<Былъ одинъ богатый помѣщикъ А[ндрей] И[ванычъ] Прозоровъ. Онъ былъ молодъ,[2] красивъ, силенъ, здоровъ, жена у него была добрая и красивая, было двое прекрасныхъ дѣтей, сынъ и дочь, во всемъ ему была удача, и онъ былъ всегда доволенъ и веселъ и видѣть не могъ несчастье другихъ людей. Если онъ видѣлъ несчастье и могъ помочь, онъ все готовъ былъ сдѣлать для несчастнаго и послѣднюю рубашку готовъ былъ отдать; а если ужъ не могъ помочь, то начиналъ махать руками и плакать и убѣгалъ вонъ, чтобъ не видать несчастія. Жена и мать его, старушка, часто упрекали ему за то, что онъ много тратилъ денегъ. Но онъ имъ говорилъ: «На что жъ деньги, если ихъ не тратить», – и собиралъ гостей, задавалъ обѣды, балы, и кто не просилъ у него, всѣмъ давалъ. И сколько онъ не моталъ денегъ, деньги сами шли къ нему. Что онъ больше бросалъ деньги, то деньги больше шли къ нему.>
Въ <Тульской> Сандарской губерніи въ <Одоевскомъ> Никольскомъ уѣздѣ жилъ молодой богатый помѣщикъ. Ему досталось отъ отца большое состояніе, но онъ скоро почти все прожилъ. Онъ продалъ два имѣнья, и оставалось у него одно, то, въ которомъ онъ родился и въ которомъ были похоронены его отецъ и мать, и на этомъ имѣньи было столько долговъ, что онъ ждалъ всякую минуту, что продадутъ и это имѣнье, и ему ничего не останется. Но несмотря на то Степанъ Семенычъ жилъ, какъ и всегда, богато и весело, и домъ у него былъ полонъ гостей, и что у него было, въ томъ онъ никому не отказывалъ.
Одинъ разъ онъ поѣхалъ на охоту съ товарищами и переѣзжаетъ верхомъ черезъ большую дорогу, видитъ въ лощинкѣ завязъ возъ съ сѣномъ, мужикъ <тянетъ за подтяжки одной рукой лошадь,> а другой бьетъ вилами худую лошаденку, а лошаденка бьется, падаетъ на колѣни, а вывезти не можетъ. А на дорогѣ сидитъ баба пригорюнившись. Охотники проѣхали, и одинъ изъ нихъ посмѣялся мужику: «Ты бы бабу на пристяжку запрегъ, а то что она такъ сидитъ». Мужикъ былъ большой, сильный и угрюмой. Онъ поглядѣлъ на охотника, хотѣлъ сказать что-то, потомъ раздумалъ и изъ всѣхъ силъ сталъ бить лошадь. А баба сказала: «Ахъ, родной ты мой кормилецъ, чтò бы пожалѣть человѣка, а ты зубоскалишь», – и заплакала. Лошадь рванулась и упала. Мужикъ бросилъ вилы и сталъ выпрягать. Андрей Иванычъ подъѣхалъ къ мужику и говоритъ: «Чтоже, или она не кормлена у тебя?» Мужикъ не отвѣчалъ. А баба рада поговорить, да и говорить мастерица, стала разсказывать и все разсказала, какъ они одиноки живутъ, хлѣба не родилось, двухъ лошадей увели, сына женили, а сынъ померъ, и прогнѣвался на нихъ Господь, и пропадомъ пропадаемъ. Мужикъ ничего не говорилъ, а вытаскивалъ за хвостъ лошадь изъ оглобель. У мужика лицо было такое серьезное, хорошее, и баба такая жалкая показалась, что Андрею Иванычу стало жалко. «Василій, – закричалъ онъ охотнику, который посмѣялся надъ мужикомъ, – подъѣзжай!» Василій подъѣхалъ. – «Слѣзай съ лошади – разсѣдлывай!» – Василій слѣзъ и разсѣдлалъ, не зная что будетъ. «Возьми сѣдло и неси домой, – недалеко, верстъ десять. А ты, дружокъ, какъ тебя звать?» – сказалъ онъ мужику. – «Миколай, кормилецъ, Миколай Труновъ», – отвѣчала баба за мужика. Мужикъ снималъ хомутъ и смотрѣть не хотѣлъ на Андрея Иваныча. – «Такъ ты, Николай, возьми лошадь, вотъ эту. Она добрая и хорошо воза возитъ». – Мужикъ посмотрѣлъ и отвернулся, онъ думалъ, что смѣются. – «Охъ, ты мой болѣзный, – заговорила баба, – что смѣяться то». —