Отношения Гари Ламберта с корпорацией «Аксон», принесшие в итоге немалую прибыль, завязались за три недели до описанных выше событий, воскресным днем, когда он в своей новенькой лаборатории для цветной печати пытался отреставрировать две старые фотографии родителей и, получив удовольствие от этого процесса, увериться в своем душевном здоровье.
Собственное душевное здоровье давно стало для Гари предметом особых забот, но как раз в тот вечер, когда он, выйдя из своего просторного, крытого сланцем особняка на Семинол-стрит, пересек задний двор и поднялся по наружной лестнице в просторный гараж, в его мозгу царила такая же теплая и ясная погода, как и во всей северо-западной Филадельфии. Сквозь легкую дымку и небольшие тучки с серым опереньем просвечивало сентябрьское солнце, и, насколько Гари разбирался в своей нейрохимии (в конце концов, он же не психиатр, а вице-президент «СенТрастБанка», не следует об этом забывать), все основные датчики указывали на отметку «здоров».
Хотя в принципе Гари одобрял, что современному человеку полагается самостоятельно управлять своими пенсионными вкладами, планировать междугородные разговоры и выбирать программы в частных школах, он был отнюдь не в восторге, что на него возложена ответственность за состояние его личных мозгов, в то время как некоторые – в первую очередь родной отец – наотрез отказывались от подобной ответственности. Но уж чего-чего, а добросовестности у Гари не отнимешь. На пороге темной комнаты он оценил уровень нейрофактора 3 (серотонин, один из важнейших факторов) – максимум за последнюю неделю, если не за месяц; фактор 2 и фактор 7 также превышали самые радужные ожидания, и фактор 1 уже не столь угнетен, как с утра (последействие выпитого на ночь бокала арманьяка). Упругий шаг, приятное ощущение своего роста – несколько выше среднего – и летнего загара. Недовольство супругой, Кэролайн, незначительно, поддается сдерживанию. Основные признаки паранойи (неотвязное подозрение, будто Кэролайн и двое старших сыновей посмеиваются над ним) пошли на убыль, сезонное томление по поводу тщеты и краткости жизни уравновешивалось крепостью его мозговой системы в целом. Нет, клинической депрессией он не страдает.
Гари задернул бархатные шторы, сдвинул светонепроницаемые ставни, достал из большого холодильника (нержавеющая сталь) коробку с бумагой формата 8×10 дюймов и засунул две пленки в электрический очиститель негативов – волнующе тяжелый маленький приборчик.
Он печатал фотографии родителей из времен злополучного Десятилетия супружеского гольфа. На одном снимке Инид, сильно изогнувшись, скосив под солнечными очками глаза – в мареве жары все расплывается, – левой рукой стиснула многострадальную клюшку-пятерку, правую руку, исподтишка бросающую мяч (белое пятно на краю фото) поближе к лунке, размыло в движении. (Они с Альфредом играли только на дешевых общедоступных полях для гольфа, прямых и коротких.) На другой фотографии Альфред – шорты в обтяжку, кепка «Мидленд Пасифик» с длинным козырьком, черные носки и допотопные туфли для гольфа – замахивался столь же допотопной деревянной клюшкой на белую метку размером с грейпфрут и скалился в камеру, словно говоря: «Вот по такому мячику я бы попал!»
Вынув увеличенные отпечатки из фиксажа, Гари включил свет и обнаружил, что оба снимка покрыты сеткой странных желтых пятен.