Лида

Лида пришла в себя от того, что кто-то лизал ее лицо. Собаки совсем обнаглели, она же не разрешает им лезть в постель! Лида попыталась оттолкнуть Джека, подобранного в прошлом году на троллейбусной остановке. Несчастного, худого, едва волочившего за собой лапы и падавшего на пол при малейшей попытке проявить радость. За год пес заматерел и обнаглел, набрал десять килограммов, неудивительно, что у Лиды не получилось отмахнуться от него.

Руки не слушались. Она попыталась прогнать охамевшего пса словами:

– Уйди, – но слова застряли на губах, и получилось невнятное мычание.

Лиде вдруг стало страшно, и она распахнула глаза. Над ней склонилась пожилая женщина в белом халате и посеревшем от частых стирок некогда белом платке:

– Ничего, милая, сейчас Иван Ефремович придет, поможет тебе. Все твои анализы уже готовы, что-то последнее ждут, сказали к операции тебя приготовить на всякий случай. Я тебе тут судно принесла, а ну давай, моя красавица, не стесняйся, – приободрила она Лиду и снова обтерла ей лицо куском влажного старого полотенца.

– Как. – Лида хотела спросить, какое судно, но слова давались с трудом. Наверное, ее разбил инсульт, решила она. Немудрено, с такими переживаниями.

– Все можно, милая, не стесняйся, давай, я сразу вынесу, – неверно истолковала ее слова добрая нянечка.

Но Лиде не хотелось в туалет, она лишь мотнула головой и отвернулась к стене. Старой, с облезлой казенной краской, потерявшей свой изначальный цвет и покрывшейся трещинами. В такой обстановке хотелось только одного – умереть как можно скорее. Финал вполне достойный всей ее несчастной жизни. Осталась одна, парализована, никому не нужна. Никто из-под нее горшки выносить не будет – ни муж, ни сын, ни уж тем более сестра. А больше и некому.

В носу моментально защипало, и она разревелась. Нянечка, уже обслуживающая другую пациентку – в палате реанимации их было шестеро, – услышала сдавленные рыдания. Она снова вернулась к Лиде и с сочувствием уставилась на несчастную женщину. Бледная, растрепанная, ввалившиеся глаза окружены синяками – издали казалось, будто лицо женщины разукрасил неумелый гример. В том, что та была несчастна, сомневаться не приходилось.

Она сама лично стала свидетельницей скандала, разразившегося сегодня утром. Муженек бедняжки орал и требовал сказать ему, когда «эта притворщица» выйдет из больницы, потому что сына некому в аэропорт везти. Он держал в руках какой-то сверток, похожий на небольшую посылку, и кричал, что если Лидка (так и сказал – Лидка) все деньги за границей промотала и понаприсылала сама себе оттуда посылок, то он не виноват, и денег на ее лечение у него нет.

Разбушевавшегося мужика еле выставил из реанимационного отделения охранник, а посылку нянечка прихватила с собой – он так и оставил ее лежать на стуле.

– Тебе, милая, посылка тут, – тихонько понизив голос, сообщила она Лиде. Вообще проносить в палату реанимации что-либо строжайше воспрещалось, но нянечка, проработавшая здесь почти всю свою сознательную жизнь, иногда эти запреты обходила. Особенно если видела, что пациент не жилец. А в том, что женщина долго не протянет, сомневаться не приходилось. Совсем неважно, какие там у нее травмы и какие чудесные руки у Ивана Ефремовича. Он все равно ей не поможет, потому что женщина не хочет жить.

– Как… – снова Лиде не удалось выдавить из себя вопрос «какая?».

– Сейчас принесу, – понизив голос до заговорщического шепота, пообещала санитарка и, словно старая хромая утка, заковыляла прочь.

Посылка? Какая еще посылка? Лида ничего не понимала, и слова нянечки донеслись откуда-то из глухого тумана. Ей конец. Она станет овощем и просто сгниет в какой-нибудь богом забытой дыре, где ее каждый день будут попрекать куском хлеба и считать часы до того момента, когда она испустит дух.

– Вот, милая, давай распакую, – добрая нянечка довольно быстро вернулась и снова склонилась над Лидой. В руках она держала небольшую продолговатую темно-коричневую картонную коробочку. Надпись латиницей – «Lidiya Ulitkina». Лида на мгновение оторвалась от своих горестных размышлений и уставилась на коробку. Что это?

– Я распакую? – полувопросительно поинтересовалась нянечка.

Лида моргнула в знак согласия. Нянечка ловко подцепила желтым растрескавшимся ногтем кусочек скотча, надежно защитившего содержимое посылки от любопытных глаз, и потянула за него. Скотч поддался не сразу, и нянечке пришлось несколько раз повторить свои попытки, постоянно косясь на дверь: увидит Иван Ефремович – головы не сносить. Наконец-то ей удалось поддеть уголок, она быстро содрала защиту и осторожно достала из коробочки предмет, завернутый в пленку с пузырями, которые так сладко лопать.

– Что-то хрупкое тебе прислали, детонька, сейчас посмотрим, что это, – приговаривала нянечка, разматывая пленку слой за слоем – неизвестный отправитель постарался на славу, защищая свой хрупкий груз.

Едва последний слой был снят, как нянечка замерла в восхищении, а Лида, та и вовсе открыла рот, глядя на вещицу, которую старуха держала в руках.

Фарфоровая статуэтка прекрасной дамы. Нет, не так. Произведение искусства, гостья из потустороннего мира, невероятным образом воплотившаяся на этой земле благодаря стараниям гениального мастера. Даже с расстояния Лида видела тончайшие черты лица. Волосы, собранные в высокую прическу, были раскрашены таким невероятным образом, что создавалось впечатление, будто бы кто-то на краткий миг отвел руку со щеткой для волос и сейчас снова продолжит их взбивать. Тонкая шея цвета слоновой кости с легким голубоватым отливом. И платье. Что это было за платье! Цвета солнца, на которое смотришь сквозь розовую сладкую вату. Воздушное, пронизанное сотнями мельчайших дырочек на подоле, создающих иллюзию движения. Дама словно только что присела на позолоченный стул и слегка улыбнулась. В руках она держала веер.

– Красота какая, – наконец-то выдохнула нянечка, переводя взгляд на ошарашенную Лиду, – сколько же такая может стоить?

– Не знаю… – попыталась выдавить из себя Лида, но ей это снова не удалось.

– Тут еще и письмо есть, – вдруг спохватилась нянечка, заглядывая в коробку и доставая из нее тончайший лист бумаги. Он словно кричал об изыске, роскоши и больших деньгах. На нем что-то было написано от руки. Разумеется, чернилами, слегка проступившими сквозь тонкую бумагу.

– Читай… – едва слышно попросила Лида, и нянечка, отведя руку от глаз как можно дальше, чтобы строчки не сливались воедино, принялась читать:


«Дорогая Лида, позвольте мне так к Вам обратиться. Я хочу поблагодарить Вас за спасение моей жизни в аэропорту Франкфурта и преподнести небольшой подарок. Это статуэтка Катарины, первая фигурка, созданная немецкими мастерами и положившая начало многовековой традиции мейсенского фарфора.

Как вы, возможно, знаете, европейские мастера долгое время бились над секретом китайского фарфора. Многочисленные попытки воспроизвести нечто подобное в Европе неизменно оканчивались провалом. А китайцы стойко хранили свой секрет, отказываясь продавать его даже за огромные деньги. В начале восемнадцатого века философ, математик, физик и геолог Эренфрид Вальтер фон Чирнхаус вместе с алхимиком Иоганном Фридриком Бёттгером смогли изготовить первые изделия из красной глины, но им никак не удавалось достичь молочной белизны китайских изделий. По легенде, Бёттгер решил эту проблему совершенно случайно.

Припудривая свой парик белой глиной из окрестностей Мейсена, он подумал, что она, пожалуй, может придать белизну не только волосам, но и фарфору. Свой первый эксперимент он решил провести в одиночестве, добавив к уже известной ему смеси белый песок и слюду. Замесив составляющие, он собственноручно вылепил из полученного материала изящную статуэтку дамы, в которую был влюблен – герцогини Катарины Альтена-Берг. Чтобы придать собственному шедевру еще больший вес и приманить удачу, Бёттгер добавил к краске, которой собирался раскрасить статуэтку, собственную кровь. Именно благодаря этому компоненту и появился уникальный розовый оттенок платья Катарины.

Он подарил статуэтку возлюбленной, после чего та ушла к нему от мужа. Вскоре возле Мейсена была открыта первая фарфоровая мануфактура, а спустя всего несколько десятилетий мейсенский фарфор завоевал мир. Фридрик и Катарина жили счастливо до конца дней своих и произвели на свет девять детей. Статуэтка считалась родовой реликвией и бережно передавалась из рода в род.

Но войны нанесли значительный урон семье Бёттгеров, и в результате на свете остался лишь один наследник, отец моего мужа Александра. С Александром мы прожили долгую и счастливейшую жизнь. Катарина хранила нас в самых сложных жизненных ситуациях, и нам везло там, где любой другой уже отдал бы богу душу.

К сожалению или к счастью, нам не были дарованы дети. Мой муж покинул меня в прошлом году, и я чувствую, что мои дни сочтены. Я бы хотела передать Катарину вам, Лидия, за вашу доброту и отзывчивость. Мне показалось, что вам не помешает малая толика удачи. Храните ее и передайте тому, кого вы любите – ему она тоже принесет удачу. Катарина начнет оберегать Вас и помогать с того момента, как Вы прочтете мое письмо. А в течение первых тридцати дней все, что вы решите осуществить, непременно получится. А если не получится, то это все равно будет к лучшему. Воспользуйтесь этим.

С благодарностью и уважением,

Анастасия Бёттгер».

Воцарилась оглушающая тишина. Лида пыталась переварить то, что только что услышала от нянечки. Остальные пациенты, до этого стонавшие в разных тональностях, замолчали как по команде и предпринимали титанические усилия, чтобы подняться повыше и рассмотреть женщину, которой привалило такое счастье.

Лида помотала головой – ей это снится. Конечно же, это происходит не с ней. Статуэтки, легенды, везение прямо с этой минуты. Сквозь затопившую ее с головой радость попытался пробиться голос разума – да нет же…

Откуда-то из недр коридора послышались голоса и шаги.

– Иван Ефремович, – заметалась нянечка, быстро сунула Лиде в руки статуэтку и прикрыла ее одеялом, а упаковку спрятала в огромный карман белого халата как раз в тот момент, когда в палату вошел Иван Ефремович, сопровождаемый целым консилиумом врачей.

Они остановились возле кровати Лиды, и профессор, подняв взгляд от кипы бумаг – анализов, рентгена, МРТ и прочих документов, вперил в нее тяжелый взгляд. Несмотря на суровость, взгляд был полон сочувствия и доброты. Лида немедленно сжалась, безуспешно попытавшись втянуть голову в плечи. Что там написала Анастасия? Ей начнет везти? Ну что же… Пусть начинает прямо сейчас.

– Как вы себя чувствуете? – немного помолчав, осведомился Иван Ефремович.

– Хорошо, – неожиданно четко выпалила Лида.

– Сегодня мы переведем вас в обычную палату и задержим на сутки, чтобы понаблюдать. Могу вам сказать, что вы родились в рубашке. Редчайший случай везения. Обычно подобные наезды заканчиваются или смертью, или тяжелыми травмами, а у вас просто легкие ушибы. Ни одного перелома.

– Но я же не могу пошевелиться, – запротестовала Лида.

Иван Ефремович решительным жестом откинул одеяло и, резко взяв Лиду за руку, слегла потянул. Та села на кровати, в последний момент успев спрятать Катарину под подушку. Появилось легкое головокружение, но спустя несколько секунд оно прошло.

– Опустите ноги, – приказал врач. Лида послушно выполнила его просьбу. Ноги повиновались. Держась за руку Ивана Ефремовича, она встала и вдруг широко улыбнулась.

– Должен сказать, что вы, – профессор кинул быстрый взгляд на бумаги, которые держал в руке, – Лидия Андреевна, весьма везучая женщина.

По привычке Лида хотела возразить, но тут же остановилась. Невероятно, но подарок Анастасии Бёттгер начал действовать с первой минуты, как та и написала! Неужели с черной полосой в ее жизни покончено и теперь ее ждет только счастье и удача? Она широко улыбнулась и кивнула:

– Да, доктор, вы правы. Я очень везучая.

Загрузка...