Не знаю я своих корней,
Не знаю.
Но только в тихие минуты вспоминаю,
Что был когда-то дом в далёком чужестранье,
Служебный был, а может быть, изгнанье
Нас привело туда. Не помню я об этом.
И сам-то дом остался мне неведом.
Семья жила обычно, без излишек,
Отец и мать, и двое ребятишек.
А время шло.
Обшарив пол-Союза,
Явилось горе к нам опасным грузом
И выбрало наш дом.
Отца судили, по Пятьдесят восьмой статье приговорили
На десять жутких лет.
Не выдержав несчастья,
Скончалась мама тихо, в одночасье,
И шёл в то время мне шестой годок,
Всего и всех лишилась в краткий срок,
И без корней живу
От лиха и до лиха,
Прошёл бы год, другой в покое,
Тихо-тихо.
Я лишена была почвы,
А такая по ней тоска,
Будто жизнь прожита заочно…
Участь сорванного листка!
Как метался он, исстрадавшись,
И не зная, куда летит,
Опустился на памятник павшим —
И согрелся холодом плит.
Харбин, Харбин…
И детство, и судьба…
Ты в памяти моей, пока живу я.
А в этом мире – вечная борьба.
В России Революция, ликуя,
Выбрасывала прочь своих сынов.
Кто – в Сиднее, а мой отец – в Харбине…
Не пролилась тогда отцова кровь,
Харбин дал русским эмигрантам кров.
Благодарю его за это ныне.
Сломать бы слово, смять его и бросить,
Разбить бы нерушимую печать…
Но только проявляется, как проседь,
Её неисчезающая рать.
Она по закоулкам подсознанья
Внедряется, коварная, в мозги,
Всё ищет фанатичного признанья,
Ей наплевать, что впереди ни зги,
Что – горькая опять – слеза ребёнка
Прольётся на детдомовскую грудь,
Грядёт за похоронкой похоронка…
Когда от потрясений отдохнуть!
Никто не знает, где твоя могила.
Жена, пусть бывшая, искала. Не нашла.
В какой крупице мира зреет сила,
Которая от смерти утекла?
Пустынный остров петербургской хмури,
Что одноногий часовой, стоит фонарь,
Чуть светит он сквозь залпы бури.
Над островом смятение и гарь.
И в чахлом травостое, безголосо,
Отрубленные головы лежат.
Рядком, глаза в глаза и к носу носом.
Над ними солдатни роскошный мат.
Он что отходная в те смутные годины —
Последнее напутствие душе.
Николин день, святые Именины,
Для будущего верное клише.
Мы – один народ, одна страна,
Никуда от этого не деться,
Даже если разрывает сердце
Надвое Гражданская война.
Мечтать не вредно. Кто же с этим спорит?
Жива надежда – жив и человек.
Всю жизнь мечтали: новое построит
Наш самый просвещённый век.
И ярым изъявлением восторга
Наполнятся кипящие сердца…
А вместо этого – вновь очередь у морга,
Разруха и вульгарный дух тельца.
Закона нет,
Есть только право сильных.
Кто победил —
Тому хвала и честь.
Ура! Ура!
На холмиках могильных
Огни опавших листьев.
Их не счесть.
Их много так,
Их так кроваво много,
Октябрь зловещей птицей сделал круг,
И снова в этом месяце сурово
Вошёл в Историю очередной недуг.
Мы – вечные. Больные?!
Золото царей за рубежом,
Золото компартии за рубежом
На прекрасной планете, как солнечный зайчик, красивой,
Среди буйных лесов и глазасто-озёрных равнин
Два Барана живут.
Им привольно пасётся на нивах,
И стада их жируют в тени богатейших долин.
Два Барана, два брата – две буйных стихии природы,
Их судьба повязала в согласии жить много лет,
Но, когда-то столкнувшись, согласно бараньей породе,
Так они разодрались, что надолго погас белый свет.
Оказалось, Бараны волшебное свойство имели —
В схватке диких страстей монолит золотой вылетал,
А соседи его подбирали и сильно на том богатели,
А Бараны нищали, потеряв драгоценный металл.
И отары овец наиболее ценной породы
Вихрь борьбы изничтожил иль выгнал в чужие края,
Где они незаметно в могилы сошли, подытожив
Свою жизнь, как ничто, как ненужную грань бытия.
И опять повторилось, и также борьба и разруха,
И опять побежали от этого ада страстей
Наиболее ценные. У оставшихся хватит ли духа
Возродить, что потеряно, суть отделив от частей?
А Бараны, подравшись и выбросив золото снова,
Отощали, сухой бы травы хоть клочок
Кто бы бросил им, зимы здесь слишком суровы,
Чтобы жить без запасов, где лето красно осенью.
И так издавна.
Значит, Баранам нужнее
Схватка, Сшибка. Рога на Рога, Вилы в бок,
Вкус борьбы для Баранов намного важнее
Вкуса пышных и сытных отменно-здоровых хлебов.