Имрек нечасто бывал в мире людей. Как и другие эльфы, он жил собственной вечной жизнью, таившейся в Тени. Только изредка два мира – мир людей и мир Древних – соприкасались между собой на вершинах холмов, в проходах пещер, да в других местах, куда редко забредал человек.
Когда-то, даже по эльфийским меркам давным-давно, миры эльфов и смертных были едины. Един с ними был и третий мир, который теперь люди называли Навь.
Людей тогда было ещё не очень много, и ни власти, ни силы, чтобы оспаривать могущество бессмертных рас, у них ещё не было. Эльфы тогда считали себя защитниками и наставниками мира и противостояли множеству других существ, которые были такими же древними, как и они.
Всё изменилось, когда люди узнали тайну железа. Они перестали быть младенцами, покорными воле старшего народа, и с одинаковой яростью стали отстаивать своё право на свободу от эльфов, троллей и других чудовищ.
Тогда-то маги и священники древнего народа собрались на совет, который длился триста тридцать дней. Непросто было прийти к единому решению множеству мудрецов, привыкших противостоять друг другу в той же мере, в которой друг с другом враждовали ярлы смертного племени. И всё же страхи мудрецов были едины – они боялись железа и боялись растущего могущества молодой расы. Так было принято решение разделить миры и скрыть города эльфов в Тень.
О том же, что делать с троллями и другими исконными врагами эльфийского народа, мудрецы договориться не смогли. Уничтожить их у эльфов не хватило бы сил, оставить жить среди людей – означало обречь человечество на гибель. Среди эльфов всё ещё были те, кто сочувствовал и людям, и другим древним народам, и так в великом плане эльфийских чародеев появился третий мир – Навь. В то время как Тенью теперь правили эльфийские князья, а Явь досталась растущему племени людей, Навь населили все остальные народы, куда более жестокие, чем эти два. В Нави шла бесконечная война, то и дело населившие её чудовища норовили прорваться в мир людей, чтобы поживиться чужой жизнью – самой большой ценностью во всех трёх мирах.
Эльфы же, обиженные на людей и их неподчинение, больше не пытались становиться на их защиту. Теперь они жили своей жизнью, ступая в мир людей лишь для того, чтобы развлечься, выменять то, чего не было в их княжествах, или заключить другую выгодную сделку.
Имрек хоть и прожил уже больше шести сотен лет, а тоже был не чужд таким забавам.
«Какой красавицей была…» – со вздохом подумал он, прикрывая глаза и доверяясь бегу верного коня. Увы, но жизнь людей была слишком быстротечна, чтобы долго о ней тосковать, и к тому времени, когда вдалеке замаячил силуэт его башни, сплетённой из ветвей деревьев, Имрек уже напрочь забыл и лицо Марны, и её новое имя.
«Правила», о которых говорила эльфу старуха, состояли в том, что эльф не мог забрать жизнь, которую охраняли другие боги, не мог забрать младенца у матери против её воли и не мог забрать то, что принадлежало людям, не заплатив равной виры.
Так устоялось испокон веков, с тех пор, как эльфы взяли на себя клятву защищать людей. И пусть древний народ давно уже не питал к младшему брату любви, законы, записанные на священных камнях, действовали до сих пор.
Марна рассказала Имреку, что мать желает избавиться от младенца, и рассказала, какой будет цена – одна плата для роженицы, другая – для посредницы.
Старухе Имрек обещал ещё тридцать лет жизни – пусть она не стала бы моложе, но век её стал бы на треть длиннее. Во власти эльфийского князя, веками копившего жизненную силу людей, было одарить её подобной наградой.
Роженица же, по словам Марны, ненавидела ребёнка за то, что он не походил на отца. И в обмен на настоящую человеческую жизнь желала иметь любого мальчика, золотого волосами, как муж её Олаф, и такого же сильного в обращении с мечом.
Не было трудно для Имрека исполнить и это желание.
Прискакав к своему ивовому терему, князь оставил коня слугам, а сам спустился в подвал, где вот уже сотни лет томилась безумная пленница. Была она крупнее и сильнее любого из людей, и тем более – эльфов, потому как последние были изящны и красивы, но хрупки телом. Троллиха была безумна, и Имрек не стал вести с ней долгих разговоров. Приказал слугам привязать её так, как было ему удобно, и сделал так, что понесла она от него в ту же ночь.
Затем долго танцевал колдовской танец эльфийский князь, девять раз обошёл он тело пленницы, пока в воплях и боли не родила она младенца, лицом как две капли воды похожего на человеческого ярла Олафа. Крупного, как была в детстве его настоящая мать, и такого же сильного. Обрезав пуповину, Имрек взял младенца на руки, закутал в паучий шёлк. Вернулся к своему коню и снова помчался по небу туда, где соединялись мир эльфов и мир людей. Раньше, чем над Явью засеребрился рассвет, уже стоял он под окнами Хильды. Опустив на подоконник одного младенца, он взял в руки другого и прижал к груди. Хотел было осмотреть его, да не успел – закричали петухи, и Имрек понял, что пришло время возвращаться домой.
Вскочив на коня, он помчался обратно к лесу, миновал переход, уложил младенца в своей спальне на шёлковых эльфийских покрывалах. Развернул человеческие пелёнки. И замер, с удивлением разглядывая то, что приобрел.
***
Открытие Имрека не слишком расстроило. Оно не нарушало его планов.
Имрек давно забыл об обещании Марны подарить ему младенца. Он бы и не вспомнил о человеческой женщине, если бы не столь кстати пришедший ему в полнолуние зов.
А кстати он пришёлся потому, что Имрек задумывал новое развлечение в мире людей. Он собирался заполучить предмет, который был украден из эльфийских сокровищниц много веков назад, и который, как он считал, по праву принадлежал ему. Был это меч, выкованный асами для его эльфийского отца.
Хранился тот меч на монастырской земле, куда не смел ступить ни один эльф. Был он запечатан семью замками из кованого железа, какого не мог коснуться ни один сын Древнего племени. И над дверьми подвала, где хранился тот сундук, сиял крест – знак, на который не мог смотреть без слёз ни эльф, ни тролль.
Так, услышав зов Марны и узнав о её желании, Имрек сразу подумал о том, что выполнить его собственное желание сможет человек. Но только самому преданному человеку доверил бы он свою тайну. А поскольку Имрек был бессмертен, и время, за которое вырастает и старится человек, не значило для него ничего, то кто мог помочь ему лучше, чем приёмный сын, рождённый в племени людей?
Что с того, что он черноок, как тролль? Для эльфийского князя тролли были лишь немногим хуже людей!
Так думал он, разглядывая мальчика. Мальчик тёмными, как туман над ночным морем, большими глазами разглядывал его. Потом открыл нежно розовые губки и безмолвие эльфийских покоев огласил громогласный детский плач.
***
Имрек знал, что ему не быть хорошим отцом. Он отдал малышку своей сестре, чтобы та вскормила её и обучила всему, что должно уметь эльфийской деве, в то время как сам готовился преподать ей воинское мастерство, научить скакать верхом и помочь овладеть магией. Но до того было ещё далеко.
В руках Эзерели, златовласой, тонкостанной и большеглазой, малышка росла, не зная горестей. Эльфы назвали её Нэзе, что на их языке значило «дитя деревьев» – потому что все знали, что не было у неё ни настоящей матери, ни настоящего отца.
Поначалу Эзерель и Имрек старались скрыть это хотя бы от самой девочки, но правда так и стремилась наружу – стоило малышке подрасти, научиться бегать и говорить, как становилось видно, насколько непохожа она на своих бессмертных сверстников. Насколько быстрее растёт, насколько больше двигается, насколько иначе видит мир, потому что там, где эльфы с детства видели вечность, где привыкли наблюдать, оставаясь в стороне, как медленно поднимаются к солнцу ветви деревьев, как неторопливо точат камни струи горных рек… Там Нэзе видела бег времени, видела, как стремительно опадает листва, как бурлят буйные воды, сражаясь с неподвижной стихией земли, как день сменяет день и как в то время, как её погодки эльфы остаются неизменными, стремительно и резко меняется она сама.
В двенадцать Нэзе уже казалась совсем взрослой и не могла проводить время в праздных играх с другими детьми. Было их немного, потому что дети у эльфов рождались очень редко. Зато Нэзе знала в лицо всех русалок и дриад, каждого гнома из подгорных пещер помнила по имени, забредала в такие чащобы и заплывала в такие глубины, куда никогда не ступала нога человека. Весь мир Тени был доступен её взору, и хотя эльфы были сдержанны и холодны и с ней, и друг с другом, Нэзе чувствовала, что каждый из них принимает её за свою.
И всё же, чем старше она становилась, тем чаще заглядывалась на сверкающие контуры Сопряжений там, где сливались воедино Тень и Явь. Всё больше думала о том, что мир, в котором ей довелось расти, прекрасен, но всё же чужой. И всё чаще гадала о том, что могла бы увидеть там, по другую сторону перламутровых вспышек.
Когда Нэзе подросла, Имрек взял её обучение в свои руки. От Эзерель она уже знала основы магии, имена трав и языки птиц. Имрек же, как и хотел, научил её обращаться с мечом, раскрыл тайны Древних, обучил оборачиваться зверем, менять по желанию свой облик и призывать таких богов и духов, какие были могущественней любого из живущих. Объяснил он ей и то, как опасны эти силы и как бережно нужно относиться к своим умениям.
Он давал ей поручения и относился так, как мог бы относиться к собственной дочери, доверял ей и любил.
Когда исполнилось Нэзе девятнадцать, приёмный отец и наставник сообщил ей, что они отправляются в плавание и идут походом на Навь. И хотя это было не совсем то, о чём Нэзе мечтала, радость охватила её сердце. Нельзя было отправиться в Навь, минуя мир людей.
Но прежде, чем отправиться в путь, привёл Имрек свою ученицу к гномам в их тайные кузни. Хотя исконно враждовали два древних народа, гномы всё же согласились выковать меч для юной воительницы.
Бережно приняла Нэзе этот подарок. Осмотрела со всех сторон, воздела над головой… Отблески пламени плясали на стальном клинке, которого никогда не смогла бы коснуться рука эльфа – как ещё одно подтверждение тому, что мир, в котором Нэзе росла, был ей неродным. Но ни она не думала о подобном в этот момент, ни её названный отец.
***
Мальчика, которого нашла на подоконнике, Хильда назвала Сигурдом, как звали её старшего брата, погибшего в морском бою. Волосы у него были светлые, как пшеница, и блестели на солнце, как настоящее золото. Рос он крепким и крупным малышом, никому из сверстников не уступал ни в забавах, ни в борьбе – напротив, был он сильнее их всех и первым взял в руки настоящий меч.
Отец не мог нарадоваться сыну, рождённому от первой и любимой жены – тем более, что с того, как и обещала старуха-колдунья, Хильда рожала едва не каждый год. Так вскоре у Сигурда появились братья Оран и Скафон. Был у всех троих и старший брат, рождённый от наложницы – тот, кого звали Вирмом. С рождением законного сына, Олаф перестал уделять ему так много внимания, как раньше, но, скрепя сердце, Вирм принял это как данность. Все четверо братьев росли вместе, вместе учились искусству боя и стихосложения и редко разделяли друг друга по возрасту или вспоминали, что не у всех у них одна мать.
И всё же с раннего детства Сигурд немного отличался от других.
Вначале его невзлюбили собаки. Едва завидев вдалеке сына ярла, они начинали лаять и так рвались в бой, что не всегда их удерживала цепь.
Так Сигурд пролил кровь в первый раз. Когда ему было шесть, цепь соседского пса не выдержала, пёс рванулся к мальчишке и тот, недолго думая, запустил в него камнем. Сигурд метал камни без промаха, и пёс тут же упал замертво. А Сигурд подошёл к нему и долго стоял, молча наблюдая, как льётся из расколотого черепа кровь.
Когда братьям отец привёз первых скакунов, оказалось, что лошади так же не подпускают Сигурда к себе. Только жестокостью и кнутом заставил он подчиниться свою кобылу, но так и впредь среди всех четырёх лошадей, она оставалась самой зашуганной и нелюдимой.
Нелюдимым становился и сам Сигурд. Он по-прежнему легко справлялся с братьями в любой игре, но куда чаще теперь сидел в одиночестве, глядя, как бьётся о берег суровое северное море. Там, далеко на севере, где нависали над горизонтом низкие серые тучи и стучал по стальной глади океана бесконечный дождь, Сигурду временами чудились всполохи, не похожие ни на что, что он видел на суше. Эти всполохи притягивали его, и Сигурд не мог дождаться дня, когда отец позволит ему построить драккар и отправиться туда.
Всё больше становилась пропасть, отделявшая его от братьев, и хотя, став подростками, они по-прежнему охотились вместе, всё явственней становилось, что у каждого из четверых душа лежит к чему-то своему.
Вирм, как и Сигурд, мечтал построить драккар, но плыть хотел не на север, а на запад, чтобы мечом добыть себе собственную землю и там стать ярлом.
Скафон и Оран не питали любви к ратному делу. Первый хотел бы, чтобы отец позволил ему стать торговцем. Он мог бы обойтись вовсе без корабля – собрал бы отряд и отправился на юг или на восток. А Оран вовсе не думал о будущем, с утра до ночи он слагал песни и играл на свирели, и как порой казалось Олафу, предпочёл бы, чтобы завтра не наступило вовсе никогда.
Так всё чаще выходило, что если братья проводили время вместе, то чаще это были Сигурд и Вирм – вместе упражнялись с мечом и вместе охотились, пока Оран играл на свирели, а Скафон пропадал на ярмарке, глядя на пляски странствующих танцовщиц.
Так и случилось, что той весной, когда Сигурду исполнилось девятнадцать, они отправились в лес вдвоём.
Сигурд первым увидел перламутровые всполохи сопряжения в небе над холмом.
– Вирм, посмотри! Видишь, что там?! – воскликнул он. Вирм ничего не видел, но, когда Сигурд бросился на свет, последовал за ним.
Стремительно неслись лошади сыновей ярла, и всё же эльфийские кони были быстрей. В тот момент, когда оба они выскочили к холму, кавалькада бессмертных всадников уже пронеслась мимо и только одна, последняя лошадь, не успела вскочить в портал. Услышав стук копыт за спиной, всадница обернулась. Замешкалась, удерживая коня так, что тот поднялся на дыбы. Двое охотников замерли, глядя на чёрную копну её волос, на отблески магии, искрившиеся в глазах… Мгновение, и Нэзе отвернулась, снова посылая коня в галоп. А Сигурд продолжал стоять, не смея шевельнуться и не зная, какая магия поразила его сильнее – та, что сверкала в воздухе, или та, что таилась в её зрачках. Перед взглядом его всё ещё стояли губы всадницы – алые, как кровь. Так же будоражили они его сердце. И Сигурд вовсе не мог знать и не думал о том, что Вирм точно так же стоит у него за спиной, зачарованный эльфийской красотой.
Поход, в который увлёк Нэзе Имрек, был удачным. Всадники как вьюга налетели на крепость троллей, сверкающие клинки срывали головы с плеч, кровь лилась рекой. И самым быстрым и яростным стал выкованный из стали меч, который не мог быть поднят эльфийской рукой.
Впервые Нэзе увидела смерть, впервые узнала, как битва будоражит кровь… А всё же сердце её желало иного. И когда с победой эльфийские всадники вернулись в свой ивовый терем, она всё так же продолжала стоять на его стенах и глядеть туда, на восток, где в небе отбрасывали блики перламутровые всполохи сопряжения миров.