Однако уйти далеко от острова берсерков Морриган не успела. Стоило вступить на подвесной мост, как она услышала зовущий ее голос.
Худощавый паренек оказался не так уж юн. Должно быть, Морриган сбил с толку бесхитростный взгляд бледно-голубых глаз и приподнятые уголки губ, всегда готовых улыбнуться. Ему было, наверное, года двадцать два. Не юноша – уже почти мужчина.
– Наш вождь не слишком разговорчив, а? – догнав ее, хохотнул он.
«А ты, похоже, вполне».
Морриган улыбнулась ему самой ослепительной улыбкой. Парень зарделся.
– Может, тогда ты мне поможешь?
– Может, и помогу, – подмигнул он. – Я кое-что знаю об этом твоем Дэмьене.
«Он не мой», – со странной смесью горечи и раздражения подумала Морриган. Прекрасно осведомленная о порядках Пропасти, сухо спросила:
– И что ты хочешь за помощь?
– Ничего.
– Ничего? – недоверчиво хмыкнула она.
Пожалуй, за все время, что Морриган провела в городе колдунов-отступников, Сирша была единственным человеком, который помог ей и ничего не попросил взамен. Хотя был еще Файоннбарра, но он уже несколько лет как принадлежал Верхнему миру и жил по его законам.
– Ничего… особенного.
– Ага. И?
– Всего лишь несколько историй из твоей жизни.
– Зачем? – опешила Морриган.
Не такого ответа она ожидала.
Парень широко улыбнулся.
– Видишь ли… Я не самый уважаемый житель Белого Острова. И не особенно уважаемый собственным отцом.
Морриган, нахмурившись, изучала его лицо. И только теперь заметила едва уловимое сходство.
– Ты сын Бьёрклунда. Вот почему ты был за столом.
– Намекаешь, что я не слишком-то вписываюсь? – ничуть не обидевшись, хмыкнул он. – Что правда, то правда. Кстати, я Лелль. И да, это мужское имя.
Морриган фыркнула, невольно поддаваясь его бесхитростному очарованию.
Лелль вскинул ладони:
– Знаю, знаю. У Вигдис имя и то помужественнее моего будет. Да и она сама помужественнее меня.
Она с легкостью вспомнила бритоголовую женщину по правую руку от ярла.
– Богиня войны[10]… а что, ей вполне подходит. А что означает имя Лелль?
Он забавно наморщил нос.
– Сильный, как лев.
Морриган расхохоталась в голос.
Отсмеявшись, вернула беседу в прежнее русло:
– Итак, ты, как и поколения сыновей и дочерей до тебя, стал разочарованием для родителей.
Им с Клио это очень хорошо знакомо. Во всяком случае, в отношении Бадб. Что касается отца… Он убил их мать. Кого вообще интересует его мнение?
– Для одного родителя, – приподняв указательный палец, уточнил Лелль.
– И все же почему? Только лишь из-за того, что ты… м-м-м… не похож на берсерка?
– Я не берсерк. Вообще. Во мне течет берсеркская кровь, и я бы мог научиться достигать берсеркерганга[11]… но делать этого не стал.
– Почему?
Лелль вскинул голову. Произнес с жаром:
– Я не хочу убивать. Не могу даже подумать о том, чтобы впасть в ярость и причинить кому-то боль.
Морриган кивнула. Еще один отступник, который по соображениям совести пошел против семьи и клана. Сирше он бы понравился.
– К стыду моего отца, я с самого детства хотел быть скальдом[12].
– Певцом? – недоверчиво отозвалась она.
– И поэтом, – с улыбкой добавил Лелль. – Но я хотел бы не воспевать в сотый раз подвиги древних ярлов и конунгов, а ткать новые легенды, как полотно. Знаю, звучит смешно и устарело, но родовые племена надземного мира, которые ближе к вечным льдам, чем к тому, что люди называют цивилизацией, и по сей день ценят хорошую вису[13]. Это здесь подобное не в чести. Я же всегда, сколько себя помню, охотился за чужими историями. Жадно впитывал их, будто я – вечный пленник пустыни, а они – родниковая вода.
– Красиво говоришь, – улыбнулась Морриган.
Лелль был польщен.
– Это моему отцу тоже не нравится. «Расфуфыренные словеса» – вот как он называет поэзию. Дескать, берсерку не пристало так выражаться, как будто он – «напыщенный англикский лорд». Мол, наш народ предпочитает слову дело: добротную схватку, а лучше – и вовсе войну.
– Но за что вы воюете, если века легендарных битв давно миновали?
– В Пропасти место сражениям всегда найдется, – печально улыбнулся Лелль. – Берсерки бьются друг с другом, вызывают на бой представителей других кланов – за брошенное слово, за каждый косой взгляд… Хотя втайне мечтают о настоящей войне.
– Почему вы… твой клан так ими одержим? – полюбопытствовала Морриган.
О вспыльчивом и боевом характере «воинов Одина» знали далеко за пределами Скандинавии.
– Мы ищем битвы, чтобы стать эйнхериями.
Лелль и сам, похоже, не замечал, что постоянно сбивается с «они» на «мы».
– Прости?
– Самых лучших бойцов, павших смертью храбрых в честном бою, Один заберет с собой в Вальгаллу. Они и зовутся эйнхериями.
– Вот почему берсерки, чуть что, сразу обнажают оружие, – фыркнула Морриган.
– Отчасти поэтому, отчасти – из-за нашей горячей крови, – лукаво подмигнул Лелль.
Морриган рассмеялась. А с ним приятно общаться. За скромным, даже невзрачным фасадом скрывался проницательный, прозорливый и одухотворенный молодой мужчина. Он многое мог бы рассказать ей о Пропасти и о родной общине. А еще – о природе берсерков, что, быть может, позволило бы ей лучше понять самого Дэмьена.
Однако Морриган пришлось вспомнить, зачем она пришла на Белый Остров.
– А что насчет вервольфов?
– Не сказать, что они дружны. В характерах обоих кланов заложена вспыльчивость, несдержанность и желание доказать соперникам свою силу и право на власть.
Потомственный берсерк, мечтающий о славе скальда, помолчал. Задумчиво кусая губы, Морриган ловила на себе его взгляд.
– Он небезразличен тебе, да? Дэмьен?
Она упрямо смотрела в снежную даль поверх плеча Лелля.
– Я предпочла бы не отвечать. Лучше скажи, зачем тебе нужны мои истории?
– Разумеется, чтобы создать лучшую из песен.
– Но почему я?
Лелль ответил ей загадочной полуулыбкой.
– Я чувствую в тебе человека, способного что-то изменить. Ты несешь в этот закостеневший мир перемены. Серьезные, даже… ключевые. Вот почему мне важно не только твое прошлое, но и настоящее с будущим, сплетенные воедино.
– Изменить? – опешила Морриган. – Не знаю, о каких переменах ты говоришь, но я не тот человек, кому есть до них дело. А то, что я хотела бы исправить… Я даже силами всей Пропасти не могу исцелить собственную сестру!
Она прикрыла глаза, кляня себя за несдержанность. За то, что выплеснула на незнакомца ту боль, которую не позволяла показывать никому. Даже Клио.
Ведь чувство, что сестре не место в Пропасти, никуда не исчезло. Да, у Клио появились друзья – Саманья, Аситу, Дэмьен и Сирша. Она пыталась найти себя в магии сноходчества. Пыталась освоиться в Пропасти и исполнить свою мечту – помогать людям.
Но ключевое слово – «пыталась». То есть была вынуждена.
Морриган не видела, чтобы Клио прогуливалась по Пропасти одна – только вместе с Саманьей или Сиршей, с которой сняли маску обезличенной. Сестра боялась Пропасти, пусть она никогда об этом не скажет, не желая признавать слабость (что недопустимо для ведьм семейства Блэр) и добавлять Морриган проблем.
Лелль яростно помотал головой.
– В этом я никогда не ошибаюсь. Я знаю, за кем следовать. Чувствую в людях эту особенность – способность однажды нарушить заведенный порядок, пошатнуть устои. Или подмять под себя целый мир.
– Ведьминская интуиция? – Морриган не скрывала сарказма.
К ее удивлению, Лелль смущенно кивнул.
– Что-то вроде. Моя мать была вёльвой – шаманкой и провидицей. Таких, как она, мы называем не ведьмами, а колдуньями. Она очень хотела дочь, которая унаследует родовой дар и львиную долю ее силы. Дочь, которую она научит всем обрядам, заклинаниям и премудростям сейда. Всему, что знает сама. Мама хотела, чтобы ее будущая дочь стала вёльвой. А родился… я. Так что в какой-то степени ты была права, предполагая, что я разочаровал обоих своих родителей.
– Мне жаль, – искренне сказала Морриган.
Казалось неправильным, что человек со столь светлой улыбкой и добрыми глазами не оправдал надежд матери и отца. Но людская судьба редко идет под руку со справедливостью.
– Почему ты не стал колдуном? Пусть тебе не могла перейти вся колдовская сила матери, ты сам сказал, что часть ее дара в тебе есть.
– Может показаться странным, но в нашем племени – да и не только в нашем – мужчин, практикующих сейд[14], с давних времен порицали. Настолько, что они теряли всякое уважение соплеменников. Их могли даже убить. Стать эрги[15] было бы куда худшей участью, чем скальдом. А мама… отец говорит, она всегда отличалась упрямством. Много лет спустя она все же родила дочку-вёльву, но для этого ей самой пришлось умереть.
– Ох, Лелль…
Подобное, увы, случалось нередко. Порой сила ведьмы – по ее воле или против нее – передавалась малышке целиком и полностью. Тогда после родов мать навсегда лишалась возможности колдовать. Порой опустошенная ведьма по инерции отдавала ребенку и жизненную энергию, тем самым будто сплетая воедино два питающих ее канала. Если повезло, сил в ней оставалось на донышке, только чтобы пережить роды, а после ведьму ждало долгое и нелегкое восстановление.
Матери Лелля не повезло.
Лелль слабо улыбнулся, словно принимая сочувствие Морриган.
– Потерю матери ничем не восполнить, но моя сестра стала известной и уважаемой племенем вёльвой. Ну так о чем это я… Крохи колдовской силы во мне побуждают меня следовать за тобой, чтобы воочию увидеть твою историю. Если ты позволишь…
– Ты и за Дэмьеном наблюдал?
– Да, иначе бы я не предложил свою помощь.
Морриган покачала головой. Это определенно самая странная из заключенных в Пропасти сделок. Лелль хотел услышать историю ее жизни, и даже более того – стать свидетелем самых важных ее вех. Невольно вспомнился Глен Малик, пожелавший услышать от Клио рассказ о жизни легендарной Леди Ворон и узнать все ее секреты.
Неужели Морриган суждено постоянно повторять судьбу Бадб? Хотя, если это подразумевает обретение почти безграничной колдовской силы и принадлежность к легендарным ведьмам, вписавшим свое имя в историю… Будет ли она против?
Может, дело в харизме Лелля, может, в желании довести дело до конца, а может и просто в заложенном ею кошачьем любопытстве…
Как бы то ни было, Морриган, вскинув голову и вперив взгляд в сына ярла, сказала:
– Хорошо. Я расскажу тебе о своей жизни… и позволю за ней наблюдать. Что бы это ни значило.