Театральный мост Ростов – Лондон – Пермь… У меня возникло ощущение, что я весной прошла по мосту, который перекинут через несколько рек – Дон, Темза, Кама. Весна всегда ассоциируется с водной стихией, она в нас самих. История театральной постановки «Наводнение» в Пермском театре «У Моста» началась в Ростове, иначе «наводнения» на Каме не состоялось бы.
Мосты – не простое совпадение, пьесу «Наводнение» опубликовал журнал «Петровский мост», послала её на Международный конкурс современной драматургии «Свободный театр» и получила приз. Дальше тройка сама понесла, всё закрутилось и поехало, и покатило. Пьесу поставил человек мира, талантливый режиссёр и трагический сюрреалист Овлякули Ходжакули, который специально для постановки прилетал в Пермь из Лондона, он ученик Г. Товстоногова и М. Туманишвили и самого Питера Брука.
Счастлива, что познакомилась с Сергеем Федотовым, художественным руководителем необычного и такого притягательного театра «У Моста», с Овлякули Ходжакули, с которым нас связывает уже не одна постановка, а также желание порадовать зрителя, это международные проекты, ведь язык театра – международный.
Вспоминается Питер Брук, мастер-классы которого проходил режиссёр. Процесс создания он когда-то сравнивал с заваркой чая, говоря о том, что должна быть вода, заварка и жар, всё это в спектакле должно взаимодействовать, тогда чай получается крепким и настоявшимся. Как же хочется порой выпить настоящего терпкого чая!
Смотрю спектакль, переживая как обычный зритель, перед глазами финальная сцена – абсурдистский танец героини, который рассказывает о её смерти, и белая колышущаяся дорога к небесам, по которой она уводит за собой покаявшуюся душу. Режиссёр, актеры смогли вынуть у зрителя душу. Надпись под картиной «Мост на Каме», которую сделал в один из премьерных дней пришедший на спектакль пермский художник, подтверждает это: «Вы вынули душу».
Со студенческих лет писала рассказы, печаталась в литературных журналах и сборниках. Сначала то, что писала, было частью действительности, которая меня окружала. В своём первом рассказе «Домой» описывала дорогу к Успенской Зинаиде Николаевне, моей бабушке, которая жила в городке Дмитровск Орловской области. О нём тогда хорошо отозвался писатель Анатолий Калинин, его напечатали в журнале «Дон» и в сборнике, выпущенном Ростовском книжным издательством. Потом там же появился рассказ «Чистые столы» – о дне поминовения, когда на могилах на кладбище поминают усопших. Значительно позже стала писать пьесы и тоже публиковать их.
«Наводнение» – моя первая пьеса, я очертила её жанр как метаморфозы. Позже появились «Призрак Фриды», «Меч Аттилы», «Облако Чингисхана», «Первая любовь», «Репетиция одиночества», «Уйти с мамонтом», «Ночное солнце».
…Наводнение, хаос, безумие, помрачение разума крушат всё вокруг, ломают нравственные преграды. Герои оказываются на грани физической метаморфозы, которая взрывает обыденную жизнь, выливается в катаклизмы. Героями овладевают бесы, искушение, на поверхность всплывает плотское и похотливое. Они идут на поводу у зла, которое поначалу побеждает, однако в финале происходит искупление. Все могут оказаться жертвами стихии, она бушует внутри нас, с каждым может случиться душевное наводнение, когда в человеке рождается зверь, упаси нас Бог от такого!
Подвижник Исаак Сирин сказал: «Никогда не называй Бога справедливым. Если бы Он был справедлив, ты давно был бы в аду. Полагайся только на Его несправедливость, в которой – милосердие, любовь и прощение». Бог милостив к падшим, он не оставляет человека, даже когда тот совершил страшный грех, протягивает руку тем, кто оказался над пропастью. Вспоминается библейское: «Изглажу беззакония твои, как туман, и грехи твои, как облако…». Милость без причин, заслуг, цены и платы, Бог может восстановить падшего, прощает, если человек искренне раскается в своём грехе, всегда есть надежда сделать шаг, прийти к нему в отчаянии.
Греховность как червоточина овладела героиней, она идёт до конца, убивает Ганьку, чтобы потом воскресить её в качестве своей дочери. Ганька как будто рождается заново и вновь умирает, уводя за собой Софью в мир небытия. Белая колышущаяся дорога на небеса напоминает, что всех нас ждёт этот путь.
До сих пор нахожусь под магнетизмом спектакля, дорисовываю мысленно новые картины, хочется написать об этом же другую пьесу. Обезумевшая, страдающая героиня в полутьме с фонарём в руке прислушивается к шорохам и звукам, к собственному голосу… Не бес ли где-то рядом, не он ли забился в угол и выжидает? Софья сама с собой разговаривает и чего-то ждёт от себя самой. Подходит к зеркалу, не узнавая своё изображение: «Ты?» И слышит из-за спины ответ-эхо: «Ты!». Ощущаю чьё-то присутствие. Не Вий ли это подкрадывается к ней? Не он ли вынимает у неё душу, ведь кто-то же вынул её? После этого она совершает грехопадение.
Неслучайно, в пьесе многое связано с беременностью и родами. В приступе родовой горячки Софья сознается в содеянном, в том, что убила соперницу. Она через боль и страдание приходит к нравственному искуплению, покаянию, рождается заново. Это по Достоевскому, с его героями происходит нечто подобное, хотелось показать это.
Меня привлёк образ Чингисхана, когда читала повесть Айтматова «Белое облако Чингисхана», эту трагическую историю любви. Сделав допуск на то, что всякое бывает, стала изучать исследования о Чингисхане, решила написать пьесу об этой противоречивой личности, окутанной ореолом загадок и тайн. Могилу правителя ищут до сих пор, как будто, она уже найдена, об этом отчасти рассказ «Пророчество шамана», опубликованный в Казани в журнале «Идель».
Появился образ неба-Тенгри, ведь тенгрианства Чингисхан придерживался вплоть до самой кончины. Среди его белой конницы был один конь, не знавший седла молочно-белый жеребец с чёрными глазами, который шел в бой без седока. В него вселился дух войны Сульде, что общался с шаманами. Так в пьесе появился шаман, потом сам Чингисхан, его брат по крови Джамуха, императрица, герои заговорили, началось движение. Пьесу поставили в Уфе в Академическом башкирском театре им. М. Гафури, она о любви и войне, о том, что надо чаще смотреть в небо, там наше прошлое и наше будущее.
Пьесы – не та действительность, которая меня окружает, это мир вымышленный, в котором я присутствую поскольку-постольку, только опосредованно через своих героев. Реплики – чаще не из моего лексикона, это речь других людей, героев, в которых я стараюсь вжиться. Парадокс, но всё, что с ними происходит, со мной никогда не случалось. Это не та действительность, в которую я сама погружена, а другая, которую вижу будто со стороны. Я расставляю героев как фигуры на шахматной доске, дальше они уже сами делают свои ходы, начинают жить по-своему, не так, как если бы я оказалась на их месте. Не могу ответить на вопрос: хорошо это или плохо, стараюсь не задавать его.
Я корнями прирастаю к пьесе, к героям. После того как спектакль сыгран, долго не могу отрезать пуповину, соединяющую меня с театром, с актерами. Мне долго ещё не хочется это делать, хотя спектакль сыгран, как теплоход, уже отплыл от пристани, взлетел, как птица, и надо уже помахать ему на прощание рукой. Однако время неумолимо и стремительно бежит вперёд, начинается новая пьеса…
Думаю, мой зритель – это человек, который стремится постичь тайны жизни и смерти, любви и ненависти, который живёт чувствами и неравнодушен к чужой боли. У меня есть такая формула – истинное желание должно быть выстрадано, жизнь – это «страдательный залог». Английскому критику Сэмюэлю Джонсону принадлежит высказывание: «Я буду стремиться увидеть страдания мира, ибо зрелище это совершенно необходимо для счастья». Говорю о страдании и одновременно хочу оградить человека от мук, которые он испытывает, но знаю – это невозможно. «Страдания, неразлучные с любовью, бесчисленны, как раковины на морском берегу». Это Овидий.
Невозможно оградить человека от переживаний, он часто взбирается на самую вершину своих страданий, с неё бывает очень трудно спуститься, просто невозможно и тогда человек живёт тем, что его влечёт, захлёстывает, переполняет, оказывается на пике эмоций, на грани.
Однако человек по своей натуре сильный, обладает мужеством бороться, когда есть возможность победить, терпением, чтобы принимать то, что не в силах преодолеть, и умом, чтобы отличать одно от другого.
В Мексике Фриду называют героиней боли – la heroina del dolor. Как же хочется оградить её от страдания и мук, которые она испытала, но знаю, что это невозможно. Невозможно оградить Фриду от страданий, они внутри неё, ведь вся её жизнь – страдание, она живёт им, оно захлёстывает её и переполняет. Посмотрите… это Фрида-мученица.
«Призрак Фриды» – это пьеса о человеческой боли. «Фрида – это лента, обернутая вокруг бомбы», – так основоположник сюрреализма Андре Бретон охарактеризовал жизнь Фриды Кало. Её картины – смесь мексиканских мотивов и наивного искусства в духе французских модернистов, а в их основе – история любви и страдания, страсти и непонимания, которые всю жизнь сопровождали Фриду. Из этого сплава появился образ, который прошёл через весь XX век и стал вызовом.
Это очень личная история любви, вечного бунта и нескончаемых физических страданий. Знакомство Фриды и Диего состоялось благодаря живописи, когда, восстановив силы и залечив свои раны после аварии, Фрида привезла на оценку маститому живописцу Ривере свои первые работы. «Эта девочка – художник от рождения, необыкновенно чуткая и способная к наблюдению», – так скажет Ривера о работах юной Кало. Их отношения будут переполнять эмоции и страсть, всё это выплеснется в её творчестве. «Я никогда не рисую сны или кошмары. Я рисую свою собственную реальность», – так говорила сама Фрида. Её работы – окно в сюрреалистичный мир, он сначала очаровывает, а затем раскрывает глубину чувств, боль и страсть – всего, что ей пришлось перенести, что переполняло её жизнь.
Жизнь Фриды переполняют трагические случайности, её живопись автобиографична. С ней связаны такие имена, как Максимилиан Волошин (портрет работы Диего Риверы висит в доме поэта в Коктебеле), Владимир Маяковский и Лев Троцкий (кажется, с обоими у Фриды были романы). Фрида и Ривера боготворили Россию за реализованные идеи марксизма, существовала некая ментальная связь их с Россией.
Пьеса «Уйти с мамонтом» отчасти об апокалипсисе, она погружает в пещеру первобытного человека. Кроме музыканта и его супруги, которые, не смотря ни на что, пытаются сберечь любовь, в ней существует и живёт своей таинственной жизнью полуфантастический образ – подвенечное платье, оно висит на шкафу, иногда двигается и колышется, с ним героиня разговаривает как с человеком.
Языческий бог – огонь – постоянно требует жертв, но дров уже нет. Чугунная печь превращается для героев в божество, которое жестоко и всемогуще, так как распоряжается судьбами людей. Главное для Мартина и Маши теперь – не потерять человеческое достоинство, не превратиться в зверей, не перешагнуть черту, у которой они невольно оказались. В жестоком мире всё уходит в небытие, всё исчезает из жизни, даже вера в Бога, однако герои сберегают свою нравственность.
Мартин постоянно пребывает в состоянии предельного нервного напряжения, находится на грани, многого не договаривает, недосказанность повисает в воздухе, просачивается сквозь щели. День ангела Маши превращается в трагедию. Финал шекспировский: герой стоит перед чудовищным выбором: самому выпить яд или отдать его своей жене, чтобы тем самым освободить её страдания.
Для меня в первую очередь интересен текст, реплики, динамика развития сюжета, то, на чём он строится, но режиссура тоже притягательна. Когда-то в студенческие годы мечтала стать режиссёром, в Ленинграде встречалась с Товстоноговым, но всё же жизнь плавно вошла в русло реки Дон, и моё местожительство прочно приобрело очертания города Ростова.
Всегда возникает желание расширить ремарки, докопаться до истины, разложить всё по полочкам, пройтись по пьесе со скальпелем, убрать лишнее, то, что мешает восприятию, бесконечно долго хочется достраивать зрительные образы. Это сравнимо с разбором «душевных» полётов, ведь театр не сводим к механике и к одному лишь интеллекту. Текст должен быть многослоен, как земная твердь, а дальше всё зависит от того, как и под каким углом входит твоя лопата в возделываемую почву. Однако это желание приходит позже, сначала хочется погрузиться в материал с головой, нырнуть в него, как в воду, набрав в лёгкие воздуха, забыв обо всём, как неподготовленный зритель отдаться чувствам и переживаниям, сострадать…