Ничто, в котором болтаешься между здесь и там во время сверхсветового прыжка, на самом деле не является адом. Ад – это когда нет ни Бога, ни других людей, что-то в этом роде. А сверхсветовые двигатели просто… ну, как будто схватили пространство и дернули его вперед, словно простыню, а наш корабль застрял в мятых складках.
Но ощущалось это как истинный ад. В промежутке между прыжком и выходом пространство словно сузилось. Сидя один в кабине, я пытался сморгнуть блики, плавающие перед глазами. Отблески нестерпимо яркой вспышки, полыхнувшей перед самым прыжком: будто Вселенная скомандовала «Стоп!» за миг до того, как я нажал рычаг. Когда эти блики рассеялись, в иллюминаторе была одна лишь тьма.
В которой раз я пожалел, что Бенни выбрал корабль с такой тесной кабиной. Места хватало только для пилота, то есть для меня. Остальных отсюда было даже не видно, а повернуться и посмотреть я не мог: проскочил бы точку выхода. Нельзя было даже никого окликнуть: стоило чуть отвлечься – и промахнешься.
Впрочем, все и так молчали. Словно на корабле никого, кроме меня, не было. Что я там говорил про ад – «это когда никого и ничего нет»?
Ничего, кроме тьмы за передним иллюминатором. Ни стен, ни пола, ни потолка. И все же я чувствовал, как пространство вокруг сужается, словно сходятся края могилы, как начинает давить клаустрофобия. А я совсем один, и…
Вот она, точка выхода. Я переключил двигатели, и тьма в иллюминаторе словно взорвалась, расцвела ярким, мощным светом. Я продолжал постепенно выходить из прыжка, медленно разворачивая корабль, регулируя гравитатор. Когда мы перестали обгонять свет, я посмотрел прямо перед собой и увидел чудо.
Мы вышли совсем рядом с заброшенным кораблем. Это потому, что я отличный пилот и летаю так же классно, как выгляжу. Ну и потому, что мне дали очень четкие координаты этого заброшенного судна. Оно медленно, величественно вращалось впереди, и древний, испещренный выбоинами металл бортов тускло поблескивал в слепящем свете близкой распухшей звезды.
Звезды, которая вот-вот взорвется сверхновой.
Досадно, что из-за вышеупомянутой тесноты я был единственным, кто это видел.
– А что, у этого корабля и правда нет имени? – выдохнув, спросил я.
В ответ раздался лишь скрип ремней-стабилизаторов. Я вывернул шею так, чтобы глянуть на остальных в маленькой каюте: Бенни с закрытыми глазами прислонился спиной и затылком к стене, Квинт маленькими побелевшими ручками вцепилась в стабилизатор, а Лия, оседлав скамью, разложила на ней детали разобранной пушки и протирала их.
– Ну так что, – повторил я, – как он называется?
– У него нет имени, – ответила Квинт.
– Неужели?
Я повернулся обратно к иллюминатору: пора было подстраиваться под вращение корабля, чтобы нашу «Гадюку» не шарахнуло о его борт, а нас не измельчило, как сыр на терке.
– Наверное, когда-то было. У каждой важной вещи есть имя.
«Гадюку» тряхнуло: ну да, я действительно поторопился сменить наклон. Но управлять кораблем – это как говорить на чужом языке. Есть строгие правила, которым надо следовать, чтобы не ошибаться в грамматике, но, если уловить суть, начнешь говорить «с лету», и тебя отлично поймут.
– Я знал девочку, которая удочерила камень, – сказал я, – и нарисовала на нем глазки. Знаете, как назвала?
– И как же? – Судя по тону, Лия ожидала концовки, что по кульминации будет равна взрыву мины.
– Роксаной.
– Будь любезен, завязывай с именами и удели внимание стыковке, – велела Квинт.
Соприкосновение с древним судном было самой опасной частью полета. Если я слишком сильно сброшу скорость или, наоборот, прибавлю, мы не зафиксируемся четко и плотно. Корабль будет «козлить», а в космосе это отнюдь не такая безопасная забава, как, например, в гравитационном колодце. Здесь это вызовет повреждения корпуса, утечку воздуха и неминуемую гибель. Наверное, поэтому Квинт так нервничала. Совершенно зря: это же не сверхсветовой прыжок. Я вел корабль, контролировал его движение. И был хорош в этом деле.
Мы подошли еще ближе, я нажал рычаг, и «Гадюка» выпустила манипуляторы захвата, разжимающиеся, словно когти. В иллюминатор было видно только широкую плоскую поверхность корпуса – изъеденную солнечным ветром и побитую космическим мусором. За тысячу лет обшивка успела прохудиться, сквозь пробоины виднелись внутренние перегородки и элементы каркаса. Древняя и мощная машина, которую бросили здесь тысячу лет назад. У этого корабля должно было быть имя, хоть никто из ныне живущих, наверное, его не помнит.
– Я буду называть его «Безымянный», – решил я.
– Ну, он же такой и есть, верно? – отозвалась Лия.
«Гадюка» теперь подобралась совсем близко. Я быстро ввел нужную команду на панели управления, и манипуляторы захвата сомкнулись, корабль слегка дрогнул. Успешно.
– А имена так и даются, – сказал я, запуская программу, которая начнет стыковку и откроет шлюзовой отсек в дальнем конце корабля. – Или, по крайней мере, раньше давались. Мы, то есть люди, используем в качестве имен определенный набор слов, взятый из старого языка. Например, «Бенни», или «Квинт», или «Лия», или «Шон». – Да, можно было бы просто пробить корпус «Безымянного» нашим стыковочным кольцом, но, если на нем есть шлюз, лучше уж воспользоваться им. – Но исходно имена – это просто описания. Притти[1], например, или Уиллоу[2], или…
– Шон, – сказал Бенни, – заткнись, а?
«Гадюка» перестала раскачиваться, я выключил двигатели и обернулся. Остальные забрали свои вещи и двинулись в сторону круглого люка на потолке – там был передний шлюзовой отсек. Бенни уже стоял под ним, стуча по клавиатуре настенного компьютера. Ортез у него на запястье чуть поблескивал. Бенни был изобретатель. Да-да, необходимость – мать изобретений и все такое. И он, и я выросли в изгнании, вдали от оккупированного родного мира. У нас не было денег, чтобы что-то купить, вот он и выучился делать все нужное сам. Например, этот уникальный ортез со встроенной мелкокалиберной однозарядной пушкой – радикальное средство самообороны на крайний случай.
– Давление близко к атмосферному, кислорода достаточно, температурный диапазон безопасный, – сообщил Бенни, глядя на монитор. – Скафандры не понадобятся.
Он нажал кнопку, и раздалось тихое шипение: люк открывался. Воздух двух кораблей начал смешиваться, застывшую атмосферу «Безымянного» потревожили впервые за тысячу лет. И вот Бенни, мой старый друг, самый близкий мне человек и последний выживший из моего города, шагнул на навесную лестницу и стал подниматься. Вскоре ноги его исчезли из виду, когда он добрался до верха и вылез.
Следующей была Квинт, но она не спешила подниматься – медлила, глядя в темный провал, ведущий в чужой корабль. При виде ее безмолвного ужаса я ощутил прилив сострадания, хотя из них троих меньше всех должен был жалеть ее. Но я знал, каково это, быть одиноким и напуганным.
– Он вряд ли укусит, – сказал я, чтобы ее подбодрить. – Опыт мне подсказывает, что космические корабли не кусаются. Чаще всего.
Квинт глянула на меня с брезгливой жалостью, словно я был роботом, которого плохо собрали на заводе, и теперь он несет всякую чушь. Она последовала вслед за Бенни.
– И как тебя такого вообще занесло сюда вместе с нами? – поинтересовалась Лия, но без особого интереса. Не дожидаясь ответа, она последовала за Квинт.
Я остался один. В «Гадюке» было тихо, точно в гробу. Словно ее, как «Безымянный», покинули много-много лет. Я поспешно полез вверх за остальными.
Морозные узоры проступили на перилах лестницы там, где они примыкали к корпусу «Безымянного», за сотни лет выстудившегося в вакууме почти до абсолютного нуля, прежде чем наша «Гадюка» подняла здесь температуру на пару сотен градусов по Кельвину. Я быстро преодолел этот холодный рубеж, вылез из люка в полу на тусклый красноватый свет. Одна стена помещения представляла собой сплошное окно, от пола до потолка. Точнее, раньше представляла, пока время и космический мусор не истерли его до потери прозрачности. Теперь окно превратилось в мутный кусок пластика, сквозь который нельзя было разглядеть ничего, кроме рассеянного сияния гибнущей звезды, по орбите которой вращался «Безымянный».
Кроме нее, других источников света здесь не было. Некоторые компьютеры «Безымянного», может быть, и работали, но вот лампы погасли давным-давно. Длинное, темное, тихое и пустое помещение напоминало жертвенный зал перед входом в гробницу. Покрытые пятнами стены потрескались и крошились. Я закашлялся.
– Не забывайте, – громко сказала Квинт, когда я вылез, – до взрыва сверхновой всего неделя, и мы должны сначала полностью осмотреть корабль. Все, что найдете по пути и захотите забрать, – ваше. Но главное – найти данные.
Или столкнуться с последствиями – ужасными, гибельными, катастрофическими. Спасибо, Квинт, мы в курсе. Не удостоив ее ответом, я стал осматривать зал в поисках чего-нибудь полезного, и луч фонарика скользнул по надписи, вырезанной в дальней стене.
Я поспешил туда, встал на колени и пробежался пальцами по царапинам в металле. Это, несомненно, были буквы, хоть и не те, что я знал с детства. Они не принадлежали ни к одному из ныне используемых языков: ни к моему родному кийстромскому, ни к сестринскому классическому, на котором я теперь был вынужден говорить. Нет, это был исчезнувший, мертвый язык, причем уже тысячу лет мертвый. Аменг. Здесь, прямо у меня перед глазами.
Я снова провел пальцами по буквам, вырезанным кем-то, чей прах я, возможно, сейчас вдыхал. Послание, которое никто не читал целое тысячелетие, пока не явился я. Словно именно для меня его и оставили. Я тщательно ощупывал буквы, и они складывались в слова.
ЭТО ПРАВДА.
Справа что-то зашуршало. Бенни, подумал я, или Лия. Глядят, можно ли отковырять что-нибудь годное. Я приник еще ближе к стене и давно забытым буквам на ней.
МЫ БУДЕМ ЧУДОВИЩАМИ.
Шорох стал громче.
ОТРЕЗАННЫМИ ОТ МИРА.
Кусок металла отвалился от стены рядом со мной, цимбалом звякнул об пол. От неожиданности я отшатнулся, не удержал равновесия и упал назад, больно ударившись об пол ладонями.
Из стены протянулись грязные скрюченные пальцы с обломанными пожелтевшими ногтями. Потом появилась голова с темными, свалявшимися волосами, падающими на лицо и плечи.
Существо, обитающее в заброшенном корабле, вылезло целиком и свалилось на пол. Потом поднялось на ноги и убрало волосы с лица. Это была женщина, в полумраке выделялось ее худое костистое лицо с огромными янтарными глазами, полными голода.
Все, кто шевелился, замерли на месте. Мы изумленно уставились на нее, а она – на нас.
Затем она запрокинула голову и закричала.