Потерянная Афродита - читать онлайн

Глава 1. Здрасьте, Леша!

День рождения я встретила в отделении неврозов. Хожу в это унылое заведение с маленькими серыми клетушками-кабинетами, безликой советской мебелью и спертым больничным воздухом. Обстановка не радует, но от процесса я в восторге: впервые обнаружила, что в природе водятся разные мужчины, то есть они бывают не только высокие и красивые. Существует и множество других сортов, имеющих право на жизнь. Первым мужчиной такого рода был некий врач, по всей видимости, главный, о чем сообщало его большое кресло. Диван, где я всегда ожидала приема, находился как раз напротив его кабинета, дверь которого он держал открытой.

«А он ничего», – подумала я, сев на диван в первый раз. Он медленно перевел взгляд от рабочих бумаг на меня. «Интересно, что она здесь делает?» – прочитала я в его глазах, которые вдруг вспыхнули, а на лице на мгновение поселилось любопытство, которое он быстро упрятал подальше.

– Девушка, а вы к кому? – спросил он с медицинским равнодушием и спокойствием египетской мумии.

– Я к Тамаре Борисовне.

– А можете мне сказать ее телефон? – мумия оживилась, изображая заинтересованность.

Я назвала телефон, услышанные цифры как будто разочаровали его. Он их не записал и звонить не стал, а быстро накинул плащ и вышел. «Как странно», – думала я, гипнотизируя пустое место, где только что был мужчина.

«Курение – это попытка заполнить внутреннюю пустоту хотя бы дымом» – прочитала я надпись на стене. С тех пор я регулярно сталкивалась с Лешей, так его звали, и при встрече старалась его рассмотреть, так как он мне скорее нравился, хотя в нем не было ничего, что меня обычно привлекало в мужчинах, кроме, пожалуй, роста. Он был высок, но худ, как жердь, или почему-то казался худым. «Я видел в этой жизни все – смерть, страдание, одержимость, и нет ничего, что может меня удивить», – говорил его рыбий безразличный взгляд.

Мне нравился его белый халат, в детстве я очень любила играть в больницу, особенно с мальчиками, и была уверена, что в его кармане лежит волшебная таблетка от всех страданий. У него была большая голова (умный, подумала я) и густые волосы (значит, здоров). Он двигался плавно и медленно, как морское животное. Я смотрела на Лешу и мысленно играла с ним в куклы, где куклой был он. Я примеряла на него разную одежду и помещала в разные места воображаемого дома. Сначала я нарядила его в шелковый домашний халат, дала в руки газету и положила на диван, потом посадила за обеденный стол и налила кофе, затем уложила на белые простыни широкой кровати. Для игры в семью Леша подходил. Так продолжалось несколько месяцев. Я приходила в клинику, «играла» с Лешей, потом заходила в обшарпанную дверь с надписью: «ПИТУБЛЬ Т.Б. – психотерапевт».

Тамара Борисовна любила собак и сама была настоящая собака. Из ее большого тела торчали короткие руки и ноги, мощная грудь гордо вздымалась вверх. Венчала конструкцию маленькая голова с приплюснутой мордой, по бокам которой стекали жидкие волосы не первой свежести.

Сегодня я, как всегда, легла на кушетку и протянула ей рисунок синей женщины, который сделала накануне ночью. Не знаю, что на меня нашло. То ли это влияние Академии художеств, то ли тонкая долька луны, висевшая на дереве. Смутно помню, с чего все началось, и творческих мыслей особых не было. Просто было страшно, что мой сын умрет. Или вся эта история станет кому-то известна. И тогда конец, мне никогда не отмыться. От ужаса я дико возбудилась, схватила синий акварельный карандаш и вывела на белом листе бумаги какие-то линии. Из нижней границы листа выросло ногами вверх обнаженное женское тело. Плавное, гибкое, мягкое, оно привело меня в жуткий восторг, я дорисовала его пальцем, используя себя вместо баночки с водой. Головы и рук не было, а меж раскинутых ног извивались языки пламени.

Я полночи гипнотизировала синюю женщину. Не знаю, была ли я первым человеком с рисующим влагалищем, но чувствовала я себя первопроходцем, примитивным существом и пришельцем из космоса, человеком времен палеолита и гостем из будущего с встроенным чипом вместо мозгов.

Короткие пальцы Тамары Борисовны, выглядевшие еще толще от крючковатого фиолетового маникюра, впились в уголок белого листа, а маленькие колкие глаза забегали по наброску. В воздухе поселилось чувство сильной неловкости. В этом кабинете такое случалось. Мое тело застыло, а над головой появились голубые, розовые и желтые облака. Большие и пушистые, с запахом молочной ванили и мускуса.

Тамара Борисовна смотрела на рисунок минуты три. Увиденное ее явно завлекло, было очевидно, что она увидела в нем какие-то знаки или даже диагноз. Решив немедленно согласовать его со своим начальником, она резво встала из-за стола, гордо держа перед собой рисунок с синими бедрами.

– Леша-а-а-а-а, Леша-а-а-а-а! Посмотри! – она зазывно кричала и решительно шла по направлению к коридору.

– А может, не надо? – мне очень хотелось стать невидимой, мое тело стало нагреваться и таять, руки и ноги не слушались, но я все же сделала усилие, чтобы задержать разоблачительницу, которая без труда пресекла эти попытки и решительно вышла в коридор.

Моя голова оставалась холодной и судорожно соображала, что делать. В итоге я решила использовать самое верное средство – шкаф! Сейчас он казался единственной защитой. Мое тело, испуганное и размякшее, поднялось с кушетки и прилипло к его широкой боковой стенке.

«Леша-а-а! Леша-а-а! Что скажешь?» – голосила обладательница рисунка.

Леша от ее крика был уже в коридоре. Тамара Борисовна нетерпеливо тыкала в него рукой и трясла листом бумаги так сильно, что нарисованное тело – обнаженное, вибрирующее, ярко-синее, без рук и головы, вдруг ожило, отделилось от белого листа, взлетело вверх и распласталось в воздухе, демонстрируя себя. Оно раскинуло ноги, словно крылья, и заняло собой все свободное пространство под потолком маленького коридора, озарив его своей яркой синевой. Душное пространство наполнилось свежим воздухом настоящей жизни. Тамара Борисовна вопросительно смотрела на Лешу, который безразлично смотрел на глянцевые округлые бока так, как врачи смотрят в медицинскую карту.

– А можно мне тоже посмотреть? – робко поинтересовался случайный посетитель клиники. Он зажмурился, не осмеливаясь смотреть без разрешения.

– Нет, тебе нельзя, – рявкнула психотерапевт, – это только для Леши!

– Да здесь можно много чего сказать, – Леша достал из кармана увеличительное зеркало и холодно, но с любопытством осмотрел меня снаружи и внутри. Мое тело извивалось от удовольствия, а Леша как воды в рот набрал.

– Ну так скажи, скажи!!! – возбужденная Тамара Борисовна не собиралась это терпеть и дернула его за рукав так сильно, что слова, на время осмотра застрявшие в Лешиной гортани, сразу выскочили наружу.

– Пятна Роршаха… Мания… – Леша исподлобья посмотрел на коллегу и пробубнил еще что-то медицинско-невнятное.

– Да! Да! Я именно так и подумала! – собеседница, услышав ровно то, что ожидала, радостно закивала в ответ.

В это время в кабинете за стеной моя голова выпучила глаза и испугалась. Она опознала из услышанного только слово «мания», и это не предвещало ничего хорошего. «Какая еще к черту мания? Леша, да ты рехнулся?!» – думала голова, а тело плавилось, желая одного – слиться со шкафом и стать невидимым. Было очевидно – нарисованная безголовая женщина ожила и ведет себя просто возмутительно. «О боже! Что она творит?» – думала голова, сидя за шкафом. Еще оставалась надежда, что Леша не узнает, кто ее автор, но природная любознательность не позволила отсидеться тихо.

– Спросите, что он имеет в виду! – крикнула любопытная голова из кабинета. – Пусть скажет простым русским языком!

– Это значит, что Пушкин в таком состоянии написал «Онегина», – отозвался Леша, переведя свой медицинский бред на человеческий.

Услышав это, летающее тело сделало очередной взмах синими бедрами, раскинув их еще шире, увлажнилось и перевернулось на живот. «Он точно псих, – недоумевала я. – При чем здесь Пушкин?»

– Леша, Леша! Так ты иди сюда, посмотри на художницу, она же у меня здесь. – Не унималась Тамара Борисовна.

Она схватила его под руку и потащила в кабинет. Синяя женщина следовала за ними, паря по воздуху. Ей стесняться было нечего – она была прекрасна, и ее просто распирала надежда на новую жизнь. Перед открытой дверью она накренилась, сделала спокойный и чистый разворот на сто восемьдесят градусов и свободно залетела в комнату, где пряталась голова, и запорхала там, такая же довольная и бесцеремонная.

Голова выглядывала и смотрела из-за шкафа, как оживший рисунок размахивает синими бедрами и вибрирует животом. «Хорошо, что она безрукая», – подумала голова, смотря на ожившее творение рук своих с некоторым облегчением. В этот момент она поняла, что у нее нет шансов избежать встречи с Лешей, который просунул в дверной проем свою голову и смотрел на происходящее теми же безразличными глазами. Мне ничего не оставалось, как высунуться из-за шкафа.

– Здрасьте! – сказала Лешина голова.

– Здрасьте! – сказала моя в ответ.

Потом что-то щелкнуло, мои глаза закрылись, дверь захлопнулась, Лешина голова исчезла. Тамара Борисовна подошла ко мне и приподняла левое веко.

– Спит, – сказала она.

Синяя женщина упала на пол. Она изогнула стан, чуть приподняла одно плечо, слегка опустила другое и замерла. Бездвижная она походила на статую, утратившую не только руки, но и голову. Тамара Борисовна принюхалась. Моментально в кабинете появился огромный мопс. Он был человеческого роста и вошел как человек. В правой лапе он держал палку сырокопченой колбасы, левой – поправлял на толстом боку кожаную портупею с мобильным телефоном. На его голове была твидовая кепка-восьмиклинка шоколадного цвета в красно-синюю клетку. Он обожал произносить свое имя. «Глотон!» – с ударением на последнем слоге и французским прононсом.

– Кто это? – он указал колбасой на синюю женщину.

– Не твое собачье дело! – ответила Питбуль.

– Почему она без головы? И где ее руки? – Глотон встал на четыре лапы и обнюхал синие бедра.

– Не трогай ее! – Тамара Борисовна наехала на пса мощной грудью. – И убери свою дурацкую колбасу! Испачкаешь!

– Она спит? Или вы ее того? – Глотон посмотрел на Тамару Борисовну с опаской.

– Ты за кого меня принимаешь? – Тамара Борисовна бросила на пса недовольный взгляд. – Зачем ей голова, тупая псина, когда у нее есть это! – она ткнула в спящую пальцем и сунула ему под нос.

Пес потерся о ладонь и одобрительно закивал.

– Спрячь ее где-нибудь! – Тамара Борисовна пошлепала ладонью по синему животу.

– А если она проснется? – пес вскинул лапы вверх.

– Не проснется! – психотерапевт наклонилась над спящим рисунком и откинула левую ногу в сторону. Нога подчинилась.

– Ох! – пес прикрыл пасть лапой и встал на цыпочки. Его короткая шея вытянулась как трансформер. Прошло три минуты, Питбуль очнулась.

– Все! Хватит глазеть! Делай, что тебе говорят!

Глотон подцепил синюю женщину за талию открытой пастью и встал на задние лапы. Ее гуттаперчевое тело обвисло, как огромные синие усы, выстриженные по неведомой ассиметричной моде. С одной стороны они были длинными и свисали почти до пола. С другой на собачью грудь опустились две пышные округлости. Пес аккуратно потрогал их.

– Вот тупица, – Тамара Борисовна скривила рот. Эта гримаса означала, что все на свете приходится делать самой. – Ты хочешь, чтобы за тобой увязалась толпа зевак? Переверни ее!

Глотон открыл пасть, тело мягко опустилась в его лапы. Перекинул его через плечо, словно длинный синий шарф, надвинул кепку на лоб и вышел.

Он пересек двор и оказался на Малом Могильцевском. Оглянулся. Никого. Только ветер виден от пушистого снега. Пес свернул налево и прибавил шаг. Длинный синий шарф за его спиной рисовал на заснеженном тротуаре тонкую извилистую дорожку.

Я открыла глаза и оказалась лицом к лицу с Тамарой Борисовой.

– Где она? – я приподнялась на кушетке и оглянулась.

– Кто? – брови Тамары Борисовны совершили резкий маневр вверх.

– Женщина… синего цвета, – я прикоснулась пальцами к вискам, а Тамара Борисовна заботливо провела рукой по моим волосам.

– Дорогая моя, даже не знаю, что сказать, – она сладко улыбнулась. – Здесь никого не было. Только вы и я.

Глава 2. Она съела пирожное Гогена

Когда ты в заднице, психотерапевт становится самым главным человеком на земле. По масштабности фигуры он сравним с родителем, рожающим тебя заново. Хотя нет. Рожаешь ты сам, а он помогает зачать, выносить и родить новую личность. Потому что старой больше нет. Я сижу на обломках собственной личности.

Детство – сумерки. Ваш крик громко прозвучал в родильной палате. Врач поднимает вас вверх и держит в своих больших руках. Мама улыбается. Вы появились на свет, но это ничего не значит. Вы только засыпаете.

Взрослость – рассвет. Что может вас разбудить, если вы спите так крепко? Например, что-то очень тяжелое – развод с мужчиной, от которого вы полностью зависите, или страшное – смертельная болезнь близкого человека, или предательство – вы вдруг узнаете, что всю жизнь были обмануты тем, кому больше всего доверяли. Возможно, это страсть, которой вы никогда не испытывали. Вы бутылка горячего шампанского. Вас встряхнули и выдернули пробку. Взрыв! Вы открываете глаза и видите другой мир.

Мой сын решил, что в этом мире ему больше делать нечего. И мне надо с этим жить, ходить на работу, в парикмахерскую и магазин, понять, кто виноват и что делать. В этой творческой задаче главным помощником стало мое бессознательное. Оно заявило о себе ярко и неожиданно, поместив меня в тело Поля Гогена. Ранним утром того самого дня, когда космический аппарат «Рассвет» достиг планеты Церера, я открыла глаза, села на кровати и сказала: «Она съела пирожное Гогена». Потрогав свои ноги и голову, я бросилась к письменному столу и записала вот что:

«Мы были в кафе. Тусклый свет, бурые стены, мои плечи опустились под тяжестью черного пальто. Вокруг так темно, что я едва различаю происходящее. Со мной несколько вертлявых девиц, не помню, где подцепил их и зачем притащил сюда, но, кажется, они мои друзья. Друзья состояли из мясистых губ и грудей, едва державшихся на их тонких спинах. От мрачных мыслей я стал массивным и тяжелым, как дубовый стол, за которым мы сидели.

Заскучав, я пробежал взглядом по стойке бара и увидел на ней воздушное пирожное, нежный белый полушар, трогательный и ранимый, лежащий на тончайшей голубой тарелке. В желании им обладать, молча встал и купил его. Моя усталая и задеревеневшая рука поднесла к лицу сливочное пирожное, похожее на маленькую луну. Вдохнув его аромат, я вернулся к столу, окутанный облаком вдохновения. Девицы о чем-то живо болтали. Их ноги были важно закинуты одна на другую, локти бесцеремонно лежали на столе, а длинные крючковатые пальцы выделывали в воздухе разные кренделя, пытаясь придать смысл их бессмысленной речи. Я поставил пирожное подальше от них и ненадолго отлучился.

Вернувшись, я увидел, как одна из девиц впилась своей ложкой в мое пирожное. Я онемел. Я был потрясен и словно оглох. Стоял и смотрел на свою рану. Девицы не понимали, что со мной. Они размахивали руками, их крючковатые пальцы приглашали меня присаживаться. Словно большие рыбы они раскрывали размалеванные рты. Глупые слова, похожие на липких медуз, падали на стол одно за другим.

Я хотел отмотать назад эти несколько минут. Я вернулся к бару. Я искал свое пирожное, свой нежный белый полушар. Но его не было. Я шнырял глазами по полкам. Безрезультатно. Я резко развернулся к столу. Я не мог говорить и не слышал, что происходит вокруг. Во мне бушевал гнев. Крючковатые пальцы шныряли туда-сюда над израненным белым пирожным. А одна грудастая рыба выпучила глаза и открыла рот: "Ну, иди сюда! Чего стоишь как столб? – она схватила одной рукой голубую тарелочку, другой – облизанную ложку и протянула мне. – Я же только один раз откусила!"

Я задыхался. Не в силах на это смотреть, я развернулся, быстро пошел к выходу и открыл дверь. Моя нога, переступая через порог, угодила прямо в грязную лужу, а я сам оказался в теле какой-то женщины. Это была я. Я все знала про пирожное.

«Она съела пирожное Гогена», – носилось в моей голове, в груди бушевал гнев. Я решила разобраться с той грудастой из кафе, но не знала, где ее найти. Я пошла наугад, уверенная во встрече, которая меня сильно пугала. Тогда я решила написать ей СМС. Я достала мобильный телефон, чтобы разобраться с обидчицей раз и навсегда. Набирала текст, уткнувшись в экран и не прекращая решительного движения. Хотела достучаться до ее тупых мозгов, тщательно подбирая слова, как вдруг меня окрикнул визглявый голос: "Девушка, это вы мне пишете?"

Я подняла глаза и увидела ту, которая впилась облизанной ложкой в белое пирожное Гогена. У нее были такие же крючковатые пальцы, выпученные непонимающие глаза и большая грудь. Прошло двести лет, а она так и не смогла ничего понять. Я смотрела на ее пустое лицо, на кривой палец, гордо воткнутый в мясистое декольте, на рыбьи губы и поняла, что никакое СМС и никакие слова не в силах сделать то, что не смогло сделать время. "Нет-нет! – пробормотала я. – Это я не вам!"».

Именно с Гогена все и началось. Проснувшись, я подумала, что женщины – ужасные существа. Переселение в другое тело так поразило меня, что теперь я каждое утро веду дневник снов. На широкой кровати, держа ноутбук на коленях, в шелковой пижаме или голышом. Мои пальцы взлетают над клавиатурой, оставляя на белом листе буквы, слова, предложения и события ночной жизни.

Моя жизнь поделилась на два мира – до и после Гогена. По пути в офис думаю о нем. Солнце обливает меня желтым светом. Каблуки выбивают ритм. Кажется, этой ночью я перешагнула границы тела и времени. Здесь, в Москве, на Новинском бульваре, я шепчу его имя и как-то само собой переделываю его на женский лад. Мне нравится, как оно звучит. С момента появления рисунка синей женщины прошел месяц, а он не выходит у меня из головы. Для меня это не эскиз, а живой человек. Пусть пока без рук и головы, но ей необходимо имя. Я подбирала разные имена, но ни одно не нравилось. А это подошло точь-в-точь, не знаю, как это объяснить. Теперь мою синюю безголовую зовут Полина. Фамилию я вычислила логически, это была пара пустяков.

Ночью я рисую сны и успокаиваюсь. Сновидения могут рассказать о твоей жизни многое. Психотерапию с Питбуль символизируют три сюжета: пирожное Гогена, труп в машине и убийство младенца.

До переезда в Москву я не видела снов. Теперь, после семи лет московской жизни и трех месяцев терапии, мне снилась ночь и паника. На заднем сиденье моей машины лежит покойник. Хорошо, что он не окровавлен, а аккуратно завернут в белую ткань, словно мумия. Я лихорадочно соображаю, что делать. Чудом попадаю ключом в панель зажигания. Заезжаю в ближайший двор, криво паркуюсь, вожу-то я не очень хорошо. И тут, как назло, выбегают какие-то люди. Они злятся, что я перегородила двор. А одна тетка, похожая на Тамару Борисовну, лезет на заднее сиденье, дергая ручку дверцы. Я очень нервничаю из-за трупа, она не должна его увидеть. Я выбегаю и оттаскиваю ее от машины. Кое-как мне это удается. Сажусь в машину, запираю двери и судорожно думаю, как мне избавиться от тела. Решаю, что помочь мне сможет только мой Идеальный начальник.

Тамара Борисовна сказала, что труп символизирует все ненужное в моей жизни. Только спустя время я пойму, что она и есть тот чемодан без ручки.

В третьем сне я увидела себя с мамой и папой. Мы были в темноте, мама держала младенца на руках. Не помню, что стало причиной, но отец вдруг подошел к ней, выхватил ребенка и свернул ему шею. Крови не было, только хруст костей и суставов, и он превратился в искореженную куклу. Мне не было страшно, но я бросилась бежать.

Так впоследствии я буду убегать от Тамары Борисовны, потому что ее психотерапия заведет меня в дремучий лес, где по тайному замыслу в самой глухой чаще должно быть захоронено мое «я».

Работа – мое спасение. Я думаю, что влюбилась в своего Идеального начальника. Когда придет время, он действительно поможет мне избавиться от «трупа» Тамары Борисовны. Но главное, что с ним моя любовь, которую я много лет искала на кончике пениса, первый раз перенеслась куда-то в другое место. Интересно, для мужчины это комплимент или наоборот? Почему я полюбила его? С ним все было в первый раз. Первое уважение, первый подарок, первая пассивность с моей стороны. Я не сделала ни единой попытки, чтобы сблизиться с ним. Обычно я веду себя с мужчиной, как охотник с дичью: «Вон бежит зайчик с морковкой, надо поймать его за ушки!» В своих иллюзорных отношениях с ним я пережила несколько стадий сближения и расставания. Когда у меня наступало любовное обострение, я выискивала в нем разные недостатки и логически доказывала, что такой мужчина мне не подходит. Это всегда срабатывало, у меня несколько раз получалось его разлюбить и не мучиться.

Сейчас я по-прежнему испытываю это парадоксальное чувство близости с неблизким человеком. С ним я вошла в стабильную стадию совершенной любви. Моя любовь очень спокойная, в ней нет ничего, и в ней есть все. Ни страсти, ни желания, ни страдания, ни ожиданий. Мне хорошо от одной мысли, что этот человек живет на земле. Пусть он принадлежит кому-то другому, это неважно, главное, что он есть. Для меня это странное поведение. Если представить любовь в виде отрезка с точкой посередине, то я со стороны испепеляющей страсти перелетела на другой конец, платонический, потеряв середину по пути.

Я часто вспоминаю, как мы работали вместе. Виделись в офисе или в моем сне. Встречаясь с ним там, подумать не могла, что может быть как-то иначе. Казалось, некоторые мужчины слишком хороши для меня. Когда мой сын оказался перед лицом смерти, я словно проснулась от долгого сна, во время которого забыла свою жизнь. Теперь я все чувствовала, обращала взгляд на каждую мелочь, стала очень внимательной ко всему, что происходит внутри и вокруг меня. Я отказалась от всего, кроме работы и помощи сыну, и вдруг стала неотъемлемой частью этого мира, который ответил мне взаимностью. Я ощутила себя слепым котенком, которого ведет по жизни чья-то невидимая рука. Особенно радовалась интересным совпадениям, которые помогали ясно видеть этот мир и время от времени оживляли в памяти воспоминания, помогающие понять, кто я такая. Таким событием стала история на офисной кухне, куда я зашла налить воды. Я стояла с кружкой в руках, когда вошел он, мой Идеальный начальник. Вскинул брови, слегка отшатнулся назад, будто ожидал увидеть кого угодно, только не меня и пробубнил себе под нос: «О! Привет!» – повернулся к раковине, открыл кран и стал намыливать свою чашку.

– Привет! – ответила я ему в спину.

– Что-то мы с тобой никак не можем встретиться, – сказал он, не поворачиваясь. – Прости меня, пожалуйста.

– Ничего страшного, – ответила я, изучая его затылок и отросшие волнистые волосы.

– Завтра точно, – он повернулся ко мне. – У тебя же все готово?

– Да, все. Ты сам меня позовешь?

– Да, – сказал он и вышел.

Это был обычный разговор о деле, я его прекрасно поняла, мы всегда понимали друг друга с полуслова. Я налила воды и вернулась на рабочее место. Воткнула в уши наушники, включила радио. Это была радиостанция, которую я слушаю каждый день. Заиграла песня, которую я слышала десятки раз. Мне очень нравилась эта песня, но я никогда не понимала ее слов и не пыталась понять, так как ненавижу английский. Вдруг вошел он, показал глазами, что забыл ручку на моем столе, взял ее и вышел. В этот момент я вдруг схватила карандаш и записала на первом попавшемся клочке бумаги звучавшую в песне фразу: «Хелло из ит ми ю лукинг фо». Поняв ее смысл, я ушла в туалет и долго плакала. С этими слезами из моей головы вытекали и проявлялись на ладонях воспоминания и обрывки наших разговоров. Об английском, котором он владел свободно, а я лишь мечтала освоить, еще не осознавая неприязнь к этому (как я его теперь называю) havающему языку. О его подруге, с которой It’s complicated (все сложно). О фотографиях. Он прекрасно снимал, а я восхищалась. Спрашивала, что любит фотографировать больше всего. «Наверное, разочарую, – звучал ответ. – Люблю то, что умерло – кладбища, руины, разрушенные здания». Я отвечала: «Вовсе нет, я тоже люблю развалины и могилы». Обрадованный моим мнением, советовал прогуляться на уютное Донское. Подшучивая, что никогда не говорила с мужчинами о кладбищах, я отправилась туда ближайшим субботним утром. Потом обсуждали впечатления. Интерес к кладбищам намекал на человека широкого взгляда, считающего смерть неотъемлемой частью жизни, окружающий мир которого выходит далеко за рамки этого света. Сквозь рыдания я услышала низкое гудение духовой трубы и удары тарелок, возвещающих всей нашей деревеньке о смерти кого-то из жителей. Соседи выскакивали из домов, стекались на звуки траурного марша и тянулись длинной процессией за атласным фиолетовым гробом на белоснежных вафельных полотенцах, свисающих с плеч четырех крепких мужчин. Во главе шествия, над головами провожающих, плыла, показывая направление движения, украшенная рюшами крышка гроба. И я бежала за ней в толпе других ребятишек, чтобы успеть прошмыгнуть в толпу и заглянуть последний раз в лицо уходящему. Так у нас провожали каждого. Всей деревней, с оркестром, достоинством и уважением. В Москве, чтобы не оскорбить чувства живущих, смерть прятали в специально отведенные для нее места.

Если бы Идеальный начальник увидел меня сейчас, то непременно захотел бы сфотографировать руины моей личности. А пока я делаю это сама. Мне снится, что я в театре, одновременно актер и зритель. На сцене в накинутой на голое тело мужской рубашке сижу ко всем спиной. Я достаю фотоаппарат и начинаю сама себя фотографировать. Фотограф должен сделать снимок, который уже не снимок, а он сам. Когда объектив фотографа направлен на модель, когда поверхность кадра это и траектория обзора, и сам снимок, а фотограф – это тот, кто снимает, и тот, на кого направлен объектив. Он снимает самого себя, чтобы проявиться в этом мире.

Два раза в неделю хожу в группу психологической поддержки, что-то типа клуба матерей-неудачниц и в клуб анонимных писателей. Записав сон о Гогене, не могу остановиться и постоянно пишу. В целом мы похожи на анонимных алкоголиков – собираемся в библиотеке раз в неделю, говорим о боли, смотрим кино про боль и ведем дневник, чтобы излить ее на бумагу и найти свой голос. Ведущий клуба, самый настоящий писатель, с седою бородой и Букеровской премией. Писатель № 1. По его мнению, только боль – путь к сердцу читателя. Я в это не верю. Писательский клуб для меня – вариант психотерапии. Многие писатели говорят, что пишут для избавления от тяжелых чувств, обычно от вины и стыда. Если так – то я точно писатель, этих чувств у меня вагон, и очень хочется их слить в унитаз.

Глава 3. Моя жизнь на кончике пениса

Во сне кто-то протягивает мне старое черно-белое фото, я смотрю на него и вижу себя подростком. Я оживаю на нем и ухожу. Смотрю на себя, скользящую в прошлое, вижу такую же, как сейчас стрижку, только волосы темные, как раньше, и платье с широким поясом.

Я родилась, потому что это было кому-то нужно. Случайностей нет, все происходит не просто так, во всем есть смысл. Моя жизнь на кончике пениса, пенис в штанах, штаны на мужчине, мужчина неизвестно где. Власть секса над человеком. Я человек, и я сплю. Мои сны связаны с ощущениями, их действие происходит на кровати. Мое влагалище – вечный двигатель, оно превращает мой сон реальность. Влагалище – третий глаз, им я вижу, проникая в себя и других. Я смотрю на мир через подзорную трубу своего влагалища. С мужчинами одна и та же история. Я люблю так сильно, что прилипаю, как жвачка к мохеровому джемперу. Отодрать невозможно, приходится выстригать ножницами или вырывать с мясом.

На белом листе своего дневника я провела жирную красную линию, что означало начало новой жизни. В прошлом остались безликий спальный район, дома-коробки, окна с серыми дождевыми подтеками, деревья, похожие на вытянутых ежей, грязные отпечатки пальцев на листе. Сын-подросток и муж-алкоголик с раком крови в стойкой ремиссии. Оставлять сына было невыносимо. Но другого выхода не видела.

«Да что ты ее слушаешь, – сказала моя мать моему мужу, когда он пришел в очередной раз в надежде поселиться в нашей квартире, – приходи и живи!»

«А как же я? – прошептала я. – Мое мнение здесь кого-то интересует?» Никто не ответил и не обратил на это внимания.

Меня как женщины больше нет. Я разрушена и делаю шаг в другую жизнь. Москва – мое убежище. Приехала сюда работать, но на самом деле просто сбежала в этот город-праздник. Здесь нет смерти, все мыслят позитивно, а черный – это маленькое платье, смокинг или «мерседес». На вас отовсюду льется музыка, холодная как космос и равнодушная как вселенная. Музыка ночного мегаполиса, музыка бара хай-тек, в котором сидят люди-иллюзии, люди рафинированной красоты, держащие в руках дорогие коктейли. Сложна, умна и красива, она смешивается за пару минут рукой профессионала. Употребляется немедленно. Без чувств. Без страсти. С загадочным и многозначительным выражением лица.

Сегодня оторвала от себя очередную влюбленность. Вовочка № 1 был удален легко, как молочный зуб, так как оказался женат. Сенсацией этой осени стал развод французского президента Николя Саркози, но Вовочка не развелся. Я написала ему: «Прощай, человек из чуждого мне измерения. Измерения фальшивого счастья, прикованного наручником к батарее. Твои попытки вырваться такие робкие, что не дают шансов на освобождение и не вызывают ничего, кроме жалости». Через несколько дней после этого письма и за семь лет до появления в клинике неврозов мне встретился Вовочка № 2.

Мы с Юлей ищем философский смысл брака. Сегодня она увидела свою жизнь по-другому, осознав тлетворное влияние на нее Сатурна. Она говорит, что тридцать лет и три года чтила трудовой договор и отца, всегда отдавая свое место кому-то другому. Она изнасиловала свою душу и продолжает насиловать ее сейчас, так как боится творческих поступков, не прописанных и неустановленных никем.

Она говорит, что я «уранистка», что я не боюсь и что я молодец. Вот если бы она хоть раз бросила работу, завела любовника и вообще пошла куда хотела, она бы тоже была «уранисткой», а так она дура и трусливая неудачница, которая пропускает всех вперед. И все ее мучения проистекают от того, что Сатурн, встав в конфликт с Луной, сломал ей жизнь. Это касается всего – и работы, и мужчин. Сейчас ей стало ясно как день, что человек час за часом, делая выбор, формирует свою судьбу, если, конечно, не сидит дома, как она. Будучи на втором курсе, она сделала аборт, потому что папашка зародыша плакал как ребенок и дрожал от страха, а сама она была настолько агрессивной «сатурнианкой», что рожать в вузе, с ее точки зрения, просто тупо. Сейчас она считает, что, если бы она тогда родила, ее жизнь пошла бы по Урану, она была бы замужем и стала психологом, так как несостоявшаяся свекровь – декан на психологии. А так она экономист и полная дура, что не слушала меня и все себе сломала, ведь говорила я ей бросать нелюбимую работу и крутить романы с кем хочется. Ведь если бы она это сделала, то все пошло бы как надо. И только сейчас она осознала свой Уран, но он ограничивается только постоянной сменой работы, а Сатурн все равно не дает ей заниматься сексом. И она задолбалась, но как выйти из этого, не знает. В общем, мой Уран и ее Сатурн связались в один узел.

Я не понимаю, что значит «быть уранисткой». У Северовой нереальные мозги, я ее часто не понимаю. Она говорит: «Надо жить символами!» Что она имеет в виду? Неважно! Главное, я здесь, в этом сказочном городе, а Юля осталась там, в районной пятиэтажке, где водят дружбу крысы и барабашки. Мы выносим друг другу мозг по электронной почте. Получается, мы с разных планет, но нас многое объединяет. У нас нет ни денег, ни мужчин, ни квартир, ни бриллиантов. У Юли нет еще и работы. Всем на нас наплевать. Обо мне заботится только человек из моего сна.

Я люблю театр, который вызывает много вопросов. Женщина имеет странную особенность – считать себя причиной всего произошедшего и взваливать на себя все следствия. Иногда их накапливается целый картофельный мешок, в котором полно гнилья. Женщина знает, что виновата во всем, а значит, должна нести. Часто она оказывается не в состоянии ни разобрать картошку, ни бросить мешок. И она просто несет его, несет всю жизнь. Если вы спросите эту женщину: «Что ты хочешь?», она ответит: «Я хочу, чтобы у моей семьи было все хорошо». Если вы будете настойчивы и вознамеритесь узнать ее личные желания и уточните: «А ты? Чего хочешь ты?», она удивится и вообще не поймет вас. Она не умеет хотеть для себя. В России это называется любовью. От такой любви у моей матери вырос горб. Это была сцена первая: «Женщина и Мешок на ее спине». Занавес!

Сцена вторая «Муж и его закулисье». Из мешка доносятся крики. «Я – супергерой! Я никогда не плачу!» – он исправно играет свою роль. Когда смолкают аплодисменты, он тихонечко, тайком от всех складывает за кулисы свои поражения, страхи, боль, слабости. В закулисье он сам не заглядывал и другим не позволял, иначе роль не сыграть. Зачал мужчина годам к тридцати и, словно случайно забеременевшая девочка-подросток, тоже думал, что все как-нибудь рассосется. Но живот рос. К пятидесяти ему впору было ложиться на операционный стол, но он упорно отрицал наличие в себе плода. «Мать, ужин готов?» или так: «Мамочка, а где мои носки?» или так: «Мамуля, чтобы я делал без тебя?» – и еще сотни других криков из мешка.

Сцена третья «Двадцать лет спустя». Мужчина – мать страхов своего закулисья, он тайно мечтает разродиться. «Сама ты во всем виновата! А я что? Я ничего!» – просидев в мешке лет двадцать, он выпрыгивает из него и бегом бежать от горбатой женщины. Он уходит, если что-то угрожает его спокойному сидению в мешке или его живот лопнет от страха и обид и тогда тоже надо бежать уже от разоблачения. Роль провалилась.

Конечно, бывает и по-другому, когда мужчина и женщина идут вместе рука об руку, преодолевая трудности, а потом умирают в один день.

В моем выброшенном мешке, оставшемся за красной чертой, муж-алкоголик и пара любовников. В моей семье было много алкоголиков. Конечно, они не из тех, что валяются под забором. Они держат лицо и соблюдают приличия. Все пили. И мой отец, и дедушка по отцу. Такими же были отец и дедушка мужа, и все родственники матери – братья и сестры. Только отец матери был другим. Он писал стихи и рассказы, отправлял их в Москву, а ему отвечали, что надо учиться. Возможно, поэтому я приехала сюда и погрязла в образованиях.

Еще в моей семье у всех «виноградные» ноги, переходящие по наследству из поколения в поколение. Бабушка передала их маме, мама – брату, а я просто еще маленькая. Мама предлагала не сомневаться, что после двадцати и у меня будут вместо ног фиолетовые столбы, обвитые «изабеллой». Ноги-виноградины. Я ненавидела их, но со смирением ждала своей участи. Как-то раз передо мной забрезжил лучик надежды. Он светил с бабушкиной кровати, на которой лежали ноги моей тети, вальяжные, совершенно голые, загорелые и абсолютно гладкие. «Этого не может быть», – я рассматривала их из своего угла и пыталась найти хоть какой-то изъян. Бугорок, прыщик, складочку, синячок, волосинку. Нет! Ничего такого! Ни единого дефекта… Было лето, но я все равно зажмурила глаза и загадала желание, чтобы и у меня были такие. Не знаю, что случилось. То ли я была в своей семье подкидышем, то ли Дед Мороз услышал мое желание, но виноградины не появлялись. Мне исполнилось пятнадцать, потом двадцать, потом двадцать пять, потом бойфренд моей подруги случайно коснулся моей ноги, и это прикосновение поразило его. Друзья поженились. У них родилась девочка, потом мальчик, потом они купили машину, телевизор и холодильник, но он никак не мог забыть случайного столкновения с моей ногой.

Живу на Академической. Крошечная квартирка, в которой все совмещено: кухня с прихожей, туалет с ванной, спальня с гостиной. Но зато потолок до неба, французское окно, синие обои со звездами, ночник в виде желтого месяца и детская подвесная кровать. Мне нравится спать под потолком. Рядом шумит Ленинский, у меня утренние и вечерние пробежки на Воробьевы горы. Красота! Обожаю московские проспекты, есть в них что-то грандиозное. Выходя на один из них ранним утром, когда вокруг разливаются желтые солнечные лучи, в лицо дует ветер, и в руке стаканчик кофе, когда все вокруг очень деловые спешат на работу, и я часть этой жизни, чувствую себя счастливой.

У меня отличная работа, я в поисках своей второй половины, потому что без нее я ненастоящий человек, недоделанный какой-то, а может быть, ребро. Я очень люблю работу, мужчин, и чтобы все было красиво: работа – интеллектуальная, мужчина – высокий, стройный и широкоплечий. Юля говорит, что мы с ней обе дуры, так как любим самих мужчин, а не то, что они могут нам дать – квартиры, машины, бриллианты.

Здравствуй, Вовочка № 2! Скрипач и золотой медалист, в свои двадцать с хвостиком он имел перспективную должность, квартиру, машину и даже жену. Она равнодушно смотрела со свадебного фото на первую внебрачную ночь своего мужа. Когда солнце осветило уютную комнату с белым ковром и серебристым телевизором, на меня посмотрело счастливое личико в светлых кудряшках и белой фате, а Вовочка отводил глаза. Я подумала, что надо срочно убираться, мое влагалище сильно напачкало в его идеальной жизни. Впрочем, неудивительно. Оно мне не нравилось со второго класса из-за месячных и историй об аборте, рассказанных матерью, которая тыкала в себя какой-то проволокой, залила кровью ванну, и ее увезли в неотложку. Папа пришел ее навестить, принес нарезной батон и пачку маргарина. Мама, увидев это долго плакала. Из-за аборта мне не было страшно, но из-за батона я очень разозлилась и возненавидела отца и свое влагалище. В отличие от меня, оно относилось ко мне хорошо. Пыталось исправить ситуацию, доставляя мне удовольствие. Наверное, хотело сказать, что не такое уж и плохое.

Я сразу решила расстаться с Вовочкой, но это не получилось даже спустя много лет. Назвать это влюбленностью, словом, журчащим, как горный родник, я не могла. Чувства, много лет закупоренные внутри, вырвались наружу, как грязная жижа в глотке дьявола. Они выплеснулись как буря. Как безумие. Как буря безумия.

Мне снились змеи, кишащие под кожей. Там, где они ползли, кожа бугрилась. Поднимаясь по ногам и рукам вверх, они выползали из шеи, я смотрела, как извиваются вокруг их черные блестящие тела.

Успокоением был офис крупной консалтинговой компании, где я работала и каждое утро наслаждалась запахом кофе, перемешанным с ароматом мужского одеколона. Меня держал в рамках отлично скроенный темно-синий костюм. Но стоило снять его и остаться один на один со своим телом, одолевали дрожь и ужас. Было так страшно, что казалось, вот-вот умру, кричала, боролась с приступами удушья, которые называла любовью. Это были моменты ощущения себя половиной человека, отрезанной от него тупым ножом и выброшенной на помойку. За три свидания с Вовочкой № 2, а их было всего три, сквозь меня проходило какое-то вызывающее зависимость вещество, я не могла и часа без него находиться, без мужчины, которого почти не знала, даже не могла вспомнить его лица.

Сегодня за обедом я всех насмешила. Сделала заказ и решила выкурить сигарету. Глубоко затянулась, выпустила в лица коллег серое облачко и подумала: «Зачем я курю?» Ответа, не нашла. Вдруг вижу, заходят два принца, хотят присесть, но фыркают, что накурено и уходят. «Черт, зачем я курю, ведь не хочу же?» – думаю я. А вслух говорю: «Почему пост не запрещает курение?» Коллеги мне хором: «Запрещает!» Я такая: «Да? Все!!! Больше не курю!» И целую сигарету затушила. Все грохнули от смеха. Мораль – мне может запретить что-либо только Бог, ну и Мужчина. Хотя Мужчина – это и есть Бог.

А я результат восьмой беременности. Первые семь закончились абортами, но эта была особенной. Ее спокойное течение ясно указало моей матери на необходимость родить. Сначала меня назвали в честь бабушки, умершей во время войны от туберкулеза. Через двадцать два дня отец открыл дверь, протянул матери свидетельство о рождении и сказал: «Посмотри, как зовут твою дочь!» – затем смял в кулаке пачку «Беломора» и больше никогда не курил. Наверное, он любил меня как-то по-своему, даже не заметил восьмимесячный живот, появившийся к окончанию восьмого класса. Без конца орал на мать, иногда бил кулаком в лицо. Я мечтала о добром папе и о любви, которую никак не могла получить. Удивлялась, когда обнаруживала таких пап у своих подруг. Будучи взрослой, часто видела сон, где девочкой подглядывала за отцом в дверную щель. Он стоял с голым торсом и напевал песенку себе под нос. У него квадратные скулы и кожа коричневая, как шашлык. Его огромная рука взбивает кисточкой белую пенку в маленькой чашечке. На кухне мама так делала безе. «По-французски, это поцелуй», – говорила она. Папа кладет пену на свои шашлычные щеки и тоже взбивает. Мне кажется, что на них пекутся белые воздушные пирожные. Я изо всех сил сдерживаю смех, но у меня ничего не получается. Он открывает дверь и делает безе на ее щеках.

В четыре года я пять раз в день меняла платья, потом мы с соседом играли с больницу в темной комнате. От его прикосновений я теряла голову, попадая в облако наслаждения. В семь обнаружила на своем белье красные пятна и подумала, что умираю. Болезнь тщательно скрывала. О школе помню мало. В третьем классе мужик с фотоаппаратом поставил меня к стенду с названием «Календарь природы и труда». Я не хотела, отказывалась, так как волосы были не прибраны и платье помято, но он и слушать не хотел: поставил и сфотографировал. А когда отдал фотографию, я разочаровалась, но ничуть не удивилась этому, чувствуя себя совершенной замарашкой. Мой школьный фартук всегда был в пятнах, на колготках дыры. Школьная медсестра однажды спросила меня: «У тебя нет мамы?»

Мама у меня была, но в первом классе я чуть не убила ее. Солнечным утром мы играли в догонялки. Я, мама и солнечные зайчики. Прыгали и бегали по квартире долго-долго. Потом мама убежала на кухню, закрыла дверь и крепко прижала ее, чтобы я не могла ее поймать. А я хотела обязательно это сделать, толкала дверь изо всех сил. Иногда мне удавалось немного приоткрыть ее, и видеть маму в щелочку. Она выглядывала и дразнила меня, а я толкала дверь все сильнее, сильнее, сильнее. Достать маму не получалось и тогда я изо всей силы стукнула по ней. Дверь была стеклянная, а у мамы «виноградные» ноги.

– Да что же ты делае-е-е-е-е-е-шь! – закричала она.

Дверь распахнулась, мама лежала на полу в луже крови. Очнулась я в школе, в углу около раздевалки. Ко мне подошла какая-то женщина и сказала: «Не бойся, мама не умрет».

В четырнадцать влюбилась в одноклассника и вместе с ним переступила порог темной комнаты, где время и мысли остановились, и мою память кто-то стер ластиком, как слабые линии простого карандаша. Назад я вернулась беременной. Через три месяца моего сына случайно обнаружила гинеколог, приняв за опухоль. Медицинская комиссия качала головами, рекомендуя его удалить. А я не понимала, чего они парятся, ведь рожать дело обычное. И я рожу и воспитаю. Через шесть месяцев, вопреки желаниям докторов, в родильной палате раздался крик моего сына. Я родила его в полнолуние, не издав не единого звука, чем приятно удивила акушеров. Весть о его чудесном появлении мигом разнеслась по больнице и откликнулась эхом в поликлинике. Терапевты, окулисты и невропатологи бежали по коридорам, чтобы посмотреть на нас. Пока хирург зашивал разорванную промежность, я видела над собой десятки восхищенных глаз в белых масках.

– Кого хотела-то? – спрашивал один.

– Да никого она не хотела, – отвечал другой.

– Ну ладно! Будет сына воспитывать!

И они все радовались, что все хорошо обошлось, и верили в меня. Я тоже в себя верила. У меня есть сын и я буду его воспитывать. Зарегистрировать союз выпускников восьмого класса законным браком удивленная работница ЗАГСа отказалась, сказав: «Мы детей не расписываем». Малыш был усыновлен собственным отцом, который через семь месяцев ушел выгулять собаку, вернувшуюся с прогулки в одиночестве.

Я мечтала о маме, красиво одетой и на каблуках. Сама хотела быть очень красивой, выйти замуж и красить ногти. Гладкие ноги я получила, но в целом считала себя уродиной. О том, что это не так, узнала случайно, получив письмо от незнакомой женщины: «Здравствуйте! Хочу выразить вам свою симпатию. Я училась с вами в одной школе. Вы были самой красивой девочкой-старшеклассницей».

Свою жизнь провожу в поисках оргазмов. Только так я чувствую себя живой. В детстве объектом моей любви была статуя Венеры из «Приключений капитана Врунгеля». Я ждала этот мультфильм вечером, потом его повторения на следующий день, чтобы оказаться в белом тумане. Если не считать этих впечатлений, то мое детство как личное дело – совокупность документов и стандартных фотографий: в первом классе, в третьем, в выпускном, на паспорт. Эмоционально окрашенных сюжетов оно не содержит.

Дальше жила как зверь, на инстинктах. Кормила грудью, гуляла, укладывала спать. Постоянно плакала, казалось, что умерла. Ничего не чувствовала, все забывала. На людях теряла дар речи. Пришла на собеседование и села на стул. Директор задала вопрос. Я смотрела на нее и молчала. Зная ответы, не могла их произнести. Мудрая женщина отнеслась с пониманием, даже трепетно. Она еще что-то спросила. Спокойно, бережно. Я молчала. Было очень стыдно, я ощущала, как стыд отпечатался на глазах, и от этого сделалось еще стыднее. Меня словно парализовало, потому что можно было встать и уйти, но я не могла встать. Сидела и смотрела, как мне задают вопросы. Это продолжалось минут десять, в конце концов руководитель сказала: «Можете идти». Слова прозвучали как разрешение на снятие паралича. Я встала и ушла. Дома мама спросила, почему я молчала. Она сказала, что, если бы я хоть что-то произнесла, хотя бы свое имя, она сразу приняла бы меня на работу, потому что у меня такое прекрасное лицо, что каждый кто смотрит на него отдыхает. Вместо ответа я молчала. Мечтала снова стать живой, как раньше. Хотела что-то почувствовать. И почувствовала, через три года, случайно оказавшись с парнем в темной комнате. Это «что-то», пришедшее на жалкие несколько минут чувство жизни, лишило меня покоя.

Продолжаю культурную программу. Фестиваль французского джаза в «Апельсине». Про джаз говорить не хочется, потому что звук дерьмовый, да и губную гармошку, которой было много до безумия, я просто не люблю. Джаз для меня – это что-то камерное и чистое, а здесь грязь и отдельные любители джаза неприятно удивляют. Точнее, опровергают мою гипотезу насчет мужчин. Ну, видимо, чтобы я их не слишком идеализировала. Сидят двое мужчин, таких с виду интеллигентных, в галстуках, с портфелями и в очках. Они даже не особо вписываются в атмосферу клуба. Народу тьма. Один из интеллигентов отлучается к бару. И за это время его место занимает какая-то женщина. И что вы думаете, сделал наш джентльмен, когда вернулся? Правильно! Попросил женщину встать. Премилое зрелище!

А не почитать ли мне Шницлера? Даже обидно за него стало после театра «Эрмитаж». Чтобы реабилитировать автора смотрю «С широко закрытыми глазами». Фильм хороший, но Круз не тянет. Читаю «Траум новелле». Скупаю собрание сочинений Ницше и Бодлера. Я Скорпион – непреодолимое желание перемен. Меня нельзя загнать в рамки заранее продуманного течения жизни. Ненавижу банальность и предсказуемость. Это скучно, хочется уйти или просто заснуть.

Во сне еду в автобусе. Безумно красивый азиат соблазняет меня. Я чувствую его прикосновения, одежда пропадает, и я лежу у его ног голая. Он лезет в карман за оружием. Хочет меня убить, но мне не страшно. Достает малюсенький пистолет, но я его отбираю. Тогда он вынимает огромный кинжал, но он снова у меня. «Не выйдет», – думаю я, беру его под руку, и мы идем вперед. Мне хорошо, потому что сны, приснившиеся одиннадцатого числа, сбываются в течение одиннадцати дней и ведут к радости.

Это мой первый московский сон. Раньше мне никогда ничего не снилось, а здесь посещали ужасы. Змеи, голоса, холодные прикосновения. Именно тогда я стала осознавать себя во сне, ничего более жуткого и представить не могу. Лежа в своей теплой подвесной постели, вижу, как из пространства комнаты ко мне тянутся руки. Много, три или четыре пары. Они хватают меня. Я чувствую на своей коже их ледяные прикосновения и щипки. Я отбиваюсь, но никак не могу отбиться. Сон повторился три раза с перерывом в несколько дней и через неделю сбылся.

Я, как обычно, слонялась по Тверской, от кафе к бару, от магазина к магазину. Домой возвращалась не поздно, в районе одиннадцати. Поднялась из метро, на Академической еще светло, людно. Лето, теплота, в животе булькают пузырьки шампанского. И вдруг с улицы Ульянова мне навстречу вырулил божественно красивый и совершенно голый парень. Шел спокойно, не торопясь, словно так и надо. Прохожие не обращали на него никакого внимания. Я подстроилась под них и тоже «не обратила», еле сдержалась, чтобы не развернуться и не пойти за ним и выследить, узнать, кто он, откуда и куда идет. Ах, лучше бы я это сделала. Сдержав порывы и повернув на Ульянова, я удивилась, что она совершенно пуста. Только мои каблуки стучат по асфальту. За несколько метров до дома на дороге появился черный автомобиль с черными окнами и остановился передо мной метрах в десяти. Я смотрю на него, ведь смотреть-то больше некуда, а из него выпрыгивает плечистый брюнет и идет ко мне. На нем черные джинсы и футболка, в руке черный пистолет, на лице черная маска. Я думаю: «Что за херня? Кино что ли снимают?» Остановилась как вкопанная, но не от страха, а от удивления. Происходящие «съемки» вызвали у меня жуткий интерес.

«Сумку или убью!» – скомандовал он. Я отвернулась, мол, не отдам сумку. Во-первых, это кино, а во-вторых, в ней вся моя жизнь – фотоаппарат, косметика, деньги на квартиру, толстая-толстая пачка мелкими купюрами и главное телефон, подарок он «Нокия» за отличную работу, в котором сейчас десятки интимных фото. Не отдам! «Сумку давай!» – он выстрелил в густой куст за моей спиной и вцепился мне в руку. Она была ледяной и неестественно белой на фоне этой темной истории. Мне стало холодно. Я смотрела, как черная фигура с моей сумкой под мышкой запрыгнула в черную машину и покатилась по черной дороге куда-то к Ленинскому.

Вовочка мне писал, а меня злили километры разговоров в Сети. Что побуждает людей жить в виртуальном мире? Несовершенство их реальности? Комплексы? Надежда, что здесь их смогут оценить по достоинству? Поиск новых эмоций? Единственный способ побыть собой? Бред какой-то. Что мешает им быть такими в реальности? Ненавижу заменители, ненавижу все ненастоящее. После этих трех встреч с ним я отхожу полгода. Схожу с ума. Кричу. Корчусь. Не в состоянии находиться один на один со своим телом. Отдала бы ему, чтоб не мучиться. Тело – единственное, что у меня есть. Я отдаю его тебе, потому что люблю. Я не лучшая половина человека. У меня внутри что-то сидит и рвется наружу. Мне нужно от него избавиться. Спасти меня можешь только ты. Я обрываю телефон, я ору на всю квартиру, если ты не отвечаешь, мне плевать, что меня услышат соседи. Я вою как зверь, потому что не могу выносить это чудовище в своем животе. Мне надо, чтобы ты вытолкнул его из меня. Вытолкнул или я умру! А я хочу жить! Я очень хочу жить! Мне надо на работу, у меня там проект. У меня Газпром, Росатом и МЧС. У меня театр. У меня билеты пропадают. Мне нужно очищение от самой себя. Мне нужна пустота, и чтобы ты входил в нее. Измученная сама собой я засыпала, но и там кошмары не оставляли меня. Кто-то невидимый сжимал мое тело и шипел на ухо мое имя. Я вырывалась, боролась. Через какое-то время мне удавалось дотянуться трясущейся рукой до ночника. Утром надевала синий костюм и шла на работу.

В выходной я не могу встать с постели. На моих плечах лежит любовь, которую я не в силах вынести. Я разрезана ею на две половинки. Одну оставила у него в квартире и теперь корчусь от боли, а он живет себе спокойно со своей женой. Или они вместе с ней питаются моей половиной, обгладывая ее до костей. Может, Вовочки все одинаковы? Вовочка № 1 со своей женой взломали мой ящик и читали нашу любовную переписку. Натуральные извращенцы!

Юля – мой единственный спаситель. Только она может меня понять. У нее длинные золотые волосы, белая кожа, длинные стройные ноги, два красных диплома, черный пояс по карате и мозги философа. Мы познакомились в момент крушения ее жизни. Она завела служебный роман, забеременела и уволилась из-за любовника с высокооплачиваемой работы в западной компании, а он ее бросил, так как был женат.

Сегодня Вовочка № 2 приехал к моему дому. Звонил, но я не сняла трубку. Он написал СМС и попросил спуститься вниз, но это было выше моих сил. Начинаю выздоравливать. Учусь танцевать аргентинское танго, танец душевного надрыва и бесконечного одиночества.

В день своего рождения я, кажется, опять влюбилась, и он божественно красив. Господи, его красоту невозможно описать словами. У него темные волнистые волосы. Эти волосы заворожили меня, когда мне приснилось, что я родила девочку с темными мягкими кудряшками. Эти роскошные, шелковые, густые и мягкие волосы врезались в мою память. У него были волосы девочки из моего сна, греческий нос и тело бога. Я встретила его случайно у метро перед офисом. Не могла оторваться от этих волос и необычного сочетания серого делового костюма и винтажного саквояжа. Через пару недель какой-то мужик написал мне сообщение в «Одноклассниках». Вскоре выяснилось, что он сидит со мной в одном офисе и он тот самый Саквояж. Кроме внешности, меня привлекли его увлечения – полеты на параплане и пленочная фотосъемка. Я предложила ему встретиться и вместе танцевать танго. Мне было жизненно необходимо забыть Вовочку № 2. Сегодня мы сходили на пробный урок. На обратном пути, в кофейне, я рассказала о своем дне рождения, а он ответил, что не будет меня поздравлять. Я продемонстрировала безразличие, а дома долго плакала и поняла, что люблю его. Рыдая в подушку, я вспомнила, как в день моего рождения отец, как обычно, лежал на диване, закинув одну ногу на спинку. Достав что-то из штанов, он подозвал меня к себе. Я испугалась. Я стояла посередине комнаты и не знала, что мне делать. Он говорил: «Ну, иди, иди», – и протягивал бумажный рубль. Я стояла как истукан. Он, не поднимаясь с дивана, тряс бумажкой. Кажется, я подошла и взяла ее. Тогда мне было лет десять. Он точно меня любил, и этот рубль был тому доказательством. Дарить подарки в нашей семье не принято.

Многие мальчики в школе были в меня влюблены. Обычно они зажимали меня в раздевалке, но только один белокурый парень из младшего класса подарил мне подарок. Это был французский карандаш для глаз. Я взяла его в руки, и он поразил меня до глубины души. Я такого никогда в жизни в руках не держала и даже не видела. На его глянцевом черном теле была выбита большая золотая роза, а кончик закрыт таким же золотым колпачком. На моем лице отразился весь восторг мира. Я открыла его – оголившийся носик был изрядно потерт. В моей голове промелькнула мысль о его возможной владелице, но я ее тут же отбросила подальше и дар приняла. Подошла к зеркалу и провела карандашом по веку, он скользил как масло, оставляя за собой ровную бархатную линию, чем сразил меня наповал, но мое счастье длилось недолго. Через пару дней большая грозная женщина притащила блондина за шкирку к нам домой. В качестве понятых были вызваны мои родители и драгоценный подарок изъят.

Я одержима Саквояжем. Через год нашего романа я проскакала как зашоренная лошадь. Я летела к нему, а по сторонам разлеталась моя жизнь: работа, друзья, семья, увлечения. Толком ничего не могу вспомнить. Передо мной только одна цель – Мужчина с саквояжем. Вообще, он был придурок, но, когда Юля увидела его фото, она сказала, что такому можно все простить.

Еще мы танцевали, ходили в театр. Но все сразу пропадало под стуком моих копыт. Я лошадь, сошедшая с ума от любви. В моей голове сработал какой-то рычаг, будто я должна во что бы то ни стало зачать и родить от него девочку из своего сна. Этот год прошел примерно так. В промежутках между сексом у меня срывает крышу. Я обезумела от него, а он – от моего влагалища. Он постоянно требует его фотографировать. Он делает из меня какого-то влагалищного фотографа. Сначала я стесняюсь, но потом вхожу во вкус и каждый вечер делаю это, лежа на детской кровати под желтым полумесяцем. Мое влагалище мне не нравится, но я стараюсь найти удачный кадр, принимая разнообразные позы. Можно сказать, он заразил меня моим же влагалищем, а потом, собрав целую коллекцию, потерял к нему интерес и просто хотел ходить со мной в театр. Если я бутылка шампанского, то он ее подогревал и взбалтывал так, что после театра всегда выбивало пробку. Я тяну его в постель, чтобы он высосал мою матку, так как перед моими глазами маячит темноволосая кудрявая девочка, а он говорит: «Не порть вечер!» Эта сволочь доводила меня до изнеможения. Он был садист, ему нравилось возбудить меня и удалиться. Эти больные отношения вернули мне жизнь. Он заставил меня полюбить влагалище, что я и сделала, сталкиваясь с ним лицом к лицу.

Кудрявая девочка не выходит у меня из головы. Я хочу достать ее через свою щель. Я говорю: «Посмотри, что у меня там». Он раздвигает ее руками и театрально заглядывает внутрь левым глазом. «Там маленькая темная пещерка, теплая и влажная. Я хочу залезть туда и свернуться калачиком». Он был с фантазией. Его губы сливаются с моими. Он высасывает мою матку, оставляя внутри абсолютную пустоту. Потом наполняет меня собой до отказа. Только после этого я могу жить, ходить на работу, гулять по улицам. Примерно неделю. Потом матка опять заполняет меня. Я обрываю телефон, я ору на всю квартиру, если он не отвечает. Мне плевать, что меня услышат соседи. Мне нужна девочка из моего сна.

Когда я не могла дозвониться до Саквояжа, что случалось часто, я звонила Юле и изливала на нее весь бред из своей головы, в итоге доконав ее своей истерикой. Сначала она меня слушала, конечно, а потом перестала брать трубку и отвечать на письма. Как будто меня нет. Это не новое для меня ощущение. Отец меня никогда не замечал. Когда он приходил с работы, я сидела на диване и смотрела свою любимую передачу «А ну-ка, девушки!», восхищаясь, как красивые и смышленые девушки соревнуются между собой. Он открывал дверь комнаты, проходил мимо меня и переключал программу.

«Я – человек-желудок, – пишет Юля. – Я стремлюсь к жизни, которая приносит удовольствие, а так как это не получается, я страдаю. А ведь другие стремятся к самореализации, достижению высоких идеалов. А я хочу только удовольствия, даже не радости, а комфортного существования. Я лентяйка – и баста».

Не понятно, что она имеет в виду. Она не занимается сексом, не посещает салоны красоты, не объедается шоколадом, а только рассуждает на философские темы. О каких удовольствиях она говорит? Вот у меня есть вполне конкретная, но далеко не оригинальная цель. Я хочу выйти замуж, чтобы жить в своей квартире и каждое утро просыпаться рядом с мужчиной. И чтобы он помог моему сыну встать на ноги, стал примером успешного человека.

Юля меня тоже не поняла. «У меня от твоих целей аж сердце заболело, – сказала она. – У тебя слово «мужчина» в описании цели встречается три раза. Он для тебя не цель, а средство». Не понимаю, что здесь не понять. Моя цель – дом и секс. А мужчина – это средство. Что тут такого? В ее понимании все легко, надо просто выбрать мужика и не париться. А я не могу, у меня от всего этого стресс. Сорокалетних воспринимаю как стариков, с малолетками каши не сваришь. Короче, у меня конфликт возрастов.

Сегодня мне приснилось, что в моем кошельке появились деньги. Я заглянула в него, денег не очень много. Я пытаюсь посчитать их, но не могу к ним прикоснуться. Хорошо, что моя квартирка сдается по какой-то смешной, нерыночной цене. Денег катастрофически не хватает, но на развлечения я всегда наскребу. Завтра иду в театр с тренером по йоге. Растягивая на тренировке мое тело, он смеется. Я раздвигаюсь в любые стороны и фиксируюсь в самых замысловатых позах.

Во сне мне страшно, но я спасаю повешенного. Он болтается на дереве за моим окном, я перерезаю веревку. На землю упал мой сосед. Пришла его жена, плакала и почти падала от ужаса, а я ее успокаивала. Мол, не переживайте, он живой. В реальности его не спасли, он спрыгнул с балкона двенадцатого этажа. Он был милый, добрый и спокойный мужчина. Мне кажется, он улетел вниз, потому что никто в семье не считал его за человека. Ему затыкали рот и его мнение никого не интересовало. Странно, что у меня никогда не было мыслей о самоубийстве.

Еще год прошел. Ничего не помню. В очередной ночной иллюзии я поменяла образ. Я смотрю на себя со стороны и вижу свое превращение в коротко стриженную брюнетку с очень густыми и кудрявыми волосами. И правда, пора что-то менять. Но я боюсь высказать свою точку зрения, боюсь заявить о себе, после того как меня выкинули с первой работы по непонятной причине и мне пришлось голодать, я стала пугливой и тихой. Кажется, я недостойна ничего хорошего, я какая-то недоделанная, плохая. И мне не надо ничего больше, только бы меня хоть немного любили. Мне часто снится моя начальница, я обнимаю ее, как маму. Мне катастрофически не хватает любви.

Захожу в сон, а в нем – в туалет. Сажусь на унитаз и вижу, что на дверной ручке висит говно. Я поднимаю голову с немым вопросом: «Какая же сволочь такое наделала?», а из дыры в потолке на меня льется поток из мочи и фекалий. Я пытаюсь уклониться от него, прыгая по туалету без трусов, но он меня постоянно настигает. Выбегаю из туалета с голой попой и в дерьме и, конечно, собираюсь качать права. Я шагаю по лестнице вверх широкими уверенными шагами. Выясняю, что это какой-то мужик меня так «облагодетельствовал», причем нагло и специально! Я ору: «Кто ты такой? Я на тебя в суд подам! Ты у меня получишь!»

Только Боженька всегда помогал мне. Бывало, смотрит на меня сверху, качает головой и думает: «О-хо-хо-шеньки! Как же плохо быть тупой». Но говорит он это с любовью и как бы в помощь подкидывает разные сложные ситуации, чтобы меня расшевелить и заставить поверить в собственные силы. В этот раз хозяйка подняла плату за жилье, и она почти сравнялась с моей зарплатой. Не было другого выхода, как идти к начальнице. Страшно, ведь я недостойна. Но Боженька не оставил меня в таких трудностях. Чтобы укрепить мою веру в себя, подкинул работу с зарплатой в два раза больше нынешней. Это усилило мои позиции.

Начальница, если дело касалось денег, была виртуозом говнометания. Ее система мотивации – внушить сотруднику, что он никто и звать его никак. И пусть скажет спасибо, что ему позволили работать с нашей интеллектуальной консалтинговой компании. Примерно так она и вела со мной разговор. И тут настал мой звездный час. «Вы можете считать как хотите, но другие считают по-другому», – я положила на стол заявление об увольнении, а сама подумала: «Пошла в жопу, старая сучка!» Она удивилась моей дерзости, а я вонзила ей нож в самое сердце, добавив: «Мне предложили зарплату в два раза больше». Господи! Как же это прекрасно понимать, что ты чего-то стоишь.

Переехала в двушку на Профсоюзной. Моей хозяйке дали другую квартиру, и она перевезла меня вместе с мебелью. Я на какое-то время превратилась в женщину без образа. В бесцветной помаде и бледной кофточке каждый день возвращалась в серый дом на безлюдной улице и поднималась на второй этаж, наступая на хвосты бегающим по лестнице крысам. Крысы визжали, а я шла мимо с равнодушным видом. В те времена я была еще человеком без чувств. Мне было все равно, если меня кто-то трахает. Квартира чистая, светлая, но пустая и холодная. В спальне брошенный на пол широкий матрас. Кто на нем только ни лежал. Барабанщик из театра Вахтангова. Студент-дирижер, подрабатывающий в хоре мужского монастыря. Саквояж. Главный врач отделения неврозов. Подполковник отдела по борьбе с наркотиками. Танцор аргентинского танго, он же Мужчина, который любил сыр. Три массажиста. Потомственный математик, ставший гонщиком и изгнанный с позором из семьи математиков. Человек-ритуал. Известный композитор. Парочка генных инженеров. Все аккуратно записаны в дневнике и пронумерованы. Одним мужчинам я отдала несколько страниц своего дневника, других лишь упомянула. А двоим отвела особое положение. Они никогда не лежали на этом матрасе и значились в списке как Вовочка № 2 и Владимир IV.

По ночам мне слышатся голоса и видятся инопланетяне. Мне страшно. Но у меня и мысли нет, что я достойна чего-то другого. Сегодня ночью в углу комнаты сидело существо, ростом не более полуметра с головой, похожей на яйцо, из макушки которой торчал длинный шнурок. Оно просто сидело и смотрело на меня.

Глава 4. Саквояж и другие

Так и живу среди крыс и инопланетян. Кроме Саквояжа появился студент-музыкант, единственная приличная находка с сайта знакомств. Я убавила, а он прибавил себе пять лет, и мы встретились. Он был высок, строен, мил и воспитан, учился на дирижера и пел в церковном хоре мужского монастыря. Будущий Дирижер заходил ко мне иногда, всегда приносил красную розу и спрашивал, что мне купить. Я просила принести детское фруктовое пюре. Такие вопросы умиляли меня, Саквояж всегда приходил с одним пенисом. На свидание к нему я ходила без трусов. Есть в этом что-то беззаботное. Только рядом с Саквояжем я ощущала себя божественно красивой, шествуя с ним за руку по вечерней Москве в развевающемся атласном платье телесного цвета. Благодаря его любовным истязаниям сама стала истязательницей.

Эпиляторша, огромная тетка за пятьдесят, в роговых очках и белом халате, вела меня к себе. Мы шли долго, сначала по широкому светлому коридору, потом по узкому темному. Уставившись на ее макушку с накрученным на ней пучком и широкую, почти мужскую спину, я думала, что она точь-в-точь мой классный руководитель, редкостная сука. По-моему, ненавидеть человека только за то, что он молодой – это низко и недостойно учителя. Чего хочет добиться взрослый человек, снижая подростку оценку за отсутствие школьного фартука или поливая его при всем классе водой из бутылки? Она ждала уважения, ко всему прочему она была еще и тупой. Когда мы подошли к лестнице и спустились вниз, я дико ненавидела эту тетку. Увидев кресло, похожее на гинекологическое, на которое мне было предложено лечь, и услышав щелчок дверного замка, передо мной из недр памяти возникли тетки-гинекологи, настоящие садистки. Одна такая перед осмотром зачем-то сказала снять всю одежду. Мне было четырнадцать, и я до сих пор помню какое это ужасное чувство – стоять голой при ярком солнечном свете, когда тебя осматривают с ног до головы, словно ты корова на базаре. После унизительного стоячего осмотра она положила меня на кресло и, увидев, что я была с мужчиной, сжала рот и засунула в меня огромное зеркало с такой силой, что я закричала. Не обращая на это внимания и с наслаждением приговаривая: «Что кричишь? Не нравится? С мужиком-то хорошо было?», погрузила мне в живот руку в перчатке и перевернула там все вверх дном. С тех пор я уверена, женщины – ужасные существа. Не только гинекологи, все женщины. Женщины гораздо хуже мужчин, так как в них совсем нет сострадания. Они злые и любят унижать тех, кто не может им ответить. Химичка говорила, что мы все дебилы. Классная руководительница за то, что я была выше всех ростом, смотрела ей прямо в глаза и не боялась говорить свое мнение, назвала меня главарем банды, расписавшей плохими словами ее подъезд. Первое место в это рейтинге занимала врач комиссии по преждевременным родам, куда меня отправили, чтобы я не смела рожать. Она настаивала на выскребании и ей, представительнице самой гуманной профессии, было не стыдно говорить мне в лицо: «Возможно, ты останешься бесплодной, но так тебе и надо, будешь знать в следующий раз». Другой врач, мужчина, старался меня поддержать и даже предполагал, что можно оставить ребенка. Мужчины добрее. Это была унизительная процедура, в результате которой мне было выдано разрешение на прерывание четырехмесячной беременности. Выйдя на улицу, мы с мамой заплакали, потом стояли, обнявшись несколько минут и выбросили это долбаное разрешение.

Я разделась и легла. Мне казалось, что в этой тетке сошлись воедино все эти неудовлетворенные злые суки. Их время прошло, и теперь они хватаются за любую тоненькую соломинку в надежде получить то, чего у них никогда не было. Эта мысль жутко возбудила меня. Я подумала: «А что, если эта овца высосет мою матку? Я унижу ее насколько это возможно, пусть доставляет мне удовольствие. Это моя месть!» В этот момент она приблизилась и дотронулась до меня. Я была на взводе, а в таком состоянии от меня не уходил никто и никогда. Тетка была не исключением, она это почуяла и, будто того требовала процедура, со знанием дела стала внимательно меня рассматривать, практически уткнувшись в меня носом, а потом ее палец случайно соскользнул внутрь. Я ойкнула для приличия, а она заглядывала в меня то правым, то левым глазом, и напоминала состарившуюся девочку, которой показали сверкающий калейдоскоп. От ее любования и бурлившей во мне мести я была готова на все. После посещения этого кабинета во мне была абсолютная пустота. Вакуум. Мне захотелось выйти на Красную площадь и показать себя всему миру. Голова и все пространство под кожей были совершенно пусты.

Саквояж мучил меня, а я мучила Юлю. Я звонила и писала ей. Я завалила ее письмами и звонками. Она была единственным человеком, кто мог хоть как-то облегчить мое состояние. Я просила, я умоляла ее ответить. Я даже обращалась к ней в стиле восемнадцатого века: «Дорогая, Юля! Очень прошу тебя ответить, если, конечно, ты можешь читать длинные письма». Это была не издевка. Без нее я не знала, как мне жить дальше.

Этот кошмар продолжался даже во сне. Каждую ночь меня сжимают чьи-то руки. Я вырываюсь, но у меня не получается, кто-то неизвестный и невидимый крепко держит меня. Я бьюсь в оргиастических судорогах, а он не выпускает и шепчет в ухо: «Ш-ш-ш-ш-ш… Тише-е-е-е-е…» В диком ужасе и холодном поту я просыпаюсь, и дни, не имеющие никакого значения, проносятся мимо. Положив голову на подушку, тоска о подруге вновь охватывает все мое существо, я вижу ее светлые шелковые волосы, уложенные в сложную прическу, на которую льется мягкий лунный свет. В восхищении скольжу взглядом по хитросплетению множества прядей, косичек и руликов, блестящих серебром. Вдруг одна прядка выпала и сверкнула золотом. Юля повернулась, и мне стало страшно. На ней было чужое лицо.

И этим лицом стала другая Каратистка с черным поясом. Я чувствовала людей, излучающих карате, как недоступную высоту владения собой, которую мне бессознательно хотелось покорить. Как физическую силу, вызывающую тревогу и оцепенение, которой, напротив, хотелось покориться. Став их половинкой, приобретало форму мое мягкое туманное сознание. Оно их тоже влекло, как нечто непонятное, рождающее неведомые чувства и поэтому манящее. Она говорила, что влюблена в мою личность. В таком признании было что-то бестелесное, холодное, почти неживое. Влюблена не в меня, не в тело, хотя бесконечное множество раз, сидя за рулем, она отвлекалась от дороги, смотря на мои руки, а потом говорила, наконец, что у меня красивые маленькие руки и нежная кожа ребенка. Произнесенные вслух слова успокаивали ее, и дальше она вела спокойно. А я пыталась понять, что это значит – влюбиться в личность, и какой ее частью она очарована, потому что многое во мне ее злило, что она не пыталась скрывать. Она решила, что я нуждаюсь в серьезной опеке. Так оно и было. Наши отношения, почти семейные, стали смесью наслаждения и истязания. Она как бы стала моим отцом, я ее жутко боялась. Это и есть любовь. Страх.

В ее голове сидел идеальный образ меня, и отклонение от него хоть на градус превращало ее в фурию: «Ты почему так кривишь рот? Твоя куртка линяет, мне надоело чистить машину! Ты совратила бедного маленького музыканта! У тебя болит нога? Ты ее потянула, когда трахалась!»

Но даже в этих мучениях есть смысл. Зайдя в мою квартиру, она спросила: почему у меня такая плохая кровать? Я не знала, что ответить, потому что это была вообще не кровать, а место моего беспорядочного наслаждения. Но я впервые задумалась, почему я так не люблю себя. Ведь я спокойно могу купить себе хорошую кровать и даже переехать в другой дом без крыс и инопланетян. Она настояла на покупке, и мы это сделали. С тех пор место моих удовольствий обрело роскошное дубовое основание, обтянутое светлой кожей, а Каратистка № 2 как бы получила меня в личную собственность. Моя личность стала уже не моя, а ее. Она указывала, что делать, катала на машине и покупала мороженое. А я не могла без нее и шагу ступить, так как очень боялась даже во сне. Я лежу на спине, вдавленная в пол ее тяжелым телом и чувствую на своем животе ее гигантский каменный член. Это чудовище простирается от лобка до самых грудей. Мне страшно и больно, как в кабинете у гинеколога, я догадываюсь, что сейчас будет.

Из приятных новостей. От нее я узнала, что во время отпуска люди отдыхают, забрасывают дела и уезжают в другие страны или другие города, там, где горы, вода и песок. Было так странно осознать, что в тридцать три года я никогда не ездила в отпуск и ни разу не видела моря. В нашей семье в это время было принято делать ремонт, глобально и везде. Раз в год обдирались обои, клеились другие, красились окна и полы. В квартире царил хаос, отец без конца орал на мать, что она тупая дура и все делает неправильно.

В конце лета мы вернулись из Барселоны. Там мне снилось, что мы летим на самолете. Он был деревянный, а мы сидели на крыле, сметая звезды волосами и оставляя млечный путь. В самолетах и поездах я возбуждаюсь. Так было по пути в Испанию. Это очень нравилось моей подруге, но никак не укладывались в ее голове, четко расчерченной на квадраты. Испания возбуждала меня, будто я была мужчиной, а Барселона – девушкой, которая со всеми спала. Куда бы я ни зашла, в парк, кафе, музей, везде находила наслаждение. Если бы Каратистка была уранисткой, она могла бы не мучиться, занимаясь моим словесным воспитанием, а просто хорошенько отделала меня своим каменным членом. И тогда все пошло бы по-другому, но она была закоренелой сатурнианкой.

Саквояж не приехал меня встречать, и в аэропорту у меня случился нервный срыв, от которого подруга пришла в недоумение и пристыдила меня. Взрослой женщине не пристало плакать на людях по такой ерунде. Но была ли я взрослой, несмотря на свои тридцать с хвостиком? Я рыдала вовсе не от его отсутствия, это было знакомое ощущение, просто в мою голову первый раз закралась мысль, что ему на меня наплевать. В Москве все пошло по-прежнему. Мне снится моя комната, моя кровать, мое спящее на ней тело. Я просыпаюсь во сне, подношу к носу одеяло и чувствую запах мочи. Потом прыгаю в воду. Плыву в лодке бурном потоке мутной воды. Муть накрывает меня с головой, я ищу берег и выхожу на сушу. Оказавшись у подножия горы, поднимаюсь по лестнице вверх, потом иду куда-то, разговариваю с встречающимися людьми, спрашиваю, на чьей лодке я плыла. Понимаю, что плавать – это не мое. Смотрю в небо. Какие-то люди летят на параплане. Это семья – мужчина, женщина и трое детей сопротивляются ветру, который колышет их одежды. Руки привязаны к частям параплана. Кажется, если один из них отпустит свою деталь, то все разрушится. Светит солнце, дует ветер, параплан летит где-то внизу. Я смотрю на него с немыслимой вышины и вижу, как они счастливы.

Первый месяц нового года. Вот о чем я мечтаю: купить очередной деловой костюм, кресло для занятий сексом – упругое и без подлокотников, выйти замуж, сделать еще одну обнаженную фотосессию и уехать в Париж. А пока моя жизнь превратилась в цирк – самое грустное место на свете. Я стала игрушкой своей подружки и выполняю все ее команды. Что делать, если все идет не так, как хочется?

Сегодня полнолуние. В этот день особенно тяжело, словно кто-то выпил из меня силу. Беспомощность и одиночество. По пути к дому я плачу. Иду по улице, смотрю на луну и рыдаю. Хорошо, что меня никто не видит. Мне хочется поговорить по душам, но не с кем. Лишь на следующий день я поняла, почему мне было так плохо. Дело не в луне, это выходят наружу мои нереализованные желания.

Я вбежала в комнату, с шумом распахнув дверь. «Мама! Мама! Меня приняли в бальные танцы!» – и стояла в дверном проеме, смотря на материнскую спину в окне и раздуваясь от радости и гордости. Мама мыла раму. «Денег нет», – рявкнула она, не оборачиваясь. Было очевидно, что дальнейший разговор невозможен. Я поплелась в свою комнату, размышляя почему у моих родителей нет денег, ведь они работают. И откуда они берутся у других? Вскоре я нашла успокоение – у меня некрасивые ноги. Я бы все равно не смогла надеть бальные платья, ведь при поворотах они обнажают бедра, а они у меня жирные. Это был серьезный аргумент, и я смирилась.

Мой Дирижер, появляется, когда мне совсем плохо. Он как бы приходит на помощь. Стоит ему только позвонить, как во мне начинается жизнь. Саквояж тоже наведывается, открывая глубинные тайны человеческих взаимоотношений. Говорят, что у мужчины в жизни может быть только одна любимая женщина. Это правда! И эта женщина – его мать. Сегодня встретил меня с работы, мы легли в постель, но позвонила его мама, накричала в трубку, и он поехал домой. Если мужчина достает из меня пенис, чтобы последовать указанию матери, значит все гораздо серьезнее, чем я думала. Раньше я бы разозлилась, стала возмущаться, удерживать его, просить. А сегодня я спокойно его отпустила, я поняла, что здесь я бессильна. Он стоял как огромный ребенок, и мне было его жаль. Он пошел домой, к маме.

Я все пишу и пишу Юле, она по-прежнему молчит. Ниже вы увидите мое письмо, привожу его с одной целью – показать, что я потихоньку сходила с ума, если вы до сих пор этого не поняли.

«Юля, привет! Я очень по тебе скучаю. Если у тебя есть желание прочитать длинное письмо, прочитай. Мне так интересно твое мнение. Надеюсь, ты не подумаешь, что я свихнулась. Пишу под впечатлением. Я осознала, как сильно на меня влияет луна. Можно сказать, что я шокирована. Теперь буду вести таблицу, чтобы записывать события жизни по датам и лунным дням, чтобы потом анализировать и использовать как дополнительную информацию. Так вот! Сначала напишу, что произошло, а потом приведу сопоставление с луной.

Вчера появляется Дирижер. Говорит, только что вернулся с гастролей, хочет меня увидеть прямо сегодня. Я удивляюсь, но приглашаю в гости, быстренько навожу марафет в квартире и на себе. Проходит полтора часа. Вылезаю из душа, параллельно болтаю с новым мужиком с сайта, слышу, прорываются звонки, трезвонят без конца пять раз подряд. Но бросать разговор неудобно, не отвечаю. Потом смотрю СМС от Дирижера, говорит, не может дозвониться, сожалеет, но сегодня не придет, так как внезапно пригласили выступить, с костюмом тащиться ко мне не хочет. Предлагает перенести на завтра. Соглашаюсь.

Сегодня звонит днем, уточняет, встретимся ли сегодня. Подтверждаю. Говорит, что позвонит в восемь вечера. Еду домой, принимаю душ. Вылезаю из душа, звонок. Спрашивает, как мое настроение и говорит, что уборку затеял генеральную и предлагает опять перенести на завтра. Я удивляюсь нешуточно. Говорю ему так спокойно-спокойно, что не приемлю никаких форм принуждения, мол, понимаю, что всякое может быть, но то, что человек два дня подряд так делает, наводит на смутные сомнения. Он соглашается, что, мол, да, действительно, наводит на сомнения. И если я настаиваю, то он, конечно, приедет. Я давить его не стала и дала понять, что встреча может быть только при желании обеих сторон. Заявляет, что позвонит завтра. Становится понятно, что по неведомым причинам сегодня генеральная уборка для него важнее секса.

Кладу трубку. Поднимаю брови. К своему удивлению, остаюсь спокойна. Лишь удивляюсь нешуточно в мыслях, думаю, что это за хрень такая. Ну и конечно, решаю посмотреть, а что же мне скажет лунный календарь, и, оказывается, вот что.

Вчера – 28-й лунный день, когда он появился, напросился и тут же отказался. Символы – Карма и Лотос. В этот день нам дается возможность познать и обрести цель жизни, но не рекомендуется рвать и дарить цветы. А без цветов он ко мне не приходит. Вот, получил сигнал из космоса («раз нельзя, значит нельзя».

Сегодня – 29-й лунный день, когда он отказался от секса в пользу уборки дома. Символы – Майя, Спрут и Гидра. Здесь собирается «чернуха» всего лунного месяца перед тем, как быть сожженной в момент новолуния. В этот день создается и защита от сатанизма. День борьбы со злом. Рекомендуется пост, воздержание и очищение помещений. Получил еще один сигнал, главный по тарелочкам (

И, соответственно, завтра, когда он ко мне собрался, будет два лунных дня: 30-й, символ Золотой Лебедь, день прощения и любви. Чакра этого дня – сердечная. Вот так-то! Кстати, как только поговорила с Дирижером, опять позвонил тот новый мужик с сайта. И предложил встретиться раньше, то есть завтра, а не в выходные, как договаривались. То есть в день Золотого Лебедя. Представляешь, все лебедя завтра! В общем, сейчас намажу лоб маслом, открывающим третий глаз, и отдамся во власть луны и своих внутренних ощущений. Тут логика явно не подходит.

В общем, продолжаю далее. Я тебе ведь говорила, что мы с Каратисткой поругались конкретно. И не разговаривали месяц. Недавно она позвонила и пошла на контакт. Попросила помощи, хотела поговорить. В общем, мы начали общаться. Так вот, и ссора, и примирение произошли в 22-е лунные сутки. Называется «Слон Ганеша с обломанным клыком» – день обретения мудрости и тайного знания. В 22-й лунный день можете почувствовать, что для вас хорошо, а что плохо. Надо передавать опыт, который вы накопили, и использовать ту мудрость, которую приобретаем в этот день. Я предполагаю, что мы с ней тени друг друга, воплощаем невостребованные части наших личностей. Если упрощенно, то у меня не реализована карьера, у нее с этим все зашибись. И она меня реально растормошила на действия и осознание того, что мне это надо. А у нее проблема с Сатурном (ну ты знаешь), вот не может человек себе позволить делать то, что он хочет для личного счастья. А у меня с этим все хорошо. И она страдает, я это знаю. Ей тяжело. Мне кажется, что она так ко мне привязана именно из-за этого, что ей жизненно необходим пример того, что можно делать то, что хочешь, даже если этого не хотят мама и папа.

Ну и последнее, оно не такое ошарашивающее, но все же. Был такой день, когда мне было так плохо, что хоть на луну вой. Помню, иду домой и как будто бы реально захотелось повыть. Поднимаю голову и вижу полную луну. Смотрю на нее и вою. Названия этого дня – «Огненный змей» и «Шакал с крыльями». Когда свободную душу испытывают в плотских искушениях. В этот день надо практиковать любые виды аскезы, побеждать свою плоть. Вот что со мной происходит. Что же будет завтра? Что бы ни было, но теперь, я без луны родимой никуда (».

Саквояж меня достал. Чтобы заняться с ним сексом, приходилось тратить слишком много душевных сил. Свингер-клуб показался мне интересной и не изматывающей альтернативой. Минимум эмоциональных и денежных затрат – приходишь, платишь сто рублей (специальная цена для женщин), смотришь на мужиков, если никто не нравится, уходишь, в качестве бонуса можно посмотреть развлекательную программу и помыться в бане. Идеально!

На входе огромный охранник изъял у меня средства связи и запер их в шкафчике. Я прошла в фойе, похожее на предбанник, – в нем раздевались несколько женщин. Они были очень разные – молодые и не очень, тонкие и заплывшие жирком, но было видно, что все они завсегдатаи этого заведения. По виду они напоминали то ли продавщиц овощных ларьков, то ли женщин легкого поведения. Воздух от сигаретного дыма был совершенно сер. Женщины посмотрели на меня удивленно, будто я здесь не к месту. Я чувствовала себя инородным предметом, словно пришла в офисном костюме на нудистский пляж.

«Вы у нас первый раз? – ко мне подбежала девушка-администратор. Я кивнула. – Тогда вам лучше пройти в раздевалку». Она повела меня за собой, приговаривая: «Вообще-то у нас все женщины раздеваются в общем зале, но раз вы новенькая вам лучше сюда, – она вела меня под локоток к двери в углу. – Если вы очень смелая, то можете раздеться полностью, если не очень – оставайтесь в нижнем белье или полотенце». Она открыла передо мной дверь раздевалки, я вошла, открыла шкафчик и начала раздеваться. «Отдыхайте, развлекательная программа начнется через полчаса», – сказала девушка и скрылась. Я думала: почему она меня сюда завела? Если фойе, где раздеваются дамы, что-то типа витрины в магазине, и каждый входящий мужчина может сразу при входе увидеть продукцию, то почему меня на нее не положили?

Вдруг дверь открылась, и в раздевалку вошел мужчина в белом полотенце на бедрах. Его шкафчик был рядом с моим, и он его открыл. Если не считать того, что мы были разного пола, то картина напоминала сцену в бассейне, я только пришла на сеанс, а мужчина уже поплавал. Мы посмотрели друг на друга.

«Вообще-то это мужская раздевалка», – сказал он улыбаясь. А потом протянул мне руку. Это был интеллигентный мужчина лет сорока. Он был совершенно не похож на человека, которого могло занести в это место. В его взгляде были доброта, ум, романтика. Я стояла в лифчике и чулках, держа в руках снятое платье. Он что-то взял из шкафчика и ушел.

Я обернулась в полотенце и вышла в фойе. Дамы сидели вокруг стола в трусах и лифчиках. Они о чем-то говорили, сопровождая речь активными телодвижениями. Их руки и головы плавали в густых клубах табачного дыма. Я взяла стакан сока и села радом. Юная полуголая негритянка с грудью, похожей на яблоки, целовала взасос только что вошедшего мужчину средних лет в кашемировом пальто с портфелем. Поджарая женщина немного за тридцать с узким задом и сигаретой в зубах показывала присутствующим новую татуировку на лобке, отогнув до самой промежности черные спортивные трусики отличного качества. Вновь пришедшие дамы раздевались. Одна, сняв все, кроме трусов, нагнулась всем телом вниз, чтобы застегнуть ремни на босоножках, ее широкая задница в красных кружевных трусах напоминала сердце, которое вот-вот должна пронзить стрела Амура. В общем, здесь были все свои.

«Господи, скажи, что я здесь делаю?» – думала я. И хотела было уйти, но, чтобы не мучиться потом в догадках неизвестности, решила досмотреть этот спектакль до конца. Нас пригласили в зал для развлекательной программы. В центре – шест, по периметру диваны. Я увидела моего знакомого из раздевалки и села рядом. Программу вела взрослая высокая дама в черном бархате и блестках. Она предложила присутствующим познакомиться и сыграть в игру: «Пусть каждый по кругу скажет кто он». Когда подошла моя очередь, я сказала, что я космонавт. У шеста пыжилась вялая малолетняя стриптизерша, танец которой мог возбудить только подростка. Я расстроилась, мои надежды на интересный вечер почти растаяли.

«Ну все! Я улетаю на свою планету», – сказала я своему новому знакомому, собираясь на выход. «Может, вы останетесь? – ответил он, – после танца я хотел предложить вам кальян и шампанское. У меня сегодня юбилей».

Я так удивилась, что осталась. Это был мой первый романтичный вечер с мужчиной. Мы сидели на полу в полотенцах у открытого окна, пили шампанское и курили кальян. Слева от нас, за окном, стоял теплый осенний вечер и тишина старого московского двора, погружающегося в сон. Справа – полуголые люди, ждавшие своей очереди, чтобы совокупиться в единственной уединенной комнате. Мужчина оказался генным инженером, любителем театра и человеком с фантазией. В этот день ему исполнилось сорок лет, и, согласитесь, не каждому придет в голову встретить его таким образом. Я рассказала про свой любимый театр в Москве и «Бред вдвоем», который я обожаю. Он пообещал пригласить меня в театр. Мы попивали, покуривали, посматривали в открытое окно, смеялись, и я совсем забыла, зачем сюда пришла. Не знаю, что случилось, но эта романтика стала тем ключиком, который на сегодня запер вход в мое влагалище. Да и тупое совокупление в уединенной комнате было бы слишком примитивным, а я не хотела портить такой необычный вечер банальностями. Генный инженер оказался человеком тонким и понимающим, словно прочитав мои мысли, он попросил в подарок на день рождения мое тело для массажа. «Только массаж, не более, – сказал он, – это будет для меня лучшим подарком».

В совокупительную комнату стояла очередь. Боже, как печально, что люди лишены фантазии и так зажаты. Прийти в такое место и ждать пока освободится кровать за закрытой дверью, когда вокруг столько свободного места. Не проще ли снять комнату в отеле? Мне понравилась идея стать подарком на юбилей. Она дала полет моей фантазии, усиленной шампанским и очередью из стеснительных развратников.

Я встала, забыв про полотенце. Десяток глаз уставились на нас, а Генный инженер чмокнул меня в родинку на животе. Раздались аплодисменты. Я почувствовала себя на сцене, где я была всем сразу – сценаристом, актером, конферансье и декорациями. Я отодвинула от себя именинника и вышла в центр комнаты.

– Ты в порядке? – крикнул мне вслед виновник торжества.

– Я? В полном! – я прошла мимо глазеющей очереди. Взяла лежащие в углу неизвестно чьи босоножки в стразах и надела на себя. В центр зала я возвращалась, чеканя шаг острыми каблуками.

– Ого! – выкрикнул двухметровый лысый мужик. Он стоял в очереди первым, но сразу забыл, зачем.

– Э! Ты куда смотришь, – заорала его спутница, грудастая блондинка в розовом белье.

– Господа! – я похлопала в ладоши. – Кто-нибудь из вас знает, что такое любовь?

– Любовь или влюбленность? – крикнул неизвестно откуда взявшийся умник.

– Да какая к черту разница? – раздался второй голос. – Бред все это!

– Ти-ше-е-е-е! – скомандовала я, подняла вверх ногу и покрутила в воздухе сверкающей босоножкой. – Любовь и влюбленность – это огромная разница.

Опустив одну ногу, я тут же подняла вторую ногу и крутанула ей в воздухе. Стразы сверкали в свете уличного фонаря.

– Вы что, онемели? Говорите, раз начали! – лысый схватил нашу бутылку шампанского и глотнул.

– Влюбленность… Хм! Это импрессионизм.

– Ты рехнулась? Совсем мозги прогуляла?

– А ты смешной! – я притопнула ногой, впилась в лысого взглядом и подняла перед собой ладонь, как будто держала в ней бокал шампанского. – Представь! Я вижу мужчину, – бокал сделал круг перед его лицом. – Он мне безумно нравится. Безумно! Я его почти не знаю, но это не важно. Не имеет никакого значения! – я провела указательным пальцем по бедру, доставая воображаемую кисть. – Я беру краски и начинаю рисовать! la impresión! Ты меня понимаешь?

– Нет! – покачал головой лысый, как под гипнозом.

– Я рисую мужчину! – я сделала пальцем-кистью несколько мазков в воздухе. – Он лишь мое впечатление. Выдумка! Какой он на самом деле, меня не интересует. Я наслаждаюсь! Понимаете? Наслаждаюсь! – я покрутила в воздухе пальцами в красном маникюре. – Пульсирующие вибрации, искрящиеся чувства, лучики света на его коже. Легкость! Едва заметная улыбка! И никакой глубины, никаких проблем. Только пастель! Нежный и сладкий зефир, – я замолчала и уставилась на лысого.

– Ну-ну… А любовь – значит реализм? Ведь так? – он прищурился и показал, что раскусил меня.

– Конечно нет! – я расхохоталась и резко стала серьезной. – Это было бы безнадежно скучно. – Потом покрутила головой, щелкнула пальцами и добавила, что любовь не может быть скучной.

– Хватит умничать, говори уже! – вспылил он.

– В ней все перемешано! Это модерн! И еще черт знает что!

Очередь глубоко вздохнула, а лысый отвернулся к окну и сделал вид, что ему надоело это представление.

– Смотрите же! – крикнула я и села на шпагат.

Он подпрыгнул, его голова выехала вперед и застыла. Я продолжала, сверля его взглядом.

– Мужчина! Сильный. Властный. Широкий лоб, мощные скулы. Уже объелся зефира, – я хмыкнула. – У него свое представление о женщине. Он лепит любимую на свой вкус. Берет ее тело и выгибает так, что ее нос упирается в ее же задницу. Меняет местами руки и ноги! Рука становится ногой, нога – рукой и так далее. Вот так! – я выпрыгнула из шпагата, опрокинулась в лихой мостик, выкинула ногу вверх, а руку – в сторону.

– Дорогая, тебе же неудобно? – подбежал ко мне потрясенный именинник.

– Конечно неудобно! – проговорила я с той внятностью, с какой позволяло мое положение. – А ты думаешь, его это волнует? – я ловко поднялась, ноги снова раздвинулись в шпагате. – Или так! Женщина! Любит! Страстно! Она хочет слиться с любимым полностью. Без остатка. Поглотить! Ее рот раскрывается, губы становятся влажными и тают. И растут, растут! И вот мужчина по сравнению с ними кажется ма-а-а-аленьким, – я прищурилась и показала пальцами его размер. – Маленьким и очень сладким. Я беру свою любовь и несу к тающей пропасти. А-а-ам! – я облизнулась и бросила воображаемого мужчину в свой красный рот.

Лысый провел рукой по влажному виску и пошел в сторону раздевалки.

Когда мы с Генным инженером вышли на улицу, была почти ночь. Мы зашли в метро и договорились на следующей неделе выпить кофе. На текущий момент это было самое необычное знакомство в моей жизни. У всех мужчин после знакомства со мной дела обычно катились вниз – одного уволили, другого лишили наследства, а бывший муж вообще заболел раком крови. Через неделю после знакомства мы выпили кофе, еще через две сходили в кино, потом в ресторан, и я решила больше не встречаться с ним. Он был такой милый, слишком хороший для того, чтобы лететь в пропасть.

Наступила зима. Решив сделать себе новогодний подарок, я купила черные лаковые танцевальные туфли на шпильке, резиновые сапоги, расписанные под хохлому, и улетела в Амстердам на фестиваль аргентинского танго. Они для меня символ свободы на целых две недели. Я на грани усталости и мне плевать на любимую работу. Свобода на целых две недели!

Кроме известных достопримечательностей – каналов, плавучих домов, велосипедов, мельниц, красных фонарей и магазинов для взрослых, этот город запомнился двумя моментами: полным отсутствием дождей, космическими пирожками и Генным инженером № 2. Он пригласил меня на танец со всеми вытекающими из него последствиями. Здесь грех не вспомнить Ноев ковчег, где каждой твари по паре. Мужчины появлялись в моей жизни парами. Ведь и музыкантов у меня было двое – до Дирижера был еще Барабанщик, просто воспоминания о нем полностью стерлись из моей памяти.

В перерывах между танцами мы слонялись по Амстердаму. Блуждая по переулочкам старого города, не избежали искушения попробовать местные космические пирожки. Это было мое первое и последнее знакомство с наркотиками. Более омерзительного состояния у меня не бывало – иду по городу со стеклянными глазами, все понимаю, но сделать ничего не могу, просто иду-иду-иду как полное ничтожество. Очухавшись и сравнив себя с наркозависимым, впервые в жизни почувствовала себя гармоничной личностью. Это как же надо себя ненавидеть, чтобы по доброй воле принять эту дрянь? Вернулась в Москву. В тридцатых числах декабря позвонил Генный инженер № 1, я не сняла трубку. Он написал сообщение с приглашением на каток и совместную встречу Нового года. Я не ответила.

Вовочка № 2 написал, что послал мне на день Святого Валентина красное сердце, а отправилось почему-то черное. Я искала его в почте, но не нашла. Мы опять разговорились. Вот так просто, ни о чем, будто мы добрые друзья и все хорошо. Болтовня. Я спрашиваю, шутя, делает ли он жертвоприношения на алтарь приличий. Он отвечает, что ведет крайне спокойный и благопристойный образ жизни. Спросил, есть ли у меня мужчина. Я что-то наплела ему, но на самом деле мне было не до мужчин. В прошлом году меня перевели в другую практику и повысили. Я работала, то есть пахала как лошадь и на данный момент была выжата как лимон.

Я сидела на кровати и перебирала в памяти события ушедшего года и кроме аргентинского танго ничего радостного не могла вспомнить. Я хорошо зарабатывала, но все деньги спускала на костюмы, рубашки, косметику, профессиональную литературу и аренду дорогой квартиры. Курсировала в дорогих туфлях от офиса домой, еженедельно заворачивая в салон красоты, чтобы восстановить измученное работой тело, потом моя голова опускалась на подушку и засыпала без памяти. Мне ничего не снилось, меня покинули даже змеи, крысы и инопланетяне. И так повторялось снова и снова. Это повторение красивое, точное. Но если оно бесконечно наступает и бесконечно проходит, то чувствуешь себя белкой в колесе, и хочется из него срочно выпрыгнуть и поскакать по разным деревьям, высоким и низким, с листьями, ягодами, иголками и шишками, прыгнуть в кусты, на траву и, может, полежать на ней, почесав за ушком. И это разнообразие невероятно интересно. А бегать по замкнутому кругу, даже если по пути можно есть бесконечно вкусные орешки – это надоедает, да и вспомнить в итоге нечего. Несколько лет такой жизни высосали из меня все, оставив внутри темно-синего костюма абсолютную пустоту.

Сегодня я, как обычно, опустила голову на подушку и поняла, что сплю в своей комнате, на своей кровати, только передо мной на расстоянии полуметра между полками моего белого стеллажа появляется женщина в черном. Ее торс висит в воздухе, она смотрит на меня и говорит: «Ну!» И подбородком помогает, как бы впечатывая это слово мне в мозг, а мои руки засасывает в нее. Я испугалась, но не сильно для такого случая, стала открывать глаза и будто открыла их. Мои руки взлетели над кроватью и тянулись к ее черным одеждам сквозь белые стеллажные полки. А левая рука исчезала в черном бурлящем составе, похожем на смолу. Она кипела, двигаясь от кончиков пальцев по ладони, и остановилась на запястье. Там, где она прошла, рука испарилась, а выше моя обычная рука в шелковой пижаме. Я открываю глаза. Белая полка, на полке – предложение. Три слова розовые и сделаны из зефира. Я их читаю и улыбаюсь. Кажется, это мои мечты.

Утром я решительно шла к кабинету своего начальника.

– Знаешь что, Дима? – стеклянная дверь распахнулась от моего легкого удара коленом. – Ты опять за свое? Хочешь, чтобы я одна переделала всю работу этого мира?

Высокий красавец средних лет в идеально скроенном синем костюме посмотрел на меня с интересом.

– Если бы у меня сейчас были тухлые помидоры, знаешь, что бы я сделала?

– Что? – густые брови владельца кабинета взлетели вверх, лацкан пиджака возмутительно вздрогнул.

– Я бы закидала ими весь твой кабинет! – я взвесила в правой руке воображаемый овощ и сделала несколько размашистых бросков, подражая метателю ядра.

Дима оцепенел. Несколько моих сотрудников развернулись и уставились на нас сквозь стеклянную перегородку офиса. Я доставала из карманов воображаемые помидоры, целилась, бросала и с упоением наблюдала, как они шлепаются о стены, стекая вниз бурой вонючей слизью. Дима первый раз видел такой трюк в исполнении ведущего менеджера. Не успел он опомниться, как я положила перед ним заявление на увольнение. Душное офисное пространство наполнилось свежим воздухом настоящей жизни. Я вдруг поняла, что прожила свою жизнь в тени синих костюмов и актов выполненных работ, и теперь хочу стать другим человеком. Я развернулась, переступила порог, и стеклянные двери офиса захлопнулись за моей спиной.

Иду по асфальту, такому чистому, словно его мыли шампунем и поливали из шланга. Из витрин на меня смотрят костюмы и платья без людей. Тишина. Я больше не чувствую боли. Я захожу в шкаф и брожу среди одежды, которую я не знаю. Вот легкое белое платье, но я стесняюсь даже мыслей о нем. Пышногрудая пластиковая продавщица смеется, широко раскрыв надутый рот. Это не от радости, просто у нее такой имидж. Пока она хохотала, я схватила платье и бросилась бежать. Я неслась прочь от этой жизни, от сухих синих костюмов по мокрому асфальту, душистому и свежему, как после дождя, от шаблонов и презентаций, от актов выполненных работ. Передо мной мелькали страницы неизвестного или забытого мною мира. Небо. Солнце. Море. Пышная белая пена. Точно такая была на папиных щеках, когда он брился. Передо мной снова и снова вставало это видение, не в силах оторваться от его легкости, свежести от его пены я заглядываю в дверную щель. Его торс, его песенка, его квадратные скулы. Белая пена на моих щеках и любовь, которой у меня никогда не было. Я бегу в другую жизнь. Я очень хочу услышать три слова, сделанные из розового зефира.

Я открываю чемодан, кладу в него новое платье и лечу в Ялту. Иду по белой набережной, море пенится в предвкушении праздника, как шампанское. Брожу туда-сюда. Почти ночь. Высокий незнакомец заметил взмах шелковой юбки и пошел следом.

– Девушка, почему вы ночью одна?

Я рассказала ему о своей работе, а он рассказал о своей.

– И все же! Почему вы одна? – у него в голове что-то не складывалось.

На террасе русского ресторана заиграла слезоточивая песня. Он пригласил меня на танец. Сердце бешено колотилось, я провела пальцем по его спине. Мы сели за столик. Стало прохладно, и мы выпили.

– Можем пойти ко мне, – неожиданно сказал мой голос.

– Так вот почему ты ходила одна, – на его лице мелькнуло озарение. Такое бывает у людей, которые долго ничего не понимали, а потом вдруг все поняли.

Я вопросительно взмахнула ресницами.

– Ясно… Ты проститутка?

Сначала я хотела встать, плеснуть ему в лицо водки и уйти, не оборачиваясь. Но потом решила, что устаревшие образы «я» надо снимать и выбрасывать как платья, которые вышли из моды.

– Да, – ответила я.

Из Ялты я шагнула в новый мир, наполненный новой работой, Идеальным начальником, аргентинским танго, кино, театрами, имиджелогией и круассанами.

Выйдя из салона с новой стрижкой в туфлях от Марка Джейкобса, я решила пройтись от Лубянки до Чеховской. На Тверской мне встретился невысокий молодой мужчина с портфелем. Наши взгляды и улыбки встретились и тут же разошлись. Через минуту он уже держал меня за левый локоть и говорил, что у меня очень красивые туфли, что ему тридцать шесть лет и он не женат. Через три минуты я шла с ним в обратном направлении. Он поцеловал мне руку, и это было не формальное чмоканье. Это был культ Прекрасной дамы. Мы зашли в кафе с названием «Счастье». В кафе он не выпускал из рук мою ладонь. Потом также под локоть подвел к Audi TT, цвета красного вулканического жемчуга, распахнул дверь, усадил, поцеловал, закрыл дверь. Проезжая Петровский бульвар, он попросил меня положить ноги на капот, я удивилась и замешкалась. Тогда он остановил машину, выскочил из нее, обежал вокруг, открыл мою дверь и распахнул перед моими удивленными глазами свой паспорт, который оказал на меня успокаивающее действие, словно это была справка о благонадежности контрагента, и я сразу выполнила просьбу. Правой рукой он рулил, а левой гладил мои голени, приговаривая: «Боже! Боже! Как это красиво». Сочетание предъявленного паспорта и ног на капоте сработало как возбуждающая магия.

Это был ухажер нового типа. Он постоянно суетился вокруг меня, словно я хрустальный ларец, наполненный бриллиантами. Это был человек-ритуал. Прежде чем посадить меня в машину, он целовал мне левую руку, обегал машину и распахивал дверцу, вел к ней под локоть, усаживал, целовал правую руку, закрывал дверь, бежал в обратном направлении, и мы трогались с места. На следующий день он повел меня в кино и ресторан, где то прижимал к себе, то держал за руку, словно боясь потерять, и по соседству с этой романтикой жило полное ее отсутствие. Точнее секс был частью его ритуала. Он не собирается ждать, пока я ломаюсь, секс ему нужен сразу. Такой деловой подход к любовным делам был необычен и вызывал даже какую-то обиду. Одни мужчины ухаживают, другие мучают, третьи обманывают, очаровывают, а этот заключал договор. Он показал мне паспорт, я ему свои ноги в дорогих туфлях и маленькую красивую руку с мягкой кожей. Что еще надо? Тем более я сама этого хотела. Я расстроилась, что мое желание так буквально исполнилось. Я сказала, что у меня месячные. Он ответил, что ему без разницы.