. К тому же он был еще и близким другом короля, которому преданно служил и с которым разделил все горести и несчастья седьмого крестового похода.

Соседи герцога нечасто бывали гостями его величественного замка, возвышавшегося над рекой, опасаясь его вспыльчивого характера. Но, несмотря на всю внешнюю неприступность и горделивость герцога, ни один человек –  ни друг, ни враг –  не мог бы обвинить его в лицемерии, лжи или несправедливости. Он имел неограниченную власть в своих обширнейших владениях; ему подчинялось бесчисленное количество преданных вассалов, но при этом он сам являлся верным вассалом своего короля, за что и был в большой милости у Людовика IX. Луи де Карруаза боялись, но одновременно и уважали.

Предстоящее событие было еще одной милостью короля Франции. Граф Жирард де Сен-Мор, имевший не столь знатное происхождение, как герцог, вопреки этому был встречен последним с большими почестями. Дело в том, что граф был единственным сыном одного их самых верных сторонников Людовика IX, сопровождавшего короля в седьмом крестовом походе против сарацинов. Умирая на руках короля от ран, отец Жирарда взял с Людовика клятву воспитать мальчика, которому на тот момент было почти семь лет, как своего сына. Король сдержал слово. Жирард воспитывался вместе с родными сыновьями Людовика. Во всем королевстве трудно было бы сыскать того, кто так же ловко держался бы в седле, сражался на мечах и стрелял из лука, как граф де Сен-Мор. Более того, Жирард почти всегда становился первым не только на охоте, но и на турнирах. Названые братья очень гордились им, стараясь во всем подражать своему кумиру, и лишь один из них всякий раз, став свидетелем очередного триумфа Жирарда, взирал на счастливчика с завистью и продолжал вынашивать план мести.

На одном из многочисленных турниров Жирард де Сен-Мор увидел прекрасный нежный цветок, божественного ангела, который навсегда завладел его сердцем. Звали этого ангела Габриэллой де Карруаз. Превосходно сложенная, статная, с горделивой осанкой девушка и впрямь была восхитительна. Ее белокурые длинные волосы, украшенные драгоценностями, изящными локонами ниспадали на плечи. Светло-голубые глаза, обрамленные длинными черными ресницами, искрились задором, жизнерадостностью и энергией, завораживая и притягивая к себе взгляд. Но в то же время утонченное аристократическое лицо юной девы, с бархатной нежной кожей, сохраняло выражение спокойное и кроткое, как предписывали законы того времени. Образ этот произвел неизгладимое впечатление на Жирарда. Молодой рыцарь, одержавший немало побед на турнирах, без боя сложил свой меч перед девой, сраженный ее необычайной красотой. А лента, украшавшая один из рукавов ее платья, благосклонно подаренная юной Габриэллой рыцарю, окончательно убедила того, что перед ним ангел во плоти…

Вы нежнее нарциссов и лилий,

Вы прекраснее звезд и луны,

Даже Солнце собой Вы затмили,

И лучи его скрыться решили,

Светом Ваших очей смущены.

Эти стихи вместе с предложением руки и сердца Габриэлла де Карруаз получила несколько дней спустя после их первой встречи. Пылкость молодого рыцаря, его стать и грация, с какой он восседал на коне, его бесстрашие, мужество и отвага, которые он проявил во время поединка, а также учтивость, с которой он впервые заговорил с ней, не могли оставить девушку равнодушной. Более того, Жирард отнюдь не был лишен внешней привлекательности, что делало его в глазах многих девушек завидным женихом. Его открытое, с правильными чертами лицо всегда было приветливо, а в больших карих глазах светился природный ум. Поэтому, получив от отца девушки благословение, Габриэлла и Жирард, в чьих сердцах вспыхнуло пламя любви, были счастливы.

Узнав о чувствах молодого рыцаря, Людовик, любивший Жирарда, как собственного сына, одобрил его выбор. Подписав брачные документы, прелат, преисполнившись важности от участия в столь значимом событии, объявил о помолвке молодых. Но свадьбу, которую Габриэлла и Жирард с таким нетерпением ожидали, пришлось отложить на несколько лет.

Дело в том, что Людовик, не смирившийся с досадным поражением во время седьмого крестового похода, с одобрения Папы Римского Климента IV в марте 1267 года в торжественной обстановке принял крест и произнес клятву освободить Святую землю от сарацинов. Желая во время подготовки к походу постоянно видеть возле себя преданных ему людей, король долгое время оставался глух к просьбам Жирарда разрешить ему соединить свою судьбу с возлюбленной. Так прошло три долгих года…

Наконец, за несколько недель до начала похода, Людовик, которого с недавнего времени стали мучить мрачные предчувствия, снизошел к мольбам своего вассала и приемного сына и разрешил тому на несколько дней покинуть лагерь.

… Толпы горожан и сельских жителей со всей округи, не по-будничному веселые и возбужденные предстоящей церемонией, в нарядных одеждах, поодиночке и целыми семьями, неспешным шагом стекались к замку Дезир-ле-Руа. В честь такого знаменательного дня он был празднично украшен флагами с гербами родов де Карруаз и де Сен-Мор. Постепенно внутренний двор замка, тщательно охранявшийся вооруженными слугами, наполнился людьми. Около ступеней, ведущих в донжон, разместились приглашенные гости и родные невесты. А на самих ступенях, в ожидании своей будущей жены, стоял Жирард, сменивший кольчугу и латы на праздничные одежды. Сине-фиолетовое блио, сшитое из дорогого шелка, привезенного из Палермо, украшенное вышивкой и отороченное мехом, красиво оттеняло благородное лицо рыцаря. Длинные каштановые волосы, разделенные ровным пробором, мягкими волнами лежали на широких мощных плечах. Он терпеливо ждал того часа, когда сможет прижать свою красавицу к груди и назвать её женой.

И вот, наконец, дверь донжона отворилась и на пороге показалась девушка в сопровождении прелата. При появлении Габриэллы, одетой в изумительное по красоте и богатству голубое платье из шелковой парчи, которое ниспадало до пят и было украшено только-только вошедшими в моду кружевами, в толпе раздались восхищенные, восторженные крики. Простой люд любил девушку и почитал ее за красу и добрый нрав. Она не раз, не боясь ни отцовского гнева, ни осуждения с его стороны, помогала несчастным и обездоленным людям. Забредшие в замок странники, несмотря на протесты герцога де Карруаза, всегда находили ночлег и кусок хлеба. Своими кроткими, но настойчивыми речами, сопровождаемыми умоляющим взглядом, Габриэлле не раз удавалось усмирить горячий нрав отца.

… Крики радости с каждой минутой усиливались. Казалось, им не будет конца. Люди искренно радовались за свою госпожу и от всего сердца желали её счастья. Чтобы как-то утихомирить толпу простолюдинов, прелат был вынужден несколько раз поднимать руку, призывая всех успокоиться. Наконец на внутреннем дворе и за его пределами стало тихо. Среди торжественной тишины Габриэлла и Жирард, стоя в окружении свидетелей и родных, на глазах всех подданных герцога де Карруаза, обменялись обетами и кольцами. Молодые поклялись всегда быть вместе, и в горе, и в радости, уважать и почитать, оберегать и заботиться, вечно и преданно любить друг друга, пока Господь не призовет одного из супругов. Скрепив их слова молитвой и объявив их мужем и женой, прелат торжественно произнес:

– Я соединяю вас в супружество во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

Восторженные крики вновь охватили весь замок. Народ ликовал. Взявшись за руки, Габриэлла и Жирард стояли на ступенях донжона и сияли от счастья. После стольких лет ожидания они никак не могли поверить, что фортуна повернулась к ним лицом. Наконец-то они вместе! Наконец-то их мечты и надежды осуществились, и не было такой силы, которая смогла бы сейчас их разлучить или омрачить радость!.. И все, начиная от родных этой блистательной пары и заканчивая простыми людьми, были подхвачены этой волной счастья и просто таяли от умиления, глядя на молодых. И лишь один человек, стоявший в самом дальнем углу площади и скрывавшийся от всех в тени башни, не разделял всеобщей эйфории. Наоборот, его глаза сверкали злобным завистливым огнем из-под низко надвинутого на голову капюшона.

– Ничего… Веселитесь… Радуйтесь, пока можете. Но все уже предрешено. Твоя судьба теперь в моих руках. Скоро, очень скоро я отомщу за все свои унижения… Клянусь сатаной, ты ответишь за все!

Внезапный отъезд

Пир по случаю бракосочетания Габриэллы и Жирарда был в самом разгаре. В огромной парадной зале, где обычно проходили приемы гостей, царило веселье и оживление. За длинными столами, стоящими вдоль завешанных восточными коврами стен, восседали богато одетые вельможи и дамы, платья которых были украшены кружевами, вышивкой и драгоценными каменьями. В стрельчатых сводах, украшенных разнообразными розетками, раскатистым эхом отзывались радостные крики и смех гостей. Им вторила музыка, исполняемая приглашенными по такому торжественному случаю музыкантами. В цветных витражах, бывших в то время большой редкостью и служивших предметом зависти соседей, отражались задорные огоньки многочисленных факелов и свеч, стоявших в железных бра. За самым высоко расположенным столом сидели семья герцога де Карруаза, сами молодые и наиболее приближенные и почетные гости.

Столы, покрытые белоснежной, искусно вышитой скатертью, ломились от обилия блюд, которые постоянно подносили и подносили бесчисленные прислужники. Разнообразную мелкую дичь, пойманную в лесах герцога, сменял зажаренный на вертеле кабан, приправленный горячим, сильно перченным соусом, а его, в свою очередь, жаркое из оленины и ягнятины. Фрукты, пироги с мясной начинкой, вино, которое лилось рекой, служили дополнением к мясным блюдам, смене которых, казалось, не будет конца. Кроме свежего хлеба, на столах в золотых мисках подавалось новомодное блюдо, которое хозяин окрестил «нитями» из теста.

Многие диковинные вещи, начиная с ковров, витражей и изящной мебели и заканчивая этими «нитями», герцог де Карруаз привез из Азии, когда был в седьмом крестовом походе. И разумеется, Палестина и Иерусалим так же, как и подготовка к новому походу, были основными темами, которые обсуждала мужская половина гостей.

– Я слышал, вы тоже собираетесь принять участие в походе, герцог? –  слащаво улыбнувшись, спросил сидевший рядом с герцогом аббат Шириз.

– Да, господин аббат, собираюсь, –  сделав большой глоток вина из своего кубка, ответил герцог. –  Наш король милостив и разрешил мне, ввиду такого события (я имею в виду свадьбу), немного повременить со сборами.

– Ах, да… разумеется. Свадьба… –  понимающе закивал головой аббат.

– Не только… Вообще я был против. Не пристало в такое время думать о свадьбе, –  заворчал герцог.

– Но, мессир, вы же сами согласились на этот брак, –  удивленно приподняв брови, возразил аббат.

– Черт бы побрал… простите, святой отец… эти скороспелые браки, –  продолжил герцог де Карруаз. –  Но, сказать по правде, мне по душе этот юноша. Трудно найти в нашем королевстве более подходящего претендента на руку моей дочери.

– Согласен с вами, досточтимый сэр Луи. Тем более что наш король, да хранит его Господь, любит его, как своего сына.

– Людовик, увы, уже не молод.

– Да, но я слышал, сэр Жирард в фаворе у наследника. Все-таки они выросли вместе.

– Поход расставит все по своим местам, господин аббат. В любом случае Габриэлла в надежных руках. У сэра Жирарда приличное состояние, а со своим мужеством и храбростью он многого добьется.

– Ходят слухи, что сенешаль Жуанвиль отказался сопровождать короля, –  после непродолжительной паузы насмешливым тоном продолжил аббат Шириз. –  Да и рыцари далеко не все согласились следовать за Людовиком.

– Это на их совести, –  ответил герцог, слегка уязвленный подобным тоном аббата. –  Трусы могут отсиживаться в своих замках сколько угодно… Но мне достоверно известно, что и духовенство не спешит внести необходимый крестовый налог. Не так ли?

Настоятель густо покраснел от ярости, охватившей его после неожиданного выпада герцога, но, сумев быстро взять себя в руки, он равнодушно произнес:

– Мало кто верит в положительный исход похода. Вы и без меня знаете, чем закончилась последняя кампания. Более того, Людовик стар и его преследуют болезни. Не думаю (и заметьте, это не только мое мнение), что наш благородный король вернется обратно. И тогда…

– Этот поход замышлялся во славу Господа. Надо молиться, ваше высокопреподобие, –  прервал его герцог, пожав плечами. –  Это же ваша святая обязанность, если я не ошибаюсь?

Видя, что разговор не приносит ожидаемых плодов, аббат Шириз решил сменить тему.

– Ваша дочь останется здесь после отъезда графа де Сен-Мора? –  самым наивным тоном поинтересовался аббат.

– Она должна была переехать в замок мужа, как того и требует закон, но я решил, что здесь, в родном доме, ей пока будет безопаснее. Тем более, герцогиня и Филиппа останутся в замке и будут ожидать моего возвращения из похода.

– Филиппа?.. Поговаривают, что она решила уйти в монастырь и посвятить свою жизнь Господу. Очень похвальное решение. Человеческий мир подошел к краю пропасти. Людские грехи неумолимо затягивают нас в бездну. В мире промышляет злая воля: человеческая и нечеловеческая. И желание юной…

– Не думаю, –  буркнул герцог, перебив на полуслове отца-настоятеля. –  Церковь уже не та, что раньше. В наше время монастыри, будь то францисканские или бенедиктинские, являются местами, где монахи борются друг с другом за власть.

– Святотатствуете, брат мой! Вы не одобряете ее намерений? –  изумился аббат. –  Берегитесь, герцог! Одумайтесь, отрекитесь от своих слов. Ересь –  это чума души!

Луи де Карруаз ничего не ответил. Эта тема была для него очень неприятна. Родив в браке с Луизой Шарлоттой Амбуаз семерых детей, герцог так и не обзавелся наследником. Все его сыновья скончались в малолетнем возрасте. Единственным его утешением были дочери. Но и тут не обошлось без «вмешательства диавола», как любил порой приговаривать герцог. Младшая дочь, Габриэлла, с детства была живым, ловким и игривым ребенком. Не имея возможности воспитать сына, герцог от скуки принялся обучать свою любимицу всем премудростям рыцарского дела. Соседи посмеивались над его чудачествами, но вскоре вынуждены были признать, что Габриэлла отлично справляется с этой нелегкой наукой. Отец очень гордился своей дочерью и восхищался ее успехами. Филиппа, вторая дочь герцога де Карруаза, была старше Габриэллы на пять лет. Хрупкая шатенка с большими глазами цвета карамели являлась полной противоположностью своей сильной и веселой сестры. Тихая и неразговорчивая, Филиппа была застенчива и склонна к уединению, чем нередко вызывала недовольство отца. Но это оказалось не самым худшим. Словно гром грянул среди ясного неба, когда, отказавшись выйти замуж за графа Фландрского, Филиппа вдруг изъявила желание уйти в монастырь и, как Клара Сейфо[3], провести остаток дней своих в молитвах и покаянии. Отец не противился бы воле дочери, если бы для вступления в Орден (а Францисканский орден исповедовал крайний аскетизм) не требовалось отдать ту часть наследства, которую завещал герцог Филиппе в случае своей кончины, в пользу Церкви. А после того, как Габриэлла вышла замуж, эта часть увеличилась во много раз. Предвидя полное разорение замка и принадлежащих ему земель, герцог втайне от родных переписал завещание. Но, несмотря на это, его душа все равно была неспокойна. Поэтому, когда отец-настоятель заговорил о его старшей дочери, герцог сделал вид, что не расслышал вопроса.

– А почему замолчала музыка? –  громко произнес герцог, вставая со своего места и обводя суровым взглядом сидевших за столами людей. –  Буффон, где ты, бездельник?

– Я здесь, мой любезный господин, –  послышалось с другого конца зала. –  Вы изволили меня звать?

– Подойди, олух, сюда. Да побыстрее, –  грозно нахмурив брови, проговорил герцог.

Между вереницами снующих туда-сюда слуг показался забавный человек невысокого роста, одетый в яркий шутовской наряд. Он постоянно гримасничал и корчил рожи, а бесконечные острые, насмешливые шутки выводили из себя не только соседей герцога, но и слуг. Буффон был личным шутом и менестрелем герцога Луи де Карруаза. Когда не случалось войн, праздников или турниров, многие рыцари изнывали от скуки однообразной жизни, и Буффон был незаменимым спутником для сэра Луи. Проделки и шутки, а также его забавные песни и фаблио[4] поддерживали бодрость духа герцога и всей его семьи во время долгих зимних вечеров, когда ледяной ветер, гулявший по огромному гулкому замку, собирал всех вместе у весело потрескивавшего поленьями камина.

– Буффон, лентяй ты этакий! Почему замолчала музыка? И почему мои гости вынуждены развлекать сами себя? Где трубадуры?

– С вашего позволения, мессир, –  заискивающим тоном начал шут, –  я… я… я дал им время передохнуть.

– Клянусь Святой Марией, ты с ума сошел, братец, я вижу? –  изумился герцог. –  Где это видано, чтобы раб принимал решение!

– Вы сами, сударь, дали ему слишком много власти, –  вмешалась в разговор Луиза Шарлотта де Карруаз, жена достопочтенного сэра Луи. –  А я вас предупреждала.

– Клянусь Святым Марком, вы, как всегда, правы, герцогиня, –  ответил герцог, слегка поклонившись своей жене. –  Я завтра же велю выпороть его на конюшне за такую дерзость.

– Мессир! –  завопил Буффон. –  За что? Будьте милосердным! Я разрешил им отдохнуть, чтобы хоть как-то разнообразить праздник. Взамен я хотел бы предложить уважаемым гостям зрелище иного характера.

– Что ты еще придумал, лентяй? –  смягчился герцог. –  Говори, или завтра твоей спине не поздоровится. Мой конюх знает свое дело.

– Ой-ой-ой, мессир, только не это! –  упав на колени и комично скорчив лицо, заголосил Буффон. –  Только не этому извергу, мессир, прошу вас!

– Да ладно, не кричи ты так… У меня от твоего крика уши закладывает, –  отмахнулся от шута герцог. –  Так как ты собираешься оправдать свое самоуправство?

– Эй, вы! –  повысил голос Буффон, мгновенно придя в себя. Он вскочил с колен и направился к двери. –  Стража! Впустите мой сюрприз, который я пообещал господину!

Двери широко растворились, и в зал вошла группа людей, одетых в разноцветные и разномастные одежды. Одни несли зажженные факелы, у других на руках сидели обезьянки, у третьих на головах красовались шутовские колпаки. Замыкал шествие сурового вида человек, который вел на цепи дрессированного медведя.

– Достопочтенная публика! –  выйдя на середину зала и кланяясь гостям, торжественно произнес Буффон. –  Разрешите отвлечь вас от набивания рта всеми теми яствами, которыми щедро угощает мой господин. Дайте вашим животам передышку, а разуму позвольте проясниться от выпитого вина… Доблестные рыцари и их прекрасные дамы! Жонглеры и шуты, укротители и акробаты хотят поразить вас, удивить вас, восхитить вас! Итак… Встречайте!!!

Уступив место заезжим комедиантам, он вернулся к герцогу и, с почтением поклонившись, спросил:

– Мой господин доволен своим недостойным рабом? Он отменит свое приказание?

– Да, Буффон, ты прощен. Плесни-ка мне и господину аббату еще вина и можешь убираться, пока я не передумал.

– Как пожелаете, мессир…

Жонглеры, дрессировщики и клоуны вовсю веселили публику, показывая чудеса ловкости и непревзойденного мастерства. И только двое на этом празднике не замечали ничего. Они настолько были увлечены друг другом, что все происходившее вокруг них не имело никакого значения.

– Вы счастливы, моя королева? –  спросил Жирард, глядя в бездонные глаза своей возлюбленной.

– Когда вы рядом, мир перестает существовать для меня. Но почему вы спросили об этом? Разве мы не мечтали соединить наши сердца и судьбы воедино?

– Конечно, моя королева. Не проходило и дня, чтобы я не просил нашего короля разрешить мне отправиться к вам. Не проходило и минуты, чтобы я не думал о вас. Вы –  та единственная, ради которой я живу, ради которой я сражаюсь.

– О, только не напоминайте мне про сражения… –  глаза девушки наполнились слезами. –  У меня сердце разрывается от мысли, что скоро вы вновь покинете меня…

– Габриэлла, любовь моя, мы будем вместе целую неделю, –  взяв девушку за руку, ласковым голосом проговорил Жирард. –  Обещаю: как только мы отвоюем Святую землю, я сразу вернусь к вам. Станете ли вы ждать встречи с таким же нетерпением, как и я?

– И вы еще спрашиваете! –  укоризненно посмотрев на своего мужа, ответила девушка. –  Как вы можете так говорить? Мое сердце сжимается от страха за вас, оно плачет кровавыми слезами при одной только мысли, что с вами может что-нибудь случиться.

– Любовь моя, мой ангел, мой самый нежный и прекрасный цветок среди необъятных полей. Гоните прочь от себя недобрые думы, не разрешайте сомнениям отравить вашу чистую душу. Я обещаю вернуться! Ради вас я готов вынести все невзгоды, преодолеть все преграды, разделяющие нас… Я вернусь к вам, моя королева. Только верьте и ждите!

Он поднес ее руку к губам и нежно поцеловал. Габриэлла глядела на своего возлюбленного взором, полным любви и обожания. Она знала, что любит и любима. И от этого предстоящая разлука казалась ей самым ужасным событием в жизни. Но Габриэлла не могла заглянуть в будущее и узнать, что на самом деле готовит ей злодейка-судьба. Поэтому, пребывая в полном неведении, юная красавица безмятежно сидела рядом с мужем, тихо наслаждаясь минутами счастья. Взявшись за руки, они говорили о любви и строили планы дальнейшей счастливой жизни.

Внезапно их внимание привлек какой-то посторонний шум.

– Его нельзя беспокоить… Сэр рыцарь, герцог очень рассердится… без приглашения…

– Буффон, что там происходит? –  грозно сверкнув глазами, спросил сэр Луи. –  Кто посмел без приглашения явиться в мой замок, да еще в такой день?

– Простите меня, герцог де Карруаз, –  оттолкнув шута и направляясь прямо к высокому столу, ответил приезжий.

Чем ближе он подходил к герцогу, тем тише становилось в зале, и тем сильнее билось сердце юной новобрачной. Дело в том, что рыцарь и его свита были облачены в одежды, расшитые гербами королевского дома, и их появление на свадебном пиршестве не предвещало ничего хорошего.

– Чем обязан столь неожиданному визиту, граф де Куртенэ? –  дружески поприветствовав вассала короля, спросил герцог. –  Неужели дурные вести?

– Боюсь, что да, мессир, –  слегка поклонившись в ответ, промолвил рыцарь.

– Что-нибудь с королем? –  побледнел Жирард.

– Бог милостив к нашему королю… Хвала Всевышнему, нет.

– Мы все молимся о здоровье Его Величества… Тогда что привело вас в наши края?

– У меня приказ короля.

– Что за приказ?

– Незамедлительно доставить сэра Жирарда в лагерь… Час пробил. Волею Господа нашего, мы, с благословения Папы Климента IV, скоро выступаем.

– Но Людовик в личной беседе со мной говорил, что собирается выдвинуться только в мае, –  удивился герцог де Карруаз.

– Наш король изменил планы.

– Но это не в его правилах, –  заметил герцог, задумчиво поглядев на рыцаря.

– Вероятно, до короля дошли слухи, что король Яков Арагонский решил первым достигнуть Святой земли и всю славу и все богатства восточных земель присвоить себе.

– Тогда это все объясняет, –  успокоился сэр Луи, зная о тщеславии правителя. –  Когда вы намерены вернуться в лагерь?

– Мои лошади и люди ждут у ворот вашего замка, герцог.

– Что ж, тогда… –  он посмотрел на своего зятя. –  Тебе надо ехать, сын мой.

Затем, поглядев на свою дочь, глаза которой наполнились слезами, он повернулся к графу и попросил:

– Если время терпит, граф де Куртенэ, разрешите моей дочери и графу де Сен-Мору проститься.

– Разумеется, герцог. Мы нагоним время, не беспокойтесь…

Низко поклонившись хозяину замка и его семье, граф де Куртенэ с достоинством удалился, любезно отклонив приглашение герцогини отужинать.

Нет слов, чтобы описать чувства, охватившие девушку, услышавшую нерадостную новость. В эти минуты ей казалось, что страшнее и ужаснее с ней уже ничего не может произойти. Ее сердце просто разрывалось от тоски, а слезы застилали прекрасные глаза.

– Мое счастье, моя радость, моя возлюбленная жена, королева моего сердца! Не огорчайтесь! Ваши слезы больно ранят мне душу, а ваша печаль терзает мое сердце. Вы мне очень дороги, и мне страшно оставлять вас. Но я обязан выполнить свой рыцарский долг и клятву, данную королю. Я не могу обесчестить свой род поведением, которое было бы недостойно рыцаря.

– Я это знаю, мой доблестный воин. Нет и не было более благородного рыцаря, чем вы. Идите и вернитесь с победой! Что бы ни случилось, я всегда буду верна вам и готова ждать вечность, если того потребует Господь…

Жирард подошел к своей возлюбленной и крепко обнял ее. Затем он снял обручальное кольцо и одним ловким движением разрубил его на две части. Взяв одну из половинок, он протянул ее Габриэлле.

– Храните его, моя любовь, в том медальоне, который я подарил вам в день нашей помолвки. Другую его часть я сохраню вместе с вашим чудным локоном. Эти две части кольца послужат залогом нашего счастья и вечной любви.

Сказав это, он поцеловал девушку и быстрым шагом удалился из зала.

Еще долго, стоя на крепостной стене, Габриэлла провожала печальным взглядом удалявшихся навстречу восходящему солнцу всадников. Слезы лились из ясных глаз оставленной невесты, а сердце тревожно колотилось в девичьей груди. Что-то подсказывало ей, что этим неожиданным отъездом мужа завершилось для нее время безмятежного счастья, а впереди непроглядная тьма неизвестности и неопределенности. Какое-то зловещее напряжение повисло в прозрачном утреннем воздухе. Предчувствие надвигавшейся беды все сильнее и сильнее охватывало сознание юной девы. И несчастье не заставило себя ждать.

– Госпожа! Госпожа! Какое горе… Госпожа, где вы? –  донесся до девушки голос верной служанки.

Габриэлла вздрогнула. «Боже мой, что могло произойти?» Не желая пребывать в тревожном неведении, девушка поспешила вниз.

– Что случилось, Арабель? –  спросила Габриэлла, столкнувшись со служанкой в коридоре.

– О моя госпожа! –  в ужасе воскликнула служанка. –  Я вас везде ищу…

– Да отвечай же! –  рассердилась Габриэлла.

– Ваши родители… –  зарыдала Арабель и, словно обессилев, упала на колени, закрыв руками лицо.

У Габриэллы все похолодело внутри от страха.

– Что родители?.. Не молчи! Во имя Господа, да прекрати причитать!

– Они… они… –  лепетала служанка, не в состоянии справиться с истерикой.

Габриэлла опустилась на колени рядом со служанкой и слегка обняла ее за плечи.

– Арабель, успокойся… Я очень тебя прошу. Не пугай меня… Слышишь? Просто объясни, причем тут мои родители.

– Как причем, госпожа? –  поднимая свое изможденное лицо, ответила служанка. С ужасом посмотрев на Габриэллу, она шепотом добавила: – Они… Они… Они мертвы, госпожа!

Страшная правда

Abyssus abyssum invocat…

На мгновение Габриэлла замерла, не в силах понять услышанное и поверить в страшную весть. Острая боль внезапно пронизала её насквозь и сковала все тело. «Какая нелепость! –  подумала она. –  Родители… мои обожаемые родители не могут… нет, конечно, не могут быть мертвы. Нет, нет, нет… Это чья-то злая шутка… Нет, Господи, этого не может быть! Арабель ошиблась… Перепутала. Это невозможно!».

– Что ты такое говоришь? –  придя в себя от неожиданности, воскликнула Габриэлла и вскочила на ноги. –  Ты сошла с ума! Зачем ты меня пугаешь?

– О, простите, госпожа, за дурные вести, но… но я никогда не посмела бы обмануть вас. Они действительно…

– Перестать повторять этот вздор! –  гневно топнув ногой, крикнула девушка и, оттолкнув от себя служанку, стремглав побежала в залу, где всего час назад оставила своих драгоценных родителей в добром здравии и хорошем расположении духа.

Войдя в помещение, где теперь вместо шума и веселья царила почти полная тишина, она огляделась. Мрачные люди, которые тихо перешептывались между собой, испуганные лица прислужников, растерянно смотревшие на нее, –  все это подтвердило худшие опасения Габриэллы. Но все равно, невзирая на это молчаливое подтверждение обрушившегося на их семью несчастья, она отказывалась в него верить.

– Дитя мое, –  услышала девушка голос позади себя.

Габриэлла резко обернулась и увидела аббата Шириза, на лице которого было написано столько напускной печали, что, не сумев вынести подобной фальши, она отвернулась. Габриэлла прекрасно была осведомлена о той ненависти, которую герцог и аббат испытывали друг к другу, пусть внешне они и старались поддерживать видимость дружеских отношений.

– Дитя мое, это я послал вашу служанку отыскать вас… О, клянусь Святым Антонием, как это горько и прискорбно. В них было столько энергии, столько силы. Ваша матушка была сама доброта и смиренность. А ваш отец… более храброго рыцаря не было со времен Ричарда Львиное Сердце… Мне так жаль…

– Ваше высокопреподобие, –  надменно произнесла девушка, стараясь справиться с нервной дрожью, –  о какой жалости вы говорите? Я не понимаю вас.

– Как? Разве Арабель не сообщила вам скорбную весть?

– Так… так это правда? –  не выдержала Габриэлла, и слезы непроизвольно потекли ручьями из глаз девушки.

– Увы, мое бедное дитя. Клянусь небом, это правда, и мне нечем вас утешить.

– Но как? Я не могу поверить! –  умоляюще посмотрев на отца-настоятеля, спросила девушка. –  Когда я с мужем вышла из зала, отец и матушка остались вместе с гостями. Они были веселы и в полном здравии. Что могло произойти с ними за столь короткое время?

– Когда вы ушли, прислужники принесли еще вина и ваш отец провозгласил тост за победу в крестовом походе и за освобождение Гроба Господня. Стоило вашим родителям сделать всего по несколько глотков, как им тотчас же стало дурно. Оба они побледнели и стали задыхаться. Появились боли в животе и рвота. Мы пытались им чем-то помочь, но не сумели ничего сделать. Вскоре у ваших родителей начались судороги, и они почти одновременно потеряли сознание. Я послал за лекарем, но когда его разыскали в этом хаосе, все уже было кончено. Да упокоит Господь их души…

– Вино? Вы думаете, им что-то подмешали в вино? Но кто? Кто мог решиться на подобную гнусность?

– Об этом только Богу известно, дитя мое, –  многозначительно подняв глаза к потолку, ответил аббат.

– Г-г-где они сейчас? –  тихо спросила девушка, опустив глаза.

– Их перенесли в спальню герцога. Вас проводить?

– Да, пожалуйста… Мне очень страшно, –  призналась Габриэлла.

– Клянусь Святым Антонием, в этом нет ничего страшного. Мы только гости на этой грешной земле, и никто не знает, когда пробьет его час.

В глубоком молчании они дошли до двери, которая вела в опочивальню герцога. Около двери стояли двое вооруженных слуг герцога. При виде аббата и девушки они с почтением поклонились и отошли в сторону. Войдя в небольшую, скудно освещенную, но уютную комнату отца, Габриэлла взглянула на огромную кровать, занимавшую большую часть помещения. Под тяжелым, пурпурного цвета балдахином на ложе покоились герцог и герцогиня де Карруаз. Они были в тех же одеяниях, в которых еще несколько часов назад пировали на свадьбе дочери. Их осунувшиеся лица подтвердили слова аббата: внезапная смерть родителей была мучительной. В изголовье кровати стояли прелат, венчавший молодых, и Филиппа. Сложив руки, они читали молитвы. Позади них стоял Буффон. Его шутовской наряд резал бы глаза в подобных трагических обстоятельствах, если бы не искренняя скорбь, написанная на побледневшем лице. Габриэлла с ужасом смотрела на эту картину. Устрашающая реальность все яснее и яснее проникала в сознание. В следующую минуту, не выдержав постигшего ее горя, она упала на руки вовремя подоспевшего аббата.

Придя в себя, девушка увидела, что сидит в кресле своего отца, а нежные руки сестры бережно обнимают ее за плечи. Взглянув на бледное печальное лицо Филиппы, Габриэлла разрыдалась. Нет таких слов, которые могли бы описать ту боль, то горе, то чувство глубокой потери, что охватили девушку. В тот момент ей показалось, что со смертью родителей не только исчезли то счастье и любовь, в которой они с сестрой росли, не только ушла безвозвратно прежняя жизнь, но и умерла частичка ее самой…

Когда слезы наконец иссякли, Габриэлла встала и, оторвавшись от сестры, безмолвно смотревшей в никуда, подошла к аббату.

– Ваше высокопреподобие, я благодарю вас за помощь, которую вы уже оказали, и, надеюсь, окажете мне и сестре в будущем. Но сейчас –  не сочтите за грубость –  я хотела бы попросить вас удалиться. Нас ждут, –  тут девушка слегка запнулась, –  … хлопоты. Всем, в том числе и вам, нужен отдых. Ваши покои готовы и ожидают вас… А пока разрешите нам побыть наедине с родителями…

– Конечно, дитя мое, –  легко согласился с девушкой аббат и, кивнув на прощание священнику, вышел из комнаты.

…Настало утро, но оно не принесло облегчения израненным душам. Габриэлла с сестрой, просидевшие всю ночь подле родителей, и не заметили, как пролетела ночь…

Солнце было уже в зените, когда раздался робкий стук в дверь.

– Войдите, –  непроизвольно вырвалось у Габриэллы, погруженной в печальные думы.

– Госпожа, госпожа, –  испуганно затараторила Арабель, проскользнув в приоткрытую дверь.

– Что произошло? –  совершенно безжизненным голосом произнесла девушка.

– Такие дела творятся в замке, что просто страшно становится, –  боязливо озираясь по сторонам, ответила служанка.

– Дела? –  девушка мгновенно вышла из оцепенения. – Какие еще дела? Какой наглец смеет командовать в замке моего отца, которого не успели даже похоронить?

Габриэлла грозно сдвинула брови и с вызовом посмотрела на Арабель. Зная вспыльчивый характер хозяйки, служанка слегка попятилась назад.

– Я… я тут ни при чем, госпожа. Мне господин аббат строго-настрого запретил что-либо рассказывать вам.

– И что же святой отец намерен утаить от меня? –  нарочито насмешливо спросила девушка, которая на самом деле не на шутку встревожилась.

– С самого утра господин аббат только и делает, что раздает распоряжения.

– Что в этом плохого? Надо готовиться к… –  Габриэлла запнулась, но, взяв себя в руки, продолжила уже более уверенным голосом: – Надо оказать последние почести славному герцогу де Карруаз и его добродетельной супруге. Господин аббат оказал нам милость и предложил помощь в подготовке похорон, понимая, в каком мы с сестрой состоянии.

– Так-то оно так, госпожа, но не судите меня строго, если я вмешиваюсь, но… –  тут Арабель замолчала.

– Что еще? –  недовольным тоном спросила Габриэлла, пристально посмотрев на бедную служанку.

– Буффон собственными ушами слышал, как господин аббат зачем-то пригласил сюда инквизитора. Клянусь Святой Девой Марией, я говорю правду.

– Инквизитора? Но зачем? –  переспросила девушка. –  Филиппа, ты что-нибудь знаешь об этом? –  обратилась Габриэлла к сестре, сидевшей у изголовья кровати.

Та машинально повернула голову в сторону сестры и вопросительно посмотрела на нее печальными глазами, в которых застыла бесконечная скорбь.

– Нет, –  тихо ответила Филиппа и опять отвернулась от сестры.

Габриэлла с грустью поглядела на нее и глубоко вздохнула. Несмотря на то, что она была младшей в семье, все хлопоты в связи с предстоящей траурной церемонией придется взвалить на свои хрупкие плечи. Жирард уже далеко. Да если она и пошлет за мужем, король вряд ли снизойдет к ее мольбам или просьбам графа. Перед Людовиком стоят куда более масштабные задачи, по сравнению с которыми частные проблемы ее семьи кажутся незначительными. И от Филиппы ждать помощи тоже не приходится. Она и раньше-то всегда жила в каком-то своем, ведомом только ей, мире, стараясь избегать любых столкновений с реальностью. Удар, который судьба нанесла им, и вовсе лишил Филиппу способности рассуждать здраво. Бледная, как сама смерть, не шевелясь, она сидела возле кровати покойных родителей часами, походя на мраморное изваяние, порой не проронив ни единого слова за целый день. Габриэлла перевела свой взгляд с сестры на кровать и слезы с новой силой хлынули из ее глаз. Отвернувшись, она обняла свою служанку и зарыдала на ее плече. Та обняла девушку и стала говорить разные ласковые слова, всячески стараясь ее приободрить. И хотя Габриэлла не поняла и малой части сказанных слов, спокойный мягкий голос возымел свое действие, и она вскоре успокоилась. Отстранившись от девушки и приложив платок к заплаканному лицу, госпожа глухим голосом отдала приказание своей преданной служанке:

– Арабель, послушай меня. Разыщи аббата и попроси его прийти в залу. Мне нужно обсудить с ним некоторые детали церемонии… Но перед этим прикажи Луизе, горничной Филиппы, прийти сюда и ни на секунду не оставлять свою госпожу… Да, и передай Буффону, что прежде, чем я встречусь с господином аббатом, мне хотелось бы переговорить с ним. Его я буду ждать в своей комнате… Иди!

Еще раз бросив взгляд на сестру и покойных родителей, Габриэлла решительным шагом вышла из комнаты.

Подойдя к опочивальне, девушка увидела поджидавшего ее Буффона. Ничего не говоря, она жестом приказала ему войти.

– Буффон, –  произнесла Габриэлла, когда за шутом закрылась дверь, –  Арабель сказала мне, что твои уши услышали нечто, что мне просто необходимо знать.

– Все, что пожелает моя госпожа, –  в обычной своей шутовской манере проговорил Буффон, раскланиваясь.

– Не время для кривляний, Буффон, –  сурово посмотрев на него, ответила девушка. –  Печалью охвачен весь замок, и твое поведение более чем неуместно.

– Простите, госпожа, –  виновато опустил глаза шут. –  Я места себе не нахожу целый день. Это страшная трагедия. Мне… мне будет очень недоставать тех веселых дней, которые мы проводили с моим господином…

– Так тебе есть что мне рассказать? –  прервала его Габриэлла, от волнения теребя в руках платок и не обращая внимания на причитания шута.

– Да, моя госпожа, –  мгновенно став серьезным, ответил тот. –  Дело темное и непонятное, я вам скажу. После произошедшего с вашими родителями несчастья гости, один за другим, начали спешно покидать замок, как крысы тонущий корабль. Я ходил по опустевшим коридорам, как привидение, и никак не мог найти покоя своей израненной душе…

– Опусти лирическое отступление, Буффон, и начни с главного.

– Я уже как раз подошел к нему, моя госпожа… Я бродил по замку и вдруг услышал какой-то шепот. Вам известно мое любопытство, госпожа, поэтому мне ужасно захотелось узнать, кто эти люди и о чем говорят. Я постарался приблизиться к ним как можно ближе и тише, но проклятый наряд все испортил. Единственное, что мне удалось заметить, так это то, что говоривших было двое: аббат и еще какой-то монах. Они говорили так тихо, что различить слов я не мог. Но в последний момент перед тем, как я обнаружил свое присутствие, отчетливо прозвучало следующее: «…и чтобы к вечеру инквизитор был здесь…». Но потом, услышав звон моих колокольчиков, они смолкли и быстро разошлись в разные стороны.

– Зачем аббату Ширизу понадобился инквизитор в замке? Что может быть общего между смертью моих родителей и приездом этого человека? –  задумчиво проговорила девушка.

– Я не знаю, госпожа… Хотя… Смерть ваших родителей произошла при таких странных обстоятельствах, что, вероятнее всего, аббат захотел докопаться до истины.

– С помощью инквизитора? –  усмехнулась Габриэлла. –  Не смеши! Отец, пользуясь своим влиянием при дворе, не раз спасал несчастных, которые имели неосторожность попасть в лапы к этим изуверам, от приговоров суда.

– Осторожно, моя госпожа, –  опасливо косясь на дверь, предупредил ее Буффон. –  Даже стены имеют уши.

– Кстати, об ушах… Я давно подозревала, что ты не так глуп, как старался показать.

– Возможно, госпожа, –  уклонившись от прямого ответа, сказал Буффон.

– Тогда ответь мне: зачем отец две недели назад ездил в Париж? Его отъезд был таким неожиданным, что удивил всех нас.

– Хорошо, моя госпожа. Я расскажу вам все, не тая. Тем более что сейчас уже нет необходимости скрывать правду… Вы, наверное, заметили, что ваш отец, герцог де Карруаз, в последние недели был очень задумчив и рассеян. Какая-то тайная мысль не давала ему покоя. Что-то мучило его. Однажды я набрался смелости и прямо спросил его об этом. Сначала он молчал, но потом… Я не буду передавать все подробности нашего разговора, госпожа. Теперь это уже ни к чему. Скажу только одно: последствия разговора были таковы, что на следующее же утро мы уехали в Париж. Там ваш отец сделал одну вещь, которая, возможно, и послужила причиной его гибели. А может, гибель он и предчувствовал, поэтому-то и поехал в Париж.

– Ты говоришь загадками, Буффон.

– Терпение, моя прекрасная госпожа, терпение, –  ответил шут и достал из-за пазухи небольшой свиток, скрепленный печатью герцога.

– Вот, возьмите. Герцог приказал хранить его, как хранят талисманы или обереги от злых чар, и отдать вам только в случае своей кончины.

Габриэлла осторожно взяла свиток и дрожащими руками развернула его. Это было завещание, написанное герцогом собственноручно две недели назад. Согласно ему, половина имущества, которым он владел, переходила в руки младшей дочери, а вторая половина –  в руки Филиппы, но только при условии ее замужества. Если такового не случится, то ее доля наследства переходила так же к Габриэлле.

– Но почему отец решил изменить свое завещание? –  прочитав документ, изумленно воскликнула девушка. –  Ведь согласно старому завещанию, после моего замужества хозяйкой в замке должна была остаться Филиппа!

– В этом-то и кроется главная причина странного поведения герцога. Ваш отец знал о намерении вашей сестры уйти в монастырь.

– Да, я знаю это. Мы с сестрой не раз беседовали на эту тему. Но почему отца это так беспокоило?

– А она вам не рассказала, что при вступлении в Орден ей нужно принести некий… назовем его «дар» Риму?

– Дар? Я не понимаю.

– Она должна пожертвовать свое состояние или свою долю наследства Святой Церкви, как то предписывает устав Ордена францисканцев…

– Нет, этого я что-то не припомню… Я только знаю, что отец сильно разгневался на Филиппу, когда узнал о ее намерении… Так вот почему они повздорили, и почему отец накричал на нее, –  задумчиво проронила Габриэлла. –  Я тогда долго не могла понять, почему отец так странно ведет себя по отношению к сестре: избегает ее, а когда они встречаются, то сурово смотрит на Филиппу, не произнося при этом ни слова.

– Теперь вы понимаете, зачем он изменил завещание.

– Я…

И тут в дверь постучали.

– Кто там? –  громко спросила девушка.

– Госпожа, господин аббат ожидает вас в зале, –  сказала Арабель, войдя в комнату и поклонившись.

– Хорошо, я иду, –  Габриэлла обернулась к Буффону. –  Наш разговор сохрани в тайне. О новом завещании никто не должен знать. Пока не должен… И смени одежду. Не думаю, что мне понадобится шут в ближайшее время. А вот твой ум, смекалка, хороший слух и острое зрение –  точно будут необходимы.

Клевета

Etiam innocentes cogit mentiri dolor.[5]

– Вы искали меня, дочь моя? –  вставая со стула, стоявшего возле камина, спросил аббат входившую в полутемную залу Габриэллу. Он жестом пригласил девушку занять ближайшее к нему кресло.

– Да, господин аббат, –  Габриэлла слегка кивнула головой в знак приветствия и села. Удобно устроившись, она посмотрела на собеседника в упор.

– Может быть, вы все-таки объясните, зачем я так срочно вам понадобился, дочь моя? –  прервал затянувшееся молчание аббат Шириз. –  Воистину, сказать по правде, я не совсем…

– Вы правы, господин аббат, –  перебила его Габриэлла, поднявшись. –  Вам, безусловно, надлежит знать причину моего столь неожиданного зова. Хотя вначале мне хотелось бы услышать то, о чем вы предпочли умолчать.

– Клянусь небом, вы говорите непонятные для меня вещи, дорогая Габриэлла, –  аббат удивленно посмотрел на девушку.

– Ваше высокопреподобие, это притворство ни к чему…

– Дочь моя! –  возмутился ее собеседник.

– Прошу вас… пожалуйста, не перебивайте меня. Пока я еще хозяйка в замке.

– Надолго ли, –  иронично заметил аббат вполголоса.

– Будьте уверены, что да, –  расслышав его едкое замечание, ответила девушка.

– Дорогая Габриэлла, –  сменив тактику, любезно произнес аббат, –  к чему все эти разговоры? Вы устали, опечалены, и не только смертью своих родителей, но и отъездом мужа… Но Господь не оставит вас, а в моем лице вы найдете верного советника и надежного защитника.

– Благодарю вас, аббат Шириз, но вы уже и так достаточно сделали для нас. Я и моя сестра весьма признательны вам за поддержку. Поэтому не сочтите за грубость, если я скажу, что в дальнейшем мы предпочли бы действовать самостоятельно, без чьей-либо помощи.

– Ваша сестра очень болезненно переносит кончину родителей, –  не обратив внимания на ее слова, проговорил аббат. –  Мне бы хотелось утешить бедное дитя, помочь ей преодолеть горечь потери.

– Это очень большая утрата для нас обеих, –  дрогнувшим голосом ответила Габриэлла. –  Родители были для нас всем. Смерть братьев сплотила нас, и вот теперь…

Слезы заструились из ее прекрасных глаз. Не в силах справиться со своими эмоциями, девушка отвернулась от аббата. Тот, в свою очередь, почтительно молчал, понимая, что сейчас слова принесут мало утешения убитой горем Габриэлле. Он дал девушке время, чтобы немного успокоиться и взять себя в руки. Когда слезы иссякли и наступило усталое оцепенение, девушка повернулась и вновь поглядела на сидевшего поодаль человека.

– И все же, как ни велико это горе, я считаю, что Филиппе лучше побыть одной.

– Это только ухудшит ее состояние, дитя мое. Поверьте мне, она нуждается в нашей помощи и в помощи Господа нашего. Ее вера пошатнулась. А ведь только вера может помочь нам преодолеть все земные тяготы и горести. Тем более, если верить завещанию покойного герцога, в скором времени она станет полноправной хозяйкой замка…

– Откуда вам известно про завещание, господин аббат? –  пытливо посмотрев на него, осведомилась Габриэлла.

– Я ведь уже не молод и стал забывать многие вещи, дитя мое, но те события навсегда запечатлелись в моей памяти. Мы только вернулись тогда с вашим отцом из неудавшегося, горестного для всех рыцарей похода в Святую землю, и были крайне истощены, а болезни и лишения продолжали косить наши и без того поредевшие ряды. Ваш отец милостиво позволил мне и еще нескольким рыцарям погостить в этом замке, чтобы набраться сил. Вот именно тогда, в одной из частных бесед, он и сообщил, что составил завещание. Видите ли, времена тогда были неспокойные…

– Я была слишком мала и не могу судить о том времени… Но оставим эту тему, ваше высокопреподобие. Меня сейчас больше интересует, отчего умерли мои родители. Вам что-нибудь известно?

– Недостаточно, дочь моя, чтобы сделать какие-то выводы, –  пожал плечами аббат. Он встал со стула и немного прошелся по зале. –  Трудно судить, особенно когда так мало доказательств.

– Но все же они есть?

– Да… возможно. Лекарь, осмотревший тела ваших родителей после кончины… О, простите, мое милое дитя, что вновь причиняю вам боль, –  аббат поспешил извиниться, видя, что глаза девушки опять наполняются слезами. –  Но вы сами захотели знать…

– Продолжайте, аббат Шириз, прошу вас, –  смахнув с ресниц предательски набежавшую слезу, попросила Габриэлла.

– Хорошо, дитя мое. Но только потому, что вы меня об этом просите… Их отравили. Яд был настолько сильным, что шансов спастись у герцога и герцогини не было. Но я склоняюсь больше к другой версии.

– О чем вы? Я не понимаю.

– Колдовство, магия, чародейство… Да, да, не удивляйтесь. Уверен, что здесь не обошлось без вмешательства Дьявола. Кто-то продал ему свою душу, действуя по дьявольскому наущению!

– Не может быть! –  вскричала девушка. –  В замке живут только проверенные временем люди. Они преданы моему отцу и всей нашей семье.

– Дьявол хитер, дитя мое. Он способен на самые коварные уловки.

– Я вам не верю! –  гневно сверкнув глазами, ответила Габриэлла.

– А как вы объясните тот факт, что после случившегося несчастья ни прислужники, ни сенешаль, ни стольник не смогли найти ни кувшина, из которого наливали вино вашим родителям, ни кубков, из которых они пили?

– Так, значит, именно из-за этих необоснованных догадок вы без моего ведома вызвали в замок инквизитора? –  глядя в глаза аббату Ширизу, спросила Габриэлла.

От неожиданности аббат побледнел. Маленькие крысиные глазки забегали по сторонам, а голос предательски задрожал, выдавая его волнение.

– Я…я…я только хотел узнать истину и сурово покарать виновного, не более.

– Или пустить нас по ложному следу, подослав мнимых свидетелей, и оградить себя таким образом от подозрений? Ведь это вы весь вечер сидели рядом с моим отцом.

– Дочь моя! –  вскричал аббат Шириз, мгновенно побагровев. –  Что вы такое говорите! Ваш рассудок помутился! Как вы смеете обвинять меня, служителя Господа, в подобной гнусности? Клянусь Святым Крестом, за такие слова вас могут обвинить в ереси и, в лучшем случае, отлучить от Церкви, а в худшем –  отправить на костер! Опомнитесь!

– Можете делать, что хотите. Но в этом замке никто не пострадает, если его вина не будет доказана. По таким принципам жил мой отец, и по таким же собираемся жить и мы с сестрой.

Аббат Шириз хотел что-то ответить, но вдруг двери отворились, и показавшийся в них слуга громко произнес:

– Кардинал Доминик ле Бург!

– О, брат Доминик! Как я рад вас видеть! Добро пожаловать! –  обратился аббат Шириз к входившему в зал человеку и шагнул ему навстречу. –  Спасибо, что так быстро откликнулись на мою нижайшую просьбу.

– Борьба с ересью, изгнание дьявола и расследование других грязных и непристойных дел –  мое предназначение. Сам Господь направил меня на этот путь служения. Я лишь его смиренный слуга.

– О, безусловно. Клянусь Святым Марком, вам и тут удастся изобличить изувера, который посягнул на нашего благодетеля.

– Можете в этом не сомневаться, –  равнодушным голосом заметил инквизитор, обводя зал маленькими, близко посаженными злыми глазками.

Габриэлла с ненавистью посмотрела на кардинала. Ей уже не раз приходилось видеть этого человека в замке. Так же, как и ее отец, она была уверена, что более циничного, фанатичного, жестокого и беспринципного человека трудно было бы сыскать во всем королевстве. Но не только внутренние качества инквизитора вызывали отвращение у тех людей, которым волею судьбы приходилось с ним сталкиваться. С первого взгляда Доминик ле Бург вызывал у окружающих безотчетную антипатию. Слишком худощавый (скорее, тощий) при высоком росте, сутулый, с болезненно бледным лицом, крючковатым орлиным носом, впалыми щеками и колючими черными бусинками глаз, инквизитор одним своим видом внушал страх, заставляя сердца честных людей сжиматься от ужаса. Яростно борясь с ересью, он не гнушался никакими способами и никакими действиями для достижения своей цели, ибо уничтожение прелюбодеев, содомитов, колдунов, ведьм и любых магических проявлений вообще отец Доминик считал своим истинным предназначением на земле. Его болезненное воображение во всех людях и во всех явлениях способно было разглядеть (или угадать) руку Сатаны. Отец Габриэллы не раз вмешивался в суд, творимый над несчастными людьми, многие из которых были доведены изощренными пытками до такого состояния, что готовы были сознаться во всем, чем угодно, лишь бы прекратить каждодневные мучения. Таким образом, благодаря герцогу (точнее, его влиятельным покровителям) было спасено немало людских жизней. Но из-за частого вмешательства в дела Церкви герцог де Карруаз приобрел злейшего врага в лице отца Доминика, который был готов в любой момент нанести предательский удар в спину. Так что сейчас, зная, что его враг почил, инквизитор радостно потирал руки, не скрывая зловещей улыбки: теперь-то никто не помешает ему вершить суд.

– Где покойные герцог и герцогиня? –  обратился он к стоявшему около него аббату.

– В спальне герцога, отец Доминик. Может быть, вы желаете их осмотреть?

– Позже, аббат Шириз, немного позже. Сейчас мне больше хотелось бы опросить всех: прислужников, сенешаля, стольника и лекаря. Прикажите им немедленно собраться в зале.

– По какому праву вы так свободно распоряжаетесь людьми, к которым вы не имеете никакого отношения? –  поинтересовалась Габриэлла, вплотную подойдя к кардиналу.

– Госпожа Габриэлла, я только исполняю свой долг, – все так же, не выказывая никаких эмоций, заметил отец Доминик, пристально посмотрев на девушку. –  Дьявол вселился в людей, убивших ваших родителей, и моя обязанность –  найти преступников и покарать за содеянное. Так велит нам Господь. И самое лучшее, что вы можете сделать в этой ситуации –  дать мне возможность делать мою работу.

– Отец Доминик, –  вдруг вступился за девушку аббат, –  она не ведает, что говорит. Вы же знаете, какие между герцогом и его дочерью были теплые отношения. Смерть родителей вызвала помрачение ее разума.

– Мне тоже так показалось, аббат Шириз, –  ответил инквизитор, задумчиво посмотрев на собеседника. –  И безусловно, я принимаю это во внимание…

Помолчав, он вновь обратился к Габриэлле, но уже более любезным тоном:

– С вашего разрешения, я приступлю к выполнению обязанностей. Обещаю сообщать новости, если таковые будут иметь место. Я совершенно уверен, что через некоторое время мне удастся назвать имя человека, который, не побоявшись Божьей кары, посягнул на жизнь ваших близких… А теперь позвольте мне удалиться. Дорога была трудной и утомительной. Да и вам, госпожа де Сен-Мор, завтра предстоит нелегкий день. Доброй ночи!

… Сильный, пронизывающий насквозь ветер подхватил заунывный звук колокола, который можно было расслышать на расстоянии нескольких лье от храма. Свинцовые тучи заволокли голубое небо, скрыв от людских глаз сияющее весеннее солнце. От холодного утреннего тумана пожухли не только молоденькая трава и ранние цветы, но и первые листочки на деревьях. Казалось, сама природа скорбит о безвременной гибели своих детей.

Бесконечная вереница простых людей и вассалов герцога, желавших проститься с ним, безумно долгий и печальный погребальный обряд, безликие слова поддержки и сочувствия, и страшная, невероятно мучительная боль в душе… Боль и пронизывающий ветер –  вот все, что осталось у девушки в памяти о том страшном дне. Обладая более стойким духом и сильным характером, она, несмотря на собственную бесконечную печаль, всеми силами пыталась поддержать сестру. Филиппа со вчерашнего дня больше походила на привидение, нежели на человека. Бледность ее истонченного лица стала еще заметнее, когда она облачилась в траурные одеяния. Пустота в больших, словно ничего не видящих глазах, очень пугала Габриэллу. Филиппа ничего не ела и не пила, а главное, ничего не говорила и, казалось, ничего не слышала. Оцепенение, охватившее девушку, всецело завладело ее сознанием. Габриэлла наблюдала за сестрой со все возрастающей тревогой. Но разве изменить тут что-либо было в ее силах?

Согласно давно сложившейся традиции, после смерти своих родителей знатная дама должна была девять дней оставаться в постели в знак траура, а затем еще несколько дней сидеть около кровати на куске черной материи. Возможно, Габриэлла, воспитанная в старых традициях, так бы и поступила, если бы не присутствие инквизитора в замке. Зная о методах отца Доминика (хоть он и не раз говорил, что ему неприятно прибегать к тем методам, которыми пользуются светские судьи), девушка, как могла, защищала людей от произвола и насилия, чинимых инквизитором и его приближенными. Но положение женщины было таково, что к словам, просьбам и даже требованиям пусть и очень богатой и родовитой дамы окружающие прислушивались мало.

Несмотря на все усилия и рвение, проявленное Домиником ле Бургом в этом деле, расследование за несколько дней не продвинулось ни на туаз. Дни шли за днями, а виновника никак не удавалось найти. Ни пытки, ни угрозы, ни опять пытки не помогали. Никто ничего не знал, а если и знал, то помалкивал. Всех пугала перспектива оказаться на костре –  это была излюбленная казнь, применяемая отцом Домиником, охотником за еретиками, и светскими судами в те страшные времена. С каждым днем чело инквизитора омрачалось все больше и больше.

По истечении двух недель, как-то вечером, сидя в зале возле камина, Доминик ле Бург грел замерзшие руки и мрачно смотрел на плясавший огонь, слушая потрескивание горевших поленьев. Из-за невеселых дум, одолевших его, он не заметил, как к нему подошел аббат Шириз.

– Отец Доминик, вы звали меня? –  заискивающим голосом спросил аббат, склонившись перед инквизитором в раболепном поклоне.

Доминик ле Бург медленно повернул голову и, смерив аббата высокомерным взглядом, сердито отозвался:

– Да, аббат Шириз. Но вы, как я погляжу, не очень-то торопились и заставили меня ждать.

– Клянусь небом, я не виноват в этом. Причина заключается в шуте герцога, Буффоне. Он всяческими способами хотел выведать у меня, как продвигаются дела. Весьма неприятный тип. Скажу больше: он не так прост, как кажется.

– И что вы ему сказали? –  не обратив внимания на последнее замечание отца-настоятеля, спросил инквизитор.

– Только то, что вы мне велели, отец Доминик, –  ответил аббат, почтительно склонившись.

– Хорошо, –  сухо обронил Доминик ле Бург. Немного помолчав, он продолжил: – Как продвигаются ваши дела в роли наставника? Вы уже достигли каких-нибудь результатов?

– Как вам сказать, отец Доминик, –  и да и нет. Казалось бы, что теперь, когда герцога де Карруаза не стало, направить его старшую дочь на истинный путь стало намного проще, но, каким бы это не казалось странным, именно его смерть и повлияла на окончательное решение Филиппы. Она твердо решила отказаться от своего первоначального намерения вступить в Орден и тем самым передать Церкви все имущество, которое ей досталось по завещанию. Таким образом она якобы хочет исполнить волю покойного отца, который при жизни был категорически против этого ее решения. Ни уговоры, ни просьбы, ни, в конечном итоге, угрозы не подействовали на девушку.

– Что ж, тем хуже для вас, аббат Шириз, –  зловеще произнес инквизитор, строго посмотрев на собеседника.

– Клянусь Святым Марком, я сделал все, что было в моих силах!..

– Значит, сделали недостаточно, –  перебил его кардинал. –  Вам прекрасно известно, насколько Церкви необходимы богатства и земли, которыми располагает, по завещанию, Филиппа де Карруаз. Она должна дать согласие!

– Но она не хочет этого делать, упрямится… Зная девицу с детства, не думаю, что кто-то или что-то сможет повлиять на решение юной госпожи.

– Тогда… –  задумчиво протянул инквизитор, глядя на весело игравший огонь в камине, –  мы заставим ее это сделать!..

…Было раннее утро. Солнечные лучи с трудом проникали сквозь серое небо, прогоняя темноту прочь, на запад, вслед за ночным светилом. Свежий утренний ветер проникал в замок, гуляя по каменным коридорам и заставляя поеживаться от холода давно уже поднявшихся слуг.

– Госпожа, госпожа, –  услышала Габриэлла сквозь сон голос служанки.

С трудом вырвавшись из объятий тревожного сна, девушка открыла глаза. Она с удивлением посмотрела на склонившуюся над ней Арабель.

– В чем дело? Что еще стряслось? Зачем ты разбудила меня в такую рань?

– О госпожа, беда! Случилась самая настоящая беда! –  затараторила служанка, обхватив голову руками.

Габриэлла побледнела. Мгновенно сбросив с себя одеяло, она села в кровати.

– Немедленно говори, что случилось!

– Помощники инквизитора ночью ворвались в покои госпожи Филиппы и учинили погром. Они что-то все искали и искали… Потом один из них вытащил что-то из-под кровати, а другой –  из сундука… Как они обрадовались находкам, как улюлюкали! А бедная госпожа в это время стояла на холодном полу и молчала. Успокоившись, они схватили ее и увели с собой… Ой, мне так страшно, госпожа!

– Увели? Но на каком основании? Куда? За что?

– Госпожа… Госпожа! Говорят, что… госпожа Филиппа –  ведьма и еретичка!

– Что?! Ты в своем ли уме, Арабель? Как это может быть?

– Но это правда, госпожа. Я, как только смогла, сразу же поспешила к вам.

– Быстро приготовь мне платье! Где отец Доминик?

– Он со своими помощниками, прихватив еще нескольких подозреваемых в совершении этого гнусного преступления, на рассвете покинул Дезир-ле-Руа и отправился в замок кардинала.

– А Филиппа?

– Ее увезли, госпожа, –  потупив взгляд, ответила Арабель.

– Хорошо… Найди Буффона и скажи, что я приказываю подать лошадей. Я отправляюсь к кардиналу. Никому не позволено похищать людей из замка, да еще и без моего ведома. Да, и передай Буффону, что он поедет со мной. Добрый совет мне сейчас не помешает… Затем разыщи святого отца и скажи, что после возвращения мне хотелось бы с ним побеседовать. Он в последние дни неустанно находился с сестрой. Я хочу узнать: не с его ли подачи произошел арест?

Наспех одевшись, Габриэлла поспешила во двор, где ее уже ожидали конюшенные, Буффон и несколько солдат.

– Госпожа, –  начал разговор Буффон, подойдя к Габриэлле, –  во имя Господа, скажите, куда мы направляемся в такую рань? И что это за суматоха в замке?

– А ты разве не знаешь? –  девушка сурово поглядела на шута. –  Мне казалось, что ты первый узнаешь все новости…

– О, простите меня, моя госпожа, –  низко поклонившись, промолвил Буффон. –  Вчера господин аббат пригласил меня отужинать с ним, сославшись на то, что хотел бы со мной посекретничать. Помня ваши наставления, я, конечно, согласился.

– И что нового ты узнал? –  спросила Габриэлла, садясь на коня.

– Его высокопреподобие аббат Шириз не слишком углублялся в подробности. Он все рассказывал о доктринах и идеях своего ордена. Почему нельзя допустить, чтобы ересь взяла верх над истинной верой.

– И это все? –  с нетерпением отозвалась девушка.

– Нет, моя госпожа. Он что-то начал говорить о вашей сестре, а потом…

– Что потом?

– Потом?.. Я… я… я… не помню. Клянусь Пресвятой Девой Марией! Я забыл… Очнулся я только тогда, когда Арабель вылила на меня кувшин воды.

– В замке беда за бедой, а ты преспокойно веселишься, –  гневно взглянув на Буффона, произнесла Габриэлла.

– Клянусь Святым Николаем, это не так! –  запротестовал шут. –  Я успел сделать всего пару глотков из кубка до того, как на меня навалилась странная дремота.

– Понятно, –  ответила девушка. –  Видимо, дьявол в замке движет не только преступником, но и судьями…

К полудню всадники достигли замка Ле-Шазер. Суровый вид замка нагонял страх на всех, кому суждено было попасть в него не по собственной воле. Мрачные стены, величественно поднимавшиеся над рекой, были свидетелями многочисленных расправ с еретиками и ведьмами. Редко кому удавалось избежать сурового приговора судей.

– Я желаю видеть кардинала, –  произнесла Габриэлла и надменно посмотрела на слугу инквизитора.

– Отец Доминик никого не принимает, ибо он занят делами, которые замышляются во славу Господа… Но вы можете…

Не дав монаху договорить, Габриэлла грубо оттолкнула его в сторону и вошла внутрь донжона. За ней семенил ошеломленный слуга, который не переставал причитать на ходу.

– Отец Доминик не может принять… вы не должны… он очень занят … Клянусь всемогущим Отцом Небесным, кардиналу это не понравится…

Доминик ле Бург со своими помощниками, действительно, были очень заняты. Они готовились к завтрашнему заседанию суда. Инквизитор был очень доволен собой. Наконец-то его упорный труд принес свои плоды. Двое прислужников, измученные изощренными пытками и напуганные предстоящей расправой, рассказали все, что желал от них услышать и чего так долго добивался отец Доминик. Филиппа де Карруаз –  безобидная тихоня, набожная и милосердная госпожа, –  на самом деле одержима дьяволом. Она ведьма, которая часто по ночам во сне сочетается с инкубом. Более того, прислужники утверждали, что их хозяйка занималась чародейством. Ее якобы не раз видели подле убитых или умерших людей. По словам слуг, Филиппа пыталась вызвать духов умерших, чтобы получить от них защиту и покровительство, а также узнать будущее. Чтобы утверждение не было голословным, ночью, пока весь замок спал, и никто не мог помешать осуществлению чудовищного плана, помощники инквизитора обыскали комнату девушки. Каково же было их «удивление», когда они обнаружили две маленькие фигурки из соломы, наряженные в красивые одеяния, «Вечное Евангелие» Иохима и небольшой пузырек с остатками голубоватой жидкости. После этих находок все сомнения мгновенно улетучились. Филиппу обвинили в ереси и колдовстве. Не оповестив Габриэллу де Карруаз о случившемся, кардинал ле Бург и его помощники, забрав прислужников и Филиппу, в спешке покинули Дезир-ле-Руа. Прибыв в свой замок, отец Доминик приказал заточить пленницу в подземелье.

Обо всех страшных событиях сегодняшнего утра Габриэлла узнала от служанки, пока та одевала девушку. «Господи, Пресвятая Дева Мария! –  молилась про себя Габриэлла, поправляя на ходу платье. –  Сделай так, чтобы это было неправдой. Да это и не может быть правдой. Благочестивая Филиппа –  ведьма! Абсурд!»

– Как вы посмели без моего ведома арестовывать мою сестру, господин инквизитор? –  властным голосом начала разговор девушка, ворвавшись в парадную залу замка. –  Эти люди не принадлежат вам, следовательно, вы не имеете права распоряжаться их судьбами. Будь мой отец или муж здесь…

– Кто вам позволил врываться сюда, дочь моя? –  отозвался ле Бург, не обращая ни малейшего внимания на слова девушки. –  Я запретил страже пускать сюда кого-либо, пока идут приготовления к суду… я бы уточнил… к справедливому суду. Загублены невинные души, и Божья кара настигнет виновных.

– Что? –  переспросила Габриэлла, негодуя. –  Почему я должна спрашивать у кого-то разрешения? Хочу вам напомнить, кардинал ле Бург, что это вы похитили мою сестру. Это во-первых. А во-вторых, о каком справедливом суде идет речь, когда вы бросаете в подземелье совершенно невинного человека?

Отец Доминик наконец-то соизволил повернуться к девушке и смерил ее с головы до ног высокомерным взглядом.

– Я снисходителен к вам, госпожа Габриэлла, и крайне терпелив. Вы много пережили за короткое время: свадьба в разгар военной операции, отъезд мужа, смерть родителей, а теперь еще и горькая правда о родной сестре…

– Ложь! –  вскричала Габриэлла. –  Филиппа никогда, слышите, никогда не смогла бы не только сделать того, в чем вы ее обвиняете, но даже и подумать об этом. Не говоря уже о таком грехе, как убийство. У нее неиспорченная, чистая душа. Она… она готовилась посвятить себя Богу… Она хотела…

– Именно, что хотела, –  сурово посмотрев на Габриэллу, отметил ле Бург. –  Но ваш отец всячески противился ее желанию и отговаривал.

– Отец хотел только уберечь дочь от неверного шага, – ответила девушка и осеклась.

– Неверного шага? –  негодуя, повысил голос инквизитор. –  Прийти в лоно Церкви и отказаться от греховной земной жизни, наполненной нечестивыми помыслами и дьявольскими искушениями и соблазнами вы считаете неверным шагом? Святотатствуешь, дочь моя! Берегитесь, в ваших словах слышится ересь! Повторяю, берегитесь! Надеюсь, вам рассказывали духовные отцы, что произошло с катарами, альбигойцами полвека назад?

– Конечно, я помню эти истории… Но все не так, отец Доминик! Отец только не хотел, чтобы Филиппа вступила в Орден по принуждению. Не проходило и недели, чтобы аббат Шириз не появлялся у нас гостях и…

– Его рвение заслуживает похвалы, дитя мое. Он старался спасти заблудшую душу.

– Да, но…

– Довольно! –  инквизитор властным жестом прервал речь девушки. –  Оставим эти пустые разговоры. Завтра днем состоится суд. Тогда и решится судьба Филиппы де Карруаз… А теперь я попрошу вас удалиться, дитя мое. Время не терпит.

– Но почему завтра? К чему такая поспешность? А как же светский суд? Не в вашей власти решать судьбу моей сестры. Вы обязаны передать Филиппу королевским судьям! Кардинал ле Бург, я требую, чтобы процесс над моей сестрой был перенесен и велся с соблюдением всех правил.

– Зачем переносить, позвольте спросить? Вина вашей сестры очевидна. Показания свидетелей вот в этих документах, предметы, найденные в комнате вашей сестры, доказывают, что Филиппа не только занималась чародейством, но и примкнула к секте еретиков. Ее преступление доказано… А что касается светского суда… В конце зимы сего года Альфонс Тулузский предоставил инквизиции исключительное право судить всех, кто впадает в ересь или предается колдовству. Не говоря уже о булле «Ибо небеса иные», которая появилась на свет в 1257 году. В ней Папа повелел преступления –  гадание и чародейство –  оставить в ведении светских судей…

– Вот видите, отец Доминик, –  встрепенулась Габриэлла.

– Не торопись, дочь моя, –  ухмыльнулся кардинал. – Так-то оно так, но в этой булле есть оговорка.

– Какая? –  недоуменно посмотрела на собеседника девушка.

– Если только эти гнусности не связаны с ересью. Чародейство же само по себе есть ересь, которая подлежит ведению Церкви.

– Что вы такое говорите? Филиппа не еретичка и уж тем более не ведьма!

– Но факты говорят об обратном, госпожа Габриэлла, – невозмутимо заметил инквизитор. Он отвернулся и подошел к столу, на котором лежали документы.

От услышанных слов девушкой овладел ужас. Без сомнения, завтра инквизитор добьется обвинительного приговора для сестры. И тогда Филиппа, милая, дорогая и любимая Филиппа может погибнуть от рук этого безжалостного палача! «Надо что-то делать! Надо хотя бы выиграть время, а там, Бог даст, что-нибудь придумаем».

– Я требую, чтобы мою сестру судили по всем правилам закона. Кроме вас, на суде должны присутствовать другие судьи и вассалы моего отца. Филиппа не простолюдинка, и вы обязаны с почтением относиться к ней… Более того, я требую, чтобы среди свидетелей были не только ваши, но и мои люди, которые знают ее с детских лет и могут многое о ней рассказать… Я немедленно пошлю гонца к королю с прошением о переносе срока суда.

– Хорошо, –  скрепя сердце, согласился ле Бург, барабаня пальцами по столу от охватившей его ярости. –  У вас пять дней. Если в течение этого времени король не пришлет ответа, я сам буду на процессе и судьей, и публикой. Итак, у вас пять дней!..

Злобно взглянув на Габриэллу, Доминик ле Бург важно удалился.

Вечером отец-настоятель получил послание от инквизитора.

«Никто: ни муха, ни комар –  не должен выскользнуть из замка без вашего ведома, аббат Шириз. Ни королю, ни, уж тем более, Жирарду де Сен-Мору нельзя дать знать о том, что произошло в замке. Не справитесь: сгорите на костре первым!» –  вслух прочитал святой отец.

Клятва

«Дорогая моя, любимая женушка, –  так начиналось письмо Жирарда де Сен-Мора, адресованное молодой супруге. –  Прошел всего один месяц с момента свадьбы и моего внезапного отъезда, а кажется, что пролетела целая вечность. Вдали от вас время тянется невыносимо долго, а дни проходят скучно и тоскливо. Да по-другому и быть не может, так как вас нет рядом со мною. Если бы не данный обет, я ни минуты лишней не задержался бы в лагере. Исход этого похода в Святую землю уже предрешен. Наш стареющий король слишком слаб для подобной миссии. Немногим суждено будет вновь увидеть родные берега. Графы, герцоги, бароны разобщены. Каждый подозревает другого в коварстве и предательстве. Возможно, вы осудите меня за эти слова и усомнитесь в моей вере. Спешу вас заверить, что это не так. С именем Господа на устах я ложусь спать, с Его же именем встречаю рассветы. Я молюсь, чтобы он защитил вас, моя несравненная Габриэлла, дал сил и терпения для преодоления всех тягот, если таковые вторгнутся в вашу жизнь. Я молю нашего Создателя о том, чтобы он указал мне путь домой, если, по воле провидения, я окажусь очень далеко от родных мест. Моя милая и дорогая женушка, мне горько от того, что я так и не сказал, как счастлив, не успел выразить всю полноту чувств, испытываемых по отношению к вам. Я верю: как бы ни был тернист путь домой, я вернусь. Ваша любовь будет мне надежной защитой. Воспоминания о тех счастливых днях, которые мы провели вместе, будут согревать меня одинокими ночами, а ваши нежные слова и клятва в вечной любви станут той живительной влагой, что спасет меня от жгучих лучей здешнего безжалостного солнца. Знайте, что мой дух и сердце навсегда принадлежат вам. Ждите и надейтесь! Я люблю вас, моя дорогая и милая Габриэлла. Навечно преданный, ваш Жирард».

Перечитав письмо, молодой граф вздохнул и печально улыбнулся. Он мысленно представил, как Габриэлла, сидя около окна в спальне, читает его послание. Теплый ветерок развевает ее чудные кудри. Затаив дыхание, она жадно вчитывается в каждое слово письма. По бархатной коже прелестного личика скатывается хрустальная слеза, а уста с нежностью шепчут: «Я люблю тебя»…

– Господин, господин, –  услышал Жирард голос своего самого молодого оруженосца. –  Король приказал всем незамедлительно собраться около его шатра.

Граф оторвал взгляд от пергамента и пристально посмотрел на юношу.

– Готье, ты состоишь при мне уже два года. Доволен ли ты своей службой?

– Да, господин, а как же иначе.

– Но тебе приходится много работать: ухаживать за лошадьми, собаками. Когда многочисленные гости удостаивают мой замок своим посещением, а это бывает нередко, ты их встречаешь, помогая сойти с лошади, и обязан прислуживать за столом. Обязанности твои многочисленны…

– Но я же справляюсь, господин, или вы мною недовольны?

– Конечно, доволен, –  поспешил заверить его граф. – Именно поэтому и хочу поручить тебе одно важное дело. Выполнишь его, несмотря на запрет, посвящу тебя в рыцари. Ну, а если нет…

– Я все сделаю, господин. Не сомневайтесь. И если потребуется, без колебаний отдам за вас жизнь.

Услышав такой посул, юноша преобразился. От волнения его глаза загорелись лихорадочным огнем. На юном лице, то бледневшем, то красневшем от возбуждения, не было ни тени страха, ни тени сомнения в правдивости сказанных слов. Вскорости бедняге не раз пришлось на деле доказывать преданность своему господину, а пока Готье стоял перед графом де Сен-Мором, преисполненный решимости убедить того, что он достоин в будущем стать настоящим рыцарем.

– Хорошо, я верю тебе, Готье, –  отозвался Жирард, подойдя к оруженосцу и потрепав его по плечу. –  Видишь вот этот свиток? –  он указал на свернутый пергамент, который держал в руке. –  Ты должен передать его графине де Сен-Мор. Но только лично в руки. Ты меня понял?

– Да, господин. Я сделаю так, как вы мне сказали.

– Отправляйся немедленно. Останешься в замке до моего возвращения, будешь подчиняться только госпоже и выполнять все ее приказания.

– Как скажете, господин.

– А теперь иди. Вот тебе немного денег на дорогу. Возьми самого быстрого скакуна и в путь… Ну, иди же, –  чуть повысив голос, промолвил граф де Сен-Мор, протягивая свиток.

Юноша молча взял его, с почтением поклонился и быстро вышел из палатки.

– Да хранит тебя Господь, –  прошептал Жирард, проводив юношу взглядом. –  Что ж, а теперь надо поспешить. Людовик хоть и не тиран, но не потерпит неуважительного отношения к себе.

Надев поверх кольчуги голубое сюрко[6], он скорым шагом направился к большому шатру, куда, по приказу короля Людовика IX, стекались воины-крестоносцы. Уже больше месяца все ждали сигнала о начале похода, но король постоянно находил причины его отсрочить. Поэтому сегодняшнее обращение, как многие надеялись, предвещало, что время ожидания наконец-то подошло к концу.

– Необходимо стать на стезю освобождения Гроба Господня, исторгнуть землю эту у неверных. Неужели вы не слышите зова детей своих, молящих об освобождении? –  с этими словами четыре года назад Людовик IX обратился к Папе Клименту IV.

После последнего неудачного, если не сказать, позорного, крестового похода, в результате которого король попал в плен и был освобожден только после уплаты огромного выкупа, он не переставал молиться за Иерусалим, за всех несчастных, ставших пленниками неверных. И для того, чтобы удовлетворить праведное стремление к отмщению, а может, и доказать свою состоятельность, Людовик и решился на новое паломничество.

Нельзя сказать, что Климент IV с восторгом выслушал горячую речь стареющего короля. Папа не торопился благословлять войско верующих на новые подвиги во имя Иисуса Христа. Он долго колебался, как бы предчувствуя новое поражение. Но все же вскоре Климент IV одобрил решение короля.

Заручившись поддержкой Папы, Людовик призвал христиан идти на Восток, чтобы предпринять еще одну попытку освободить Гроб Господень. Но, несмотря на то, что по примеру короля крест приняли сыновья Людовика и некоторые другие французские графы, многие рыцари уже не пожелали рисковать жизнью ради безнадежной, на их взгляд, войны. Невзирая на предательство французской знати, прекрасно сознававшей, что престарелому Людовику не под силу трудности похода, королю удалось заручиться поддержкой брата Карла Анжуйского, короля Сицилии. Более того, предоставив крупный заем английским принцам Эдуарду и Эдмонду, к весне 1270 года Людовику удалось собрать заметное войско. И вот, когда все было готово, он принял в Сен-Дени орифламму[7], пилигримский посох и суму, после чего приказал сосредоточить все силы в Эг-Морте, откуда и собирался на кораблях, предоставленных генуэзцами, отправиться в Святую землю.

– Дети мои, преданные слуги Господа нашего и верные вассалы короля, –  так начал свою речь Людовик. –  Наконец-то мы все воссоединились, и теперь, смело глядя опасности в лицо, мы можем двинуться туда, откуда слышны стоны и плач наших единоверцев. Иерусалим жаждет освобождения, и каждый истинно верующий в нем молится о том, чтобы вы пришли ему на выручку. Настал час расплаты для неверных, оскверняющих наши святыни… Так пусть наш путь будет путем очищения!

– А по пути можно еще и карманы себе набить, –  проворчал стоявший около Жирарда де Сен-Мора рыцарь. –  А то целых два месяца болтаемся без толку. Ни денег, ни нормальной еды, ни дела… Сидим и подыхаем от скуки.

Тебе бы только брюхо набить, Балдуин, –  послышался в ответ насмешливый голос. –  Смотри, скоро в доспехи не влезешь или лошадь под тобой прогнется.

– Клянусь Всемогущим Отцом Небесным, если ты не закроешь свой грязный рот, я тебя отучу говорить гадости, Раймонд.

– Ха-ха-ха, а ты еще в состоянии удержать меч в руках? Да ты так обленился, что и обыкновенный нож уже не поднимешь.

В ответ послышался яростный рык рыцаря, разъяренного подобными издевательствами.

– Потише, потише, граф, –  уворачиваясь от удара и хохоча, ответил Раймонд Клермонский, учинивший весь этот беспорядок. –  Король говорит! Умерь свой пыл. Оставь силы для сарацинов.

Людовик прервал свою речь и, сурово посмотрев на зачинщиков скандала, тяжело вздохнул. Вот уже два месяца ему то и дело проходилось усмирять пыл воинственно настроенных вассалов. Не проходило и дня без того, чтобы в лагере не вспыхнула какая-нибудь ссора или драка.

– Завтра на рассвете, –  продолжил король после небольшой паузы, –  мы двинемся в путь. Не всем суждено будет вернуться на родную землю. Но слава, честь и доблесть, которую вы проявите в боях за веру, навсегда прославят ваши имена. О ваших подвигах будут слагать легенды и стихи. Так не посрамим имя Господа нашего! Аминь!

«Я вернусь к тебе! –  еле слышно дал свою клятву Жирард де Сен-Мор. –  Я пройду огонь и воду, горы и пустыни, зной и леденящий холод. Но никто и ничто не остановит меня. Я преодолею все: обману смерть и перехитрю самого Дьявола, но вернусь к тебе, моя милая и дорогая Габриэлла. Я обещаю!»

Впоследствии Жирард часто вспоминал эту клятву, которую дал накануне отплытия к чужим неведомым берегам. Слова, сказанные в порыве страсти, оказались для него пророческими. Но трагические события, участником которых станет граф де Сен-Мор, были впереди, поэтому пока, не ведая своего будущего и воодушевленный словами короля и данной самому себе клятвой, он направился к палатке, чтобы как следует подготовиться к дальней дороге.

Суд

День близился к концу. Габриэлла, позабыв про холод, который пришел вместе с промозглым сизым туманом, окутавшим близлежащие поля и леса, стояла на стене замка, как каменное изваяние, и смотрела на дорогу. Голодный и продрогший Буффон, сменивший замерзшую на сильном ветру Арабель, время от времени пытался образумить госпожу и заставить ее вернуться в комнату.

– Моя госпожа, послушайте же, наконец, меня. Вы целый день стоите здесь, не сводя взгляда с дороги, –  старался вразумить ее шут, –  вы ничего не ели, ничего не пили весь день и, наверно, ужасно замерзли. Так и заболеть можно… Если бы Жан прибыл в замок, то вам немедленно бы доложили.

– Буффон, –  повернувшись к слуге, промолвила, наконец, Габриэлла. –  Разве ты не понимаешь, что сейчас решается судьба моей сестры? Неужели ты не чувствуешь, что смерть опять стоит на пороге замка? Ле Бург уже собрал в замке своих изуверов, предвкушая завтрашнюю победу… Единственное, я не понимаю, почему она? Долгими ночами, проведенными без сна, я часами размышляла над этим вопросом. Пыталась найти связь между смертью родителей и уверенностью инквизитора в виновности Филиппы. Но связи нет!

– Может, и есть, –  как бы невзначай бросил Буффон, глядя себе под ноги.

– Что? –  девушка быстрым шагом приблизилась к шуту. –  Повтори, что ты сказал.

– Согласно старому завещанию госпожа Филиппа после смерти родителей наследует замок и все земли вокруг него.

– И что из этого следует? –  так и впившись взглядом в Буффона, поинтересовалась Габриэлла.

– А то, что, вступив в Орден милосердия, она бы передала все имущество Церкви… Но после смерти ваших родителей госпожа Филиппа наотрез отказалась от прежних идей и…

– …и они, вступив в сговор с дьяволом, решили завладеть всем, убрав с пути наследницу, –  договорила за шута девушка. –  Им не удалось сделать этого путем вымогательства, поэтому они прибегли к самому простому способу: обвинению… Господи, какая же я глупая! Но откуда ты это узнал?

– Сегодня утром мне удалось подслушать разговор двух братьев-францисканцев, которых, благодаря нашему милейшему инквизитору, в замке уже великое множество.

– Но если все дело только в завещании, то надо предоставить им подлинник и тем самым спасти сестру!

– Не думаю, что это поможет, моя госпожа, –  поеживаясь, возразил Буффон. –  Простите мою невольную жестокость, но, мне кажется, вопрос о казни уже давно решен, и весь этот суд –  просто хорошо разыгранное отцом Домиником представление. Вы же помните его знаменитую фразу: «Никто не избежит кары Господа нашего!»

– Увы, да. Скольким людям она принесла несчастье… Но если Жан все-таки привезет решение короля, все еще может измениться.

– Будем молиться, госпожа… А сейчас спустимся вниз. Уже стемнело, да и дорогу заволокло туманом. А через час вы не сможете разглядеть в нем и вытянутой руки… Молитесь, моя госпожа.

– Да, ты прав. Будем молиться. Молиться и ждать, –  машинально повторила Габриэлла, в последний раз бросив взгляд на дорогу.

Но ни вечером, ни ночью, ни рано утром слуга, посланный госпожой с прошением к королю, так и не появился. Опасаясь самого худшего, Габриэлла с восходом солнца приказала Буффону и еще одному слуге выехать навстречу Жану. К полудню на дороге появились двое всадников на взмыленных лошадях. Один из них держал на поводу коня, через седло которого было что-то перекинуто. По мере их приближения девушка все отчетливее различала хмурые лица двух всадников и безжизненное тело третьего. Подъехав поближе, Буффон поглядел на стоявшую на стене замка госпожу и отрицательно покачал головой. У Габриэллы сжалось сердце: приказа короля об отсрочке суда не будет. Но самое главное: теперь никто и ничто не сможет спасти Филиппу. Она обречена…

– Госпожа, госпожа… Прибыл гонец от инквизитора… отец Доминик требует завтра собрать всех в зале около полудня.

– Хорошо, Арабель. Передай, что я непременно буду.

Устремив еще раз печальный взор на всадников, девушка вздохнула. Ей было горестно сознавать, что она ничем не может помочь дорогой сестре.

– И все же я попытаюсь, –  решительно произнесла вслух Габриэлла и направилась в свою комнату, чтобы обдумать план по вызволению Филиппы из рук инквизиции.

…Зала, в которой началось заседание суда, была полностью забита людьми. Доминик ле Бург восседал во главе большого стола. Рядом с ним сидел монах-францисканец, который исполнял обязанности секретаря. Чуть поодаль находились еще два монаха, исполняющие роли судей. Вассалы герцога, некоторые прислужники, крестьяне, –  все собрались присутствовать при оглашении приговора, на который показания свидетелей уже не могли повлиять. Оставалось надеяться только на чудо. Но… чуда не произошло.

С первой минуты этого несправедливого судилища всем стало ясно, что о беспристрастности Доминика ле Бурга не может быть и речи. Желая отомстить за старые обиды, удовлетворить свои амбиции и страсть к совершению злодейств, инквизитор всеми силами старался опорочить, очернить обвиняемую.

– Госпожа, посмотрите на отца Доминика. Поглядите, как он упивается властью. Клянусь Пресвятой Девой Марией, его тоже можно обвинить в ереси, ибо им овладел бес осуждения. И все это только для того, чтобы отобрать ваши владения и тем самым получить еще одну пребенду[8] за фанатичное рвение, которое он выказывает в борьбе с еретиками. Какая гнусность!

– Тише ты, –  Габриэлла хмуро поглядела на Буффона и устремила взгляд на сестру.

Филиппа, похожая на тень, никак не реагировала на резкие выпады священника и ложные свидетельские показания, тщательно подготовленные и отредактированные отцом Домиником. Неподвижно сидя на скамье, она лишь изредка кидала грустный взгляд в сторону сестры. Читая в глазах Филиппы глубокую печаль, Габриэлла понимала, что та мысленно прощается с ней. И от этого сердце воинственно настроенной Габриэллы начинало бешено колотиться.

Несколько раз она порывалась вмешаться в судебную процедуру, но всякий раз аббат Шириз, которому инквизитор специально велел присматривать за Габриэллой, удерживал девушку от подобного шага, призывая Господа ниспослать ей терпение. Но когда отец Доминик начал перечислять все обвинения, выдвигаемые против Филиппы, Габриэлла уже не смогла сдержаться. Да и как было ей стерпеть эту грязную ложь! Девушка не могла и не хотела верить в то, что ее сестра старательно, методично, а главное, предумышленно способствовала распространению ереси, не говоря уже о том, что для достижения своих безнравственных целей не раз прибегала к чародейству. Ведь Филиппу обвиняли не в убийстве родителей (как предполагалось изначально), а в занятиях магией, сношениях с дьяволом и распространении учения Иоахима, утверждавшего, что Римская Церковь – бесплодная смоковница, проклятая Христом. Вещественные доказательства, якобы найденные в покоях осужденной, будто бы доказывали ее связь с нечистой силой. А показания аббата Шириза, духовного отца Филиппы, еще усугубили ситуацию. По его словам, Филиппа –  грешник нераскаянный и, коль она не признает свою вину, значит, продолжает исповедовать ту ложь, которая запрещена Церковью. Из этого следует, что она подвержена ереси и повинна в преступлениях против Бога. А упорный еретик, да еще и нераскаянный, должен стать законной добычей костра.

– Ложь! –  вскакивая со своего места, закричала Габриэлла. –  Все сидящие в этом зале прекрасно знают мою сестру. Более тихого, незащищенного и безобидного человека во всей округе трудно сыскать. Я уверена в том, что никто из присутствующих здесь людей не поверит в такую наглую клевету!

Она обвела залу взглядом, ища поддержки, но все, опасливо косясь на восседавшего за высоким столом инквизитора, отводили глаза.

– Неужели среди доблестных вассалов герцога де Карруаза не найдется мужественных людей, готовых постоять за честь дочери своего господина? Неужели здесь собралась только шайка жалких трусов, позабывших о том, что они рыцари? Неужели вы не способны защитить слабую девушку от неправедного суда?

Сказанные в порыве отчаяния слова произвели неизгладимое впечатление на всех собравшихся в зале. С одной стороны, многие из вассалов герцога были убеждены, что инквизитор, помня вмешательство их господина в дела инквизиции и его заступничество, решил свести счеты с этой семьей, памятуя нанесенные ему обиды. Но с другой стороны, открыто выступить против церковного суда они не решались, зная, что рыцари и их семьи легко могут оказаться на скамье подсудимых, подняв свой голос в защиту осужденной. К тому же представленные отцом Домиником доказательства подтверждали слова свидетелей. Поэтому большинство из сидевших в зале вассалов герцога, хотя и сочувствовали сестрам, и мысленно были на их стороне, но открыто выступить против произвола инквизитора не посмели, ограничившись только недовольным ворчанием на протяжении всего судилища. Не дождавшись поддержки, Габриэлла тяжело вздохнула и опустилась на свое место. Разнообразные чувства –  гнев, злость, отчаяние, –  смешавшись воедино, буквально разрывали на части сердце бедной девушки. Проявленная подданными герцога трусость не оставляла никаких надежд на спасение Филиппы.

– Если больше нет никого, кто мог бы опровергнуть обвинение, выдвинутое Святой Церковью, то я оглашаю приговор: Филиппа де Карруаз, вы признаетесь виновной в колдовстве, ереси, сношениях с дьяволом, а также в убийстве своих собственных родителей. На основании вышесказанного вы приговариваетесь к смерти путем сожжения на костре. После вашей смерти все имущество, которое, согласно завещанию вашего отца, вам досталось после гибели родителей, переходит к Святой Церкви. Это окупит ваши грехи перед Господом. Аминь…

– Не так быстро, святой отец, –  сухо отозвалась Габриэлла, медленно вставая со своего места и неспешным шагом направляясь к высокому столу, где восседал отец Доминик. –  Я уже давно догадалась, что весь этот процесс вы, Доминик ле Бург, затеяли лишь с одной целью: отобрать у нашей семьи все, тем самым отомстив за унижения, якобы нанесенные вам моим отцом. Да-да, не стоит делать вид, что вы ничего не понимаете. Вы так же, как и Римская Церковь, нуждаетесь в постоянном пополнении казны, а наши земли приносят очень приличный доход.

– Святотатствуешь, дочь моя, –  бесстрастно заметил отец Доминик. –  Я лишь исполнял свой долг перед Господом нашим.

– Долг? О каком долге вы говорите? Казнить невинного человека ради блага Церкви, –  это вы считаете священным долгом?

– Дочь моя, вы забываетесь, –  гневно сверкнув своими глазками-бусинками, отозвался инквизитор.

– Нет, это вы забываете, что, помимо вашего подлого суда, есть еще и Божий суд, отец Доминик. И гореть вам в аду за все ваши злодеяния… Я не смогла уберечь родителей от ваших козней, не могу сейчас доказать и невиновность сестры. В ваши ловко расставленные сети попалось самое благородное дитя, когда-либо жившее на земле. Но ни замок, ни земли никогда не достанутся ни вам, ни вашим прихвостням, –  сказав эти слова, она в упор поглядела на аббата Шириза.

Доминик ле Бург буквально побагровел от услышанного. Он тяжело поднялся и, чуть склонившись вперед, тяжело навис над стоявшей перед ним девушкой.

– Вы угрожаете мне, госпожа Габриэлла? –  ядовито уточнил инквизитор.

– Нет, –  в тон ему возразила Габриэлла, приблизившись, –  только предупреждаю. И смею заверить: делаю это лишь из уважения к Господу нашему, которому вы якобы служите… Согласно этому завещанию, –  девушка вытащила из рукава платья свиток, –  после смерти… отца, –  Габриэлла слегка запнулась, –  родовой замок, земли и все, что на них находится, переходит ко мне, если Филиппа не выйдет замуж. По воле отца я осталась единственной наследницей герцога де Карруаза.

– Что?! –  вскричал инквизитор, отказываясь верить тому, что только что услышал. –  Этого не может быть! Это фальшивый документ. Откуда вы его взяли?

Габриэлла повернулась к вассалам, сидевшим напротив, и решительным голосом осведомилась:

– Каждый из вас знает почерк моего отца и без труда сможет подтвердить подлинность документа и то, что каждое слово в завещании написано им собственноручно. Или ваши трусливые душонки и тут отрекутся от правды?

Габриэлла с вызовом окинула взглядом пристыженных вассалов. Те опустили головы, стараясь скрыть смущение и досаду. Им было стыдно за проявленное малодушие, но страх перед инквизитором и тут пересилил укоры совести.

– Габриэлла де Карруаз действительно является единственной наследницей, –  раздался голос из отдаленного угла залы.

Все разом обернулись и увидели стоявшего Буффона. Он сменил шутовской наряд на холщовую рубаху и штаны, поэтому глядевшие на него не сразу признали в говорившем шута герцога де Карруаза.

– Мой господин за две недели до смерти составил этот документ в присутствии весьма почтенных свидетелей, которые, бесспорно, подтвердят подлинность завещания.

– Имена! –  вскричал отец Доминик, окончательно выходя из себя.

– Я их сообщу лишь в присутствии нашего короля или Папы, господин инквизитор.

– Еретики! –  закричал Доминик ле Бург. –  Целый замок еретиков… А все она, –  он ткнул дрожащим пальцем в сторону Филиппы. –  Это она околдовала своими чарами всех присутствующих. Это только лишний раз доказывает ее вину.

– Довольно! –  внезапно раздался тихий, но твердый голос.

Филиппа неторопливо встала и, устремив печальный взгляд на сестру, обратилась к священнику:

– Довольно, господин инквизитор. Любому осужденному полагается последнее слово. Так не лишайте меня его, господин ле Бург… Увы, я не могу доказать свою невиновность и непричастность к убийству моих дорогих родителей –  так же, как не могу снять с себя навет. Вы обвиняете меня в ереси, зная, что мне никак не опровергнуть ложные показания свидетелей: они либо запуганы, либо подкуплены вами. Пользуясь тем, что вас наделили чрезвычайными полномочиями, вы первый не соблюдаете закона. Прибегая к облыжной клевете, вы черните и позорите мое доброе имя. Но Бог свидетель –  я не делала ничего из того, в чем вы меня обвиняете. Моя вина заключается лишь в том, что желаю быть покорной воле отца. Он не хотел, чтобы его дочь посвятила жизнь служению Ордену. Но видит Бог, я стремилась к этому всем сердцем и душой… Но меня обманули. Скрываясь под личиной милосердия, эти люди отбирают земли, деньги, а заодно и душу человека. Это лживые служители Ордена, которые сеют только зло. Бедный отец понял это раньше меня, поэтому и старался всячески оградить от обмана. Я поздно его услышала… Но я виновна только в этом. Слышите, господа судьи? Только в этом!.. А теперь делайте со мной, что хотите.

Филиппа обессиленно опустилась на скамью. В зале началось волнение.

– Молчать! –  злобно прошипел инквизитор, обводя присутствующих испепеляющим взглядом. –  И только посмейте воспротивиться решению инквизиторского суда. Всех уничтожу!

В зале мгновенно стало тихо. Никто из присутствовавших не смог выдержать пристального взгляда отца Доминика: все поспешно опустили головы, чтобы не встретиться с ним взглядом и случайно не выдать своего истинного отношения к состоявшемуся суду. Страх охватил всех без исключения.

Так окончился страшный суд. Филиппа де Карруаз была обречена. Впереди были не менее страшная ночь и еще более ужасное утро. Единственное, что Габриэлла могла сделать в этой ситуации, это только потребовать, чтобы сестру охраняли верные слуги…

Филиппу в сопровождении стражи опять отправили в холодное подземелье замка. Отказавшись отречься от заблуждений и покаяться в приписываемых ей грехах, девушка вызвала новый приступ гнева со стороны не только инквизитора, но теперь и своего духовного отца, аббата Шириза. Запретив страже кого-либо подпускать к пленнице, они удалились. Доминик ле Бург пребывал в самом скверном расположение духа. Его то и дело бросало в дрожь от накатывавших приступов ярости. Старый вероотступник все-таки провел его! Осуществленный план мести, который отец Доминик вынашивал все эти годы, лишился сладкого вкуса победы. Да, он сожжет девчонку, но что это ему даст? Моральное удовлетворение? Возможно. Но земли, о которых Доминик ле Бург так давно мечтал, опять уплывают из рук по вине герцога и этой наглой девицы. При воспоминании о Габриэлле его руки непроизвольно сжались в кулаки. Он еще доберется до нее, до этого отродья сатаны. И даже не посмотрит на то, что ее новоявленный муж числится в любимчиках у короля Людовика. Поход расставит все на свои места. А он, отец Доминик, подождет…

Ночной разговор

Строго исполняя приказ инквизитора, стража никого не подпускала к Филиппе. Ни деньги, ни просьбы не могли заставить охранников нарушить приказание отца Доминика. Габриэлла была в состоянии нервного возбуждения, граничащего с потерей рассудка. Она никак не могла успокоиться и металась по предоставленной ей комнате, словно пойманное дикое животное в клетке. Воспоминания о постыдном для ее семьи суде не давали ей покоя. Днем Габриэлла не смогла как следует заступиться за родного человека и снять позорное обвинение с сестры, а сейчас ей запретили даже проститься с ней! «Господи! Ну почему ты глух к моим мольбам? Почему ты оставил меня в столь трудный час?»

Внезапная мысль заставила девушку замереть посреди комнаты. Оглянувшись, она заметила на кровати плащ. Набросив его на плечи и надев на голову капюшон, Габриэлла скрылась за дверью.

Стояла глубокая ночь. Весь замок был погружен в тревожный сон. Все замерло в ожидании предстоящего утра. Никого не встретив на своем пути, девушка неслышными шагами проскользнула по темным коридорам и добралась до входа в подземелье.

– Стой, кто там? –  послышался грубый голос стражника. –  Эй, отзывайся!

– Мартин, это Габриэлла де Карруаз. Не кричи так громко. Нас могут услышать.

– Зачем вы здесь, госпожа? –  понизив голос почти до шепота, удивился второй стражник. –  Вы же знаете, какие нам даны указания.

– Клянусь небом, мы не можем их нарушить, –  продолжил Мартин, подходя поближе к госпоже. –  Я уже говорил Буффону и вашей служанке… Поймите, мне страшно. Не думайте, что мы трусы, госпожа, но у нас есть семьи, а люди отца Доминика следят за нами…

– У меня тоже была семья, Мартин. И, насколько мне известно, отец никогда не обижал своих доблестных воинов.

– Что правда, то правда. Но…

– Теперь у меня осталась только сестра, и то… –  голос Габриэллы дрогнул.

– Мне очень жаль, госпожа. Я, да и многие люди, –  мы не верим, что госпожа Филиппа на такое способна.

– Я тоже в этом убеждена, но отцы-инквизиторы решили иначе. И теперь ничего не изменить… Мартин, это последняя ночь для моей бедной сестры. Неужели я так и не смогу проститься с ней? Поддержать в столь горький для нас час? Пожалуйста, –  она умоляюще сложила руки. –  Представь, что на месте моей сестры находится твой брат, сестра, отец или мать. Неужели ты стал бы спокойно спать, зная, что завтра их ждет смерть? Сжалься, прошу тебя!

Габриэлла, заливаясь слезами, упала к ногам стражника. Мартин ужасно растерялся, увидев благородную даму на коленях перед собой. Он тут же попытался поднять плачущую девушку.

– Госпожа, госпожа! –  бормотал он при этом. –  Клянусь небом, вам не полагается… вы не должны… Ну, не стоит так убиваться… Хорошо, я пущу вас. Только встаньте с колен и перестаньте плакать.

– Ты действительно разрешишь мне повидаться с сестрой?

– Да, госпожа. В память о вашем отце, да упокоит Господь его душу… Ваш отец был хорошим хозяином. Идите за мной… Анри, дай знать, если что…

Взяв факел, Мартин осторожно начал спускаться по каменным ступеням, освещая Габриэлле лестницу. Через некоторое время молчаливое шествие оказалось в подземелье. Здесь стоял немилосердный холод, и было невероятно сыро. Свежий воздух, скудно пробивавшийся сквозь маленькую отдушину, не мог принести облегчения заключенным под стражу: смрад, шедший от гнилой соломы и плесени, был ужасен. «Неудивительно, –  подумала про себя Габриэлла, –  что отец замуровал вход в темницы нашего замка. Ужасное место! –  Девушка поежилась. –  Бедная Филиппа…»

– Я оставлю вам факел, госпожа. У вас несколько минут. Не хочу надолго оставлять Анри одного. Вдруг что не так.

– Спасибо, Мартин. Клянусь Непорочной Девой Марией, я никогда не забуду твоей доброты.

– Да будет вам. Герцог де Карруаз не раз помогал моей семье. Я перед ним в долгу.

Сказав это, он протянул факел и с почтением поклонился. Затем стражник отошел на значительное расстояние и замер на месте. Габриэлла осторожно двинулась вперед, высоко держа факел над головой. В самом конце коридора она увидела ржавую решетчатую дверь. Подойдя поближе, девушка в нерешительности остановилась.

– Филиппа, –  еле слышно позвала Габриэлла сестру. – Это я, Гебелль.

В дальнем углу темницы, на куче потемневшего сена, кто-то зашевелился.

– Габриэлла? –  вставая с гнилой подстилки и боясь поверить своим глазам, откликнулась Филиппа. –  Неужели это ты? Как тебе удалось сюда проникнуть? Ведь отец Доминик…

– Не надо сейчас вспоминать о нем, дорогая, –  прервала ее Габриэлла, протягивая руки сквозь решетку и сжимая сестру в объятиях.

Никогда в жизни Габриэлле де Карруаз не было так горько. Невольные слезы опять застлали ей глаза. Что же делать? Может, бежать? Это предложение девушка непроизвольно произнесла вслух.

– Нет, дорогая, ничего из этого не выйдет. Мы не сможем укрыться от всемогущего ока инквизиции. Предателей и шпионов сколько угодно повсюду.

– Да нам и не надо далеко от них бежать. Нам бы только нагнать Жирарда и короля. Лошади в конюшне сильные, выносливые. Справимся.

Филиппа печально покачала головой.

– Это ты у нас воительница, дорогая Гебелль. А я –  лишь твоя еле заметная тень, больше привыкшая в уединении парить в облаках, нежели скакать верхом по полям и лесам. Мне не выдержать таких тягот.

– Неправда, ты сильная.

– Нет, Гебелль, ты переоцениваешь меня.

– Возлюбленная сестра, что за вздор! Мы ведь из рода де Карруаз! И мы не остановимся перед трудностями.

– Нет, дорогая, –  грустно улыбнувшись, Филиппа прервала горячую речь сестры. –  Мои силы уже на исходе… Я устала.

– Но нельзя сдаваться!.. Послушай, Филиппа. Мартин и Анри –  наши люди. Возьмем их, с семьями, и уедем из замка. Нам нужно только добраться…

– А остальные? Ты о них подумала? После нашего бегства Доминик ле Бург не пожалеет никого. Он наверняка обвинит в ереси всех преданных нам людей и предаст их суду.

– Ох, –  отозвалась Габриэлла после минутного раздумья, –  об этом я не подумала… Но я не могу просто так сидеть сложа руки, когда под угрозой жизнь моей сестры. Это невозможно!

– Дорогая, милая, любимая Габриэлла, –  ласково погладив девушку по щеке, мягко промолвила Филиппа. –  Так распорядился Господь. Я слышу: он призывает меня к себе.

– Но ты так молода! –  из глаз Габриэллы брызнули слезы.