Яркий, радостный день.
Иду по просохшей панели и думаю: отчего повсюду эта сдержанная, но тем еще более яркая радость? Весенний воздух дрожит и струится, сквозь него и солнце дрожит, словно щурится. Люди идут торопливые, озабоченные тайной радостью.
Это не только от весны.
Это оттого, что праздник скоро. Праздника нет – но он скоро. Время, когда его еще нет, но когда все знают, что он будет – праздничнее праздника.
Так всегда я думаю, потому что ждут люди не того, что приходит, а того, что не приходит, но должно бы прийти.
Когда-нибудь дождутся.
Вижу я, все спешат, и много лиц хороших, умиленных. В тихоструйном воздухе – звон. Колокольни церквей резче на бледном небе и точно больше их, чем всегда. Сквозь решетчатые окна, вижу, мигают желтенькие свечные огоньки; двери церквей – настежь, и люди входят в двери, торопливо, с предпраздничными лицами. Там люди молятся.
И захотелось мне подсмотреть и подслушать, как люди молятся.
Не знаю, хорошо ли это было, или дурно, однако спорить я с собою не стал и пошел подсматривать и подслушивать.
Направился к ближней церкви, маленькой, коричневой, тут же на тротуаре. Ведь мне хотелось подстеречь в молитве не каких-нибудь особенных людей, а вот тех, тротуарных, уличных, с ожидающими лицами, в картузах и платочках, тех, для кого праздник наступает, тех, которых больше всего.
Около церкви, в уголку, часовня. И там мигают огоньки, и двери тоже настежь.
Зашел в часовенку.
Монашек у свечного ящика. Простенький, уставший, соскучившийся. Направо – большие темные образа, перед ними, в тесноте, посеребренные паникадила со вдавленными боками. И облеплены паникадила копеечными свечками. Перед паникадилом, на коленях, извозчик.