Побег от посредственности - читать онлайн

Кому нужна мораль?

Тем, кто поддается общественной лени, уступает каждодневной серости, равнодушию, самовольному отчуждению и жизни в забвении.

ВИКТОРИЯ, РИЧАРД И МОРАЛЬ

Бюрократия – это инструмент власть имущих с любезного содействия равнодушных, неспособных, обиженных и ленивых.

Виктория и Ричард шагали по берегу, длинные волны периодически заливали их ступни. Солнце медленно склонялось к горизонту и становилось оранжевого цвета, начинался прилив, и снова поднимались волны.

Ричард все время чувствовал огонь Натальи и необычную гармонию их судеб. Когда-то все казалось таким легким и простым – работа, развлечения, еда, занятия любовью, друзья. Вся эта бесконечная жизнь впереди и такая далекая смерть. Но сейчас? Чем мне нужно наполнить свою жизнь, чтобы она была настоящей, исключительной? Могу ли я повлиять на нечто существенное, или все это стечение обстоятельств и случайностей? Я должен быть хорошим или плохим, чтобы познать самого себя? Почему жажда зла манит меня все больше и больше? Наверное, она больше предлагает? Может быть, и нет, но она предлагает быстро!

Виктория, как будто бы почувствовав, о чем он думал, сказала:

– Случайность – это возможность найти свое будущее.

– Я не понимаю.

– Где-то в нас находятся затоптанные желания, но подсознание знает о них и предлагает возможности, которые приближают нас к ним. Только возможности показывают, что в нас и чем мы готовы пожертвовать ради своих желаний. Наталья пожертвовала собой и всем вокруг. Ее жажде можно позавидовать.

– Виктория, почему вы постоянно вызываете ненависть!

– Видите? Это ваша интерпретация! При этом я считаю вас носителем света.

– Кем?

– Человеком, который раздает веру.

– Что? Ведь я даже не верю в бога.

– Все тот же наивный, эгоцентричный молодой человек, а при этом наделенный таким даром. Вы глупец! Ведь тот, кто бессознательно раздает то, о чем и сам не знает, и есть настоящий даритель. Никто от него этого не ждет, поэтому легко принимает. Лишь искренние подарки принимаются полностью и с радостью, ибо они не требуют благодарности. – Виктория немного прикрыла глаза, глубоко выдохнула и продолжила: – И в то время как вы невольно раздаете веру, я – ненависть.

– Подождите… – Ричард хотел прервать ее.

– Не перебивайте меня. Я была с ней строга, даже жестока – при этом, собственно, я говорила это сама себе. Жажда книг, литературы тоже привела меня на край. Мы так похожи.

– Я начинаю понимать, что случайность – это нечто похожее на выбор пути. Ваши решения похожи. Каким, в сущности, было ваше детство?

Виктория безучастно улыбнулась.

– Хватило, когда мама сказала: «Вика, разве ты глупенькая, не понимаешь то, что знают все остальные?» Я любила порядок, планировала все до мельчайших подробностей, хотела жить в идеальном мире – точно так, как хочет этого бездуховное общество: жить в «коробках», соблюдать бюрократические законы и правила, стереть мечты о свободной воле и беспрерывно жаждать фальшивой похвалы от остальных.

– Некоторые люди обожают идеальный порядок. – Ричарду вспомнились несколько месяцев совместной жизни с утонченной девушкой. Виктория непонимающе повернула голову и вопросительно подняла брови.

– Расскажу вам об одной серьезной связи и маленькой смелости разорвать ее.

Она была ведущей на незначительной радиостанции. Ее звали Андреа, и она считалась образованной и воспитанной. Утро за утром она уничтожала меня своим литературным, серым, плаксивым голосом и хвастовством о том, как полезно питается, каждый день бегает со своими лабрадорами, поддерживает разумные вещи, развивается, посещает изысканные концерты и театры, ненавидит бесцеремонность, грубость, якобы понимает шутки и мальчишеские глупости, но все имеет свои границы. Ее жизнь была для нее одним большим общественным мероприятием. Она без конца следила за собой и оценивала себя глазами других.

Похожим образом она справлялась со своими эмоциями – все должно было быть ясно и однозначно: смеялась, когда ей хотелось смеяться, была серьезна, когда тема была серьезной, и злилась, когда этого от нее ждали.

– Риша, пожалуйста, я не могу опоздать в студию. – Ее подчеркнутое «пожалуйста» разбудило меня.

– Удачи! – закричал я как можно веселее и добавил про себя: «И не буди меня».

– Ведь мы пообещали друг другу, что завтрак будет совместный, пожалуйста, почисти зубы и приходи на кухню. Твой завтрак готов, я тебя жду.

– Не обещали мы ничего, – бесился я тихонько, встал и пошел в ванную. С чувством странного насилия я почистил зубы, умыл лицо и вошел в кухню.

– Риша, ты серьезно? Ты ведь не будешь завтракать со мной в трусах. Я ни к чему тебя не принуждаю, но существуют определенные правила, которые необходимо соблюдать. Возможно, тебе кажется, что я тебя поучаю, но поверь мне, я делаю это ради наших отношений. Если двое живут вместе, они должны установить общую культуру и сохранять ее.

Я сподобился на убогое «прости» и послушно надел не только штаны, но и носки. Если скажет: «Видишь, это возможно», тресну ей по голове, подготовился я.

– Невероятно, – произнесла она с пафосом немного в нос и одобрительно улыбнулась.

Я кисло впился зубами в «здоровый» тыквенный хлеб. Оба больших лабрадора запрыгнули на специально приспособленные стулья и воспитанно чмокали гранулами. Я казался себе одним из них.

Моя юношеская уверенность в себе быстро исчезала, и процесс превращения в подкаблучника успешно продолжался. Я не смог сбежать, говорил себе, что, собственно, восхищаюсь ею – она образцово исполняла все нормы, идеальные представления о поведении взрослой женщины. Не было в чем ее упрекнуть. Она была для меня «сверхчеловеком», который управляет своими эмоциями, никакого накала, злости, расстройства. Когда она проявляла энтузиазм, она говорила о необходимости здорового секса, это звучало, примерно как если вы сидите в известном пивном ресторане, около вас висят плакаты улыбающихся любителей пива, праздника вкуса и крепости, вы с нетерпением ждете, а вам приносят выдохшееся и теплое пойло. Бр-р-р! Мне до сих пор становится плохо, когда я об этом думаю.

Спустя три месяца мучений и уничтоженного мужского эго ее «перфекционизм» в постели довел мою эрекцию до нуля и надолго заморозил сущность эротики. Я впал в депрессию и страдал самоистязанием, я чувствовал себя мерзавцем, который и в подметки ей не годится, постоянно извинялся и говорил спасибо, что она способна выдерживать меня. Я не знал, как быть дальше, Андреа манипулировала мной. Она подбадривала меня, хвалила за каждую правильно выполненную работу, мнение, мысль. Она без конца повторяла, насколько верит в меня, в то, что я стану равноценным ей партнером. Я не знал, что она под этим подразумевает, но не хотел ее разочаровать.

Однажды утром, как обычно, был стандартный «воспитательный» завтрак. Я был научен ходить за малой нуждой как девушка, так как наш туалет путал с писсуаром и моя моча брызгала на стульчак и пол, что было негигиенично и плодило бациллы. Но у меня все еще была большая самостоятельность, чем у собак, которым она после каждого мочеиспускания вытирала гениталии туалетной бумагой. Как только Андреа ушла из дому, я, как маленький мальчик, побежал в туалет и описал не только стульчак и пол, но и ее зубную щетку, мыло, короче говоря, все, что мне попалось под руку. Через полчаса во мне взыграла совесть, я все послушно вымыл, удрученно сел в машину и постарался найти ободряющую радиостанцию. В этот момент из радио зазвучал ее бархатный назойливый голос. Она как раз дочитывала конец письма от одной слушательницы: «Андрейка, вы так совершенна и чиста, я всегда с нетерпением жду вашего ободрения и желаю вам много-много счастья».

Мне хотелось блевать. Что-то во мне переломилось. Меня охватило желание схватить эту выцветшую, тощую, выдохшуюся курицу за шею и швырнуть на землю. Но сразу после этого мне стало нехорошо от мысли, что ее реакцией на это будет что-то вроде: «Это грустно, когда с собственным разочарованием и завистью к успеху другого справляешься таким способом…» Я развернул машину и быстро возвратился в квартиру, в эйфории собрал свои вещи – к счастью, все они были красиво сложены на двух выделенных полках – и убежал, как будто через границу. Спустя несколько километров мне стало плохо, но, несмотря на сильное желудочное недомогание, я продолжал ехать. Всю неделю я боялся любого звонка, не знал, что бы ответил, наверное, вернулся бы. Ее идеология совершенства практически отняла у меня дееспособность.

Через несколько месяцев мы случайно встретились, она держалась за руки с высоким мужчиной. Он был неопрятен, сзади у него торчали жирные поседевшие волосы, высокий ровный лоб, продолговатые глаза и большие скулы напоминали смесь азиата с индийцем.

– Привет, Ричард, это Алан.

Остановку сердца спустя первые пять секунд сменила осторожная эйфория. Опять свободен! Все время я боялся, что она найдет меня и разумными аргументами приведет обратно к себе. Когда вы под таким давлением, вы не способны освободиться, найти отвагу, решиться и уйти. Я чувствовал себя испуганным пуделем, а что, если она нас обоих убедит, что мы можем жить втроем?

– П-п-привет, – заикался я и искал повод сбежать.

– Ричард, я хочу с тобой поговорить. Алан, оставь нас на час, ладно?

В то время как Алан радостно улыбнулся тому, что получил «вольную», мои желудочные соки оказались в горле. Мы присели в ресторане на улице, я боялся что-либо сказать, чтобы не облажаться, в итоге заговорила Андреа.

– Я росла лишь с мамой и ее подругой, которая была директором в моей школе. Они обо всем договорились насчет меня и решили сделать из меня образцового человека. Я обязана была везде быть лучшей, пятерки в школе, чтение на школьных мероприятиях, гимнастика, игра на флейте, драматический кружок, языки. Никто в классе меня не любил, а я хотела спокойствия дома и в школе. Это залезет человеку глубоко под кожу. Необходимость быть на виду, быть успешной, изумляющей превратилась в зависимость. Я грезила о большой карьере политика, менеджера, предпринимателя – все равно что, главное, что я буду «там, наверху». Когда я стала ведущей, люди писали мне, какая я чистая, красивая, совершенная, и мне это невероятно нравилось. Я была для них образцом. Я растворилась в этом, и ты был первым, кто от этого пострадал. Если можешь, прости меня. Я любила только свое совершенство, ты не был для меня даже на уровне моих собак.

– Как, как случилось, что ты внезапно все увидела с другой стороны? – заикался я и ни минуты не сожалел, что ее псы для нее значили больше.

– Алан вытащил меня из этого. Мы должны были вместе вести одну передачу – он пришел в студию и все утро слушал, как я провожу эфир. Я старалась показать себя, быть еще совершеннее, чем когда бы то ни было. Когда спустя три часа я абсолютно без сил закончила, я спросила с виду небрежно: «Так что, как тебе?» – и само собой, я ожидала восхваление своих комментаторских способностей, таланта, харизмы. Он сказал лишь: «Самонадеянная дура, ничего настолько отвратительно бесчеловечного, неличного я уже давно не видел. Это настолько ужасно, что мне было стыдно за всех комментаторов, и я был зол, что кто-то подобный вообще позволяет себе каркать своим менторско-склизким голосом на радио». Установилась гнетущая тишина. Он сказал мне то, что я все время чувствовала, – моя внешняя наигранная самоуверенность на мгновение развалилась, в то время как внутри все смеялось и постоянно повторяло: дура, дура, дура, ха-ха. Алан пару минут смотрел на меня, несколько раз, не веря, покачал головой и разразился хохотом: «Если обещаешь мне, что ничего не поменяешь в своем репертуаре, мы вместе будем самым сенсационным радиодуэтом». Ошарашенная и оскорбленная до глубины души, я была неспособна выдавить из себя ни единого приличного слова, я не смогла найти подходящую фразу, которой бы его поджарила. Я влепила ему символический поцелуй, чтобы его одолеть, продемонстрировать свое презрение, но он ответил мне хорошей пощечиной, я даже закачалась. Я таращилась на него, у меня кончились все аргументы и единственное, что у меня получилось, был визг: «Крети-и-и-и-и-ин!!» Он радостно рассмеялся и, довольный, отметил: «Ого, в тебе есть и настоящие эмоции. Слушай, либо ты смиришься, либо мне на тебя плевать, и можешь забальзамировать себя и выложить в музее».

У меня во второй раз почти остановилось дыхание, я бы никогда не смог такое сказать. Однако Андреа, взглянув на меня, начала улыбаться.

– Быть со мной, наверное, было ужасным мучением, – пожалела она меня, протянула руку и впервые нежно и по-человечески погладила. – Иногда я пытаюсь провернуть это с Аланом, но, к счастью, он всегда посылает меня куда подальше, а если не отстану, хлопнет рукой по столу, и я успокоюсь.

– Я бы никогда не смог.

– Все, что я делала с тобой, было расчетом, корыстолюбием, чтобы выдавить из тебя то, что хочу слышать, и ты оказался там, где хочу я, – точно как моя мать и ее подруга поступали со мной.

– И я не был достаточно сильным, чтобы съездить тебе по физиономии, – немного сурово сказал я.

– Я была кем-то вроде надменной принцессы, которой нужно избавиться от чувства совершенства, а у тебя не было такой мужской бестактности, чтобы вытащить из меня это чувство.

Ричард с любопытством взглянул на Викторию.

– Сейчас вы ждете от меня признания, что я лишь престарелая принцесса, которая ожидает, когда кто-то развеет ее заблуждения и скажет, что она не молодая и красивая, даже не симпатичная, а озлобленная и раздраженная, – со смехом сказала Виктория. – Рассказывать о собственном поведении, которого человек обычно стыдится, – это победа. За это мне придется вас наказать.

– Наказать?

– Само собой! Слабость – лучший путь, как сделать себя лучше. Наказание – это что-то вроде наставления, благодаря нему человек быстрее преодолевает слабость.

– Все же у вас есть что-то общее с Андреа.

– Имеете в виду любовь к порядку или мстительность?

– Это одно и то же, – покорно махнул рукой Ричард. Однако вслед за этим он вновь увидел перед собой Софию, которая говорила ему: «Ричард, однажды ты найдешь меня», и в его душе поселилась радость.

– Хорошо, в этот раз вы победили, – подколол собеседницу Ричард. В этот момент он совершил нечто неожиданное – обнял Викторию. – С каждым мгновением с вами все больше и больше понимаю сам себя, свою жизнь – постоянно учусь, обнаруживаю, а вы открываете мне бесконечный простор познания и воображения. Я кажусь себе ребенком, пассивным, заскучавшим от бесконечного выбора забав и развлечений, которому кто-то сказал: иди, открой дверь, там тебя ждут свет и твоя настоящая жизнь.

Виктория замахала руками, забежала по колено в море и в платье села в воду. В ее беге, жестах, Ричард увидел нечто знакомое, близкое. Однако он не мог распознать, что именно. Он сел рядом с ней. Маленькие волны легонько приподнимали и качали их тела туда-сюда. Солнце скрылось за небольшое облачко и на несколько минут перестало палить. Он вспомнил короткую строфу стихотворения. Повернулся к Виктории.

– Я могу вам прочитать короткое стихотворение? Не знаю почему, но сейчас мне вспомнилось. – Виктория радостно кивнула и запрокинула голову назад.

Я бы хотел ласкать море,

Я бы хотел солнце греть,

Вернуть женщине красоту девушки,

А в себе найти жажду,

Которая удивит и смерть.

– Немного простовато, на мой вкус слишком поверхностно, но в моем возрасте такое хорошо слушается. Пришло время открыть вам следующую дверь. Возможно, простите меня.

ВИКТОРИЯ, РИЧАРД И ИНСТИТУТ

Зависть посредственных – как чесотка, которая зудит все больше и больше, что уже невозможно терпеть.

Виктория с любопытством посмотрела на Ричарда, как будто хотела рассказать ему что-то тайное, но все еще не была уверена, настал ли тот нужный момент. Нечто мешало ей, поэтому она вновь выбрала определенный компромисс.

– Я любила истории и студентов, которые их со мной разделяли. Но институт перестал быть местом, где рассказываются истории и появляются жизненные позиции. Преподаватель утратил статус значимости, исключительности и единичности. Такой преподаватель для обленившегося общества является неспокойным элементом, который привносит в систему высокую вероятность отклонения. Ширма демократии полна фальши, воздушных замков, иллюзий о неизменности, постоянстве, регулярности. Как будто рутина и посредственность были самым большим гарантом нашего благополучия: с утра в школу, на работу, в контору, пять дней в неделю, по выходным быстро на дачу, отдыхать, есть, пить, покосить траву в саду и в понедельник опять: дети в школу, мы на работу, зимой в горы, летом на море, на велосипед, на дачу… жизнь идет, кажется бесконечной, но сущность ускользает. Люди укрепляются во мнении, что они счастливы, довольны, а пока видят вокруг себя похожее, им кажется, что это свойственно человеку: ведь именно такая она, реальная жизнь!

Если поблизости появится некто, кто отличается и угрожает их спокойствию, они бросаются в бой: клевещут, доносят, критикуют. Их обеспокоенность понятна, а что, если окажется, что они не жили ту самую «правильную» жизнь. Ни за что на свете они не хотят допустить своего разочарования, а тем более промашки. – Виктория сделала патетическую паузу, и Ричард вновь неожиданно заметил русскую театральность.

Я вошла в здание университета и почувствовала странное спокойствие. Все вокруг было намного ярче, чем в последний раз.

– Здравствуйте, профессор, – вежливо поприветствовал меня вахтер, однако выражение его лица не было, как обычно, веселым, скорее печальным – да, в последнее время его беспокоил тазобедренный сустав, когда-то он активно играл в волейбол, очевидно, из-за этого у него были порядком изношены суставы.

Я поднималась по ступеням в свой кабинет. Шестнадцатилетний юноша, влюбленный в девушку постарше, девушка, напуганная из-за плохо подготовленного задания, двое ребят, которые ждут не дождутся вечернего футбола… ничего особенного. Я выключила фантазию, зашла в кабинет и поприветствовала коллегу.

– Добрый день, Лесан.

– Привет, Виктория, тебе нужно зайти к директору.

А вот и оно, подумала я. Взглянула ей в глаза – очевидно, она знала, в чем дело, но не хотела быть носителем плохих новостей. Я простила Лесану и отправилась на пятый этаж. Почему все, кто хочет что-то значить, должны сидеть на самых верхних этажах, весело размышляла я, и незаметно мне стало легче. Я открыла дверь директорской.

– Добрый день, Виктория, проходите.

– Добрый день, Анна Николаевна.

Директор что-то поискала на заваленном столе, вытащила один лист, встала и переместилась в кресло. Обычно она так не делала, она была автократичной, задания и приказы раздавала прямо. Значит, вопрос был серьезный. Она положила передо мной бумагу и резко велела: «Читайте».

Замызганное, смятое письмо, напечатанное на машинке. Я посмотрела вниз – оно было не подписано. Анонимка. Не перед кем извиниться, объясниться, защититься. Я чувствовала себя абсолютно мертвым человеком, у которого уже нет шансов к сопротивлению. Кровь приливала мне в голову.

Анонимка – это худший способ клеветы, проявление низости и подлости. Она каждому свернет шею, это удар, на который человек не может реагировать, дать отпор.

Анонимка – это толпа, она лишает виновника ответственности, прикрывает трусость индивидуума, позволяет спрятаться за общественное мнение и превращает жизнь таких людей в одно большое оправдание.

Но общество это ценит – как иначе вытащить правду в общество, как иначе растворить личные, интимные вещи, кроме как на позорном столбе общественных норм? Мои дни в этом университете скоро закончатся. Все это пронеслось у меня в голове за несколько секунд, потом я медленно прочла текст, полный сильных оборотов.

Уважаемый директор,

мое почитание и уважение социальных ценностей заставили меня написать. Я независтлива и не клевещу. Виктория Григорьевна Арутцунян учит глупостям и забивает детям голову имперскими убеждениями. Знания, как она считает, неважны. Университет, по ее мнению, должен обучать самостоятельному мышлению, развитию личности, созданию собственных взглядов на мир, жизнь и подобная болтовня. Дескать, самым главным является познание самого себя! Вы согласны, что это чушь?

Во времена исполнения социалистических обязанностей, когда мы стремимся и стараемся, чтобы люди работали и жили для всех, сдвинули уровень социалистического строительства нашей Родины, привлекли массы в общественный процесс и созидательным способом выполнили план пятилетки, такое обучение является подрывом нашего общества! Пожалуйста, посмотрите на последние постановления съезда!

Кроме того, Ваша Виктория Григорьевна организует у себя дома тайные встречи с некоторыми студентами и вбивает им в головы антисоциалистическую пропаганду и каких-то мертвых Сократа и Аристотеля!

Но хуже всего то, что она зачитывает им запрещенные книги мерзавцев диссидентов и других продажных писак и антисоциалистическую чушь собственной дочери.

Я требую быстро привести все в порядок, иначе последствия коснутся и Вас, как вышестоящего лица, понимаете?

Сознательная гражданка

– Что вы на это скажете? – спросила меня директор.

– За грамматику – пять, за содержание – три? Конечно, способность к обучению очевидна – везде, где автор выражает свои политические взгляды, все на уровне и практически без ошибок.

– Виктория, что мне делать, ради бога, что нам делать! Вы знаете, кто это написал?

– Кто-то заинтересованный?

– Жена министра, вы преподаете ее дочери!

– Понимаю, я должна написать заявление об уходе?

– Как можно скорее: если я вас уволю за подстрекательство, вы нигде не найдете работу.

– Благодарю вас, Анна Николаевна.

– Боже мой, Виктория, мне очень жаль.

– Я не знала, что вы настолько верующая.

– В смысле? Это не шутки! У меня есть для вас работа в маленьком городе, моя подруга там директорствует, там вас никто не будет искать. Ах, боже, время сейчас такое чудно́е.

– Вы так любезны со мной, почему?

– Я не знаю лучшего учителя литературы, студенты вас обожают и восхищаются вами, ваша слава велика. Вас выгнала зависть. Откуда это все только берется…

– Поэтому вы меня никогда не хвалили? Поэтому у меня такая маленькая зарплата?

– Я не могла, – опустошенно сказала директор, залезла в ящик стола и вытащила пачку писем, перетянутых резинкой. – Анонимки на вас приходят постоянно, но с этой мне не справиться. – Она села назад в кресло и расплакалась. – Виктория, вы даже не знаете, что у вас училась моя племянница. Я вам так благодарна за нее. Вы изменили ее жизнь, она хочет быть как вы – сильной, независимой.

Я вышла из директорской и впервые осознала, что значит случайность. Случайность – это состояние, которое подготовило для меня возможность, даже сунуло мне ее прямо под нос. Все вещи, которые нам кажутся плохими и судьбоносными, по сути, не что иное, как возможности. Таким образом, человек может оставаться победителем всегда, даже не побеждая кого-то другого.

Виктория перестала рассказывать и обеими руками пригладила собранные волосы.

– Я никогда до этого не принимала близко к сердцу, что хорошо умею учить, но тогда в директорской я впервые поняла, что моя миссия в чем-то другом.

– Если бы товарищ жена министра знала, какую службу вам сослужила, сожрала бы себя от собственной зависти, – сказал Ричард.

– Возможно, а вы что из этого почерпнули?

– Наверное, то, что вы вышли из той ситуации победителем, – с удивлением отреагировал Ричард.

– Какой вы самовлюбленный! Вам кажется, что в этой истории вы в роли учителя, – сделала ему выговор Виктория. – В каждый момент можно избежать навязываемой роли, не играть то, что ожидается и предполагается. Но это так тяжело. – Виктория уселась на мокрый песок и закрыла лицо руками. – Легко осуждать, ненавидеть, не переносить.

– Нет, Виктория, я не чувствую себя учителем – я ищу свой путь, вы его нашли в самый тяжелый момент. Вы сумели быть смиренной, хотя против вас все вступило в заговор, вы не стали мечтать о мести, вы уклонились от системы и использовали случайность. Ситуация, в которой «средний» человек защищает свои убеждения, утверждается в своих стереотипах, бесконечно боится, стала для вас приключением, возможностью, обучением, как лучше справиться с душевным равновесием, прожить действие и его участников. – Он с уважением посмотрел в глаза Виктории. – Решение, используем ли мы возможность или позволим ей пройти мимо нас, изначально отводит нам роль победителя. Когда мы играем в свою игру, мы не можем проиграть.⁸ Этому меня научили вы. – Ричарду внезапно пришел в голову вопрос: – А какие правила игры установлены для меня? У меня есть право их изменить?

Виктория глубоко вздохнула.

– Джон – это проводник, который потерял веру в себя и с вами вновь обрел ее.

– Проводник?

– Каждый человек может стать сознательным проводником собственной жизни. Только некоторые выходят за рамки и могут быть проводниками других. Но иногда они переоценивают свои силы, у них появляется чувство безошибочности, определенного превосходства, и рано или поздно успех отворачивается от них.