Пронзительный сквозняк слегка охлаждал пылающее от зноя тело, а вдобавок приводил в движение противно скрипящие петли массивной двери. Я поглубже укутался в одеяло пока Марина, встав в полный рост замерла в поисках своего шёлкового халатика. Лучи вечернего солнца пробивались через бежевые шторы, отчего её тёмный силуэт изящно очёркивался бронзовым блеском её загорелой кожи. Глядя на её обнажённое тело, я всё больше уверялся в том, что Бог есть: если он создавал людей по своему подобию, то из неё Господь, наверное, хотел слепить себе жену, но случайно потерял её на просторах нашей грешной земли. И теперь я, пожалуй, самый никчёмный человек из живущих, наслаждался её телом. Я лежал на боку, подперев голову локтем и как дурак щерился от отупляющего удовольствия, даже не пытаясь оторвать глаз, от её бесподобия. Нашарив в шкафу шёлковый халатик с незатейливым китайским узором, Марина накинула его на себя туго подпоясав, собрала волосы в большой крабик и пошла прочь.
– Чай, кофе? – с задумчивой серьёзностью бросила она мне.
– Потанцуем? – ухмыльнулся я.
– Смешно, – без доли веселья в голосе ответила Марина. – значит кофе.
– Значит кофе, – согласился я.
Покинув постель, я попытался найти своё нижнее бельё, но безуспешно. Халатик Марины на меня не налезет, как бы я не старался, поэтому моим решением стало закутаться в одеяло. Придя на кухню, я плюхнулся на табуретку и подтянув к себе пепельницу закурил. Марина, задумчиво уставившись смотрела на пол, а её сигарета так и истлела без единой затяжки. На плите засвистел закипающий чайник. С моего лица так и не сходила идиотская ухмылка, но понимание того, что это не взаимно, подталкивало меня на беседу, которую мне искренне хотелось избежать:
– Всё хорошо?
– Всё прекрасно, – ответила Марина.
Внезапно, она засияла от счастья и как гулящая кошка подкралась ко мне, села на коленки и нежно прижала меня к своей груди. Кажется, я начинаю влюбляться в неё. Хотя скорее это опрометчивое решение: я думал так о каждой из трёх своих спутниц, с которыми делил постель. Марина, верно, читала мои мысли, она встала, налила по чашкам кофе, достала из шкафа хлеб и масло, а затем приготовленные бутерброды посыпала сахаром.
– Попробуй! – произнесла она, придвинув тарелку ко мне. – вкус моего детства.
Неловко хватая своими длиннющими кривыми пальцами бутерброд, я, откусив от него непристойно большой кусок, захрустел этим незатейливым яством.
– Вкусно, – резюмировал я.
– Ещё бы, у нас считалось самым шиком это выйти с этим бутербродом на улицу и есть, чтобы все дети завидовали.
– В те годы всё было намного проще.
– Это точно, – с грустинкой в голосе подтвердила Марина. – так, ну выкладывай, какая я у тебя по счёту?
Её глаза вспыхнули неподдельным интересом. Мне даже на секунду показалось, что именно так смотрит на своих жертв маньяк. Сейчас я озвучу их число и её интуиция быстро срисует по моей физиономии, что Марина показала мне такой пилотаж, при котором все остальные мои «наложницы» сравнимы в своём изяществе с бегемотом.
– Ты – четвёртая.
– О-о-о! – прихлёбывая кофе она снова покосилась на меня.
Кажется, теперь в её взгляде читался другой вопрос ещё более унизительный для меня. Я был готов дать руку на заклание, что в её разуме проскочила только одна мысль: «кто вообще на тебя позарился?»
– Расскажи мне о них, я хочу знать всё!
Марина поставила табурет прямо передо мной и уселась, уставившись мне в глаза. Глядя в её бесподобные бирюзовые «блюдца», я начинал терять нить реальности, поэтому отведя взгляд на пепельницу я начал:
– Первая была Танька.
– Так, и как всё прошло?
– Сумбурно.
– Давай не увиливай! Рассказывай, как она выглядела, как всё прошло?
– Да так, без особой фантазии. При росте в 160 сантиметров, она весила без пяти центнер, поэтому всё было крайне печально.
– Я полагаю, Вы были первыми у друг-друга, – заинтересовалась Марина.
– Мы собрались всем классом в загородном доме, и хорошенько нажрались дешёвым алкоголем, – говорил я, уже глядя Марине в глаза. – а потом началась Содомия…
– Вы там все что ли…
– Практически.
– И как у тебя с ней это произошло?
– Я бы даже сказал, как в фильмах, – я начинал сарказмом поливать грязью самого себя, но чёрт возьми меня даже начинала пробирать гордость. – когда все пьяные парочки разошлись по углам, настал черёд тех, кто всё время таращились друг на друга, но стеснялись подойти первыми.
– Знаю такое, продолжай.
– Вот и я тоже пошёл. А нашёл её уже в ширинке своего друга…
– Кошмар! А он знал о твоей симпатии к ней?
– Да, конечно, я ему все уши про неё прожужжал, а как потом оказалось ей нравился именно он.
– И что было потом?
– Я ударил его по лицу, я делал это со всей дури, но я и понятия не имел, как надо бить…короче говоря ушиб кисти, а он мне вдобавок в нос втащил.
– И что ты сделал?
На мгновение мне дико захотелось соврать, я не хотел выглядеть полным ничтожеством, которое не может постоять, даже за самое дорогое в своей жизни. Марина так тщательно изучала мои глаза, что мне порой казалось, что в них, как на экране идёт картинка всего того, что происходит внутри.
– Я разрыдался и пошёл напиваться на речку. Пришёл. Сел на бережок, открыл бутылку водки и начал её потихоньку потягивать, глядя на то, как на другом берегу солнце медленно заходило за кроны деревьев.
– Так, а Танька?
– А Танька уже была там.
– Тоже ревела от неразделённой любви?
– Нет, что ты! У неё всегда было с кем.
– При такой комплекции?! Это невозможно!
Почему я принял это, как камень в свой огород? Может потому, что мы с Татьяной принадлежали к одной касте? Касте «ущербов». Хотя этот «ущерб», дорогая моя Мариночка, доводил тебя до конвульсий с поросячьими визгами. Так что вывод один: такие, как я нужны идеальным людям. Чтобы их совершенство было более человечным.
– Получался обратный эффект, – молвил я, потянувшись за сигаретой.
– Поясни.
– Красивые и стройные не давали близости, одна пара так и рассталась, спустя два года, так и не познав друг друга. А вот Таня… Таня была доступнее проститутки.
– И она тебя пожалела?
– Выходит, что так.
– То есть? Не помнишь, как всё было?
– Я был настолько пьян, что рассудок вернулся только к обеду следующего дня.
– Может ничего и не было?
– Было, как минимум всё повторилось, когда я проснулся.
– И как? Потолкал холодец? – язвительно пошутила Марина.
– Нет, просто холодец залез на меня и, наверное, она пыталась засунуть меня в свою матку.
– Фу-у-у!
– Я серьёзно! У меня аж синяки потом остались на ляжках, где она сидела.
– И все об этом узнали?
– Не, мы сохранили в тайне.
Да. Да! Да все узнали! Но то, что в нас тыкали пальцем все кому не лень до самого выпуска, тебе знать не надо. В основном в меня, потому что в адрес Тани боялись, что-либо сказать. Во-первых, покалечит, а во-вторых… никто не хотел, чтобы она заявила во все услышанье, что ты тоже имел с ней близость. И как это ты, Марина, с холодцом угадала? Танина кличка – Студень. Собственно, именно студень или холодец, точно не знаю, ребята засунули мне в штаны, когда мы переодевались с физкультуры.
– Да-а-а, – протянула она. – я думала, что всё было хоть чуточку романтичнее.
– Я тоже в это искренне верил.
– Это же первый раз!
Марина блаженно подняла глаза к потолку, а её губы растеклись в улыбке, правая ладонь мягко легла на сердце. Она взирала вверх так, будто в первый раз она совокуплялась с ангелом и сейчас, они друг на друга смотрят.
– Да я понимаю. Но получилось, как получилось.
– Сожалею, – Марина оторвалась от своего «ангела» и с таким сочувствием это произнесла, что у меня засосало под ложечкой.
– А ты в каком классе впервые?
– Классе?! На третьем курсе, сыночек!
– У тебя не было парней до этого?
– Как порядочная девушка, я отдалась своему мужу.
Я чуть не подавился сигаретой. Мне казалось, что жёны-девственницы – это из области научной фантастики. Ну или из стран шариата. Мне было проще поверить, что инопланетяне выращивают нас, себе на корм, чем в то, что русская девушка сохранит себя для мужа. Тем более, если учесть, что её юность пришлась на середину 90-х.
– И вы расстались?
– Как видишь.
– Студенческие браки такие ненадёжные – почти всегда кончаются разводами.
Марина стала хмурнее тучи. Она опустила голову, и я увидел, как сверкающая капля рухнула с её глаза на пол. Я понял, что ляпнул такую ересь, но в чём была ошибка? Надавил на больное? Может извиниться и спросить, чем расстроил? Или просто «прости»? Пока я подбирал сценарий к продолжению, главная героиня оживилась сама:
– Нас разлучила смерть.
Твою мать! Вот это промахнулся.
– Небеса забирают к себе достойных.
– Ты прав.
Кажется, я выкрутился. Желание продолжать перечислять моих любовниц у нас обоюдно отпало, и Марина принялась готовить ужин. Я, пошарив в холодильнике, откопал в нём бутылку самбуки и радостный уселся обратно за стол.
– У тебя есть в чём поджигать? – поинтересовался я.
– Не знаю, я обычно её так пью.
– Есть коньячный бокал и стакан под виски?
Марина открыла дверцу навесного шкафчика и протянула мне два комплекта посуды. Я налил самбуку в коньячный бокал и боком положил его сверху на стакан. Затем, я взял валявшиеся на столе салфеточку и пластиковую трубочку из-под сока и потянулся за зажигалкой.
– Стой! Ты что собираешься поджигать прямо в бокале?
– Ну да.
– Это Богемское стекло – оно тонкое.
– Я тебя умоляю. Оно выдержит тысячу градусов, а в этом пламени всего–то двести.
– Как скажешь.
Для полного счастья не хватало парочки кофейных зёрен, но можно было обойтись и без них. Я поджёг самбуку и медленно прокручивал бокал за его толстую ножку, чтобы содержимое, как следует прогрелось.
– Подходи.
Она с неподдельным интересом и игривостью в глазах склонилась над столом. Как только тоненькая корочка карамели стала застывать на стенках сосуда я перелил самбуку в стакан и накрыл сверху бокалом.
– Вставляй трубочку.
Марина протиснула соломинку между своих пухлых губ, а я резко накрыл бокалом второй её конец.
– Тяни!
Пары самбуки наполняли своим дурманом её грудную клетку, и Марина с непривычки закашляла.
– Теперь пей – пока тёплое.
Она залпом осушила стакан. Алкоголь подействовал моментально: её лицо покрылось румянцем, рот разъехался в одобрительной улыбке. Марина приложила бокал к виску, оттопырив указательный пальчик, которым она игриво накручивала прядки своих белокурых локонов. Я оторвался от стула медленно приблизился к ней и обхватив своим тощим длиннющим предплечьем за поясницу, страстно впился в её губы. Отставив стакан на стол одной ладонью, Марина схватила мою кудрявую шевелюру, а вторая легла на мой живот, медленно сползая в сторону паха. На сковороде радостно заскворчала куриная грудка и Марина спешно вернулась к своей стряпне. Я же принялся повторять проделанный трюк, дабы самому угоститься горячительным. Но в тот момент, когда надо было уже выливать самбуку в стакан, я замешкался и бокал с глухим треском раскололся по верхней кромке. Господи, почему я такой неудачник? Закрыв лицо руками, я сидел, пытаясь спрятать свой позор и стыд. Она рассмеялась и подойдя ко мне пригрозила кухонной лопаточкой:
– А я говорила!
– Прости меня пожалуйста. Я, я куплю новый!
– Успокойся.
– Нет правда, я идиот. Прости пожалуйста.
Марина схватила меня руками за щёки.
– Успокойся! Это просто кусок стекла.
– Ладно…
– Ты всё равно не найдёшь такой, потому что их больше не выпускают.
– Чёрт.
– Так что, если хочешь загладить свою вину – просто принеси фужеры с более крепким стеклом. Под самбуку. Теперь мы будем пить её только так, – выключив газ она уселась на мои колени, и принялась меня ласкать.
Я подхватил её и на своих руках понёс в спальню. Мои тощие «макаронины» не могли удерживать её долго – на то чтобы донести её до постели у меня было двенадцать секунд, потом мои немощные руки просто отвалятся посреди коридора. Нарочито скорчив грубое лицо я швырнул её на кровать. Нельзя сказать, что я собрался заниматься с ней жёсткой любовью, просто мысль о том, что она догадается на сколько я дохляк, растоптала бы моё эго в пух и прах. Её роскошный халатик распахнулся и моему взору предстал едва обнажённый бюст; гладкий, как жемчуг животик и стройное, но жилистое бедро. Я, вытянув руки в стороны, расправил за своей спиной одеяло и предстал пред ней абсолютно нагим. Марина перевернулась на грудь и медленно поползла ко мне, а её ягодицы гипнотизирующе дрожали на моих глазах. Она подобралась ко мне вплотную и нежно поцеловала меня в бедро. Напряжение во мне продолжало нарастать, и я напрыгнул на неё, укрыв нас одеялом и принялся языком ласкать её ноги. Мы лежали под покрывалом «валетом» медленно ублажая друг друга, постепенно переходя от стоп к щиколотке, от икр к ягодицам. Как только кончик моего языка ощутил всю теплоту и влагу, исходящую из недр Марины, я почувствовал тоже самое на кончике другой части своего тела. Обильно увлажнив губы слюной, она мягко ёрзала ими по моей крайней плоти. Рассудок испарился. В моей голове перемешались всего лишь две мысли: во–первых, мысль о том, что хорошая прелюдия заменяет два часа пьянки, а во–вторых о том, что эта богиня изо всех сил старается ради меня.
Спустя четверть часа завершился этап оральных ласок, и теперь нам предстояло ублажить самую сильную свою потребность. Уложив Марину грудью на подушку, вторую я подложил ей пониже пупка. Она вытянулась, как проснувшаяся кошка и я, отбросив одеяло на пол пристроился сзади, нависнув над ней. Мой торс извивался подобно хлысту, признаться честно: под конец мои руки затекли настолько, что я уже подумывал бросить всё и оставить Марину на пол пути к пику экстаза, но только я чуть–чуть ослабил темп и напор, как она выдернула из–под живота подушку и с неимоверной скоростью заплясала своим нижним бюстом на моём конце. То, как колыхались её ягодицы, я видел только по телевизору, когда там показывали танцовщиц бразильских карнавалов. Марина сначала закручивала меня по часовой стрелке, а потом плавно, как можно глубже погрузив меня внутрь, закрутилась в обратном направлении. Задрав голову, я застонал, как пароходный гудок перед входом в бухту, Марина уже не крутилась, она приводила свои ягодицы в движение одними бёдрами мягко скользя по моему детородному органу. Приближение к вершине экстаза напоило меня силами как оазис заплутавшего бедуина, и я с бешеным темпом бросился на её тёплую и влажную амбразуру. За секунду до конца странная боль пронзила брюшную полость от адамова яблока до пупка, а затем всё остановилось: я, Марина, время, троллейбус под окном её дома. Лишь упругая струя вырвалась из меня, а затем так и не увидев света, скрылась внутри моей женщины. Обессилевшие мы рухнули на кровать. Я лежал на спине и всё ещё никак не мог согнать серую пелену, наплывшую на глаза, она мерцала разными огоньками, но так и не давала разглядеть происходящее вокруг меня. Тело рядом со мной ещё конвульсивно тряслось от резкого взрыва гормональной бомбы в её голове. Говорят женский оргазм длится в среднем две дюжины секунд. Значит если я досчитаю до десяти, а она не утихнет, то либо интернет врёт, либо она симулирует. Отвернув голову от солнца, я вгляделся в её лицо: даже сморщенное и зажмуренное оно было бесподобным. Восемь… Девять… Глубокий вдох. Выдох. Десять. Марина открыла глаза, а затем улыбнулась. Её пухленькие губы разъехались к остреньким скулам, а сощуренный взор смотрел на меня, с бесконечной благодарностью и похабностью. Тяжёлой расслабленной рукой она похлопала меня по щеке.
– Ты даже лучше, чем я думала!
– Слушай, мы ведь не предохранялись!
– И? – невозмутимо спросила Марина. – тебе справки мои показать?
– Нет, что ты! – от такого заявления я тут же спустился с небес на землю. – а ты не забеременеешь?
– Спокойно, Маша, я – Дубровский, – невозмутимость Марины начала настораживать. – спиралька.
– А–а–а. – многозначно протянул я
Маринина рука сползла с моей щеки и стала медленно тыкать меня в мои тонкие губы. Эта монотонность дала мне погрузиться в глубокие размышления о том, как здорово было бы абстрагироваться от всего мира: только ты и женщина. И нет ничего вокруг, ни душных офисов, ни универов, ни однокурсников, ни тупорылых преподов незнающих ничего, кроме своих дисциплин. Ты начинаешь осознавать, что это какой–то бред: какие–то вещи, машины, дорогие телефоны… Зачем это всё? Зачем вся эта жизнь вокруг, если здесь в постели Вас только двое, только ты и Богиня. Вам не нужна даже одежда. Зачем возвращаться в мир, где ради двадцатисекундного удовольствия надо быть рабом всего, что тебя окружает? А может это просто сон? Мы спим, а нам снится вся эта рутина: Танталовы муки в награду за Сизифов труд. А когда мы просыпаемся, то у каждого из нас в постели свои идеал. И усладившись, нам приходится снова падать в этот жестокий мир, где шутник Морфей превращает нас в ничтожества. И от того насколько ты успешен во сне, зависит как часто ты будешь один на один с совершенством. Походу я хакер. Я взломал эту сумасшедшую реальность, и теперь мы вместе, только я и Марина.
– О чём ты так задумался? – длинные пальчики Марины заплясали по моей груди пробуждая во мне новое желание.
– О тщетности бытия, – с физиономией сытого мартовского кота ответил я.
– Как тебе вообще после такого удаётся думать? – она рассмеялась и зарывшись носом в подушку звучно выдохнула.
– Мысли сами собой приходят.
– Это потому, что ты – студент! Ты слишком много думаешь и мало делаешь.
– И что же ты предлагаешь мне?
– Тебе? Ничего! Ты прекрасен именно такой какой ты есть.
Ха! Наглая ложь! Но как же я хочу в неё верить… Я молча встал и подошёл к зеркалу в коридоре. Кудрявая копна тёмно-русых волос торчала из верхушки длинного лица с плоскими скулами, маленьким веснушчатым носом, тонкими губами и подбородка с уродливой ямочкой, из-за которого он напоминал мужскую мошонку. Слева и справа торчали ухи-лопухи. Вся эта «тыква» сидела на длиннющей и тонкой шее усыпанной россыпью прыщей и того, что от них осталось после выдавливания. Тощее туловище типичного узника концлагеря украшали шесть кубиков пресса и дюжина сиротливых волосков. Из покатых плеч торчали дистрофичные руки и ладони с кривыми пальцами, а из тазовой кости вниз уходили колесообразные ноги. А ещё у меня плоскостопие… Ни один здравомыслящий человек будь он девушка или мужчина, никогда в жизни не сознается в симпатии ко мне. Весь мой облик был насмешищем над понятием прекрасного. Природа как бы создала меня в назидание другим – дабы они не роптали на свою внешность.
Сзади бесшумно подкралась Марина, она обняла меня, уронив свою голову мне на плечо. Она внимательно всматривалась в отражение моих грустных серых глаз в зеркале.
– Твоя красота не здесь, – Марина мотнула головой в сторону зеркала и запустила свои стройные пальцы в мою шевелюру. – она здесь.
Безнадёжно ухмыльнувшись, я дал понять, что это именно то утешение, которого я заслуживаю. Не знаю, успела ли моя мысль дойти до её сознания, но следом другая рука Марины скользнула по моей груди вниз к животу. Затем она плавно скользнула по паху и оказалась там, куда Макар телят гонять никогда не будет.
– И конечно же здесь, – она мягко улыбнулась, и я почувствовал, как её чуть влажное от духоты, стоявшей в квартире, тело мягко прилипает к моей спине.
Марина, закатив глаза, с томным дыханием уткнулась носом в мою шею, а затем влажными губами принялась меня целовать. Разум помутнел, и я понял, что теперь моим телом управляет не серое вещество в голове, а нечто другое – оно как бы на автопилоте направлялось туда, где рождается первосортное удовлетворение. Оно слепо следовало лишь указаниям одного компаса, который наполнившись новыми силами и энергией торчал пониже пупка и указывал строго в направлении Марины. Рухнув на кровать, она, обняв меня за плечи увлекла за собой. Обхватив меня крепкими жилистыми ногами, она так плотно прижала меня к себе, что я ощутил, как сильно пульсирует желание внутри неё. Тая в её объятьях, возвратно–поступательными движениями я медленно, но весьма амплитудно выводил её на околоземную орбиту. Как только первая космическая была достигнута, я перестал извиваться ужом над её жилистым телом, вывел свой торс на глиссаду и значительно ускорился. Главное было не терять хватку: изо всех сил приводя в движение своё бренное тело, я пытался как можно сильнее расшевелить мягкую и инертную от предэкстазного состояния Марину. Я был готов размякнуть и развалиться на части остановившись на достигнутом, но внезапно меня подтянули к себе мощные икры Марины, затем, не покидая её, я очутился спиной на простыне, а она, вцепившись ладонями в свою голову, продолжала и продолжала.
Кажется, я потерял сознание, а когда дух вернулся на свои места, Марина лежала на мне томно и громко хвастаясь своей отдышкой. Убедившись, что больше ничего не случится со мной я провалился в сон.
Проснулся я часа через два, в комнате было безумно жарко, а вдобавок этим летом в столицу припёрлась африканская жара. Простыня и одеяло насквозь промокли от выливавшегося вёдрами с меня пота. Марины не было в комнате, но я слышал, как кто–то шуршит столовыми приборами на кухне. Подтянув к себе валявшиеся на полу джинсы, я нашарил в кармане свой мобильник. Перед тем как предаться сладострастным утехам один на один с Мариной, я поставил свой телефон на авиарежим, дабы никто нас не побеспокоил, а теперь, когда маленький гаджет подсоединился к сотовой сети – на него обрушился вал сообщений: около пятидесяти пропущенных от мамы и друзей вкупе с обещаниями, что если со мной всё хорошо, то убьют меня, как только я объявлюсь. Перед тем, как покинуть родные пенаты я сказал, чтобы до утра меня не ждали, ибо иду с девушкой на всю ночь кататься на роликах. Один нюанс я упустил – на дворе был уже вечер того дня, когда я должен был вернуться. Набрав номер матери, я прислонил телефон к уху.
– Алло.
– Ты с ума сошёл?
– Мам, прости, я…
– Где ты?
– Я дома у девушки.
– А сразу не мог так сказать? Я себе места не нахожу, уже всем твоим друзьям телефоны оборвала! Даже и не знаю, что думать! Под какой ты лавкой ночевал?
– Я ночевал у девушки.
– Не рано тебе у девушек ночевать–то? – задорный голос матери успокоил меня. – чем занимаетесь?
– В шахматы играем, – с сарказмом выпалил я.
– Играйте, – ответила мама и по её тону я понял, что она уже спокойна. – когда вернёшься?
– Утром, наверное.
– Ладно, доброй ночи, шахматист.
– Сладких снов, мамуля.
Благо из моих друзей никто даже понятия не имел, где я и чем занимаюсь. Хотя один мог догадаться… Но это совершенно неважно, главное мама спокойна. Надев джинсы на голое тело, я поковылял на кухню. На столе стояла разогретая тарелка с куриной грудкой, над которой ещё в обед трудилась Марина.
– Приятного аппетита, – не отрываясь от трапезы пожелала Марина. – всё хорошо?
– Более чем, – таинственная улыбка, внезапно появившаяся на моём лице, заверила мои слова.
Вообще, я не очень люблю вести беседы во время еды. Уж так вышло, что не Гай Юлий Цезарь и одновременно с несколькими делами управляться виртуозно у меня не выходит. Поэтому я либо аккуратно и культурно ем, либо могу поделиться куском пережёванной курицы, вылетевшим из моего рта со своим собеседником. Но не была бы женщина женщиной, если бы её не тянуло на беседы.
– Мама, наверное, сильно переживает?
– Уже нет, – во избежание тяжких последствий я отложил приборы. – она быстро успокоилась, когда я ей набрал.
– А до этого?
– Ну понакручивала себя немного, наверное.
– Как это? Она же места себе не находила!
– Да почему же? Просто чуть–чуть поволновалась.
– Чуть–чуть поволновалась? – переспросила с ошалелым видом Марина. – ты что забыл, что для женщины самое ценное это её дитя.
– Да я уже взрослый! – эта нотация начинала действовать мне на нервы.
– Да будь тебе хоть сорок лет, хоть пятьдесят. Ты всё равно будешь самым дорогим, что есть в жизни твоей матери.
– Пусть привыкает, что я не всегда буду на цепи гулять вокруг её юбки.
– Фу! Это отвратительно! Будь я твоей матерью…
– Но ты не моя мать! У тебя вообще нет детей! – я подскочил на месте от гнева и даже чуть наклонился к Марине.
Осознание, что я спорол самую ужасную фразу, которую только можно произнести в адресы женщины пришло через секунду. Спазм прошёл и по закупоренной гортани тяжёлый и горячий воздух вошёл в мои лёгкие. Пульс перестал расти, височная вена спряталась обратно под слоем кожи, а красные глаза налились влажным блеском страха. Лицо Марины стало мрачным, будто я смотрел не на неё, а на памятник матери, скорбящей по погибшим на фронте сыновьям и мужу. Мутные слёзы медленно покатились из её глаз. Эта сильная несгибаемая женщина встала и медленно побрела прочь из кухни, завалилась на кровать и зарыдала горючими слезами.
Одно лаконичное слово, которым среднестатистическое население России, если не в слух, то уж про себя точно, выражает и нежданную радость, и досадную трагедию, и маленькие неудачи, и фатальные ошибки, а иногда просто используется для связки слов в предложении, сейчас повисло в моём сознании. Язык мой – враг мой. Что теперь делать? Извиняться? Даже слушать не станет… Утешать? Тут и треснуть по морде может. Я медленно побрёл с понурой головой в комнату. Она лежала на кровати и уже не плакала, её бирюзовые очи остекленели. Выйдя на середину комнаты я уставился в окно пытаясь найти там то, что нашла она. Солнце закатилось за горизонт, а может только нырнуло под крыши московских многоэтажек. Мрак наполнял стены, а поверх него на потолок карабкалось оранжевое зарево заката. Меня всегда пугал этот демонический оттенок. Я безмерно обожал раннее утро: бодрящий холодный воздух пробуждал сонный разум, малиновое отражение расплывалось по зеркальному небу мягко выталкивая ночную лазурь. Победоносное шествие солнечного света вдохновляло на безумие. Казалось, хочется вырваться из тела, подняться над ними и разметать его в пыль и прах. А затем отправиться туда, за горизонт и вместе с солнцем летать над планетой… Но рыжее пламя заката каждый день догоняло меня, будто низвергнутый в адское горнило я проваливался во мрак, над которым сияла огненная пляска. Хандра душила меня за кадык, а под ложечкой свербела сирена. Не поднимая головы, я зарыдал горючими слезами. Спустя минуту я начал собираться. Тут же на глаза попалось моё нижнее бельё, дерзко заброшенное на самый край гардины, затем атласная рубашка бледно–василькового цвета и пара носочков. Одевшись, я повернулся к Марине. Она встала и медленно подошла ко мне, её глаза бегали по моему лицу будто измеряя его сначала по ширине, затем в высоту и наконец вычисляя его диагональ. Богиня зажмурилась и крепко схватив меня за голову обняла. Чуть оттолкнув её, я опустился на колени и уткнулся лбом в её животик не переставая ронять осадки на Маринин ковёр.
– Только не уходи, – заклинала она.
– Я ужасный человек! Я – скотина! Я недостоин ни любви, ни прощенья!
– Глупенький, – Марина опустилась на колени, обхватила ладонями мою челюсть и принялась гроздями одаривать меня поцелуями.
Я обвил руками её бёдра и вытянул их вперёд, а она, упираясь ладонями в мягкий ковёр опустилась на лопатки.
А вообще в этом что–то есть… Может полезна такая резкая процедура перепада настроения с паршивого на восхитительное. Тут, наверное, все в сборе: адреналины, эндорфины, тестостерон и другие химикаты. Есть же на смартфонах функция, которая им оперативную память подчищает и всё дурное, и ненужное мигом растворяется в небытие среди всяких там электронов и ионов. Также и с половой активностью: полежали голенькие на полу, поактивизировались и результат на лицо.
– Пошли, – Марина встала и решив, что полуночная темнота достаточно прикрывает её наготу, она в костюме Евы повела меня на кухню.
Вытащив с антресоли стеклянную колбу и ещё какую–то трубку, она на скорую руку соорудила кальян. Разведя огонь в чашке, Марина медленно втянула в себя молочную дымку, а затем также неторопливо высвободила её бесформенным облаком в синюю тьму неосвещённой кухни. Она протянула мне мундштук, и я принялся упиваться релаксирующим ароматом мятного табака.
– Что ты чувствуешь, когда мы с тобой вместе? – спросила Марина.
– Мне с тобой очень хорошо.
– Насколько хорошо?
– Настолько, что после близости мне хочется покончить с собой, потому что ничего лучше в моей жизни никогда больше не будет.
– Вот как? – она испуганно засмеялась.
– Но потом это проходит, – успокоил я. – а знаешь почему?
– Нет.
– Потому что я знаю, что пока мы вместе, каждый новый раз будет лучше прежнего.
– Гениально! – восхитилась она от радости запрыгав на табуретке и тихонечко хлопая в ладоши.
– А что ты ощущаешь? – спросил я, тайно надеясь на обоюдный комплимент.
– Я ощущаю наполненность. Будто без тебя я пустая оболочка без крови, без плоти и без души.
– Прошу присяжных принять во внимание, что данная оболочка является высококлассным и фешенебельным драгоценным изделием. Каждый изгиб твоего тела, силуэт, формы – всё так гармонично. Твоя красота не просто сводит с ума, она превращает сознание в пустой звук. Разум будто пытается говорить с телом, но всё это растворяется в вакууме.
– А со стороны, кажется, наоборот: будто все твои мысли множатся с каждым мгновением и каждая из них обо мне. – подметила Марина.
– Интересно, а почему каждая женщина наполняет себя по–разному?
– Что ты имеешь в виду?
– Ведь каждой женщине нужен мужчина, заполняющий пустоту? Кому–то из них не хватает маленькой капельки внутри себя, а кто–то поглощает целые океаны.
– Видишь ли, в каждой женщине изначально не хватает самой малости для душевного равновесия.
– Это и есть мужское присутствие.
– Да, это место именно для него. И кстати совершенно неважно плотское это присутствие или же нечто духовное.
– Женщины не разделяют плоть и любовь – это факт! – возразил я.
– Тут–то и кроется загвоздка. – оживилась Марина.
– Поясни.
– Продолжу твою мысль с каплей и океаном… представь себе, что женщина – это ведро воды.
Я невольно ухмыльнулся, потому что мой похабный рассудок мог сравнить женщину с ведром лишь в одном случае, который не принято упоминать за столом или в светской беседе. Кстати, на моей морде эта метафора явно отобразилась из–за чего Марина сконфужено скорчилась и громко фыркнула в мой адрес.
– Я не про то тебе объясняю, – повелительным тоном подметила она.
– Не нарочно, честное слово, – извиняясь оправдывался я.
– Так вот представь, что морская вода – это плотское наслаждение, а пресная вода – часть её духовного мира.
– Прикинул.
– И женщина не знает, что там влито у неё внутри, она может лишь понять, что она добавляет. И вот пересекнув черту пубертата девушки остро ощущают эту пустоту.
– А затем начинают заполнять?
– Не–а, они очень этого бояться и поначалу пробуют то, что находится к ним ближе.
– Соседов по парте? – осведомился я.
– Вовсе нет! – мой кретинизм начинал действовать на нервы. – читают книжки, ходят в театр, упиваются мелодрамами, звонят в интим по телефону или вовсе рассматривают обнажённых мальчуганов.
– То есть пытаются заполнить пустоту, чем–то отличным от воды? – абстрактное мышление работало лучше.
– Верно, но всё рано или поздно приводит к мужчинам. А тут происходит нечто невообразимое – женщина пытается заполнить себя, но вот нюанс, если напор будет сильным она не только не заполнит ведро, но и расплескает то, что уже в нём налито, то есть увеличит пустоту.
– А–а–а, а дальше распутное поведение, пьянки, мальчики по вызову и всё такое?
– Или затворничество и аскетизм. – подметила Марина. – чемодан, вокзал, монашки.
– И как же быть?
– Замуж идти. За лучшего из лучших.
– А какой он лучший из лучших? – осведомился я.
– Он не женат, а ещё он шланг.
– Что–что простите?
– Он брандспойт, у которого в рукавах течёт точь–в–точь та самая вода, которая нужна тебе. – уточнила она.
– А если его уведут?
– Значит это не твой. Твой тебе на небесах начертан, а значит уйдёт он лишь при двух обстоятельствах: либо он не твой, либо небеса тебя наказали. Так было со мной…
Мне вообще не по душе философствовать, особенно на постельные или окологинекологические темы. Во–первых, это словоблудие, которое неизмеримо далеко от тонкой и чистой истины разнополого союза; а во–вторых, слова порождаемые человеческой мыслью, как детский конструктор знаменитой датской фирмы – лепи как хочешь, всё равно получится красиво. Но Марина проницательна, она чувствует мысли людей, как запахи, кажется, она пытается объяснить мне, что это за ощущение, но я был бы не я, если бы понял её сразу. Её теория так стройна и опрятна, как строгая учительница. С ней ничего не попишешь: либо принимай как догму, либо переводись в другой класс. Она мне по душе, я хочу взять её в жёны, хочу прожить с ней каждый миг, потому что чувствую, как сладка будет любая победа, достигнутая с ней. Как самое горестное поражение, она обратит в простительную ничью, только ради меня одного. Понятия не имею, как жил до неё, как жить без неё…
– Пора ложиться.
В эту ночь я спал с Богиней. Нагие мы уснули в крепком объятии. Ночь промелькнула одним мгновением, будто я моргнул на восемь часов. Когда я проснулся, моя Богиня ещё спала, а мне уже хотелось трубить на весь мир, а в первую очередь ей на ухо о своей любви. Обыденная утренняя нужда выгнала меня из кровати, завершив манипуляции с санузлом, я помчался обратно в койку.
– Руки мыл? – будто не просыпаясь спросила Марина.
Злорадно хихикая, я ретировался к умывальнику, после чего второй раз приступил к штурму одеяльного бункера. Будучи уверенным в бодрствовании Марины, я принялся нежно расцеловывать её лицо и шею. Внезапно её ладонь с растопыренными пальцами легла мне на лицо, аки намордник.
– Время?
– Пол–девятого.
– До одиннадцати мы мертвы. – мрачно приказала она.
Говорят люди делятся на два типа: совы, которые могут поздно лечь, но поздно встать; и жаворонки, которым нужно прилечь пораньше, зато они ни свет ни заря на ногах. Я принадлежал к третьему типу – голуби, мне запросто хватало трёх часов ночного сна, вдобавок я не мог оставаться в кровати после восьми утра, взамен этого мне приходилось частенько досыпать днём. Благо большой мегаполис этому способствует. Часик в метро, минут тридцать в автобусе и готово – в институте я был уже бодрячком. Мне надо было пролежать ещё два с половиной часа, а это была самая большая для меня мука. Сначала я подумывал свалить на время домой, наведаться к матери и успокоить её. Но скорее всего она озадачит меня домашними делами, и я не скоро вернусь в любовное ложе, что было для меня смерти подобно. И тут–то озарила меня гениальная на первый взгляд мысль.
Я положил руку на грудь Марине, нежно разминая её, ухватился двумя пальцами за торчащую пимпочку, покручивая её, как колёсико на магнитоле. Марина не просыпалась, но её закоченевшее ото сна тело размякло, а дыхание утяжелилось. Рука скользнула вниз транзитом через талию и нижний бюст, а затем ухватила Марину за промежность и нежно подтянула, то место, откуда у нормальных людей растут ноги, а меня руки к себе. Богиня не просыпалась, она также бесшумно дремала, уткнувшись левой щекой в подушку. Нащупав свою самую подвижную за последние сутки конечность, я направил её внутрь прекрасного. Медленно приблизившись вплотную ко входу в нирвану, я приподнялся на левой руке. Первобытное желание обуяло меня, мне не хотелось быть нежным, не хотелось быть медленным, я не хотел быть ритмичным – как волна, накрывая тело любимой пульсируя в унисон с её желанием. Я хотел быть воином, который тараном берёт врата неприступной крепости, прорубается через несметные фаланги, а затем насилует наложниц. Его не интересует удовольствие спутницы, его интересует лишь его жажда. Сжав в правой ладони ягодицу Марины, я со всего размаху, не глядя, устремился вглубь цитадели… И как это не редко бывает, мой бравый штурмовик перепутал парадную лестницу с потайным погребом. Подобно верёвке на эшафоте неведомая сила душила моё мужское начало и конец. Пронзительный возглас разорвал утреннюю идиллию. Истошный крик извергался мне в лицо изо рта Богини, а когда ты осознаёшь, что прогневал высшее существо не находишь ничего лучше, как впасть в стопор. Мой висельник застрял, петля на его шее стягивалась всё туже и туже. Казалось, Марина одним напряжением мышц может расколоть грецкий орех… если положить его куда не следует.
– Вынь! – орала она.
Резко оттолкнувшись назад, я покинул столь тесную обитель женского дворца. Спавшее напряжение обезоружило меня и всё моё желание. Утренняя экспансия завершилась пунцовой отметиной на моей щеке от тыльной стороны Марининой ладони и паршивым настроением от перечисленных на мой личный счёт оскорблений. Спустя пару минут я побрёл на кухню, где, укутавшись в мягкое покрывало, нервно курила Марина. Она сидела на табуретке подтянув к своей груди левое колено и стеклянным взором уставившись на плиту. Всё её мелко тело тряслось в лихорадке. Обернувшись на меня, Марина затушила остаток сигареты, опустила взгляд и затем глотнув остававшуюся на дне стакана самбуку произнесла:
– Тебе пора, – её тон был настолько злобным и раздражённым, что мне снова стало не по себе.
– Прости, я случайно.
– Проваливай!
– Я сильно тебя обидел?
– Я сказала – проваливай!
– Что мне сделать чтобы ты меня простила?
– Просто уходи.
Прокрутив в голове события последней пятиминутки, мне на мгновенье показалось, что ничего криминального в моих действиях не было. Я мужчина, я должен приходить и брать. Как хочу. Кого хочу. Куда хочу. И когда хочу!
– Да что с тобой такое? – разъярённо спросил я.
– Ты ещё не понял? Вали домой!
– Я просто хотел сделать тебе приятное.
– Не вышло! Надо было просто дать мне поспать, а не тыкать своими причиндалами куда не попадя.
– Прости, пожалуйста, прости.
– Всё иди. Не хочу тебя видеть.
И я ушёл. Спустился вниз и пошёл прочь от Марининого дома. Воткнул наушники и направился домой. Я чувствовал себя свободной птицей. Такой, которая улетела на юг, пересекла Атлантику, побывала у египетских пирамид, гадила на посетителей борделя в Амстердаме, кормилась с королевской ручонки в Букенгеме. Одним словом, весь мир был подо мной, он рукоплескал мне, таких оваций не заслужил ни один маэстро, такой награды не носил ни один герой. Я светился как Полярная звезда. Мне казалось, каждый прохожий был ослеплён моим счастьем. Казалось, я постиг самое важное в жизни искусство – искусство удовлетворения.
Оказавшись на пороге родного дома, я разулся и выскочил из своих брюк. Теперь это самая ненужная часть моего гардероба. Думаю, стоит устроиться на работу, снять квартирку в другом районе и зажить там на полную катушку. Мамы не было дома, по всей видимости убедившись в моём здравии, она направилась по своим делам. Мы всегда жили душа в душу, когда я начал курить, то она не долго боролась с моей пагубной привычкой, когда я приходил с пьянок, то она вовсе не ругала меня за развязанное поведение. Просто мама напоминала мне, чтобы я не терял лицо. Чтобы не смешивал пиво с водкой, а шампанское с коньяком. Чтобы не связывался с наркотиками и дрянными девчонками. И мне не хотелось, чтобы она видела своё драгоценное чадо таким, каким ему быть не должно. Мне невольно вспомнилась сцена знакомства с Мариной. Да, если бы мама узнала, что моя новая подружка её ровесница, я бы точно сошёл с ума от того, как она расстроится. Мой приятель Кирилл человек прямолинейный. Он хорошо ко мне относится и поддерживает меня. Не словом – делом. Когда речь заходит о моих недостатках; которых настолько несметное количество, что если бы их перечисляли в алфавитном порядке, то словарь Ожегова показался бы рекламной брошюркой; Кирилл не останавливался на оскорблениях. Он брал меня за шкирку и заставлял работать над собой. В последний раз причиной его недовольства стало моё убогое на наш взгляд телосложение. Выклянчив у моей матери десять тысяч и мотивирующий пинок мне под хвост, Кирилл записал меня в тренажёрный зал, где лично пропадал целыми вечерами.
Первый же день я пыхтел, как только мог. С плакатов на меня смотрели объёмные культуристы, которые улыбались своими белоснежными зубами. В их взгляде была непоколебимая самодостаточность. Они чувствовали, что сама стихия преклоняется перед ними. И то здесь, то там, вместе с глазами бодибилдеров на меня взирали сногсшибательной красоты девушки стоящие с ними в обнимку. Подтянутые, пышногрудые всех сортов и оттенков, только настоящим мужчинам достаются такие красотки. Тренировка подходила к концу, а я измокший до ниточки поглаживал уставшую мускулатуру. Я был доволен с собой. Пусть я не влез на вершину Олимпа, но я нашёл верную тропу к его пику. Стоя под душем в раздевалке, я ощущал как с меня облезает оболочка ничтожества, что спустя время она лопнет под напором разрастающегося тела и я стану настоящим мужиком.
Водные процедуры подходили к логическому завершению, а моему взору приглянулась странноватого вида деревянная бочка, подвешенная под потолок. Уж никак не монтировалась она в общий вид дизайна ультрасовременной душевой с разноцветной подсветкой, музыкой, раздвижным стеклянными дверцами на кабинках и замурованных в потолок леек.
– Встань–ка здесь.
Кирилл, заметив моё удивление выпихнул меня из кабинки и поставил под бочонком. Я поднял голову, уставившись на дно причудливого резервуара, а мой приятель дёрнул за тянувшуюся с верхнего края цепочку. Добрая дюжина литров ледяной воды опрокинулась на меня. Обжав руками свою самую драгоценную часть тела овальной формы, я выскочил прочь. Живодёр схватил меня за плечо и мило улыбаясь подвёл меня к двери.