Не тебе,
в снега
и в тиф
шедшей
этими ногами,
здесь
на ласки
выдать их
в ужины
с нефтяниками.
Натуральный Кирк Дуглас, только более мощный и длинный, лежал на своих нарах в ватных штанах, заправленных в валенки с огромными галошами, и с неожиданно форсистым одеянием верхней половины своего мускулистого молодого тела – белой нейлоновой рубашке. Он читал Джека Лондона, приладив в изголовье маленькую лампочку, запитанную от тарахтящего рядом с балком трактора. Еще пара лампочек под потолком освещала все купе: чистый стол у окошка, покрытый ватманом, с арифмометром, журналом наблюдений и отточенными карандашами, с другой стороны стола – двое нар друг над другом.
У Бориса Каюрова – а именно этот тридцатилетний ленинградец в должности топографа-геодезиста был похож на Дугласа – вторых нар сверху не было. Там была накрепко прибита полка с натянутым страховочным проводом, чтобы с неё на ходу ничего не падало. У купе не было отдельной двери, нары заканчивались узкой переборкой, за которой располагалась железная печь. Её топили углем, и она выполняла целый ряд полезных функций: грела балок, на ней готовилась пища, была закреплена фляга для производства воды из снега, а иногда и браги из дрожжей с томат-пастой, сверху на специальных перекладинах сушились валенки и портянки. Напротив печи была входная дверь, а рядом с ней – умывальник с экономной пипкой вместо крана.
Далее за печкой начиналась вторая половина балка, тоже с тремя нарами, столом и тоже с полкой, на которой, в отличие от Борисовой, были навалены замазученные запчасти, поскольку на нарах под полкой жил тракторист. На вертикально спаренных лежанках проживали топорабочие, всего их было четверо. В общей сложности в двух половинах балка обитало шесть человек.
Половины разительно отличались: слева, в купе инженера, преобладали белые краски, туда запускали без уличной обуви. Напротив черные и темно-серые цвета редко разбавлялись цветными фото разных актрис, приклеенными на стенах. Воздух в балке имел большой спектр запахов, которые перебивались обильным курением всех жителей.
Эту специфическую атмосферу от безбрежных просторов стерильно чистой тундры отделяла всего лишь дверь, и каждый мог в любую минуту ощутить несоизмеримые масштабы двух сред своего обитания и хрупкость границы между ними.
Чистоту снега вокруг балка обеспечивало непрерывное, каждодневное движение вперед, к завоеванию новых месторождений. В данной ситуации движение на пару дней застопорилось ввиду ожидания самолета с вешками. Вообще-то с базы ждали чего-нибудь более существенного, но без этой дранки с черным верхним концом двигаться дальше нельзя. По вешкам строго через двадцать пять метров следом идущие геофизики расставляли свое оборудование.
Свободный день использовали для бани (в тазу рядом с печкой), стирки (в этом же тазу) и полноценного отдыха. Борис читал про ихнее американское белое безмолвие, временами подремывал и невольно слушал непрерывный бубнеж топиков. Беседовали напротив неразнообразно, неинтересно и совсем неприлично. Неиссякаемой темой были женщины, причем даже в ореоле воспоминаний не чистые, ласковые и достойные, а какие-то сплошь жуткие и совсем бессовестные бляди.
В другой половине тракторист и один топик спали, а еще один убежал на лыжах за семьдесят километров в сейсмоотряд проверить свою жену. Он ревновал её к оператору сейсмостанции, где она в положении нагнувшись в темноте проявляла рулоны фотобумаги, вылезающие из щели под осциллографом. Борис раньше видел проявительницу, глазами навыкате она смахивала на Крупскую в расцвете базедовой болезни. Он не думал, что молодой оператор клюнет на такую красоту, но чуткий муж имел другое мнение.
Двое напротив успели выспаться и с новыми силами предались своим романтическим воспоминаниям.
– Не надоело вам? – ненастойчиво и без интереса спросил начальник.
– А чё делать?
– Почитать что-нибудь, а не валяться в темноте равнодушного размышления…
– Еще чего, из книги бабы с пивом не вылезут.
– Это смотря как читать, – многозначительно изрек интеллигент.
– Как ни читай, не вылезут, – хохотнули. – А чё читать-то?
Борис посмотрел на свою полку. Библиотека на эту зиму у него была такая: два тома из разных собраний, обещанные отцу к возврату в Ленинград в целости, старая книга Л. Фейербаха, выпущенная после революции, и тоненькая книжка в мягкой обложке о спорте в СССР. Седьмой том Фейхтвангера предназначался для изучения истории, Фейербах – для повышения эрудиции, а том первый Джека Лондона из собрания 1954 года – для души. Книжонку о спорте ему сунула перед отъездом мать, при этом загадочно улыбнулась.
Борис потянулся за спортом, впервые открыл наугад и попал на Маяковского: «Товарищи, поспорьте о красном спорте!»
– Вот, пожалуйста, – он зачитал название стихотворения, – почитайте и поспорьте!
– Чё там спорить – наливай да пей, – безо всякого интереса откликнулись с нар.
Тогда у скучающего Бориса возникла просветительская идея:
– Попробуйте прочитать простой стих о спорте и объяснить, что вы поняли. Что хотел сказать поэт?
– Да нахер это нужно?! – возразили темные массы. – Еще чего? Ты нам на работе командир, а отдыхаем как хотим. Стихи еще придумал читать…
– Хорошо, – не стал возражать просветитель, – предложу другим. – Он посмотрел на спящих в другой половине.
– Давай-давай, там люди постарше, сразу стих учить начнут…
Борис не обратил внимания на этот циничный сарказм и пробормотал тихо, как бы себе под нос:
– А призом им будет бутылка. На крайний случай приберегал…
– Стой, стой, какая бутылка? – Они синхронно подпрыгнули на лежанках и тревожно уставились на спящих, потом совсем шепотом: – Какой такой крайний случай? За что бутылка-то им?
– Крайний случай – это когда в коллективе застой, кобелирующие настроения и взрыв народного негодования на почве отсутствия некоторых возможностей похотливого свойства.
Таких сложных фраз им не то что понимать – слышать не приходилось.
– А бутылка достанется победителю поэтического конкурса, – коварно продолжил искуситель. – Кто лучше расскажет своими словами, что имел в виду Маяковский в простом стихотворении.
На нарах затихли, мучительно поразмышляли, «прикинули хрен к носу», как сами же выражались, потом, озираясь на спящих, заметили, что пить-то всем нечего, делить пол-литра на такую компанию – только расстраиваться, и вызвались раздраконить поэта в своем узком кругу.
– Ну, начинайте, – Борис бросил на стол брошюрку, – потом посмотрим.
Минут двадцать они читали, вырывая книжку друг у друга, тихо шептались и немного спорили. Борис уже успел заснуть, положив развернутого Джека себе на лицо, когда они с нижних нар навалились локтями на стол и деликатно разбудили начальника.
– Что? – Борис тревожно вскинулся. Потом возвратился из сна, все понял и остудил соискателей: – Не так сразу! Никакой халтуры! Литераторы, блядь, нашлись. Искусствоведы херовы…
– А чё мы сделали?
– Ни хрена не сделали! Не пойдет так. Каждый по отдельности, почитайте внимательно, напишите все на бумаге, завтра вечером соберемся и подведем итоги. Если ваши мнения будут одинаковыми, приглашу других участников. Так что пишите самостоятельно.
Мотивация – великая сила. Поставил задачу, за хорошее исполнение гарантировал приз – и человек горы свернет. Главное, чтобы все было просто, понятно и без обмана. В жизнь не стали бы они Маяковского читать, тем более что-то там мучительно писать, а здесь обещание. Начальник хоть и мудак порядочный, но ни разу не обманул. А так ведь выпить хочется иной раз в этой проклятой тундре, прямо сил нет. Месяцами не удается. А тут вот она, под носом родимая. Да за такое не то что Маяковского с его паспортиной – английскую королеву распознаешь да объяснишь своими словами.
Следующий день был ненапряжным: самолет прилетел после обеда, пока разгружались, пока то да сё – начинать работу уже не имело смысла. Краем глаза Борис подмечал, что двое молодых топиков вели себя необычно тихо, уединялись при удобном случае каждый на своей лежанке, писали что-то в тетрадках, взятых у начальника, и вообще были похожи на заговорщиков. Главным итогом интриги Бориса было достижение конкуренции среди молодых. Более возрастные и семейные, а также тракторист покуда посвящены не были.
Вечером конкурсанты попросили отсрочку еще на сутки: не каждый, мол, день такие задачи решаем, хочется все по уму, не зря чтобы, значит… Тут заинтересовались семейные. Молодые засуетились, сказали, ничего особенного, начальник по-соседски попросил журнал цифрами вычислений заполнить – так, ерунда, отдыхайте!
Следующий день начали рано. Погодка отличная: морозец, без ветра – беги себе на лыжах да о высоком думай. Начальник с теодолитом направление выставил, и начали молодые первый промер гнать.
Впереди по створу с охапкой вешек, как лучник со стрелами, шустро тянул мерную ленту маленький злой ловкий рыжий Ришат по прозвищу, само собой, Татарин. Сзади тоже с вешками конец мерной ленты держал Копченый. Его задача – следить за створом и остановиться, когда желтая метка на конце поравняется с уже воткнутой в снег вешкой. Тогда Татарин втыкает впереди следующую вешку и получается ровно двадцать пять метров.
Витя Крюков, здоровенный лоб, недавно из армии, где служил танкистом, в партии успел поработать на самом старом тягаче, из недр которого не вылезал по причине постоянных ремонтов, все время в мазуте, за что и назван Копченым, когда тягач окончательно рухнул, в ожидании нового был временно переведен в топобригаду.
Он автоматически выполнял свои нехитрые обязанности, а сам думал о Маяковском. Он знал поэта из школы, помнил «достаю из широких штанин», еще что-то смутно про облако. Учительница вроде говорила о поэте как о воспевающем развитой социализм. Копченый как раз жил в эту эпоху, и сомневаться, что социализм именно развитой, ему в голову не приходило.
Он силился вспомнить, метров через двести пятьдесят неожиданно всплыли чудны́е слова:
Если парень
боксами увлекся,
он —
рукой – канат,
а шеей —
вол…
«Чего хотел сказать? – думал Копченый. – Чего хотел, то и сказал. Руки натренировал, стали они сильные и длинные, как канаты. А шея сама накачалась, там в боксе упражнения специальные есть…»
Татарин тем временем вспоминал другие строчки. В отличие от Копченого у него с советской властью было не все гладко. Сильно пострадали в свое время родители, старый сморщенный дед вообще принципиально отказывался говорить по-русски, а сам Татарин уже успел ходку сделать.
Он нутром почуял, что Маяковский на что-то намекает:
…дальше
своего
расквашенного носа
не мерещится
парнишке
ничего.
«Ага, – обрадовался Татарин, – ебнули ему по сопатке, так он все и позабыл. Вот они, комсомольцы-добровольцы херовы, пиздеть только горазды, а чуть что – и видеть ваше блядское соцсоревнование не желаю…»
Вечером, ближе к полуночи, на стол с ватманом упали две школьные тетрадки. Копченый написал крупным округлым понятным почерком, но мало. Борис зачитал вслух, стараясь сохранить оригинал:
– «Маяк радуется советскому спорту, по старинке называет его красным. Он хочет, чтобы все советские люди занимались – "…нужен массу подымающий спортсмен". Чтобы значит сам бабайки накачал и народ подтянул. Государство заботится о спорте и само собой о спортсменах – "И растет приобретенный чемпион безмятежней и пышнее, чем пион…"
Спорт, говорит Маяк, из кого угодно человека сделает – "…чуть не в пролетарии произведут из торгаша". А станешь хорошим спортсменом – тебе послабления разные так что занимайся не хочу – "…могут зря (как выражаются провинциалы) всех девиц в округе перепортить". И правильно – чего на них смотреть товарищ начальник на то и девицы чтобы портить».
Понять, что написано в тетрадке Татарина, не представилось возможным из-за грязи, кривых букв и перечеркиваний. Борис велел автору самому прочитать. Тот с готовностью утвердился у стола, глянул было в соседний отсек, но махнул рукой – бенефис важнее – и выкрикнул:
– Доклад! «Товарищ Маяковский не такой уж оказался вам всем и товарищ». Я, когда говорю «вы», не вас имею в виду, а всех строителей коммунизма. Вы-то тут ни при чем. «Козырный чувак с самого начала свару начал – "Товарищи, поспорьте о красном спорте". Короче, предъяву бросил, а вы рвите друг друга. Слова хорошего для гандонов-спортсменов не нашел – "…нагоняя мускулы на теле, все двуногие заувлекались спортом".
И вот ведь к чему ведет, падла. К примеру кент бегать от конвоя хорошо наловчился, время показывает. А наш туз тут как тут – "За такими, как за шерстью золотой овцы, конкурентову мозоль отдавливая давкой, клубные гоняются дельцы, соблазняя сверхразрядной ставкой". У нас, значится, третий разряд, а такой бегун получит сразу пятый, в тундре его не найдешь, наряд на него закрой, а он на стадионе выебываться будет. Такой вот у коммунистов любительский спорт, а поэт коммунистический еще подсевает.
И все ведь простить можно спортсмену. Где это видано, чтобы происхождение позорное менять, если ты, скажем, прыгаешь высоко? Вот, полюбуйтесь что пишет – "Чтобы жил привольно, побеждая и кроша, чуть не в пролетарии произведут из торгаша". Издевается над коммунистами и ихними органами. А дедушку Калинина вообще евреем сделал – "…назовет товарища Калинина "Давид Василичем"".
Понятное дело, спортсменов поголовно в алкаши записал – "…говорят, что двое футболистов на вокзале вылакали весь буфет". И развратные действия в спорте сделал как здрасте – "…всех девиц в округе перепортить!"»
Доклад свой Татарин отбарабанил, почти не заглядывая в тетрадь, победно огляделся и заключил:
– Вот такие у коммунистов поэты, яму еще, – посмотрел в конец стиха, – еще в 1928 году рыть начал, а то в школе «читайте, завидуйте, я, бляха, гражданин» – давай, начальник, мой приз!
Бориса Каюрова, однофамильца знаменитого актера, давно уже не удивляли антисоветские выступления на Крайнем Севере. И не каких-то тихих интеллигентов в своем кругу на кухне – работяги кляли советскую власть и компартию, абсолютно не стесняясь на публике. Он вдруг припомнил ту загадочную улыбку матери, но углубиться не успел. Подошел тракторист со своей половины с законным вопросом:
– А чё за концерт? Приз… Татарин тут выступает… какой приз? За какие такие заслуги?
– Приз – вот он, – Борис невозмутимо достал из-под подушки бутылку водки, – а заработает его тот, кто Маяковского лучше понимает…
– Погодь-погодь, начальник! А Татарин чё тут, самый грамотный? Этот еще, Копченый, туда же. Я, к примеру, тоже про Маяковского могу. Прошу и мне слово: еще непонятно, кому приз.
– Вообще-то мы тут стихотворение разбираем… Но ты прав, главное – тема, может, у тебя другой стих…
– А может, и поэма, – подхватил шустрый Татарин.
Борису уже самому интересно стало, какие новые мысли появятся о поэте. Не зря ведь мать книжонку подсунула.
– Значит так, – издалека начал тракторист, – американец когда падал, попал к нам на весеннюю пашню, в аккурат ебнулся в самую жижу.
– Какой американец?
– Ну тот, с самолета, который ракетой наши заебашили… Я из Поварни возле Свердловска, после дембеля гулял две недели, тут Первое мая, еще повод, так мы всей компанией и побежали к нему на парашют разноцветный…
– Пауэрс, что ли? – догадался Борис.
– Ну да, вроде… Помню, он как толпу нашу увидел, так и обосрался и пистолет в грязь выкинул. А мы без понятия были, думали, наш летун налетался…
– А Маяковский при чем?
– Ну… как при чем, он это… про человек и самолет стих написал… – Пауза. – Вроде, – уже менее уверенно добавил тракторист.
– Эх ты, грамотей, – Борис вернулся на свой топчан и убрал бутылку, – твой Пауэрс еще сперматозоидом был, когда Маяковский застрелился.
Но конкурс на этом не закончился. С той половины еще подошел более взрослый топик Николай. Он положил на стол истертое письмо. Все знали его грузинскую жену Изольду Ноевну и сына – семиклассника Славу.
– Вот, Боря, с Маяковским напрямую связано. – Николай был в бригаде самым грамотным: на Большой земле он работал учителем.
– Так ты сам прочитай. От кого письмо?
– От Изольды, – грустно сообщил бывший учитель, – пишет про Славку.
– И чего там? Про Маяковского?
– Давай я своими словами расскажу, Изольда тут все слезами залила…
В школе показали открытку и предложили написать по ней сочинение. На открытке пионеры сидели у костра в лесу. Славик, мальчик своеобразный, поставил не как другие эпиграф «Взвейтесь кострами, синие ночи…», а нашел где-то у Маяковского: «…Пете некогда гулять. С час поковыряв в носу, спит в двенадцатом часу. Дрянь и Петя и родители: общий вид их отвратителен».
Видимо, не выпустив таким образом до конца пар плохого настроения, Славик предложил неожиданное развитие сюжета. По дороге к месту, обозначенному на открытке, не обошлось без жертв. Пытливый автор в подробностях изложил утопление части пионеров в болоте и загрызание другой части дикими зверями. Но и оставшиеся у костра недолго пели свои пионерские песни: упавшим деревом всех их придавило насовсем.
Борис подвел итоги чрезвычайно творческого конкурса по Маяковскому. Он достал снова свою бутылку, подумал и извлек из рюкзака вторую, теперь вправду последнюю, и обе выставил на стол, покрытый ватманом.
Первый и единственный тост шесть человек выпили за пролетарского поэта.
Сентябрь 2018 г.