Пляж острых ощущений - читать онлайн

Бизон

Свадьба была в разгаре.

– Горько! – нестройно крикнули пьяные гости, и мне действительно стало горько.

Не такой я представлял себе свою свадьбу. Как минимум, я хотел бы видеть ее с традиционной невестой в белом платье и хоть с какой-нибудь там фатой. Ну, или в шляпе. Или с такими маленькими беленькими цветочками на голове, выполняющими роль заколок и украшений одновременно.

Но белого платья не состоялось, не было и фаты, шляпы тоже не было, не говоря уже о цветочках. Впрочем, невесты тоже не наблюдалось.

Шепнув мне на ухо после регистрации в загсе: «В ресторане в пять словимся», она прыгнула на мотоцикл и исчезла со скоростью двести километров в час. «Харлей» был моим свадебным подарком, о котором я многократно успел пожалеть. Она носилась на нем, как ведьма на помеле, не считая нужным сообщать, куда и зачем исчезает и когда изволит материализоваться из воздуха.

– Горько!!! – Многоголосый клич повис в ресторанном мареве алкогольных паров и сигаретного дыма.

– Ну и с кем прикажете целоваться? – спросил я большей частью у себя, потому что в этой многочисленной пьяной толпе никому не было дела до виновников торжества – жениха и невесты.

Вы замечали, что на свадьбах и похоронах все очень быстро забывают про повод, по которому пьют?!

– Если вы не против, то можете сделать это со мной, – жарко шепнул мне на ухо женский голос.

– Что «это»?! – всерьез испугался я, отшатнувшись от влажного дыхания в щеку.

– Поцеловать! – воскликнул голос. – Вы же сами только что вопрошали: «Ну и с кем прикажете целоваться?» Так вот, я не против.

– Да, но я не «за»! – Я вскочил со своего места и уставился на претендентку на мой поцелуй.

Она была юная, она была нежная, на ней было белое платье, а в волосах у нее болталась россыпь трогательных нежных цветочков-заколочек.

– Ты кто? – спросил я.

– Подруга невесты. Эля. Элеонора! Нас же знакомили там, в загсе!

– Разве? А скажи-ка, подруга, где же у нас невеста? Где Элка?!! Почему я, как последний извращенец, женюсь сам на себе?! А?! – Сам того не заметив, я попер на юную хрупкую девушку своей стокилограммовой тушей. Она попятилась и упала на стул.

– Ой, Элка предупреждала, что вы можете рассердиться, если она ровно к пяти не успеет в ресторан.

– Предупреждала?! – заорал я так, что музыканты на сцене перестали играть свой изысканный блюз. – Предупреждала?!

– Горько! – крикнули чертовы гости. – Го-орько! – заорали они что есть сил.

Я схватил девчонку за хрупкие плечи и припечатал ей в губы грубый мужской поцелуй.

А потом запил его водкой.

А потом снова поцеловал – долго и горестно, закрыв глаза и переставая дышать.

Горько так горько.

Оркестр опять заиграл. Случалось ли вам присутствовать на свадьбе, где нет невесты и надсадно рыдает блюз?

Я могу ответить на этот вопрос положительно.

– Развод и девичья фамилия! – перекричал саксофон хорошо мне знакомый, родной практически голос. – Нет, Бизя, какая же ты скотина!

Она стояла по ту сторону стола в дизайнерски-продуманном рванье: джинсы с дырками на коленках и сливовая майка с воротом, который будто бы долго грызла собака. Из-под майки выбивались ярко зеленые лямки бюстгальтера. Наверное, это было модно – белье из под жеваной майки – не знаю. Я ничего не смыслю в таких вещах. По мне так лучше нормальное платье.

На ее загорелом плече красовалась татуировка – голова разъяренного бизона, и эта татуировка была единственным моментом приготовления к свадьбе, который позволила себе сделать Элка.

– Я не хочу быть кретинкой в рюшках, – заявила она мне, когда за неделю до регистрации я предложил ей зайти в салон и выбрать себе красивое платье. – Мне тридцать лет, я грешна как стадо чертей, и глупо упаковывать мои метр восемьдесят, лишенные силиконовых прелестей, в символ женственности и невинности. Впрочем, хочешь, я надену балетную пачку? Будет прикольно!

Я с трудом отговорил ее от пачки, и тогда она пообещала мне к свадьбе сделать сюрприз. Сюрпризом оказалась цветная татуировка, символизирующая мое нехитрое прозвище – Бизя, Бизон, – данное мне за мой рост, вес и навыки, приобретенные в десантуре.

Увидев ее тату, я усмехнулся:

– И чем же мне ответить на это? Как увековечить тебя? Писать твое погоняло «Беда» как-то не хочется, двусмысленно очень уж.

– Достаточно будет моего портрета на твоем бицепсе, – усмехнулась Элка, и я поскорее постарался замять этот вопрос.

И вот она явилась с опозданием на целый час в ресторан, сверлит меня уничижающим взглядом через стекла своих очков и... опять, опять во всем виноват я, потому что сграбастал в охапку какую-то левую девку и поцеловал ее зло и отчаянно.

– Господа приказали «горько», – попытался оправдаться я, рукой обводя многочисленных присутствующих в зале. Они ели, смеялись, переговаривались и танцевали – им дела не было до семейных сцен.

– Эля, он к тебе приставал? Лез? Как? Давно? Сильно? Долго? Нагло? – Элка подскочила к нам и выдернула девчонку из моих объятий.

– Заткнись, – прошептал я ей. – Ты свалила из загса, не затруднив себя объяснениями, ты опоздала на час в ресторан, ты напялила на себя драный наряд Гавроша, ты... Скажи на милость, что мне было делать, когда пьяный люд требовательно заорал «Горько!»? Что?! А эта твоя подруганка сама предложила себя для страстного поцелуя. Я вцепился в нее от безвыходности и злости! И потом... у вас имена похожи. Эля, Элка – какая разница?.. – Зря я ляпнул последнюю фразу. Мой монолог с одной стороны был «наездом», с другой – нелепой попыткой хоть как-то себя оправдать. Нужно бы было выбрать одну линию поведения, а не путаться тут в эмоциях под ее пристальным насмешливым взглядом.

– Тебе понравилось? – тоже шепотом «поднаехала» Элка. – Скажи честно, тебе понравилось тискать юную девушку? А? Ну!

По тому, как она это спросила, до меня вдруг дошло, что девка с лиричным именем Элеонора была чистой воды подстава, и организовала это спектакль не кто иная, как сама Элка.

– Пошли, – я схватил ее за руку и потянул на выход – туда, где холл светился отражением ярких лам в зеркалах, зеленел пальмами и манил уютными кожаными диванчиками.

– Куда?! – учуяв неладное, Беда уперлась пятками в пол.

– Пошли-пошли, – процедил я и легко сдернул ее с места. – Я организую тебе роскошный семейный скандал.

Ей ничего не осталось, как послушно перебирая ногами, последовать за мной.

В холле я не стал останавливаться – тут стеной висел сигаретный дым, доносившиеся из зала звуки блюза душили и без того спертую атмосферу, а два парня у пальмы безуспешно пытались подраться. Они были пьяны, пьяны и еще раз пьяны – удары не получались, не вытанцовывались, и парни то и дело клевали носами в роскошную зелень пальмовых листьев. Мне стало больно на них смотреть, и я вытащил Беду на крыльцо ресторана, где жестом приказал истукану-швейцару скрыться с глаз и не полоскать свои уши в чужих семейных проблемах.

– Стой, – приказал я Беде и сложил ей руки по швам. – Стой и не дергайся. Из-за тебя я согласился провести это лето на юге, в то время, как у меня дел по горло в Сибирске, в школе.[1]

– Но здесь твои родные места! Это твой город! – с вызовом задрала она подбородок и стала похожа на памятник комсомолке.

– Ты разве не в курсе, что ностальгия меня не гложет?! – заорал я. – Я пошел на поводу у тебя и своего деда, я согласился на эту пышную свадьбу, на этот сраный дорогой ресторан, на две сотни гостей, из которых я никого, слышишь ты, ни-ко-го не знаю, и что?!! Ты удираешь, едва успев поставить свою каракулю в загсе, дед по неизвестным причинам не успевает прилететь из Испании, куда на недельку поехал развеять скуку, а мне подсовывают девку-дешевку в кукольном платьице и с головой как клумба!!! Ты думаешь, я не догадался, что это твоя провокация?! Да я специально... специально... ее вместо тебя... того...! – Я орал, я почти топал ногами, а она с любопытством и полнейшим спокойствием взирала на мой беспомощный гнев.

Семейной сцены не получилось. На свет явилась банальнейшая мужская истерика. Мне стало стыдно, и я замолчал.

– Хочешь, я расскажу тебе, где я была? – Беда положила мне руки на плечи. Ее покладистость могла означать только одно: она задумала очередной эксперимент над моей слабой мужской психикой.

– Нет. Не хочу. – Я попятился от нее, спиной наткнулся на перила крыльца, на руках подтянулся и уселся на них.

Она не отступила, подошла вплотную ко мне и устроилась, встав между колен.

– Хочешь, – сказала она. – Я устраивалась на работу. Мне нужно было явиться именно сегодня и именно в тот час, на который была назначена наша свадьба.

– Куда ты устраивалась? – от удивления я отпустил перила и чуть не кувыркнулся назад. Беда придержала меня за коленки. – На работу?!! Ты устроилась на работу?! Ты выманила меня из Сибирска слезными мольбами о том, что хоть одно лето хочешь провести на юге, у моря, хочешь поваляться на пляже, забыть о работе, о проблемах, о плохой погоде, поплавать, наконец, побалбесничать и побездельничать! Ты говорила, что я преступник, потому что будучи родом отсюда, из этого города, ни разу так и не привез тебя к морю! Ты сказала, что станешь моей женой только в том случае, если свадьба произойдет под солнечным южным небом! Я бросил все – школу, ремонт класса, ремонт спортивного зала, лекции по педагогике, лекции по психологии, кружок автодела, секцию каратэ, кучу неблагополучных детей, которые остались на лето без любимых занятий, и теперь ты заявляешь, что сбежала со свадьбы, чтобы устроиться на работу? Ты ненормальная?!!

– А то ты не знал, что у меня в голове тараканы, – хмыкнула Элка, теснее прижимаясь ко мне.

– Знал, – я сник, успокоился и перестал орать. – Конечно, я знал, что ты ... девушка для специального человека. Черт с тобой. Рассказывай.

– Глеб, Элеонора, которая... которую ты... ну, в общем...

– Которую ты подсунула мне, – помог я Элке.

– Глеб, я просто попросила ее к тебе немножко поприставать. Ну мне же интересно было узнать как ты себя поведешь! Она в твоем вкусе, блондинка с голубыми глазами и шестым номером бюста.

– Шестым? – шутовски заинтересовался я.

– Когда я буду в ее положении, у меня тоже будет шестой, – зло зыркнула на меня Элка поверх очков.

– И в какое же это тебе нужно попасть положение, чтобы обзавестись такой роскошью?

– Беременности на девятом месяце! – припечатала Элка мне в лоб, и я снова чуть не упал с перил.

– Господи, она на сносях, что ли? – прошептал я. Мысль, что я прилюдно лобызал глубоко беременную девушку, да еще на собственной свадьбе, была мне неприятна. – Врешь! Она конечно, не худенькая, но живота у нее нет!

– У некоторых женщин беременность практически незаметна до самых родов, – с издевкой просветила меня Беда.

– Ну ты... ну ты... – я не знал, что и сказать. – И куда смотрит ее муж?! Почему она шляется по свадьбам одна и участвует в идиотских розыгрышах?

– У нее нет мужа. Такое тоже бывает, – продолжила мой ликбез Беда.

– Короче, все как всегда, – подвел итог я. – Ты святая, а я козел.

– Я этого не говорила, – заметила Элка. – Я всего лишь пытаюсь тебе рассказать про свою новую работу.

– Пытайся дальше, – кивнул обреченно я и утер рукой пот со лба. Меня душили темный костюм, белая сорочка и галстук. В отличие от Элки, на собственную свадьбу я оделся самым подобающим образом, не делая скидок на жаркий и влажный климат. У меня из петлицы даже торчала какая-то белая фигня – цветочек, кажется.

– Так вот, Элеонора беременна, она уходит в декретный отпуск, – продолжила Элка. – Поскольку больше двух месяцев она дома сидеть не собирается, то и предложила мне заменить ее на этот короткий срок. Мы познакомились с ней на пляже, она знает, что я иногородняя, поэтому абсолютно уверена, что я не буду ее подсиживать, пытаясь занять это место.

– Место какого-нибудь криминального репортера в местной желтой газетке? – кисло спросил я.

– Нет! – Элка довольно рассмеялась. – Нет, нет и нет! Это место пиар-менеджера в региональном представительстве крупнейшего в стране издательства «Монолит»! Я и мечтать о таком не могла! Мне нужно будет организовывать гастроли известных писателей в этом городе. Связи с прессой, телевидением, организация интервью, пресс-конференций, встречи с читателями, блин, супер!!! Ну ты же понимаешь – жариться на пляже хорошо только первые три дня, а потом скучно, скучно и скучно!

– И ради этого я бросил школу, ремонт, кружок автодела, секцию каратэ, лекции по педагогике, лекции по психологии?! Ради сомнительных звезд отечественной беллетристики? Мои парни на все лето остались без присмотра! Они будут болтаться на улице и изнывать от безделья! – Я брюзжал, как престарелая девственница, и от возмущения окончательно взмок в своем жениховском наряде. Стащив пиджак, я смял его и бросил вниз, на роскошную клумбу, выразив в этом жесте всю свою злость и обиду.

Она, видите ли, целых два месяца будет пиарить на местном уровне известных писателей! Ха!

Клумба неожиданно зашевелилась, оттуда показалась всклоченная голова, потом узкие плечи, обтянутые простецкой рубахой в клетку. У меня уже не было сил удивляться, поэтому я рассмеялся.

– Кто это? – спросила Беда.

– Наверное, наш подгулявший гость, – предположил я.

– Не-е, – замотала Беда головой, – слишком уж он непрезентабельно выглядит. Я пригласила на свадьбу только «нужных» людей, список которых мне дал твой дед Сазон. Все они высокого ранга чиновники и влиятельные бизнесмены. Не, это не наш гость.

– Слышь, братан, – подал голос цветочный экземпляр, – а дай буквально двести рублей буквально на два дня!

– Не, точно не наш, – окончательно убедилась Беда.

– Там в кармане мелочевка болтается, можешь забрать вместе с нарядом, – я кивком указал парню на свой пиджак.

– Щедро, – ухмыльнулась Беда.

– Мерси, братан, сэнк ю и вэри матч! – Парень натянул на себя пиджак и падающей походкой, изредка помогая себе от земли руками, побрел по дорожке, ведущей к морю. Пиджак доходил ему почти до колен, рукава свисали как у Пьеро, плечи болтались у локтей, а белый цветок в петлице довершал всю нелепость его наряда.

– Бизя, не злись, ты же знаешь как я брежу всякими писательскими делишками! – продолжила наш разговор Элка. – Ты же знаешь, что мои детективы почему-то не берет ни одно издательство! И я мечтаю хоть на шаг приблизиться к этой «кухне»! Ну хоть два месяца, до конца лета, побыть рабочей лошадкой в региональном представительстве знаменитого «Монолита» и хотя бы просто по-лакейски придерживать мантии состоявшихся звезд!

– Сколько раз Сазон предлагал проплатить тебе издание твоих криминальных опусов, а заодно и пиар-компании! – хмыкнул я и расслабил на шее галстук.

– Сколько раз я тебе говорила, что не хочу проплаченной славы! – Беда топнула джинсовой длинной ногой.

– Пошли к гостям, – я потянул ее за руку в ресторан, – это все-таки наша свадьба.

В холле двое парней по-прежнему безрезультатно топтались у пальмы. Я не выдержал и придержал одного, чтобы второй достиг желаемой цели. Он попал ему в скулу – вскользь, правда, но попал, – и у них пошло-поехало. Я даже им позавидовал. С удовольствием бы сейчас размялся в спортзале вместо того, чтобы изображать счастливого жениха перед абсолютно незнакомыми мне людьми.

Беда замерла в дверях, держа в руках свой мобильник.

– Ну ничего не понимаю, – пожаловалась она, когда я подошел. – Сазон шлет одну за одной странные эсэмэски. Вот, смотри, – она сунула мне под нос телефон.

– «Секс задерживается, на свадьбу не успеваю, прилечу только завтра утром. Еще раз поздравляю с бракосочетанием. Сазон», – прочитал я на дисплее. – Да, действительно странно, – согласился я с Элкой. – Интересно, кто на него польстился?!

– Кто! – фыркнула Элка. – За миллионером, да еще в таком роскошном возрасте как восемьдесят шесть лет, очередь выстроится из самых прелестных дам!!

– Пошли в зал, – засмеялся я. – Зря эти дамы надеются. Во-первых, дед никогда не женится, во-вторых, еще чихнет, как говорится, на их же похоронах.

– И все-таки странно, – пробормотала Элка.

Музыканты на сцене домучили блюз и не на шутку увлеклись джазовой композицией. Мы в полутемном зале отыскали свои места и приналегли на диковинные салатики.

– Слушай, а кто все эти люди? – спросил я у Беды, интенсивно жуя.

– Я же сказала тебе, что разослала приглашения строго по списку Сазона, – с набитым ртом прошептала мне на ухо Элка. – Тут такие шишки! Вон тот, длинный и пьяный – начальник ОблУВД, вон тот, толстый и пьяный – начальник ОблГАИ, а во-он та трезвая дама в красном плюшевом платье – начальник городской налоговой инспекции.

– Да, непростой народец, – усмехнулся я, присмотрев себе в центре стола шикарную утку с яблоками. – Жаль, что у Сазона такие напряги с испанским сексом и он не погулял с ними накоротке!

Утка оказалась фантастически вкусной и необыкновенно большой. Я поставил ее перед собой прямо на блюде и, наплевав на приличия, стал есть руками. Утка скрасила все недоразумения этого вечера. Меня посетило умиротворение.

– А знаешь, – сказал я Беде, – раз уж тебя так влекут трудовые будни, я тоже не буду сидеть сложа руки.

– Что, организуешь секцию бальных танцев для местных трудных подростков? Или откроешь курсы кройки и шитья для южных барышень? – съязвила Элка, но я давно научился пропускать мимо ушей ее «шпильки».

– Мой друг детства Колян на неделю хочет съездить к родителям во Владивосток, но не может найти замену себе. Ему тоже нужен временный человек, который не будет претендовать на его место.

– Надеюсь, что он не стриптизер.

– Нет.

– И не пожарник.

– Нет.

– Не учитель, не дворник, не летчик, не священник, не...

– Он спасатель на пляже.

– Вау! – Беда мизинцем подхватила очки на носу, которые от ее интенсивной мимики чуть не упали в салат. – Уж лучше бы он был стриптизером, – пробормотала она. – Ты хочешь сказать, что пока я буду пахать как ломовая лошадь, ты будешь сутками нежиться на пляже, время от времени отлавливая в воде пышнотелых блондинок?

– Тонут как правило пьяные мужики и дети, – пришла моя очередь просвещать ее.

– Это смотря кто спасать будет, – буркнула Элка, отобрала у меня утиную ножку и вгрызлась в нее зубами. – Вот увидишь, при тебе начнет утопать все женское население пляжа. – Вкусная утка не помешала ей развить тему.

– Большего комплимента в жизни не слышал, – расхохотался я.

– Я хотела сказать, что тонуть будут только глупые курицы, – быстро поправилась Элка. – От тяжести силикона они резко пойдут ко дну...

Она еще бурчала что-то себе под нос, упражняясь в сомнительном остроумии, но я отключился и осмотрел зал. То, что происходило в нем, смахивало на все, что угодно, только не на мою свадьбу. Столы ломились от еды и напитков, народ отчаянно пил, ел, смеялся и флиртовал. Он разбился на группки и парочки, и этим сообществам решительно не было ни до чего дела. Девица, которую я целовал под клич «горько», прильнула всем своим платьем к высокому господину, которого Беда обозначила как какого-то там начальника.

Мне стало тошно. То ли утка оказалась слишком уж жирной, то ли мне не стоило идти на поводу у Беды и Сазона, соглашаясь на эту «полезную во всех отношениях» свадьбу. У меня вдруг возникло четкое ощущение, что я не женюсь, а даю взятку. Я-то мечтал о тихом пивном погребке, паре-тройке друзей детства в качестве гостей, теплых, проникновенных поздравлениях, тихом бормотании рояля в углу небольшого уютного зала и разговорах, разговорах, разговорах, и шутках, которые понятны только нашей тесной компании. А потом... потом можно к морю с бутылкой шампанского и купаться там, пока южный рассвет не объявит торжественно миру о начале нашей официально-совместной жизни с Элкой Тягнибедой.

Нет, все-таки утка была слишком жирной...

– ... а еще, эти южные женщины очень рано стареют, – продолжала муссировать Элка женский вопрос и мое к нему отношение.

– Слушай, – возмутился я. – В конце концов я тоже могу тебя приревновать. Эти звезды отечественной беллетристики, которых ты собираешься обихаживать целых два месяца, наверняка здоровые, молодые, небедные мужики, пребывающие в постоянных поисках острых ощущений.

– К сожалению, – вздохнула Элка, – все эти звезды, как правило, нервные, рассеянные, восторженные, впечатлительные феи от тридцати до шестидесяти лет. Мне с ними будет очень и очень трудно. Эля предупредила.

– Давай удерем отсюда, – предложил я. – Мне совсем некуда девать знакомства с местными чиновниками и бизнесменами.

– Зато мне есть куда, – вздернула Элка свой нос, встала и пошла вдоль столов. – И потом, знаешь, сколько бабок отвалил Сазон за все это? – крикнула она мне издалека, изобразив рукой жест экскурсовода, показывающего достопримечательности.

Я остался в тоскливом одиночестве и полчаса просидел, наливаясь вишневым соком и наблюдая, как Элка ловко ввинчивается в компании, разбивает парочки, затирая им что-то такое, от чего пьяный люд начинал улыбаться и лез к ней целоваться.

Мне опять стало тошно. На этот раз совершенно точно от вишневого сока.

– Ну вот, вроде бы всех окучила, – подошла ко мне наконец Элка. – Все спрашивают, когда подъедет Сазон, а я вру, что ждем его с минуты на минуту, что он вот-вот появится, что... – У нее тренькнул мобильник, который болтался на шнурке на груди и окончательно портил имидж невесты. – Опять! – воскликнула Беда, и начала читать текст с дисплея: – «Секс задерживается, буду только завтра в обед, поздравляю с браком, Сазон». Черт! Вот уж не думала, что у нас такой сексуально озабоченный дед!

– Да позвони ты ему уже наконец!

– Звонила, он не берет трубку. Наверное снял слуховой аппарат, а виброзвонок его не берет, от него он просто начинает чесаться. Слушай, а что ты там говорил насчет «отсюда удрать»?

Я не успел ей ответить. В дверях зала возникла дама. Дама как дама, иначе не назовешь, учитывая длинное платье, шляпу с вуалью, полупрозрачные перчатки до локтя и осанку царицы. Открытые участки ее тела намекали на долгий и тернистый жизненный путь, но стройная фигура указывала на то, что есть способы победить время.

Царственным жестом откинув вуаль с лица, дама обвела взглядом присутствующих. Ее появления никто не заметил, и это совсем не понравилось даме. Она подняла руку и шаловливо, но требовательно потрепала китайские колокольчики, гроздью свисавшие над ее головой. Их мелодичный перезвон потонул в ресторанном шуме – многоголосом гуле и громкой музыке. Дама продолжала теребить колокольчики и на ее лице прочно поселилась досада.

Меня стала веселить эта пантомима.

– Генриетта Владимировна! – подскочила вдруг с места Элка. – Ну наконец-то! – Она ринулась к даме и как заправский лакей, подхватив ее под локоток, подвела к соседнему столику, отодвинула стул и даже, кажется, пыль с него успела смахнуть, прежде чем дама села.

Имя, которое выкрикнула Беда, показалось мне смутно знакомым.

Генриетта Владимировна. Где-то я о таком читал.

– Кто это? – спросил я у Элки, когда она подошла.

– Ты издеваешься? – пошла вдруг она в наступление. – Делаешь из меня идиотку?

– Вовсе нет, – растерялся я. – Я не знаю кто эта расфуфыренная тетка. Первый раз ее вижу.

– Первый?! – прищурилась Беда.

Я еще раз внимательно посмотрел на даму. Возле нее уже вился какой-то седовласый упырь в льняном пиджаке и прочими свидетельствами его состоятельности. Он наливал даме шампанское, целовал ручку и что-то шептал на ушко с самым заговорщицким видом. Дама снисходительно позволяла ему наливать, целовать и шептать.

– Первый, – уверенно подтвердил я.

– Ну ты даешь, – у Элки в голосе мелькнуло сочувствие.

Я снова взглянул на даму, и это подглядывание исподтишка стало меня раздражать.

– Ты знаешь, я могу не знать в лицо весь местный бомонд. Вернее, я совершенно точно его не знаю, поэтому не надо корчить из себя умную, а из меня идиота.

– Это мама твоя, Бизя, – проникновенно сказала Элка мне в ухо.

– Что?!! – Я подскочил как ошпаренный, но взял себя в руки и сел.

Дело в том, что меня вырастил дед. Подполковнику в отставке Сазону Сазоновичу Сазонову мои родители подкинули меня, едва мне исполнилось восемь лет. Они были журналистами, причем принадлежали к элите этой профессии, а именно – той, которая называлась «международниками». Длительные командировки «за рубеж» и полное отсутствие в их жизни того, что называется «домашним уютом», подтолкнуло их к мысли сдать дитя на воспитание оседлому деду, проживающему к тому же в курортном городе.

Как-то уж так случилось, что общение с ними с годами свелось на нет. Мы не перезванивались, не писали друг другу писем, не общались по электронной почте, не наезжали друг другу в гости, – просто гипотетически знали, что мы есть, что, в сущности, мы чужие люди и нам не о чем поговорить за круглым столом, попивая чай.

Так уж случилось, что мы стали чужими людьми, и черты родительских лиц начисто стерлись из моей памяти. Лет восемь назад до меня дошли слухи, что родители развелись, что отец женился какой-то мулатке, получил американское гражданство и остался жить в Нью-Йорке. Мать вроде бы осталась в Москве, и тоже не осталась одна – вышла замуж. Вроде бы они оба по-прежнему работали журналистами.

Вроде бы так.

– Почему ты мне ничего не сказала?! – прошипел я, тиская под столом край скатерти, как истеричная барышня.

– Как не сказала? Как не сказала?! Да я все уши тебе прожужжала о том, что Сазон приказал мне связаться с твоими родителями и пригласить их на свадьбу! Ты кивал головой как попугай! Ты совсем не слушал меня?

– Что, и папа здесь?! – сердце мое, как принято говорить, упало.

– Нет, – со злостью прошептала Беда. – Сергей Сазонович приехать не смог. Он прислал поздравления и просил передать привет отцу. Я же показывала тебе открытку! – последнюю фразу она почти выкрикнула.

Я признал, что не совсем прав в том, что частенько ухожу «в отключку», когда Элка трещит как сорока, вываливая на меня ворох всяческих новостей.

– Тише, – я легонько пихнул ее в бок. – Тише! Просто все как всегда – ты святая, а я козел.

– Что?!!

– Ну прости, я действительно не всегда внимательно слушаю то, что ты мне говоришь. Что делать-то?!

– Знакомиться с мамой! – фыркнула Элка. – Она только что с самолета, в загс не успела, ее встретили и привезли в ресторан охранники Сазона. Генриетта Владимировна пробудет в городе две недели.

– И где она будет жить? – голос мой дрогнул и сорвался на пошлый фальцет.

– С нами, – широко улыбнулась Элка. – В квартире Сазона всем места хватит.

– Давай удерем! – простонал я и пригнулся под стол. – В тридцать лет получить в подарок на свадьбу маму в шляпе с вуалью – это не для меня!

Беда пинком в коленную чашечку заставила меня разогнуться.

– Пойдем, – она потянула меня за руку неумолимо, как тянет нежелающего ей подчиниться судьба.

Я встал. И в последней надежде похлопал себя по бокам руками в поисках мобильного телефона, пробормотав:

– А можно звонок другу?

– Спасателю?

– Да. Ты же не хочешь меня выручать. Ты даже не можешь меня выслушать! А ведь у меня было тяжелое детство – улица, драки, дурные компании... Оксфорда я не закончил, бизнесом не обзавелся, работаю простым учителем в обычной сибирской школе и время от времени пользуюсь деньгами деда, чтобы сделать тебе царский подарок, или сыграть эту помпезную свадьбу... В сущности, я обалдуй. Как я предстану перед такой приличной во всех отношениях женщиной? Черт, где же мой телефон?!

– Ты отдал его тому проходимцу из клумбы вместе со своим пиджаком, – невозмутимо сообщила Беда.

– Черт!

– Только не говори, что я святая, а ты козел. – От ее спокойствия у меня вспотела спина.

– Черт!!!

– Да не расстраивайся ты так! Купишь себе новый мобильник, тот уже совсем устарел. Генриетта Владимировна! – Беда двинулась к даме, таща меня за собой как собачку на поводке.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть как неумолимо мы приближаемся к даме в шляпе с вуалью. Музыканты играли что-то медленное и слезливое, мне стало жалко себя – большого, сильного парня, который вынужден публично изобразить сыновнюю любовь к незнакомой женщине.

Маман, вероятно, обладала некоторым магнетизмом, потому что когда я открыл глаза, то увидел, что вокруг нее собралась уже приличная группа людей. Они стояли вокруг стола, за которым она сидела, весело гомонили, чокались фужерами на длинных ножках, а маман улыбалась и тоже тянула свой фужер в общий хрустальный букет.

– Генриетта Владимировна! – Беда вкрутилась в компанию, кого-то оттеснила, кого-то подвинула, и мы оказались прямо перед ней – величественной, как памятник древней архитектуры.

– Разрешите представить вам, – светским тоном защебетала Беда, – ваш сын, Глеб Сергеич Сазонов!

Я готов был провалиться под землю.

Человеку, не привыкшему говорить «мама», очень трудно выговорить это слово в возрасте тридцати лет. Светомузыка чиркнула шальным лучом по лицу маман, она улыбнулась шире, еще шире... подскочила и бросилась обнимать какого-то юношу в безупречном костюме с бабочкой вместо галстука.

– Ну здравствуй, сынок! – со слезой в голосе пропела она. – Красавец какой! И невеста у тебя красавица! – Маман прижалась напудренной щечкой к высокой девушке в салатовом платье, действительно красавице – со смоляными длинными волосами и лицом, словно подретушированным опытной рукой компьютерного дизайнера.

Юноша что-то пробормотал невнятно, девушка рассмеялась, а я, воспользовавшись замешательством, выдернул свою руку из цепких пальцев Беды и помчался на выход, роняя по дороге столы и стулья.

Беда побежала за мной, перепрыгивая препятствия.

Она нагнала меня в холле, схватила за локоть и попыталась возобновить игру по собственному сценарию.

– Ты должен познакомиться с мамой!

– Уволь! Если бы я знал, что это условие нашей свадьбы, то ни за что не женился бы!

Неожиданно она ослабила хватку и задумчиво произнесла:

– Наверное, я тебя понимаю. Да, кажется, понимаю. Нет, я совершенно точно тебя понимаю! Я тоже выросла на попечении бабки, и вряд ли обрадовалась бы, увидев свою мамашу. Давай удерем! Мы чужие на этой свадьбе. Тут и невеста красавица, и женишок в бабочке. Наверное, ты хочешь забуриться в какой-нибудь пивной погребок и под звуки старого пианино нести мне на ухо всякую чушь?!

– Хочу, – признался я, хотя больше всего на свете хотел сейчас посетить комнату с изображением мальчика на двери.

– Ну давай, давай сделаем то, что ты хочешь!

Это было невероятно. Это было совершенно невероятно услышать такое из уст Элки Тягнибеды. Может, статус жены начал влиять на нее благотворно?!

– А как же твоя беременная Элеонора? – шепотом спросил я.

– Ей там хорошо. Там всем хорошо, кроме нас, – тоже шепотом ответила мне Беда, и я поздравил себя с нашим редкостным единодушием.

– Ты только подожди минутку, – одними губами, на ухо, сказал я ей, – подожди, я сейчас вернусь. Понимаешь, меня угораздило выпить литров пять вишневого сока!

– Да, такой багаж нельзя тащить с собою в пивнушку! – рассмеялась Элка и присела на край дивана в ожидательной позе.

Когда я вышел из туалета, она разговаривала по мобильному телефону. По ее напряженному, сосредоточенному лицу, по блеску в глазах, который не могли скрыть даже толстые стекла очков, я понял – пивной погребок накрылся. С таким лицом Элка, как правило, бросала все дела и мчалась по следу, если таковой появлялся в каком-нибудь темном дельце, которое могло заинтересовать ее криминальную газетенку.

Я подошел к Элке, сел рядом и мысленно закурил. Несмотря на то, что курить я давно уже бросил, в некоторые моменты все же чувствовал острую необходимость в порции никотина.

– Да, сейчас буду, – резко ответила Элка кому-то и нажала отбой. – Бизя, – повернулась она ко мне, – мы не поедем ни в какой погребок.

– Вот уж новость так новость, – усмехнулся я.

– Мы должны срочно ехать на Дикий пляж.

– Зачем?! – без особого интереса спросил я и почувствовал, как воображаемый дым терпкой волной затопляет легкие.

– Тебя убили, Бизя, – пожала плечами Беда и черти в ее глазах сделали очередной кульбит.

– Это снова твой розыгрыш? – засмеялся я.

– Тебя убили, – повторила Беда. – Ты лежишь на берегу Дикого пляжа с проломленной головой, мордой в песке. На тебе темный пиджак с белым цветком в петлице, в кармане у тебя мобильник и портмоне с документами – паспортом, правами, кредиткой, свидетельством о регистрации брака. Рядом с тобой стоит оперуполномоченный по фамилии Барсук. Он посмотрел в мобильном последний вызов – им оказался номер моего телефона. Барсук набрал меня и попросил приехать опознать твой труп. Так что пивной погребок накрылся.

– Черт! – Я похлопал себя по карманам. Портмоне я всегда носил в заднем кармане джинсов, но сегодня, будучи женихом, положил его в карман пиджака. – Черт! – заорал я. – Ты же знала, что портмоне в пиджаке! Почему не остановила меня, когда я...

– Да откуда я знала?! – подскочила Элка с дивана. – Откуда?! Можно подумать, ты в первый раз делаешь шикарные подачки бродягам! Попробовала бы я тебя остановить! Да ты бы и штаны с себя снял и подарил! А костюмчик-то между прочим, две штуки баксов стоил! Сазон на нем настоял! А ты...

– Тише, тише, – я перехватил ее руки, которыми она махала как ветряная мельница лопастями. – Тише, ну я козел, я, я, а ты, блин, королева английская – тонкая, умная, благородная, в драных штанах. Так ты говоришь, что я лежу мордой в песке на Диком пляже? Твой «Харлей» здесь?

– А где ж ему быть? Только чур я за рулем! – Элка решила не обижаться на «королеву английскую». Она уже летела вперед, навстречу обстоятельствам, которые могли бы погнать по жилам живее кровь и заставить бешено колотиться сердце.

Я помчался за ней.

Нет, не такой я представлял себе свою свадьбу.

Диким пляжем в народе называлась полоска берега, не облагороженная никакими признаками цивилизации. Тут не было тентов, лежаков, шашлычных, кабинок для переодевания и туалетов. На эту территорию также не распространялась сфера деятельности пляжных спасателей, поэтому если кто-то и тонул беспрепятственно по глупости или по пьянке, то непременно на Диком пляже. Диким его прозвали за необустроенность, первозданную красоту и оторванность от мира. По сути, это была маленькая бухточка, подковой огибавшая тихую заводь. Даже шторм здесь превращался в нежного ручного котенка, а уж в штиль не было на земле места, больше чем это напоминавшего рай. Солнце, бездонное небо, кристальной чистоты вода, сквозь которую видно каменистое дно, буйная растительность, зеленой стеной возвышавшаяся на склоне – что еще человеку надо, чтобы разгрузить мозги и воссоединиться с природой?

Когда мы с Бедой месяц назад приехали в мой родной город из сурового, далекого Сибирска, я первым делом показал ей все свои любимые места. Скверик, где провел свое хулиганское детство, школу, в которой учился, кинотеатр, в котором проводил время, сбегая с уроков, клуб, где несколько лет увлеченно занимался археологией[2]; я показал ей не курортный, а «свой» город, в котором не было толп деловитых туристов и ошалевших от хорошей погоды отдыхающих. Конечно, когда дело дошло до видов на море, я привез Элку на Дикий пляж.

– Фи-и, – сказала Беда, – стоило ехать на юг, чтобы загорать в медвежьем углу, где никто не увидит мой новый купальник!

– Да зачем здесь купальник? – возразил я. – Здесь можно загорать и купаться голой. В этом вся прелесть!

Беда посмотрела на меня как на слабоумного и потребовала немедленно водворить ее в людской муравейник, где лежаки следовало занимать в пять утра, где в туалеты и кабинки для переодевания стояла длиннющая очередь, где в воздухе витал назойливый запах шашлыков, а моря не было видно из-за людских обгорелых спин.

... Беда неслась на своем мотоцикле как ведьма на помеле. Я сидел сзади и сжимал ее крепко в объятиях, не столько от теплых чувств, сколько от страха быть выбитым из седла напором ветра и от ощущения полного невладения ситуацией. Тем более, что шлем был только один, и воспользовалась им, конечно, Беда. Она безошибочно нашла дорогу на Дикий пляж, хотя была там всего один раз.

«Видели ли вы ведьму в шлеме верхом на „Харлее“?!» Глупый вопрос с однообразием весенней капели стучал в мозгах, пока Беда не затормозила у группки людей, стоявших практически у воды. Неподалеку маячил «Газик» и, несмотря на то, что сумерки уже стерли ясность очертаний, было понятно, что машина милицейская, а мужики у воды – опергруппа. На песке темным жутким пятном лежал человек. Он лежал там, где уже начиналась мелкая вода, и набегающие слабые волны с пугающей периодичностью то и дело накрывали его голову и вытянутые вперед руки.

Я соскочил с мотоцикла и, опередив Элку, подбежал к милицейским парням.

– Мой бумажник, пиджак... в нем... – начал я сбивчиво объяснять ситуацию.

– Оперуполномоченный уголовного розыска майор Барсук, – протянул мне руку невысокий крепкий мужик. Рядом с ним курили двое хмурых парней, а чуть поодаль ходил еще один человек, тоже невеселый и озабоченный, наверное, это был следователь прокуратуры.

– Глеб Сергеевич Сазонов, учитель, – представился я майору. – Месяц назад я приехал из Сибирска, чтобы сыграть свадьбу в своем родном городе.

– Что-то не понял я, кто тут жених, – цепко посмотрел на меня Барсук, – и почему документики ваши вплоть до мобильного телефона находятся в кармане у этого тела?

Убей меня, я не понял сути вопроса, поэтому замолчал и уставился на то, что он называл телом. На затылке у трупа темнела запекшаяся кровь, но сдается мне, не упади он лицом в воду – остался бы жив. По-моему, парень банально утоп. Со стороны машины к нам подошел еще один тип в штатском, он достал фотоаппарат и начал меланхолично щелкать тело с различных ракурсов.

Подбежала Беда, она бегло взглянула на труп и выпалила в лицо Барсуку, определив его тут как главного:

– Гражданин начальник, ошибочка вышла! Этот тип, – она ткнула пальцем в меня, – страдает манией величия и время от времени делает всяким там темным личностям шикарные подарки. У него дед известный в городе богатей, ну, Сазон Сазонович Сазонов, может быть слышали? У него тиры, казино, рестораны и кажется даже пивной заводик. Этот хмырь, – она указала носком туфли на мертвеца, – лежал абсолютно пьяный в клумбе у ресторана, в котором мы играли свою свадьбу. Он попросил у нас двести рублей, а этот... – она снова ткнула в меня, – скинул с себя пиджак и отдал его алкашу со всем содержимым. Понимаете, гражданин начальник, когда мужики женятся, у них от счастья начисто сносит крышу!

– Первый раз о таком слышу, – пробормотал бородатый мужик с фотокамерой. Видимо, это был эксперт-криминалист.

– Про счастье? – хмыкнул Барсук.

– Про пиджаки с содержимым, – уточнил эксперт и, ухватив труп за плечо перевернул его на спину.

– Ой! – воскликнула вдруг Беда.

– Ну и ну, – пробормотал я.

– Это вовсе не тот мужик, которому ты отдал свой пиджак, – сказала Элка, приседая и всматриваясь в лицо мертвеца.

– Ну и дура, – ляпнул я от отчаяния и от ясного понимания того, что теперь уж нам точно не выкрутиться, и остаток этого судьбоносного дня придется провести в отделении, отвечая на бесчисленные вопросы и подписывая протоколы.

– Может и дура, но это не тот мужик, – уперлась Беда, приглядываясь и принюхиваясь, словно собака, взявшая след.

Был тихий, теплый, прекрасный вечер. Волны с мелодичным плеском облизывали песчаный берег, солнце падало за горизонт красным величественным шаром, оставляя на море мистическую дорожку, чайки носились с криками, чиркая крыльями по водяной ряби. Я и сам видел, что это вовсе не тот парень, которому я отдал свой пиджак. Этот был крупнее, мощнее, гораздо старше и совсем не походил на пьянчужку. У него было лицо хорошо питающегося человека, холеность которого не могла скрыть даже мертвенная бледность, на пальце левой руки блестела массивная золотая печатка, а на запястье болтались неслабые дорогие часы. Он был одет в хорошие добротные джинсы, черную рубашку и... мой пиджак с белым цветочком в петлице. Да, это был не тот парень, но сообщать об этом ментам не было никакого смысла: сейчас нас будут пытать, допрашивать и изводить подозрениями, не причастны ли мы хоть как-то к этому убийству.

– Да, парень не тот, – пришлось согласиться мне. – Скорее всего, тот бродяга продал мой пиджак этому типу. Пиджак-то хороший, новый, наверное, предложил его за копейки, вот этот дядька и польстился. – Подобные объяснения были бессмысленны, но нужно было как-то спасать ситуацию.

– Это не ограбление, – Элка встала с песка, отряхнула свои джинсовые коленки и руки. – Кольцо, бумажник, часы, мобильный – все на месте. А, кстати, кто вызвал милицию?

– Звонок был анонимный, – счел нужным объяснить ей майор Барсук. – Позвонили с этого телефона и сказали, что на берегу лежит мужчина с проломленной головой. Наверное, какой-то пляжник захотел искупаться в этом захолустье, наткнулся на труп, обнаружил у трупа мобильный, и решил вызвать милицию.

– А может и не пляжник, – пожала плечами Элка, – может, сам убийца и позвонил? Вы пальчики-то с телефона снимите, – приказала она бородачу с фотоаппаратом. – Странно, странно, что ничегошеньки у него не взяли. Тут часы одни на пару тысяч баксов тянут.

– Так и все-таки я не понял, какое отношение ваша свадьба имеет к этому телу и почему ваши часы вплоть до документов с мобильником оказались в кармане совершенно чужого вам пиджака? – Длинными фразами Барсук категорически не умел выражаться.

Элка тяжко вздохнула, отыскала глазами корягу, уселась на нее, закурила, и ближайшие тридцать минут с помощью жестов, мимики и меня, как наглядного пособия, объясняла оперуполномоченному уголовного розыска майору Барсуку, каким образом мой жениховский наряд мог оказаться на трупе. Она повторила версию о продаже пьяницей моего пиджака первому встречному. Она убедила майора в том, что он может опросить кучу народа, которые подтвердят, что мы жених и невеста, что все это время, вплоть до его звонка мы находились в ресторане...

Я только кивал головой. И Барсук кивал – вроде бы все ему было понятно, и он со всем соглашался. Сзади подошел мужик, которого я определил как следователя прокуратуры, он молчал, курил и тоже кивал. Когда Элка закончила, майор взял мой паспорт, сличил фотографию с оригиналом и сказал, сокрушенно вздохнув:

– Ну вот, возись тут теперь с установлением личности! А так все чудненько складывалось! Глеб Сергеевич Сазонов, убит ударом в затылок тупым тяжелым предметом!

– А кстати, чем его грохнули, не нашли? – Беда упорно продолжала совать свой нос не туда, куда надо.

– Эй, Василий, чем это темечко оприходовали, не обнаружил? – крикнул Барсук бородатому.

– Да нет, вроде. Нет тут ничего подходящего, – пожал плечами криминалист. Кажется, он фотографировал уже красоты природы, а не место происшествия. Двое парней, стоявшие у тела, все курили и щурились на закат. Элка встала, подошла к телу, нагнулась над ним и присвистнула:

– Да тут у него какая-то метка!

Все, включая следователя, Барсука и эксперта-криминалиста, нехотя подтянулись к ней. Только я остался сидеть на поваленном дереве. Я подобрал окурок, брошенный Элкой и с тоской понюхал его. Может, зря я бросил курить? Есть в жизни множество ситуаций, которые облегчаются, а то и вовсе решаются одной лишь выкуренной сигаретой.

– Вот, смотрите, – Элка взяла трупешник за руку, ту, на которой не было кольца и часов, повернула ее ладонью вверх и показала всем. – Смотрите, красным маркером написана цифра один! Один! Что это значит? А может, это не «один», а «первый»?! А раз первый, значит, будет второй и третий? А? Что это? Орудует маньяк? Серийный убийца? А?! Ну и дельце вам привалило, господин оперуполномоченный уголовного розыска майор Барсук! Интересное дельце!

Я схватился за голову.

Господи, ну сказали же умные немцы, что удел женщины – кухня, дети и спальня! Ну куда она лезет со своей наблюдательностью?! Со своими дурацкими версиями?! Тут целый полк профессионалов, они бензин потратили, время, силы и... сигареты.

Видимо, то же самое подумали и остальные. Мужик, похожий на следователя, отбросил окурок и тщательно раздавил его новеньким блестящим ботинком. Он нагнулся над телом и уставился на ладонь, которую без тени смущения держала в руках Элка.

– Слушайте, девушка, уймитесь вы, наконец, – с чувством произнес он. – Идите себе, идите, замуж там, или еще куда!.. Тут и так работы невпроворот, еще вы тут со своими фантазиями лезете!

Но когда в Элке поднимал голову репортер криминальной газеты, а еще того хуже, автор детективных романов – пиши пропало.

– Нет, но вы посмотрите, – не унималась она, – это точно убийца нарисовал! Маркер еще совсем свежий, не стерся нисколько, даже слегка блестит! А как давно его... убили? Точное время уже установлено?

– Эй, парень, – окликнул меня следователь, – забирай свою... – он очевидно не смог подобрать нужного слова, поэтому замолчал.

Я встал и подошел к Элке.

– Руки помой, – приказал я ей. – А то труп все-таки.

Элка посмотрела на меня презрительно. Быстро и неожиданно она скинула с себя майку, джинсы, очки и, оставшись в одном белье, с разбегу, поднимая упругие брызги, влетела в воду. Я опомниться не успел, как ее стриженый затылок замаячил над водной гладью, в красной дорожке, которую бросало заходящее солнце.

– Повезло тебе, женишок, с бабой, – сочувственно произнес эксперт-криминалист и, вздохнув, сфотографировал ладонь с красным номером крупным планом.

– Куда это она? – с искренней заинтересованностью спросил майор, глядя как затылок Беды качается над водой.

– Руки помыть, – пояснил я.

– Ага, а за мылом в Турцию решила сгонять, – хмыкнул следователь. – Так что там у нас? Свежий маркер? Цифра один на ладони? Похоже, она права – это не что иное, как художественный свист какого-нибудь маньяка. Или, может, ритуальное убийство? Что скажешь, Матвеич? – обратился он к Барсуку.

– А хрен его знает, Валерьич. Думал, хоть недельку до отпуска проведу спокойно, а тут на тебе... номер один! Тело трупа в чужом пиджаке с документами левого жениха, чья невеста уплыла в Турцию. Э-эх, недельку бы тебе со свадьбою подождать! – сокрушенно вздохнул майор. – Всю отчетность мне нарушаешь!

– Да я-то тут при чем? – возмутился я.

– Да при том, что если б не твоя эта... – Барсук тоже не смог подобрать слово для обозначения Элки, – был бы у нас просто труп. А так – у нас труп номер один!

В чем-то он был прав. Я это понимал, поэтому заткнулся.

Не попросить ли у парней сигарету?

Школа моя осталась в далеком Сибирске, никто из учеников и коллег не подсмотрит, как я нарушаю пропагандируемые мною принципы здорового образа жизни.

Я не попросил сигарету. Решил, что слабым нельзя быть даже наедине с собой.

Элка вышла наконец из воды запыхавшаяся и довольная. Она умудрялась от всего получать удовольствие – даже сорвавшись с собственной свадьбы, даже под строгим оком правоохранительных органов.

Она натянула одежду прямо на мокрое тело и с вызовом посмотрела на окружающих.

– Ну, ребята, как я вас ни поздравляю с сочетанием брака, а все же придется вам осуществить свадебное путешествие в отделение милиции для установления ваших подозрительных личностей, – мило улыбнулся Барсук.

– Так вот же документы! – попробовал возразить я. – Паспорт, права, свидетельство о заключении брака...

– Так положено, – пожал плечами майор. – Пробить, допросить, подписать и т. д.

– Положено, – подтвердила Беда. Мне показалось, что она с большим удовольствием посетит отделение.

Впрочем, я и без них знал, что так положено.

Зря я бросил свой пиджак в клумбу.

Зря согласился на эту свадьбу для «нужных» людей.

Из отделения мы уехали в два часа ночи. Были соблюдены все формальности, заданы все вопросы, подписаны все протоколы. Наши данные проверили по компьютеру, убедились, что мы не привлекались, не состояли и... отпустили с миром, вернув документы и сотовый.

Я, конечно, не мог с уверенностью сказать, что день окончательно был испорчен, но и полной уверенности, что это не так, у меня не было.

– Интересно, наши гости уже разошлись? – спросила Беда, разглядывая звездное небо.

– Мы хотели удрать, – напомнил я ей.

– В общем-то, это у нас получилось, – захохотала Элка, но наткнулась на мой взгляд и замолчала. Она взяла меня за руку и мы пошли по темной аллее, где тени от раскидистых веток ложились на дорожку причудливым странным ажуром. Элка никогда не брала меня вот просто так за руку и не вела за собой, выражая этим полное со мной согласие и единение. Поэтому я пошел за ней, затаив дыхание, словно детдомовский мальчик за тетенькой, посулившей, что она может быть мамой.

«Харлей» она бросила на стоянке, перед тем как мы отправились в отделение и теперь явно шагала не в том направлении, чтобы забрать мотоцикл.

– Мы куда? – спросил я.

– В пивнушку, ты же хотел, – ответила Элка, увлекая меня в какую-то подворотню. За месяц, проведенный в этом городе, она научилась ориентироваться в нем, как дворовая кошка. Было впечатление, что она знает все дырки в заборах, потому что мы куда-то нырнули, куда-то пролезли, обошли большую помойку, оказались в темном дворе и, обогнув невысокий деревянный дом, оказались вдруг на оживленной центральной улице, освещенной, как показалось, всеми огнями мира.

– Вон в том подвальчике отличный ирландский паб. Там прохладно, мало народу, пиво с шапкою пены и с горчинкой на вкус. От него становится весело и легко!

Я разозлился. Понятия не имел о существовании этой пивнушки, а она уже успела тут побывать.

– Чтобы пена в пиве стояла шапкой, в бочку добавляют стирального порошка, а чтобы было весело и легко – бросают пачку димедрола. Ты разве не знала? – отомстил я ей.

Она, проигнорировав мою «шпильку», нырнула вниз по крутой лестнице, безошибочно находя в лабиринте дверей все ходы и выходы. Через минуту мы оказались за грубым деревянным столом, на котором вместо скатерти лежали льняные салфетки. Я окончательно рассвирепел, и вместо пива попросил у официанта кувшин кислого молока. Элка, хмыкнув, объяснила удивленному парню, что я сын казахских скотоводов-кочевников и, в свою очередь, попросила принести себе пива без «Тайда» и димедрола. Парень совсем запутался, растерялся и на свой страх и риск притащил нам огромные кружки с темным пивом и тушеную баранину с картофельным салатом.

Мы не стали капризничать, мы накинулись на картошку, будто три дня не ели. Пена в прозрачных кружках неумолимо таяла, оседала, мы молча жевали, а в углу, на маленькой сцене вовсе не бормотал рояль – там маялся сонный скрипач, и то ли скрипка дремала у него на плече, то ли он на скрипке, но вместе они вздыхали, тихо постанывали, похрапывали и видели сны.

– Вот это свадьба так свадьба, – вздохнул я, когда последний кусок мяса исчез в недрах моего организма. – Да и первая брачная ночь ничего! Хорошо, что мы вместе живем уже год.

– Слушай, а вот это убийство, оно...

– Ты не жалеешь, что стала наконец моей официальной женой?

– Оно какое-то странное.

– Просто отлично, что мы оказались в этом подвальчике, просто отлично, что здесь совсем нет народа, и что...

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы убийцы нумеровали жертвы?

– Мне так нравится, что ты сидишь напротив меня!

– Зачем приличному мужику покупать у бродяги пиджак?

– Мне так нравятся твои руки, твоя маленькая соблазнительная грудь...

– И зачем ему было переться в твоем пиджаке на пляж? Купаться?!

– Мне нравятся твои коленки, твой затылок, ты знаешь, что нет ничего сексуальнее твоего затылка, особенно если ты лежишь лицом к стенке?

– Может, орудует секта?..

– Мне нравятся твои очки, особенно, когда ты снимаешь их, щуришься, дышишь на них, протираешь, опять водружаешь на нос и...

– Или маньяк?!

– И подхватываешь мизинцем.

– Скорее всего, у мужика на пляже была назначена какая-то важная встреча.

– Мне нравятся твои ключицы, твои уши, твои ногти, твои пятки, – я все ждал, когда Элка меня услышит, но она тоже умела уходить «в отключку», когда я произносил длинные, лиричные речи.

– Слушай, а может, тот алкаш этому трупу какой-нибудь родственник?! – вдруг осенило Беду. – И он вовсе не продавал твой пиджак, а просто дал поносить?

– Я слышал, что бабы бывают трех видов – стервы, суки и дуры! – не пробившись к ее сознанию, я попробовал обратиться к подсознанию.

– Слушай, нужно попытаться найти того пьяни... Что?!! Ты назвал меня сукой?!

Скрипач перестал играть. Его заинтересовал назревавший скандал и он замер со смычком, занесенным над скрипкой.

– Нет, дорогая, я хотел только сказать, что открыл новый тип женщины под названием Беда! – Я сказал это громко, чтобы услышал скрипач и его любопытная скрипка. Смычок наконец опустился на струны, став щипать их гораздо бодрее, чем до моего громогласно объявленного «открытия». – В сущности, я только хотел признаться, что очень люблю тебя, несмотря на то, что...

– Нужно обязательно попытаться найти того алкаша.

– На то, что ты абсолютно несносна.

– Нужно найти его, пока не появился труп номер два!

Я залпом выпил холодное пиво.

– Черт тебя побери! – очень тихо сказал я Беде. – За каким хреном ты снова, опять, как прежде и как обычно пытаешься засунуть свой нос в уголовное дело?! Здесь не Сибирск! Твоя криминальная газетенка осталась за тысячи километров! Ты отдыхающая! Жена, блин, новоиспеченная! Дед кучу денег отвалил загсу, чтобы нас зарегистрировали в этом городе в такие короткие сроки! И потом, ты же, вроде, куда-то там устроилась на работу?! А?! Куда? В издательство! Кем? Пиар-менеджером! Вот и пиарь себе все, что под руку попадется! Пиарь, а не суй свой нос, свои локти, ключицы и пятки, которые мне так нравятся, в криминал!!! Не суй! А то оттяпают по самую задницу! – Я все же сбился на крик. Я орал, как умалишенный. Последний раз я орал так только на... Элку.

Скрипка заглохла – куда ей было против семейного скандала.

Примчался официант с огромным прозрачным кувшином, заполненным чем-то белым.

– Желание клиента для нас закон! – с улыбкой провозгласил он. – Хозяин нашего заведения, как казах – казаху, скотовод – скотоводу...

Элка захохотала. Она так хохотала, что слезы брызнули у нее из глаз и ей пришлось стащить с носа очки.

– Ну, ты попал! Пей! – приказала она. – Пей! Не обижай скотоводов.

– Маэстро, музыку! – крикнул я скрипачу. – Желательно вальс Мендельсона.

Скрипач пожал плечиком и – скрипка ему подчинилась, и смычок не подвел, извлекая из струн зубодробильные звуки избитого вальса.

Я встал, набрал в легкие воздуха и одним махом выпил кислое молоко. Это оказался отличный кумыс – свежий, будто и правда только что из кишлака.

– Браво, – сказала Элка. – Теперь могу смело сказать, что это лучший день в моей жизни!

Я плыл по морю на надувном матрасе. Солнце пялилось на меня сверху своим единственным жарким глазом и почему-то совсем не слепило. Я подмигнул ему, но оно осталось величественно-равнодушным и безучастным. Берег был далеко, берега совсем не было видно, но это совсем не пугало меня. Я был счастлив своим одиночеством, своей отрезанностью от мира, своей ничтожностью и беззащитностью перед могучей стихией.

Матрас, кажется, слегка спустил воздух, но это тоже почему-то не пугало меня. Мне было хорошо, тихо, спокойно.

Умиротворение мое вдруг нарушила легкая тряска. Море при этом оставалось совершенно спокойным, матрас, хоть и спущенный, лежал на воде неподвижно, но меня сотрясал легкий тремор где-то в районе плеча. Он категорически не годился для моего ощущения счастья от одиночества, поэтому я решил изменить положение на матрасе и перекатиться на живот. Но руки не двигались, в ногах не оказалось сил, а тряска только усилилась. Я хотел заорать, но голоса не было. Я в ужасе уставился на безоблачное небо; вот она, расплата за счастье – полный паралич, немота и трясучка. «Хорошо, что еще не ослеп», – подумалось мне. Оранжевый солнечный диск вдруг подмигнул мне очкастым глазом Беды и ее же голосом заорал:

– Бизя, вставай! Вставай, черт тебя побери! Посмотри, что про нас написали! Да продери ты шары!

Я открыл глаза и увидел перед собой Элку в шортах и топике, состоявшем из одних только лямок. Элка трясла меня за плечо, трясла сильно и, вероятно, очень давно, потому что успела раскраснеться и даже вспотеть.

У нее было злое лицо, злые руки, и даже коленки какие-то остервенелые.

– Вставай! Читай! – тыкала она мне в нос какой-то газетой. – Ублюдки! Уроды! Писаки хреновы!

– Элка, – пробормотал я, блаженно улыбаясь в полусне, – Элка, я так скучал по тебе на драном матрасе! Это только казалось, что мне хорошо в одиночестве. На самом деле мне было страшно, одиноко, мокро, и со мной приключилась трясучка.

– Читай! – приказала Элка и развернула передо мной газету, держа ее пальцами за уголки.

– Ой, не хочу, – отвернулся я от газеты, – не люблю я по утрам газеты читать. Я не английский колонизатор на Самоа.

– При чем тут Самоа, идиот! – взревела Элка так, что я окончательно проснулся.

– Кто идиот? – решил уточнить я.

– И ты тоже, – милостиво объяснила она. – Немедленно прочитай статейку на первой полосе и скажи, что ты об этом думаешь!

Пришлось взять в руки газету и сфокусировать взгляд на мелких газетных строчках. Еще не начав читать, я понял, что газетенка с сильнейшим налетом «желтизны», а большую половину ее содержимого составляет фоторепортаж с нашей свадьбы. На самой большой фотографии был запечатлен я, сжимающий в объятиях девушку в белом платье. Я припал к губам девушки с такой варварской ненасытностью, что лицо у девушки смялось, словно подушка, в которую уронили кирпич. Глаза у нее были выпучены то ли от ужаса, то ли от удовольствия, я же, наоборот, зажмурился так, будто взвод автоматчиков должен был меня вот-вот расстрелять. На заднем плане виднелись ухмыляющиеся, пьяные лица гостей. Зрелище было отвратительным, но еще отвратительнее была подпись к снимку.

«Сазон Сазонов наконец-то женил своего непутевого внука Глеба! Свадьба состоялась в одном из ресторанов, принадлежащих Сазону, и на нее были приглашены самые известные и влиятельные люди нашего города. Пикантность этого события состояла в том, в ЗАГСе непутевый внук расписался с одной девушкой – Эллой Тягнибедой, а в ресторане на крик гостей „Горько!“ целовался с другой – некоей беременной Элеонорой. Как стало известно, скоро у Элеоноры родится от Глеба ребенок! Справедливый вопрос: как смотрит на это законная жена Глеба? Вероятно, очень даже лояльно, так как сама она, как поговаривают, не может иметь детей, и готова принять внебрачного ребенка мужа в семью. Ведь деньгам Сазона Сазонова очень нужны наследники! Некоторым показалось странным, что Глеб решил афишировать свое отцовство на таком мероприятии, как свадьба, но – у богатых свои причуды!»

На второй фотографии я что-то пил из бокала, а подпись гласила: «Внук Сазона Сазонова с трудом избавился от алкогольной зависимости, поэтому пьет теперь только соки!»

Третье фото изображало, как я, роняя столы и стулья, убегаю из зала, а за мной мчится Элка. На четвертом моя маман обнимала незнакомого юношу в бабочке. «Глеб Сазонов в прошлом отчаянный ловелас, – были подписаны фото. – Под видом матери на его свадьбу прибыла дама, в прошлом состоявшая с ним в длительной любовной связи. Несмотря на почтенный возраст, дама хорошо сохранилась, но Глеб Сазонов спасался от нее паническим бегством!»

На пятом фото я выходил из туалета, украдкой поправляя ширинку.

На шестом – Элка сидела на кожаном диванчике в холле и задумчиво ковыряла в носу. Подпись под фотографиями была одна: «Ничто человеческое им не чуждо».

Было и еще одно фото – мы с Элкой на мотоцикле мчимся от ресторана по дороге, ведущей к морю. «Она всегда за рулем, а Глеб, как обычно, всего лишь пассажир. Не значит ли это, что бойкая невестка может оттеснить от руля управления бизнесом и самого Сазона Сазонова? Кстати, Сазон так и не появился на свадьбе своего непутевого внука».

На этом фоторепортаж заканчивался. Под всей этой гадостью стояла подпись З. Михальянц.

– Забавно, – я зевнул, рассмеялся и отбросил газету в сторону.

– Тебе забавно? – Элка топнула изо всех сил босой ногой. – Смешно?! Эти скоты опозорили нас на весь город! Кто пустил журналистов на свадьбу? Кто позволил им пройти в ресторан? Какая скотина нафантазировала, что я не могу иметь детей? Кто сочинил, что Эля беременна от тебя?!!

– Тебе нужно было бы быть поосторожнее со своими розыгрышами, – усмехнулся я. – Видишь, во что это вылилось!

– Убью! Засужу! Засажу! Загрызу!

– Да успокойся ты, – я сел на широкой кровати и с удовольствием потянулся.

Голова не болела, но все-таки пиво с кумысом оказалось убойной смесью – я не очень хорошо помнил, как мы с Элкой добрались до дома. – Чего ты так злишься? – удивился я, глядя на красную Элку. – Не делай трагедии из ерунды. Посмотри, как называется эта паршивая газетенка.

– Как? Как она по-твоему называется?! – завыла Элка.

– «Болтушка»! Желтая, дрянная «Болтушка»! Кто читает ее всерьез?!! Кстати, где ты раздобыла ее с утра?

– Купила в киоске, когда вышла на утреннюю пробежку! Увидела фотографии и купила! Ты говоришь, кто читает ее всерьез?! Да будет тебе известно, что «Болтушка» – самая читаемая газета в городе! Ее расхватывают, как горячие пирожки! Нет, лучше, чем пирожки! У нее тираж сорок тысяч! Со-рок тысяч! – простонала она и, схватившись руками за голову, плюхнулась на кровать. – Главное, чтобы Эля всерьез не ухватилась за мысль, что ты отец ее ребенка, – глухо, в подушку, сказала она.

– Да не грузись ты, – я натянул джинсы, – лучше не покупай больше желтую прессу и не носись ни на какие пробежки. А то какой-нибудь папарацци щелкнет тебя и опубликует с подписью «Невестка Сазона Сазонова вместо того, чтобы заниматься по утрам сексом, носится вокруг дома. А не импотент ли непутевый внук Сазона Сазонова?!» Интерес к фигуре моего деда просто фантастический! Хорошо, что я вовремя свалил из этого города. Слушай, ты нигде не видела мою рубашку?

– Нет, я этого так не оставлю! – Элка вскочила с кровати, схватила газету и яростно зашуршала газетами. – Сейчас найду телефон, найду адрес паршивой газетенки, и из этого Михальянца всю душу вытрясу! Я заставлю его дать опровержение! В противном случае пригрожу подать в суд за клевету! Кстати, ты не знаешь, какое мужское имя начинается на букву Зэ?

– Понятия не имею! – Я отобрал у Элки газету, но она уже терзала телефонные кнопки, тыкала в них длинными пальцами, не попадала, сбивалась и начинала сначала.

– Алло! Редакция! – заорала она. – А дайте-ка мне Михальянца на букву Зэ! Да, да, именно его! – Она прикрыла трубку рукой и восторженным шепотом сообщила мне: – Представляешь, в редакции его все зовут Засранец Михальянц!

Ох, как мне не хотелось скандала и разбирательств! Я бы даже согласился всю жизнь платить алименты Элеоноре, лишь бы только Беда не поднимала шума. Но Элку, вставшую на тропу войны, остановить было практически невозможно. Разве что... В голове зароились неубедительные аргументы, а глаза вдруг наткнулись на небольшую заметку в газете в рубрике «Криминал».

– Подожди, – я нажал на аппарате отбой. – Лучше прочти сначала вот это!

– Что?! – Элка выхватила газету. – Что тут еще?! «Загадочная смерть продюсера на Диком пляже», – вслух начала читать она. – «Этой ночью генеральный продюсер телеканала „Рим“ Игорь Матвеев был найден мертвым на берегу моря, именуемом Диким пляжем. Кто-то напал на него сзади и размозжил голову. Что делал продюсер в столь позднее время на берегу – неизвестно. У следствия нет пока никаких версий. Известно только, что это не ограбление, так как ценные вещи и деньги не тронуты. На руке у трупа была нарисована красная цифра один...

– Слушай, ты не видела мою клетчатую рубашку? – перебил я ее, радуясь, что Элку удалось отвлечь от военных действий.

– «... Но самое поразительное, что спустя три часа в другом районе, точно таким же образом был убит Иван Петушков, генеральный директор крупнейшего в городе агентства недвижимости „Очаг“. Его обнаружила с проломленной головой соседка в подъезде дома, где проживал Петушков. Бумажник, часы, золотая цепочка и приличная сумма денег остались при нем, так что версия ограбления исключается. На правой ладони трупа была нарисована красная цифра два. Что это? В городе появился маньяк? По обоим делам начато следствие. Оперативники почти не сомневаются, что убийства совершил один человек. Они уже называют его между собой „молоточником“.

– Нет, ну что я говорила?! – заорала Элка, начисто позабыв о намерении учинить скандал Михальянцу. – Что говорила? Номер два все-таки появился! Всего через три часа! Нет, нужно обязательно попытаться найти этого алкаша из клумбы! Менты этим, как пить дать, заниматься не станут, а у него может быть очень ценная информация! Слушай, ты нигде не видел мои джинсы? Я не могу идти искать его в шортах, а то засранец Михальянц сфотографирует меня и напишет, что невестка Сазона пропила штаны.

Все начиналось сначала, но теперь следовало попытаться удержать Беду от поисков алкаша.

– Тебе же вроде бы на работу, – намекнул я, продолжая искать рубашку. В комнате, которую мы в квартире деда определили «своей», царил идеальный порядок, одежда ровными рядами висела в шкафу на плечиках, но моей любимой рубашки в клетку нигде не было.

– На работу мне к двум. Я успею что-нибудь предпринять, чтобы найти бродягу. Где мои джинсы?! – Беда начала носиться по комнате, заглядывая во все углы и отодвигая стулья. В конце концов она брякнулась на коленки и застыла в интересной позе, заглядывая под кровать.

– Да зачем тебе этот урод? – не выдержал и заорал я. – Ты здесь кто? Следователь? Оперуполномоченный? Ты – жена!

– Кухня, дети и постель? – ехидно уточнила Элка, не меняя позы.

– Можешь добавить к этому что-нибудь и для собственного удовольствия, – разрешил я, не подумав, и она тут же отбила мяч:

– Вот для собственного удовольствия я сначала раскатаю Михальянца по длинному редакционному коридору, а потом найду и допрошу пропойцу, которому ты отдал пиджак. Если тебе интересно, зачем я это сделаю, то отвечу: первого нужно научить проверять информацию, а второй, глядишь, подскажет мне сюжет для нового детектива. Давным-давно ничего не писала! – Она разогнулась, встала, отряхнула коленки и руки, хотя пол был идеально чистый – сам драил его каждый день «машкой»[3].

Крыть мне было нечем. Она действительно давно ничего не калякала карандашом в своих тетрадках, а теперь учуяла своим журналистским носом «материал». Наверное, нужно смириться и ради семейного счастья позволить ей делать все, что захочется.

– Черт с тобой, – махнул я рукой, – делай, что хочешь. Скажи лучше, как жена, куда подевалась моя рубашка?

– Кажется, у нее приключилась любовь с моими джинсами, – засмеялась Элка. – Они свалили в романтическое путешествие.

Я пожал плечами и вышел из комнаты.

Я совсем позабыл о маман.

Поэтому вздрогнул, когда увидел на кухне женщину, стоящую у плиты. Она озабоченно хмурилась над кастрюлей, в которой что-то бурно кипело.

– Сын, – она на мгновение подняла на меня большие карие накрашенные глаза, и тут же сразу уткнулась в кастрюлю, – прости, ужасно глупо вчера получилось. Я не думала, что ты вымахаешь таким... таким Шварцем. А тот мальчик, которого я вчера обняла, так походил на Сережу, твоего папу!

Я попятился, чувствуя некоторую неловкость от того, что не очень одет.

– Да, очень похож, – журчала она, не отрывая глаз от кастрюли, – я уж было потом подумала, а не нагулял ли твой папа еще одного сыночка? А, может, это нахулиганил Сазон? Слушай, ты не знаешь, сколько варятся яйца всмятку? Я без своей домработницы Ляльки как без рук!

– Минуту, – подсказал я.

– Две, – Элка оттеснила меня с прохода, подошла к плите и тоже заглянула в кастрюлю. – Генриетта Владимировна, вы варите всмятку перепелиные яйца?! Как же их есть? Спичкой?

– Перепелиные яйца всмятку – очень полезные, деточка. Они убивают раковые клетки.

– Господи, Генриетта Владимировна, неужели в вашем роскошном организме есть раковые клетки?

– Типун вам на язык! – взвизгнула маман. – Это для профилактики. А вы – домработница Сазона?

Стекла Элкиных очков блеснули так, что я понял – если я не вмешаюсь, семейная жизнь начнется с большого скандала. А может, она этим скандалом даже и закончится.

– Это моя жена, Генри... Вла... ма... па... Жена! Элла Тягнибеда!

– Что за фамилия?! Да и имечко никуда не годится. Надеюсь, мои внуки не будут Тянитолкаями!

– Внуков у вас не будет, – сухо отрезала Элка. – О том, что я бесплодна, судачит весь город.

– Никогда не хотела быть бабушкой.

– А придется. В утренней газете написано, что у Глеба скоро родится ребенок от совершенно посторонней девушки.

– Что вы говорите? Ну, совершенно посторонняя девушка ни в коем случае не сделает меня бабушкой!

– Хватит! – гаркнул я во всю силу своих неслабых легких. Но они не обратили на меня никакого внимания.

– Деточка, а какой у вас рост? Метр девяносто пять? Шесть? Семь? Восемь? Подайте, пожалуйста соль во-он с той полочки. Вы достанете.

– В вашем возрасте, Генриетта Владимировна, неразумно употреблять в пищу соль. Кстати, яйца переварились. Они не всмятку, они вкрутую. Боюсь, вашим раковым клеткам ничего не грозит.

– Даже если яйца вкрутую, они не перестали быть перепелиными и не утратили своих целебных свойств. А вам, деточка, нужно побольше кушать жирного, сладкого и мучного. Эта болезненная худоба...

– Не более болезненная, чем ваша, Генриетта Владимировна. Мои джинсы на вас отлично сидят, только длинноваты немножко.

– Что вы говорите? Эти джинсы ваши?! Я забыла дома халат и решила, что никого не обижу, если надену старые рваные штанишки, которые валялись в ванной.

– Эти рваные штанишки стоят тысячу долларов, – прошипела Беда.

– Вас подло надули. Им красная цена двести рублей. Почистите, пожалуйста, яйца, у меня дорогой маникюр. Ой, простите, я совсем позабыла, что вы вовсе не домработница Сазона Сазоновича!

– Немедленно прекратите, – жалобно попросил я.

– Деточка, а сколько вам лет? Не бойтесь, скажите, я знаю, у мужчин сейчас очень модно брать в жены женщин гораздо старше себя.

– Поделите свой возраст пополам, потом еще пополам, отнимите пять лет и вы узнаете сколько мне лет, Генриетта Владимировна!

– Ой, боюсь тогда, что вы еще не родились! – Маман весело рассмеялась. – А жаль, потому что я хотела попросить вас позвонить моему мужу и сказать ему, что вы моя близкая подруга, и что я задержусь у вас на месяцок. Мы, видите ли, повздорили с ним перед моим отъездом.

– С вами трудно не повздорить, Генриетта Владимировна.

– Ой, не скажите, вы меня мало знаете. Я – душка!

– А я-то какая душка! Кстати, вы знаете, что в перепелиных яйцах холестерина гораздо больше, чем в куриных, гусиных, утиных и страусиных?

– Вздор. Это диетический продукт.

– Это чистая правда, как и то, что вы напялили на себя рубашку Глеба, в которой он обычно занимается уборкой квартиры.

– А я-то думаю, почему она такая большая и пахнет так дурно!

– Это яйца ваши так пахнут.

– Рубашка.

– Яйца.

– Рубашка.

– Яйца.

– Рубашка.

– Яйца!

Они гарцевали друг перед другом, как сохатые в брачный период, примеряющиеся, как бы побольнее ударить рогами соперника.

– Умоляю вас, перестаньте! – У меня больше не было сил. Было всего лишь утро, но у меня уже не осталось никаких сил от этой семейной жизни! – Хотите, я сам почищу вам яйца Генри... Вла... ма... па...

– Я хочу, чтобы Трясунесчастье достала мне соль с верхней полки.

Элка открыла рот, но не успела ответить. Ее перебил звонок в дверь. Я поплелся открывать, проклиная тот день, когда согласился провести это лето у моря.

– А поворотись-ка, сынку! – гаркнул хорошо знакомый голос, едва я открыл дверь. На пороге стоял дочерна загорелый Сазон в широких шортах, майке и темных очках. Он улыбался во всю свою белозубую пасть. В отличие от слуха, зубы у него были отменные. – Здорово, сынку! Женился? Не передумал?!

Я за сухие сильные плечи притянул Сазона к себе и поцеловал в лысоватый затылок. И только тут заметил, что он не один. Ну, Мальцев, его давний друг и «оруженосец» меня нисколько не удивил – он везде таскался за дедом, считался его компаньоном по бизнесу и верным соратником во всех начинаниях. Но кроме Мальцева на площадке стояла баба. Нет, вру, не баба, а женщина, определенно, роскошная женщина, – в ней было килограммов сто пятьдесят веса, пятьдесят из которых приходилось на грудь. У нее была корона густых темных волос, черные очи, алые губы и, судя по всему, кроткий нрав, потому что она застенчиво улыбалась и смотрела слегка исподлобья.

Я отступил в темноту коридора, дед ввалился за мной, следом зашли Мальцев и знойная спутница.

– Эх, жалко, на свадьбе не погулял! – заорал Сазон. Он всегда громко орал, потому что почти ничего не слышал, а слуховой аппарат одевал только для деловых переговоров с партнерами по бизнесу. – Ну ничего, наверстаем! Ты, сынку, меня потерял?

– Я в курсе, что у тебя были сложности с сексом! – крикнул ему я, включил в коридоре свет и украдкой взглянул на женщину, в присутствии которой наш полногабаритный коридор показался тесным. При ярком свете она оказалась совсем молодой, нет – совсем юной. Наверное, ей было лет двадцать, или девятнадцать, но скорее всего – восемнадцать. Во всяком случае, я очень надеюсь, что ей уже есть восемнадцать лет.

– У нас были сложности с рейсом, – разуваясь, устало поправил меня Мальцев.

– С сексом, – уперся я.

– С рейсом, – настаивал Мальцев.

– С сексом.

– С рейсом.

Дед замотал головой, переводя взгляд то на Мальцева, то на меня – он не слышал ни слова.

– С сексом! – Наш разговор набирал ту же динамику, что и утренний диалог Элки с маман. – Может, у тебя, Елизар и были трудности с рейсом, а у Сазона они были с сексом.

– С рейсом, – терпеливо повторил Мальцев. – Самолет задержали в Мадриде почти на сутки по техническим причинам. Сазон же посылал вам эсэмэски!

– Да, он писал «секс задерживается».

– Рейс! – Мальцев снял соломенную широкополую шляпу и стал критически рассматривать себя в зеркале.

– Секс! – теряя терпение, я не очень воспитанно указал пальцем на пышную грудь девушки.

– А какой марки телефон у Сазона? – вдруг подала голос из кухни маман.

– «Сименс»! – охотно ответил ей Мальцев.

– Тогда все понятно, – прокричала маман. – В этих «Сименсах» есть функция Т9 – автоматический набор текста. Чтобы долго не набивать текст, эта функция подставляет нужное слово из памяти телефона. В словах «секс» и «рейс» порядок набора клавиш совпадает, а поскольку «секс» употребляется чаще, то и выскакивает на дисплей первым именно это слово! Старый прикол! Об этом все уже давно знают!

– Все – это вы, Генриетта Владимировна? – любезно осведомилась Беда.

– Хлопцы! – заорал дед. – Хватит меню обсуждать! Стройся! Равнение направо! На кухню шагом марш!

Мы гуськом потянулись на кухню.

На кухне Элка почему-то все-таки чистила перепелиные яйца. Маман колдовала над туркой – картина была практически идиллической.

– Элка! Ты что, разоряешь воробьиные гнезда?! – завопил дед. – Генка! А ты все же приехала! Молодец! Пора, наконец, познакомиться с сыном, он практически вырос, не орет по ночам и не марает пеленки! – Дед звонко хлопнул маман по заднице. Она вздрогнула и пролила кофе на газ. Синее пламя с прощальным шипением погасло.

– Не смей называть меня Генкой! – возмутилась маман и специальной зажигалкой наладила пламя.

– Что?!! – заорал дед. – Говори громче, не щелкай клювом как полудохлая утка!

– Ну, нисколечки не изменился, – вполне мирно себе под нос констатировала маман. – А сколько воды утекло!

Дородная девушка смущенно присела на краешек стула и с интересом стала смотреть, как Элка чистит мелкие яйца.

Мальцев смахнул невидимую пыль с диванчика, сел и, вальяжно закинув ногу на ногу, откинул небрежно со лба непослушную прядь.

Елизар Мальцев, в прошлом поэт и прозаик, теперь с головой ушел в новое дело – он начал маслом писать картины. В основном это были морские пейзажи. Вернее, – это были одни только морские пейзажи. В нашей квартире она висели на каждом шагу – одинаковые синие квадраты с небанальными названиями: «Изнывающее море», «Разочарованное море», «Влюбленное море», «Разъяренное море», «Сытое море», «Голодное море» и даже «Поддатое море».

Елизар штамповал свои шедевры десятками, сотнями, называл себя «маринистом», носил яркие шейные платки, льняные костюмы, седую кудрявую шевелюру – слыл, одним словом, творческой личностью и, несмотря на занятость в Сазоновом бизнесе, всегда находил время постоять с мольбертом у моря с задумчивым прищуром и с занесенной для очередного мазка кистью. Елизар умудрялся «выставляться» со своими «синими квадратами» в местных Домах культуры, а однажды Сазон даже откупил ему на неделю зал в городской картинной галерее. Выставка называлась «Мат Айвазовскому» и, как ни странно, собрала кое-какие сборы.

– Элка, будешь лопать воробьиные яйца, так и останешься стиральной доской! – закричал дед. – Эй, Кармен, доставай из сумки жратву!

Девушка подскочила, открыла баул и стала метать на стол какие-то объемные свертки.

– Кстати, дамочки и господа, разрешите представить вам Кармен! – провозгласил Сазон. – Это типа моя невеста. Вполне возможно, что я женюсь на ней. Она испанка и ни бум-бум по-русски!

– Ни бум-бум! – подтвердила Кармен, сверкнув исподлобья черными очами.

– Вообще-то, ее зовут Долорес, – вмешался Мальцев, – но Сазон всех испанок зовет Кармен. Долорес знает только одну русскую фразу: «Хорошо, господин».

– Хорошо, господин, – повторила Кармен и широко улыбнулась.

– Ну и дела, – развел я руками.

Утро еще только набирало силу.

– Деточка, бросьте вы эти чертовы яйца. Лучше достаньте во-он с той полочки кофейные чашки.

– Кофеин, Генриетта Владимировна, гораздо пагубнее влияет на организм, чем холестерин. Особенно если в нем вдруг заведутся раковые клетки.

– А что, в вашем организме завелись эти клетки?

– Ни бум-бум! – широко улыбалась Кармен, разворачивая свертки и извлекая из них пластиковые упаковки с салатами, нормальные яйца и даже огромную копченую курицу.

– Господи, в Испании такое неземное Средиземное море, – мечтательно простонал Мальцев с дивана.

– Что?! Говорите громче! У вас, что батарейки сели?!! – орал дед.

– Хорошо, господин! – начала раскланиваться Кармен.

– А почему вам не дает покоя мой прекрасный организм, Генриетта Владимировна? Потому что он молод, красив и неглуп?

– Вовсе нет, деточка. Просто у вас явный дефицит веса. Это нехорошо.

– Для кого нехорошо, Генриетта Владимировна?

– Для вашей красоты и ума, деточка!

– Генка, ты никак третируешь Элку?! – дошло наконец до Сазона. – Отставить!!!

– Не смей называть меня Генкой!

– Ни бум-бум! – Кармен жестом пригласила всех нас к столу.

– Рота, всем жрать! – приказал дед, усаживаясь на стул.

– Не садитесь на угол, деточка, а то семейная жизнь не заладится!

– Где у круглого стола вы видите угол, Генриетта Владимировна?

– В подарок на свадьбу я привез вам из Испании свою лучшую картину. Она называется... – Мальцев пересел поближе к столу.

– Ни бум-бум!

– ... она называется «Охеренное море».

Это море меня добило. Я вдруг отчетливо понял, что завтракать в такой обстановке я не смогу. А также я не смогу в ней обедать, ужинать, спать, и просто дышать. Я схватил со стола батон и улизнул в свою комнату. Там, схватив телефон, я набрал номер своего старинного друга детства.

– Колян, – откусив пол батона, сказал я, – помнишь, ты говорил мне, что хочешь поехать во Владик к отцу, но не можешь найти себе на работе замену? Так вот, я согласен тебя подменить на пляже, при условии, что мне можно будет жить, или хотя бы время от времени ночевать на спасательной станции. Я готов приехать прямо сейчас!

– Ты же вроде женился? – осторожно поинтересовался Колян.

– Женился, – вздохнул я и опять откусил батон. – Но еще как-то не очень привык. Пойми меня как спасатель спасателя – мне просто необходимо холостяцкое логово и хоть какая-нибудь работа. Иначе я просто не выживу. Выручай!

– Ура! – заорал Колян на том конце провода. – Немедленно приезжай!

Я принял правильное решение – занять себя каким-нибудь делом.

Неделя на спасательной станции пролетела почти незаметно. Колян ввел меня в курс дела, объяснил обязанности пляжного спасателя и со спокойной душой улетел во Владивосток, объявив, что вернется не раньше, чем через месяц.

Да, я принял правильное решение занять себя делом, но я и представить не мог, что дело спасателя окажется таким хлопотным. Не то, чтобы каждый второй отдыхающий норовил утонуть или утопиться, но специфика работы оказалась такой, что у меня и минуты свободной не было.

Основной моей обязанностью было неотрывно, неутомимо и неустанно бдить.

Пляж назывался «Жемчужный» и принадлежал какому-то ООО. Спасательной станцией назывался вагончик, оборудованный стареньким кондиционером, двумя расшатанными кроватями, колченогим столиком и допотопным рукомойником с железным штырем, который звонко гремел, когда я пытался умыться. Около вагончика стоял щит с корявой надписью «Спасательный пост», а на щите элементом декора висел спасательный круг. На этом оборудование спасательной станции себя исчерпывало. Ни тебе воздушных аппаратов дыхания, ни водолазного снаряжения, ни уж тем более быстроходного катера. Была, правда, ветхая лодочка с одним полугнилым веслом и... больше никакой романтики.

– Это тебе не Малибу, – объяснил мне Колян, – тут только на себя надо рассчитывать, а не на технику.

Я и рассчитывал на себя. Ведь плавал и нырял я даже лучше, чем ходил или бегал.

За отдыхающими нужен был глаз да глаз. Потому что отдыхающие эти не представляли себе отдыха без пива, джин-тоника, коньяка и водки. А, утолив жажду горячительными напитками, они норовили заплыть подальше.

И если мужикам достаточно было грозно крикнуть в рупор: «За буйки не заплывать!» и они послушно гребли к берегу, то девицы плевать хотели на мои окрики. Я как-то выловил парочку таких фей за буйками, так они сильно возмущались и заявили, что плевать хотели на правила, плавать будут там, где им хочется, а я на то и спасатель, за то мне и деньги платят, чтобы в случае чего не дал им утонуть. В общем, с девушками была засада. Я уж не стал им объяснять, что деньги спасателям платят такие, что они вправе дрыхнуть весь день в вагончике и никого не спасать.

Поговорку «Пьяному море по колено», наверное, придумал отчаявшийся спасатель.

Я отнесся к своим обязанностям весьма серьезно. На свои деньги купил бинокль и патрулировал берег с утра до вечера, а иногда даже и ночью, потому что основательно поселился в вагончике, бывая дома только набегами. По штату мне полагался помощник – матрос-спасатель Ленька, но он за свои восемьсот рублей зарплаты был стабильно пьян, появлялся редко, а если и появлялся, то как правило, я зорко следил, чтобы он сам не утонул.

В вагончике я навел относительный порядок – купил электрический чайник, поменял ржавый рукомойник на новый, принес из дома две смены постельного белья и кое-какую посуду. В общем, обжился, и был очень доволен, что пока Элка с маман упражняются на кухне в острословии, мне есть чем заняться.

Беда приезжала ко мне каждый день. Она нарушала ревом «Харлея» относительное пляжное спокойствие, бросала мотоцикл на охраняемой автостоянке, там же раздевалась практически догола (то, что на ней оставалось, трудно было назвать купальником). Потом она гордо вышагивала как цапля, переступая через загорелые дочерна тела, и курила на ходу сигарету. Дошагав до вагончика, она бросала окурок в песок и кричала:

– Эй, кто-нибудь, спасите девушку от голодной смерти!!

Как правило, я находился где-нибудь неподалеку с биноклем, подходил и начинал выговаривать Элке:

– Сколько раз говорил тебе – не бросай окурки в песок, здесь урны на каждом шагу! Уборщики пляжа каждый вечер собирают по четыре ведра окурков! Четыре! А знаешь сколько им платят? Копейки. Это тебе не Малибу.

– А эти уборщики случайно не сообщают тебе, сколько они за смену находят золотых цепочек, колечек, часов, фотоаппаратов, мобильников и прочих утерянных ценностей?!

– Не сообщают, – бурчал я и заходил в вагончик. Как всегда, Элкины аргументы мне крыть было нечем. Я действительно у некоторых уборщиков замечал предметы, сильно похожие на металлоискатели.

– Есть хочу, – неизменно заявляла Элка, оказавшись в вагончике.

Дело в том, что администрация пляжа, пытаясь, видимо, компенсировать мизерные зарплаты спасателей, а также убогое снаряжение, развозила для них бесплатные неплохие обеды. А так как мой напарник постоянно отсутствовал, мы с Элкой каждый день съедали по вкусному большому обеду. Элка отдавала мне второе, я жертвовал ей свой суп, мы наедались до отвала, потом заваливались на кровать и, если для занятий любовью у Элки не было настроения, то мы просто болтали о том, о сем.

Вот уже несколько дней как она все уши мне прожужжала про приезд в город какой-то звезды.

– Юлиана Ульянова, Юлиана Ульянова, – трещала она без умолку, – Юлиана Ульянова приезжает на этой неделе! Жуть, какая капризная, жуть – знаменитая! Нужно заказать для нее лучший в городе номер люкс, арендовать лучший конференц-зал, договориться с лучшими журналистами, с ресторанами, газетами, глянцевыми журналами, телевидением, кажется, нужно с самим Господом богом договориться, чтобы во время гастролей Юлианы Ульяновой погода была хорошая и не дай бог, дождь не пошел!

– Да кто такая эта Юлиана Ульянова, что за звезда?! – не выдержал я однажды. – Первый раз о такой слышу!

– И я первый раз, – вдруг сникла Элка. – Но, говорят, суперпопулярная личность.

– Кто говорит?

– Она и говорит! Звонит мне каждый день на мобильный и контролирует процесс подготовки своих гастролей. Весь мобильник просадила, зараза. «Ах, я звоню вам, ах, сообщить, что супы ем только из ах, протертого сельдерея!» Тьфу. Нет, ну правда, она очень известная. Правда, не у нас, а где-то там, в Голливуде.

– Где-то там в Голливуде! – я захохотал от души. – А в Голливуде-то об этом известно?

– О чем? – надулась Элка.

– О том, что она там суперпопулярная личность!

– Ее там каждая собака знает!

– Это Юлиана Ульянова говорит?!

– Ну не собаки же!!! Она – самая знаменитая русская в Голливуде! Актриса, певица, модель, журналист, телеведущая и... и вообще первая в мире красавица.

– А при чем тут твое издательство?

– Так она еще и книжки пишет, я что, не сказала?

– Нет. Ты сказала, что она актриса, певица, модель, журналист, телеведущая и красавица.

– Так сейчас все актрисы, певицы, модели, журналисты, телеведущие и в особенности красавицы книжки пишут!!!

– Детективы? Любовные романы?

– Да нет же! Они учат других русских девушек как прославиться и подцепить прынца. Что для этого нужно есть, пить, носить, читать, говорить, и как краситься. В особенности как краситься. Ты не представляешь, как ценны и оригинальны такие советы. Покупаешь за двести рублей подобное руководство и – все олигархи в твоем кармане, а слава и деньги гонятся по пятам. – Элка не выдержала и расхохоталась.

– Странно, – пожал я плечами.

– Что тебе странно?

– Если весь Голливуд валяется у нее в ногах, то зачем ей нужны гастроли в наш скромный город?

– Не знаю, – пожала Беда плечами. – Она летит сюда за свой счет и хочет получить максимум освещения своего визита в прессе и на телевидении. Так уж получилось, что за это отвечаю я.

– Все равно странно.

– Что еще?

– Я всегда считал, что певица, актриса, модель, журналист, телеведущая и писатель – это совершенно разные профессии, требующие разного образования, разных навыков, природных данных, таланта, наконец, и даже разной карьеры!

– Ты безнадежно отстал от жизни! – диагностировала Беда и снисходительно потрепала меня по щеке.

Разговоры об этой Юлиане Ульяновой меня так достали, что однажды она даже приснилась мне в виде шестиглавого Змея Горыныча – каждая голова была олицетворением одного из ее талантов, но все шесть голов были замечательно белокуро и голубоглазо красивы.

Одному я был несказанно рад: с появлением имени Юлианы Ульяновой Беда напрочь забыла о своем стремлении найти парня из клумбы, чтобы попытаться разузнать у него, при каких обстоятельствах он избавился от моего пиджака, а также она позабыла и о намерении закатить скандал Михальянцу, так вольно интерпретировавшему события нашей свадьбы.

Это случилось в субботу вечером, когда основной поток отдыхающих схлынул, оставив берег почти пустынным, лежаки сиротливыми, а зонтики от солнца – невостребованными.

Я стоял недалеко от вагончика и в бинокль рассматривал море, когда на небе неожиданно появились тучи, задул довольно прохладный ветер, и на море появились «барашки» – предвестники шторма.

Я перевел бинокль на берег – народу в связи с испортившейся погодой почти не осталось, а те, кто еще задержался, поспешно собирали свои вещи. Между лежаками бродила какая-то исхудавшая кошка, обнюхивая фантики и палочки от мороженого, в большом количестве валявшиеся на песке. Наконец, она нашла колбасную кожуру и стала ее жевать. Я вздохнул и убрал бинокль от глаз.

Мусор – это настоящее пляжное бедствие. Штата уборщиков катастрофически не хватает, чтобы к утру вернуть берегу пристойный для отдыха вид. Я нарисовал массу табличек с просьбой не мусорить и развесил их по всему побережью, но никакие письменные обращения типа: «Большая удобная урна желает познакомиться с вашим мусором» или «За собой не убирают только козлы» не помогают.

Я еще раз вздохнул и хотел пойти в свой вагончик, но вдруг услышал за спиной:

– Глеб Сергеевич! Глеб Сергеевич!

Ко мне бежала Варвара – самая добросовестная уборщица пляжа. За собой она волокла большой полиэтиленовый мешок, до отказа забитый фантиками, окурками, пустыми пластиковыми бутылками и смятыми банками из-под пива.

– Там... там... – она показала рукой, затянутой в резиновую перчатку, в сторону, где пустовали деревянные лежаки.

– Что случилось? – Я почувствовал, как сердце прибавило ходу, словно кто-то невидимый нажал в моем организме на газ. – Кто тонет?! – заорал я и бросился туда, куда указывала Варвара.

– Нет! – крикнула мне Варвара. – Не тонет! Но там у лежака лежит чья-то одежда, а рядом никого нет! И в воде нет, и поблизости нет! Эта одежда уже два часа там лежит. Я туда шла – лежала, обратно шла – лежит, а тут уже и ветер поднялся и море штормит, я вернулась, а вещички до сих пор на месте!

Я побежал вдоль берега, осматривая лежаки. На одном из них действительно небрежно валялись вещи – ярко-желтая юбка, такого же цвета топ, темные очки и сумочка на длинном ремне. Под лежаком стояли босоножки на высокой платформе. Я приложил к глазам бинокль и стал рассматривать неспокойное море. Может, все-таки, это просто любительница поплавать в шторм? Но нигде никого не было.

– Э-э-эй!! – крикнул я, но даже эхо обделило меня ответом.

Подошла Варвара, волоча свой мешок.

– Ну как? – спросила она.

– Похоже, хреново, – поделился я впечатлениями.

– Да не переживайте особо, – попробовала успокоить меня тетка. – Может, ушла куда, да сейчас вернется.

– Куда уйдешь в купальнике дальше пляжа? Да и сумка ее вон валяется! – Недоброе предчувствие прочно поселилось у меня где-то в районе желудка.

– Во-он те кусты видите? – Варвара указала на густой кустарник, росший на склоне вдалеке. – Там парочки часто уединяются на предмет половой любви. Может, дама поразвлекается и вернется?

Кусты были далеко, но я не поленился, сходил туда и, обдирая коленки и локти колючими ветками, тщательно их обследовал. Там валялось много пустых пивных банок, окурков, засохших презервативов, был там даже увядший букет цветов, но ничего похожего на обладательницу легкомысленных милых вещичек я так и не обнаружил.

Я вернулся к лежаку и на свой страх и риск порылся в сумочке. В полном хаосе в ней находился полный набор женских банальностей: пудреница, помада, мятные конфеты, флакончик духов, зеркальце, фотография какого-то парня. Ни денег, ни ключей, ни документов, ни мобильного телефона я не нашел. Оставалась надежда, что существовала еще одна сумка, с которой дама куда-то и удалилась, где-то там задержалась и должна вернуться вот-вот.

Стараясь не поддаваться панике, я сел на лежак, засек по часам время и стал ждать. Прошло тридцать минут, сумерки оформились в полную темноту, когда я окончательно понял – она не придет. Я понял, что ЧП во вверенных мне владениях все же произошло, как я ни старался его предотвратить.

Варвара уже ушла, остальные уборщики тоже, пляж стал совершенно пустынным, только вдалеке орала облезлая голодная кошка. Ветер усилился, небо окончательно заволокло тучами, стало довольно прохладно.

Проклиная все на свете, я отвязал лодку, но вовремя сообразил, что толку от нее никакого – при таких волнах ее мгновенно унесет в море. Тогда я разделся, заплыл довольно далеко от берега и стал нырять, исследуя дно. Штормило уже прилично, к тому же еще пошел дождь, что добавляло мне неприятных ощущений и уверенности в том, что я делаю бесполезную, бессмысленную работу. В конце концов я устал, выдохся, и поплыл к берегу, признавшись себе, что сделать больше ничего не могу.

В вагончике меня поджидала Беда. Я даже не заметил, когда она успела приехать.

Вытянувшись, она лежала на кровати и наглаживала облезлую кошку, которая выгнулась коромыслом от удовольствия у нее на животе.

– Мы бедные киски, все нас забросили, никто нас не любит, никто не жалеет! – приговаривала Беда. – Времени черт знает сколько, а коты на работе горят, мокрые, красные и запыхавшиеся домой без сил приползают.

– У меня ЧП, – перебил я ее, задыхаясь, потому что после упражнений под названием «ныряние в шторм без акваланга» никак не мог восстановить дыхание.

– У них, котов, оказывается, ЧП на работе, – продолжила Беда, наглаживая обнаглевшую кошку. – И кто такая эта ЧП? Блондинка? Брюнетка? Рыжая? Мы ей глазенки-то повыцарапываем! Сколько раз умоляла его поплавать со мной в шторм – фигушки! Это, видите ли, опасно! А с ЧП не опасно! А, может, их, котов, на рыбку просто потянуло? На русалок?!

– Заткнись! – заорал я. – У меня проблемы, и я не очень хорошо представляю, что с ними делать.

– Они, коты, не представляют, что делать с проблемами! – нагло расхохоталась Элка. – А ты у нас, у кошек, спроси и мы ответим – плюнуть на них, найти укромное место, свернуться калачиком и мурлыкать.

Иногда я Элку готов просто убить. Иногда она невыносима. Вернее, невыносима она всегда, но иногда как-то очень особенно.

Я схватил мобильник и позвонил в милицию. По мере того, как я излагал дежурному, что случилось, у Элки вырисовывался на лице явный интерес к происходящему. Она скинула кошку на пол и полоскала уши, стараясь не пропустить ни одного моего слова.

– И что они сказали? – спросила Беда, когда я нажал на отбой.

– Что оставленная без присмотра одежда совсем не повод для беспокойства. Что пляжники частенько забывают свои личные вещи, приняв на грудь горячительного. Бывают случаи, что они возвращаются за одеждой через несколько суток. Вот если бы было тело! Или родственники заявили о пропаже человека...

– Где шмотки? – спросила Беда.

– Оставил на лежаке, придавив камнем, чтобы ветром не унесло.

– Ну и ладненько, – она потерла ладони одна о другую. – Ты знаешь, я думаю, в милиции правы. Тетка наклюкалась и с каким-нибудь кавалером умотала на машине в город за продолжением приключений. Расслабься и давай спать. Я ночую сегодня здесь, так как дома особо нервная обстановка. Генриетта обозвала картины Мальцева «неконструктивными», он обиделся, с горя напился и теперь орет неприличные песни. Соседский мальчишка умудрился научить Кармен-Долорес нехитрому русскому обороту «пошел на...». Кармен решила удивить деда знанием языка и выдала оборот в ответ на его просьбу сварить кофе. На беду на нем был слуховой аппарат и он все отлично услышал. Теперь Сазон громко объясняет своей невесте, что кроме слов «хорошо, господин», ей в великом и могучем знать ничего не надо. Так что я ночую тут и только тут! Завтра у меня тяжелый день, прилетает Юлиана Ульянова.

– А-а, змей о шести головах! – вздохнул я.

– Что? Какой еще змей?

– Да нет, это я так, о своем.

Элка быстро разделась и нырнула под одеяло. Я сделал все то же самое с той только разницей, что был абсолютно не уверен, что вправе спокойно лечь спать. Бродячая кошка запрыгнула на кровать, повозилась, устраиваясь в ногах и замурлыкала.

– А вот мы, коты, понятия не имеем, что делать со своими проблемами, – пробормотал я, закрывая глаза.

За окном безобразничал ветер, море шумело и билось о берег. Я сказал себе: «Спи. Вот если бы было тело...»

Элка рядом уже давно похрапывала.

Я проснулся от громкого стука. Кто-то колотил в хлипкую дверь так, что вагончик ходил ходуном.

Я посмотрел на Беду, но она спала, безмятежно раскинувшись на спине. Судя по свету за окном, было раннее утро. Я натянул джинсы и открыл дверь.

Передо мной стояла мартышка в красной жилетке. Я протер заспанные глаза, но мартышка продолжала стоять с настырностью похмельного глюка. И даже жилетка ее не стала менее красной.

– Дядь, – сказала она детским голосом, – это ты здесь типа спасатель?

– Типа я, – ответил я и услышал, как позади меня зашипела кошка.

– Так вот, дядь, если ты сфотографируешься с моей обезьяной за сто рублей, я скажу тебе, где лежит тетя, которую нужно спасать. Тебе же приплачивают за каждую спасенную тетю?

Тут только я заметил, что из-за распахнутой настежь двери выглядывает детская мордочка и вещает свой незатейливый текст.

Я протянул руку, выхватил пацана за шиворот из убежища, и, держа его на весу, крикнул ему в лицо, на котором не отразилось никакого испуга:

– Быстро говори, где ты видел нуждающегося в помощи человека!

Обезьяна вдруг завизжала и вцепилась зубами и лапами мне в штанину. Кошка протяжно заорала сзади, а пацан бесстрашно на весу ухмыльнулся:

– Я разве про человека говорил, дядь? Я говорил про тетю.

– Где она?! Что с ней?! – Я сильно потряс поганца за шиворот. Так сильно, что у него голова заболталась как у тряпичной куклы, а у меня устала рука. Мартышка внизу пыталась прогрызть мои джинсы, и я пинком отфутболил ее в вагончик.

– Сфотайся за сто рублей с моей обезьяной, и я скажу тебе...

Я встряхнул его так, что он прикусил язык и заткнулся. В его руке я заметил старенький «Полароид»[4].

– А ну, пацан, говори, где тетка, а то не только сто рублей не получишь, но и свою обезьяну! – послышался сзади насмешливый голос Элки.

Я обернулся. Она стояла наспех одетая и с видом опытной укротительницы держала за ошейник мартышку, которая стала вдруг смирной и перестала визжать.

– Там, за шашлычной, мусорные баки стоят, за ними тетка лежит. Может и пьяная просто, но на голове у нее кровь, – затараторил пацан. – Тетенька, отпустите Яну, она беременная, ей волноваться вредно!

Мы с Элкой бросились вон из вагончика. По пути я зачем-то подвесил пацана за шиворот на щит «Спасательный пост». Не нравятся мне маленькие мальчики, пытающиеся заработать на чужом несчастье. Элка успела закрыть вагончик на ключ и мы помчались к шашлычной.

– Эй, дядь, так спасатели не поступают! – заорал нам вслед пацан, подвешенный на щите. – Я ведь и пожаловаться могу! На жестокое обращение с детьми и животными!

Мусорных баков за шашлычной было четыре. Мы, как ищейки, ринулись в разные стороны.

– Сюда! – крикнула мне Беда от самого дальнего контейнера.

Женщина лежала на животе в позе, которая позволяла думать, что она пыталась ползти из последних сил. Светлые волосы на затылке были темными, и до меня не сразу дошло, что это запекшаяся кровь. На ней был только желтый купальник, и я нисколько не усомнился в том, что это та самая женщина, чьи вещи остались на лежаке, и чье тело я безуспешно пытался обнаружить вчера на дне. Возраст ее было трудно определить, можно было только сказать, что она хорошо выглядела даже в такой ситуации, и даже с проломленной головой. В правой руке она сжимала мобильник – наверное, хотела куда-нибудь дозвониться, но не хватило сил.

Элка присела рядом с ней на корточки и на шее попыталась нащупать пульс.

– Жива, – с удивлением сказала Беда и выдернула из руки женщины мобильник. – Смотри! – она развернула ладонь. Я не очень-то удивился, увидев на белой полупрозрачной коже красную цифру три. Забрав у Элки телефон, я вызвал «Скорую» и милицию.

И те и другие приехали на удивление быстро. Пока мы их ждали, Элка курила одну сигарету за другой, садила как старый сапожник, а я стоял рядом и проклинал себя за то, что вчера вечером, вместо того, чтобы упражняться в нырянии, не обошел территорию.

Врач со «Скорой» сказал, что шансов выжить у женщины мало.

– Перелом основания черепа, – констатировал он. – Странно, что она вообще до сих пор жива.

Я помог погрузить носилки в машину.

– Будем надеяться, – обтекаемо выразилась Беда, закуривая новую сигарету.

Все бы ничего, но в милицейском «Газике», прибывшем на место происшествия, оказалась та же самая опергруппа, которая пытала нас на Диком пляже. Это был удар под дых – меньше всего мне хотелось сейчас объясняться с майором Барсуком и его товарищами по делу, обстоятельства которого как две капли воды смахивали на прежнее.

– Вы! – нисколько не удивился майор Барсук, вывалившись из «Газика».

– Я, – пришлось мне признаться.

– И вы, – обратился он к Элке.

– Не, это моя точная копия, – не нашла ничего умнее ответить Элка.

– И снова тело, снова на берегу, снова с головой, по которой ударили тяжелым тупым предметом!

Эти сопоставления с настырным повторением слова «снова» мне не понравились. Беде они не понравились тоже, потому что она прищурилась, отбросила недокуренную сигарету и тут же достала из пачки новую.

– Она жива, – посмел я напомнить майору неоспоримый факт. – И это именно я вызвал «Скорую» и милицию.

Барсук короткопалой рукой поскреб свой затылок и посмотрел на отъезжавшую «Скорую помощь» с нескрываемым сожалением.

– Действительно, – усмехнулся он. – А на ней случайно не ваша одежда?

– На ней купальник, – напомнил я. – Ее вещи остались на пляже, на лежаке.

– И мобильный не ваш?

– Нет, это ее мобильный.

– И у вас этой ночью не было какой-нибудь очередной свадьбы? – Он буравил меня колючими глазками, и, может быть, я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы рядом с ним не стояли двое парней с такими же недружелюбными взглядами.

– Нет! – повысил я голос. – Вы прекрасно знаете, когда была наша свадьба!

– Значит, вы не тот «молоточник», который шваркает граждан нашего города по голове, а потом нумерует их маркером?

– Значит, не тот, – приказав себе успокоиться, согласился я. – Я тут спасателем, между прочим, работаю.

– Да?!! Работаете?! А я думал, вы внук Сазона Сазонова, у которого денег куры не клюют.

– Да, я его внук. Но это у него денег куры не клюют, а я очень даже не прочь подработать немножко.

– А как вы объясните тот факт, что я второй раз наблюдаю вашу странную личность у разбитых голов наших граждан?

– Второй! – не выдержал и заорал я. – Заметьте, второй! А жертв было три! Три было жертвы!

– Да-да, нестыковочка, – вздохнул тяжело Барсук. – А так все замечательно складывалось! Внук знаменитого Сазона Сазонова – маньяк-молоточник! Я бы прославился и получил повышение. Как вы думаете, я бы получил повышение? – он заглянул мне в глаза с шутовским интересом. – Вы ведь не такой уж и паинька. Я читал как-то про вас в газете. Тот еще ловелас и разгильдяй! Жаль, что молоточник – это не вы, а то у меня из-за этой серии отпуск накрылся!

Этот ментовский боров откровенно надо мной издевался, и я понятия не имел, чем вызвал его горячую неприязнь – родством с Сазоном Сазоновым, или тем, что постоянно оказывался в поле его профессионального зрения.

Я зажмурился и сосчитал про себя до десяти просто затем, чтобы не вмазать Барсуку в морду.

– Эх, Бизя, говорила я тебе, что нужно настучать по мозгам Михальянцу и попытаться найти того типа из клумбы, которому ты подарил свой пиджак! – послышался голос Элки.

Я открыл глаза и уставился на нее. Она задумчиво разминала в пальцах очередную свежую сигарету.

– Пожалуй, я с вашего разрешения пойду, – обратилась она к майору. – У меня сегодня очень трудный день. В наш город приезжает Юлиана Ульянова, и я должна ее встретить.

– Что вы говорите?! – вдруг чрезвычайно оживился и потеплел взглядом Барсук. – Юлианочка приезжает в наш город?

– А вы ее знаете? – удивилась Беда.

– Да кто же не знает Юлиану Ульянову? – удивился майор. – Самая знаменитая русская в Голливуде! Моя дочка ее обожает. И, кстати, она родом из нашего города! Сможете организовать автограф?

– Запросто, – кивнула Беда и направилась на стоянку к «Харлею».

А я...

Я решил, что права была Элка. Как всегда, абсолютно права. Во-первых, я должен найти Михальянца и пощупать его за наглое рыло. Во-вторых, нужно попытаться отыскать истину в череде загадочных убийств, а то неровен час, предстану перед Барсуком у тела под номером четыре. Если что-то начинает происходить в вашей жизни с настойчивой регулярностью, нужно задуматься и постараться понять, отчего это происходит.

Я поднял с земли Элкин окурок, с наслаждением вдохнул его запах, и предложил майору и его парням пройти на пляж, чтобы посмотреть вещи жертвы, оставленные на лежаке. Майор согласился без особого энтузиазма. Версия, что внук Сазона Сазонова – маньяк-молоточник, нравилась ему больше, чем та, что он просто спасатель на пляже.

Когда оперативники уехали, забрав с лежака одежду, я понял, что настроение мое окончательно испорчено. Глядя, как легкомысленные женские вещички оперативники складывают в пакет, я отвернулся, и оглянулся только тогда, когда машина скрылась из виду.

На пляж уже начали подтягиваться любители утреннего купания и нежаркого солнца. Вчерашней непогоды как не бывало – небо было чистое, море спокойное, а ветерок лишь слегка ласкал все, к чему прикасался.

Я подумал, что нужно бы сходить в вагончик, взять бинокль и приступить к своим обязанностям, но понял вдруг, что сил моих моральных никаких нет. Перед глазами стояла лежащая на земле женщина с окровавленным затылком и из последних сил пытающаяся уползти от своей смерти. А еще эта красная цифра три на узкой, бледной ладони...

Сообразив, что толку от меня как от спасателя сейчас никакого не будет, я разделся и зашел в воду. Не знаю, сколько времени я проплавал. Ограничительные буйки остались далеко позади, а я все плыл и плыл, думал и думал. О чем? А черт его знает, о смысле жизни, наверное. О том, что никто не вправе посягать на жизнь другого, а уж тем более нагло нумеровать свои жертвы, беря на себя тем самым роль палача.

Палача?! Эта мысль понравилась мне. Ведь просто убийца, даже если это маньяк, вряд ли будет с такой настойчивостью ставить порядковые номера на ладонях жертв. Кто-то пытается этим сказать, что первый наказан, и второй наказан, и третья от наказания не ушла... И красный цвет не случаен – цвет крови и мести, а может, и кровной мести? На месте майора Барсука я бы очень задумался, не были ли связаны чем-то между собой все эти три жертвы. Может, есть какая-то логика в том, что убивали именно их? А если есть логика, то можно не допустить четвертой проломленной головы. Впрочем, это были не такие уж оригинальные мысли, чтобы они не пришли в голову старому оперу Барсуку. Надеюсь, он с этим делом справится быстро.

К берегу я вернулся, когда солнце жарило уже вовсю, а на пляже не было и сантиметра свободного места. Началась обычная дневная суета и толкотня.

По пути к вагончику я встретил пляжную медсестру Ирку. Как правило, она появлялась в медпункте редко и обычно была без работы. Иногда ее просили измерить давление, или дать таблетку от головы, в остальное время она гоняла чаи, купалась и загорала.

– Странно, – сказала мне Ирка, – а я думала, ты в вагончике развлекаешься. Там такой визг стоит! Между прочим – женский.

Я бросился к станции в полной уверенности, что пьяный матрос Ленька затащил в вагончик бабу и хорошо, если не против ее воли.

Открыв дверь, я оторопел.

Леньки в вагончике не было, и бабы тоже никакой не было. Зато разгром стоял потрясающий. Вся нехитрая моя посуда валялась на полу и только электрический чайник лежал на кровати, с которой были содраны все постельные принадлежности. Вода из его носика грустно капала сквозь железную сетку на пол, где образовалась уже приличная лужица. Скомканное одеяло Эверестом возвышалось на столе, простыней была обернута табуретка. Пол ровным слоем покрывали сахар, чай, кофе и геркулес, который я держу на случай внезапного приступа голода. К тому же на полную мощность был включен кондиционер, поэтому отдельные хлопья моей любимой крупы водили в воздухе веселые хороводы. Куцая шторка, прикрывавшая маленькое окошко, была сорвана и затолкана в мою любимую пол-литровую кружку, чудом устоявшую на краю стола. Но самое поразительное было то, что все мои шмотки – рубашки, шорты и майки были связаны между собой в художественную гирлянду, которая тянулась от спинки кровати к потолку, где она крепилась самым непостижимым образом.

Сначала я решил, что на мое жилище напал шизофреник. Нужно обладать очень извращенным сознанием, чтобы потратить так много времени на создание такого безумного интерьера и при этом ничего не украсть. Но тут откуда-то сверху мяукнула кошка. Я задрал голову и увидел, что она висит, зацепившись когтями за потолочное перекрытие.

Я слышал, что некоторые животные не переносят одиночества и развлекают себя в квартирах как могут, но чтобы кошки вили гирлянды из шмоток!

– Сволочь, – сказал я кошке. – Дрянь. Вот именно поэтому ты и бездомная.

Что-то зашевелилось в углу, я обернулся и тут все понял.

Под рукомойником, в раковине, на вмятой туда подушке, сидела обезьяна. Она строила рожи и теребила хвост. На ее упитанной заднице красовались мои солнцезащитные очки.

– Убью! – крикнул я и бросился к обезьяне, но она перелетела на стол, плюхнулась в самый центр смятого одеяла и с первобытным задором похлопала себя по жирным ляжкам. Я прыгнул к столу, сшибив по дороге с грохотом табуретку и запутавшись ногами в гирлянде из тряпок, но мерзкая тварь уже кривлялась вовсю на кровати, подпрыгивая на пружинистой сетке. Я ломанулся к ней, больно ударившись о железную спинку, но поймал руками лишь воздух. Мартышка повисла на потолке, уцепившись непонятно за что двумя лапами – передней и задней. Она сильно раскачивалась и гнусно орала. Кошка с потолка бесследно пропала.

Я чуть было не прыгнул и на потолок, по вовремя понял, что это смешно – соревноваться в ловкости с обезьяной. Я всего лишь бывший десантник, а она – опытная мартышка черт знает в каком поколении. Я вдруг припомнил, что зовут ее Яна, и, вроде, она беременна. Я выключил кондиционер и присел на кровать.

– Яна, хорошая девочка, а ну-ка иди сюда, – запыхавшись, позвал я ее по-хорошему, но она только увеличила амплитуду своих раскачиваний и завизжала бабьим пронзительным визгом. Я понял, что готов даже приютить бездомную кошку, только не этого черта в красной жилетке. Представить не мог, что у Элки хватит ума запереть в вагончике обезьяну. И совсем позабыл, что пацан...

Я вылетел из вагончика. Штырь, на котором я подвесил корыстного мальчика, был пуст. Кроме таблички «Спасательный пост» на нем ничего не было. Поганец удрал, а скорее всего, его кто-то снял, пожалев бедного ребенка.

Я вернулся в вагончик, не зная, как поступить. Выход мне виделся только один: раскрыв нараспашку дверь, я сел на стул и стал ждать, когда мартышка решит выскочить на свободу. Но она спрыгнула с потолка на пол, и стала пригоршнями собирать рассыпанные продукты, играя ими, словно ребенок в песочнице.

Я больше не делал попыток ее поймать. Я сидел и чувствовал себя полным кретином. Где-то орала кошка, она тоже не спешила покидать мое разгромленное жилище.

В таком положении меня застал матрос Ленька, соблаговоливший вдруг появиться на рабочем месте. Он был свеж и практически трезв.

– Ого, – сказал Ленька, почесав белобрысый затылок. – Наше суденышко потрепал шторм? – Он любил образно выражаться.

– Нет, наше логово разгромила паршивая обезьяна. – Я вкратце рассказал ему, что случилось.

– Слушай, а ведь обезьяны дорого стоят, – оживился вдруг Ленька. – Хочешь, я найду покупателя?

– Лучше найди того пацана, – посоветовал я. – Может, он уговорит ее отсюда уйти.

– Я думаю, пацан обезьяну украл. Ее содержание недешево стоит. Вряд ли он в состоянии ее прокормить. Слушай, давай я мартышку продам, а выручку мы пополам поделим!

Нервы мои сдали.

– Еще мне не хватало торговать обезьянами! – заорал я. И тише добавил: – И потом, ты сначала ее поймай.

– Да ладно тебе, – испугался моего гнева Ленька. – Не хочешь, как хочешь. Я это... того... пойду берег попатрулирую.

– Иди, – махнул я рукой.

Он ушел, а я продолжал сидеть.

Мартышка решила развязать мои шмотки и примерить их на себя. Она стала поочередно прикладывать к себе майки, но то ли цвет ей не подошел, то ли фасон не понравился, то ли размерчик великоват показался, но обезьяна бросила эту затею и начала шортами ловить кошку, пытаясь накрыть ее с головой.

Я решил, что этого зрелища мне не вынести, поэтому закрыл вагончик на ключ и, решив воспользоваться тем редким моментом, что берег под присмотром Леньки, поехал в город. Там я взял в дедовом гараже одну из его машин – короткий «Патрол» – и порулил в ресторан, в котором мы с Элкой играли свадьбу.

Ресторан назывался «Цветочек» и был одним из тех заведений, которые принадлежали моему деду. Название было несколько странным для ресторана, но только по той причине, что все названия придумывал Мальцев. Что-то там переклинило в его творческом мозгу, и в результате, в городе появились такие злачные заведения, как «Лепесток», «Тычинка», «Пестик» и т.п.

Однажды мой дед внезапно разбогател[5]. Это старая история, и мне не очень хочется о ней вспоминать, но факт остается фактом – в восемьдесят с лишним лет на голову подполковника в отставке, привыкшего жить на скромную пенсию, свалились большие деньги. Дед не растерялся, став обладателем огромных сумм, он с неожиданной для него хваткой взялся за дело. Сначала он открыл первый в городе тир с боевым оружием, который стал приносить неплохие доходы, и через месяц у Сазона была уже сеть таких тиров, а также несколько площадок – закрытых и открытых – для игры в пэйнтбол. Почувствовав в себе силы и страсть не столько к деньгам, сколько к процессу их постоянного преумножения, дед стал хвататься за все, что ни попадя, и как ни странно, все у него получалось. Он бросался в любое дело, как в омут с головой – безоглядно и с полной самоотдачей. Он ставил на карту все, рисковал, и никогда не проигрывал. Даже свою глухоту он умел заставить служить на пользу себе. Сазон просто не слышал ненужные или неприятные для себя вещи.

Если бы мне кто-нибудь несколько лет назад сказал, что мой дед окажется талантливым бизнесменом, я помер бы со смеху. Но теперь приходится с этим фактом считаться. И не только мне. Интерес к его фигуре в городе просто фантастический. Его приглашают на все тусовки, зовут на телевизионные шоу, пытаются взять интервью и развести на спонсорство. Дед, в принципе, никому не отказывает, а если предложение ему не нравится, он снимает слуховой аппарат и ничего не слышит.

В «Цветочке» все меня знали и кланялись в пояс, завидев издалека. Как же – внук Сазона Сазонова! Может, меня и считали «непутевым» – из-за того, что я не рвался к деньгам и бизнесу деда, а учительствовал себе потихоньку в далеком сибирском городе, – но почести отдавали исправно.

Я отыскал парня, который вечером исполнял роль швейцара, а днем болтался без дела, потому что народу в ресторане практически не было. Он сидел на диване у туалета, курил, перелистывал какой-то журнальчик и очень обрадовался возможности поговорить.

– Алкаш, говорите, в клумбе валялся? Так это, Глеб Сергеич, жена ваша, которая официальная, уже приходила, спрашивала.

– Элка?!

– Ну та, которая небеременная. – Умом парень не отличался, зато почитывал желтую прессу и обладал идеальной внешностью человека, придерживающего вам двери – высокий рост, широкие плечи и профессионально-угодливая улыбка. С этой же улыбкой он при необходимости выполнял роль «вышибалы», вышвыривая за дверь буйных клиентов.

– Она приходила сюда? – удивился я. – Когда? Сегодня?!

– Да не, – улыбнулся парень. – С неделю назад явилась и об этом же алкаше расспрашивала. Я все ей сказал.

– Что ты сказал?

– Что знать про него ничего не знаю. И никто не знает. Она тут всех опросила – и официантов, и поваров, и гардеробщика, и бармена, и даже самого управляющего! Но никто понятия не имеет, что за тип валялся у нас в клумбе. Одно точно знаем – в ресторан он не заходил. А зачем он вам?

– Да так... – Я поднялся и вышел из ресторана, от злости так шваркнув дверью, что стекло чудом осталось цело.

Оказывается, Элка втихушку проворачивает делишки, о которых я знать не знаю. Усыпив мою бдительность разговорами о Юлиане Ульяновой, она носится и что-то вынюхивает. Никак желает обставить старого опера Барсука и первой схватить маньяка-убийцу за молоток.

Злость кипела во мне, как масло на сковородке. Она шкворчала и брызгала в стороны раскаленными брызгами. Я ни за что обругал двух прохожих, попавших мне под ноги, пока я бежал к машине. Плюхнувшись на раскаленное солнцем сиденье, я набрал Элку.

– Да!! – гаркнула она в трубку голосом самого отстойного прапора. – Слушаю тебя, Бизя!

От такой наглости я обалдел.

– На твоем месте я не гнушался бы держать меня в курсе дел, которые ты воротишь. А то неровен час сама получишь дубиной по голове, если не от молоточника, так от меня.

Наверное, я не очень правильно выразился. Наверное – грубо и недвусмысленно. Но... злость душила меня маленькими цепкими лапками. «Кухня, дети, постель», – стучал в мозгах мужской шовинизм.

– На своем месте я буду делать все, что хочу, – объяснила мне Элка со змеиным шипением. – И штамп в паспорте не дает тебе права требовать от меня отчета. Не нужно звонить мне и отрывать от работы! Я за-дол-ба-лась объяснять журналистам, что Юлиана Ульянова – самая знаменитая русская в Голливуде, а тут еще ты!!! – Она бросила трубку. Вернее, нажала отбой. То, что она сделала это первой, еще больше взбесило меня.

Значит, штамп в паспорте не означает, что Беда должна передо мной отчитываться. Значит, ее волнует только тот факт, что ни один журналист не в курсе суперпопулярности Юлианы Ульяновой, а значит, пресс-конференция, за которую Беда отвечает, может сорваться.

Я не знал, куда деть свою ярость. От полной беспомощности втопил педаль газа в пол и на красный сигнал светофора обошел по встречной затормозившую вереницу машин.

Пожалуй, сейчас самое время потрясти за грудки Михальянца, а то еще немного, и я начну боксировать воздух. Конечно, это смешно – чинить разборки через неделю после вышедшей в свет статьи, но лучше поздно, чем никогда. Элка права – нужно объяснить парню, что он должен проверять информацию. Иначе в следующий раз он напишет, что я китайский шпион, и эта новость разлетится тиражом сорок тысяч экземпляров в газете, которую читают и простые швейцары и старые опера. Глазом не успею моргнуть, как стану популярнее Юлианы Ульяновой.

– Пропуск, – сказал мне юноша в стеклянной будке.

У юноши были буйные кудри апельсинового цвета, немодные очки в роговой оправе и кавказский нос. Он читал «Коммерсант», но при моем появлении отложил газету и сделал строгий взгляд.

– Пропуск, – повторил он.

Редакция была как редакция – длинный коридор, множество безликих дверей, запах кофе, сигарет, парфюма и выпитого накануне спиртного, – но в начале этого коридора зачем-то сидел мальчик в стеклянной будке и требовал пропуск.

– Я внук Сазона Сазонова, – ляпнул я, очевидно, надеясь, что имя знаменитого деда сработает как пропуск.

– Не знаю такого, – пожал юноша хлипкими плечиками. – Впрочем, идите, – он снова уткнулся в газету.

И зачем его только тут посадили?

Я выбрал дверь с надписью «Ответственный секретарь» и без стука открыл ее.

За столом сидела рыжая дамочка с шустрыми глазками, которые ощупали меня быстрее, чем я успел открыть рот.

– Я внук Сазона Сазонова, – снова сказал я, мысленно проклиная себя за идиотизм.

– А я внучка генерала Карбышева, – усмехнулась рыжая. – И что?!

– Я хотел бы поговорить с журналистом по фамилии Михальянц. Он написал про меня много лишнего.

– О-о, кто бы с ним только не хотел поговорить и про кого он только не написал много лишнего, – дама затарабанила пальцами по столу. – Но его тут нет! Впрочем, знаете, есть у него в редакции одна пассия, если вы найдете к ней подход, то вполне вероятно, она скажет вам, где он сейчас находится. Идите в сто двадцатую комнату и спросите там Ирочку. Наверное, вы хотите надрать нашему Михальянцу уши?

– Типа того, – кивнул я.

– Идите. Если у вас все получится, не забудьте зайти сюда и доложить мне, где можно найти этого Михальянца. Я тоже хочу надрать ему уши и все, что к ним прилагается. Удачи! – Она уткнулась в какие-то записи, тотчас позабыв про меня.

К девушке в сто двадцатой комнате особого подхода мне не понадобилось. Не отрывая глаз от компьютера, она сообщила, что Михальянц вечно шифруется и всегда переодевается, чтобы его не узнали. Что он где-то в редакции, но где – не знает никто, потому что никто никогда его не узнает.

– Что значит переодевается? – нахмурился я.

– Ну парики там всякие, очки, накладные усы и бороды, – пожала плечами девушка и углубилась в работу.

«Парики, очки...» Я вышел в коридор и... ринулся к стеклянной будке.

Парик и очки. Кавказский нос плохо сочетается с апельсиновыми кудрями – этого Михальянц не учел.

Я выдернул его за шиворот из убежища.

– Так значит, ты говоришь, что знать не знаешь никакого Сазона Сазонова? – Я ударил его правой в челюсть. Вернее, если быть точным, не ударил, а дал пощечину. Но парень был гораздо ниже меня и щупл как подросток. Наверное поэтому, несмотря не символичность удара, он отлетел к стене, упал, и из рассеченной скулы у него потекла кровь. Очки слетели с его горбатого носа. Мне было бы стыдно бить хлюпика, но не в этом случае.

Юноша не растерялся, не испугался, он встал, утер рукавом кровь и абсолютно спокойно сказал:

– Уважаемый, я действительно знать не знаю никакого Сазона Сазонова. Я вахтер тут. За порядком слежу.

– Вахтер? – заорал я. – Так вот слушай, вахтер. Если ты еще раз опубликуешь в своей газетенке информацию, порочащую меня или мою семью, я тебя засужу. Уж поверь мне, у меня хватит для этого средств, времени и аргументов.

Я развернулся и хотел уйти, но вернулся и сильно дернул Михальянца за его яркие кудри в надежде сорвать парик. Но кудри не поддались. Они прочно сидели на голове как родные. Я еще раз их дернул, крепко ухватив пятерней, но снова безрезультатно. Кудри пахли хорошим шампунем, и в них виднелась самая настоящая перхоть.

– Извините, – пробормотал я. – Ради бога, простите. – В полной растерянности я пальцами утер с его скулы кровь, поднял с пола очки и заботливо нацепил их на его колоритный нос, вполне тянущий на фамилию с окончанием «янц». Левое стекло очков пересекала жирная трещина. – Извините, – повторил я. – Принял вас за Михальянца. Простите. Я заплачу. – Я судорожно начал искать бумажник.

– Да ладно, – отмахнулся вдруг юноша, зашел в свою будку и записал что-то в толстой тетрадке. – А, впрочем, давайте, – сказал он, обернувшись ко мне. – Очки нынче дорого стоят.

Я вытряхнул из портмоне всю наличность. Парень невозмутимо рассовал ее по карманам, уселся на шаткий стульчик и снова уткнулся в газету.

– Извините, – еще раз сказал я, унизительно поклонившись. – Надеюсь, этот инцидент останется между нами.

– Вы имеете в виду, не попадет ли он в утреннюю «Болтушку»? – усмехнулся апельсиновый юноша. – Нет. Не попадет. Спите спокойно. Эй, Ирка, все получилось как надо! – крикнул он вдруг. Я обернулся и увидел, что по коридору идет та самая девушка, которая утверждала, что Михальянц для конспирации носит очки и парики. – Но в этот раз твоих только десять процентов и Зойкных пять! Остальное мое, потому что до крови, – продолжил юноша.

Из-за его спины я заглянул в раскрытую тетрадь, лежавшую на столе, и увидел там столбик фамилий напротив которых стояли суммы – пятьсот рублей, тысяча, две, три. Напротив записи «внук Сазона Сазонова» стояла сумма «четыре тысячи». И была в этом списке только одна фамилия, сумма напротив которой существенно перекрывала ту, которую я вручил юноше.

Я почувствовал себя очень скверно.

Я опять вляпался в какую-то гнусную историю.

– Простите, – растерянно начал я. – Простите, а...

Поравнявшись с будкой, девушка просунула голову в окошко и рассмеялась:

– Вы набили морду нашему Вадику? Не расстраивайтесь. Он для этого тут и сидит.

Я совсем перестал что-либо понимать и мне захотелось удрать, как нашкодившему мальчишке.

– Понимаете, – улыбнулась мне девушка, – все, о ком писал Михальянц, очень сильно хотят набить ему морду. И мы эту возможность им предоставляем. Скажите, ведь вам не хочется больше никого бить? Вы спустили свой пар?

Пожалуй, в этом она была права. Бить мне больше никого не хотелось. Я отдал бы еще не одну тысячу, чтобы только этот юноша не заявил на меня в милицию. Нужно было скорей уходить, но один вопрос мучил меня.

– Скажите, – обратился я к юноше. – Там напротив фамилии Тягнибеда стоит сумма семь тысяч. Она что, избила вас сильнее, чем я?

– Нет, она обозвала меня очень нехорошим словом. При свидетелях, – он кивком указал на девушку.

– Каким? – заинтересовался я. – А, впрочем, знаю. Засранец.

– Нет. Простите, но я не могу его повторить.

– Слушайте, – взмолился я, – но где же сам Михальянц? Почему вы его покрываете?

Лица их вдруг одинаково поскучнели.

– Понимаете, – сказала мне девушка, – дело в том, что я нисколько не наврала вам. Михальянц – личность загадочная и отчасти даже мифическая. Как он выглядит, действительно, не знает никто. Материалы он присылает по электронной почте, гонорары ему перечисляют на счет.

– Ясно. Значит, вы не его пассия.

– Кто вам это сказал?

Я махнул рукой и пошел вон из редакции. Два дела, которые я хотел сделать сегодня, я провалил.

Впрочем, их провалила и Элка.

Вторую половину дня я прослонялся по пляжу. Леньки нигде не было видно. В вагончик я заходить не стал в надежде, что мартышка проголодается и, как только я отворю дверь, выскочит наконец наружу.

Когда я все-таки вернулся в свое логово, обезьяна спокойно спала на подушке в раковине. Я попытался схватить ее, но... все повторилось сначала. Она со скоростью пули, не успев даже толком проснуться, улетела на стол, оттуда на сетку кровати, потом на потолок, где и исполнила свое фирменное раскачивание с пронзительным визгом.

– Ладно, – махнул я на нее рукой, – завтра куплю дихлофос и проведу санобработку. А пока живи, гадость.

Я навел в жилище относительный порядок и даже вскипятил чайник. Ни кофе, ни заварки совсем не осталось – я вымел все с пола веником на улицу, – поэтому я сел хлебать пустой кипяток из кружки. Элка мне не звонила, и я решал для себя сложную задачу: позвонить ей первым, или не позвонить, когда в дверь тихонько, неуверенно постучали.

– Открыто! – крикнул я, в надежде, что это Беда выпендривается с неуверенным стуком.

Но в вагончик зашел пацан. Я не сразу узнал в нем утреннего героя, потому что он был одет и причесан под «хорошего мальчика» – белая рубашка, брючки с подтяжками и косой проборчик на голове. Такие проборчики делали мальчикам в девятнадцатом веке перед тем, как их щелкнуть на дагерротип.

Узнав пацана, я очень обрадовался. Наверное, я обрадовался ему даже больше, чем Элке.

– Ну заходи, гостем будешь, – кивнул я пацану, но он продолжал топтаться у порога, потом сунул руку в карман и вдруг протянул мне кучу смятых купюр.

– Дядь, – сказал он, – это выкуп за Яну. Отдайте мне ее. У меня больше денег нет, эти я на велик копил.

– Выкуп?! – я захохотал во все горло. – Да я готов тебе сам за нее выкуп отдать, только чтоб ты забрал ее отсюда! Эта тварь мне тут все разгромила, она испортила все продукты, одежду, белье и... кажется, съела кошку, потому что кошки нигде нет.

– Значит, вы не взяли ее в заложники? – обрадовался пацан.

– Нет, – вздохнул я. – Я не беру в заложники обезьян.

– Здорово! – пацан сунул деньги в карман. – Значит, я думал о вас гораздо хужее.

– Хуже, – поднял во мне голову педагог.

Этот наглец еще что-то там обо мне думал!

– Яна, пойдем домой, – позвал мартышку пацан.

Она снова устроилась в раковине и, тихо попискивая, ловила на себе блох. Никакой радости при виде хозяина обезьяна не обнаружила.

– Иди сюда, – пацан протянул руки и шагнул к ней.

Увы, все повторилось сначала. Мартышка удирала от пацана с такой же прытью, как и от меня. Дальнейшие полчаса мы с пацаном пытались ее поймать, потом устали, выдохлись, и плюхнулись на кровать.

– Это хоть твоя обезьяна-то? – спросил я пацана.

– Моя, – кивнул мальчик. – Она жила в клетке у моей соседки по дому. Соседка сильно пила и плохо ее кормила. Потом соседку с белой горячкой увезли в дурдом, и я Яну к себе забрал. Откормил ее, приручил. Хотел летом на пляже подзаработать немножко. Знаете, сколько народу хотят сфотографироваться в обнимку с обезьяной!

– Ясно, – сказал я. – В общем, эта обезьяна из очень плохой семьи.

– Почему-то вы ей очень понравилась, – растерянно пробормотал пацан. – Она от вас уходить не хочет.

– Ну, хоть обезьяне я нравлюсь, – вздохнул я и посмотрел на телефон. Элка все не звонила.

– Что делать-то будем? – спросил я пацана.

– Пусть Яна у вас поживет. Она беременная, ей волноваться вредно. Буду пока без нее зарабатывать.

Я не стал уточнять, от кого может быть беременна обезьяна, жившая в клетке у сильно пьющей женщины.

– Дядь, если вы приручите Яну, то знаете, сколько на ней заработать сможете?! Только будет справедливо, если вы мне за нее заплатите. Тысяч восемь-десять. Это недорого за такую жирную, откормленную, к тому же беременную обезьяну.

Я даже не нашелся, что ответить ему, только развел руками.

– Это правда недорого. Обезьяны, знаете, сколько стоят!

– Не знаю и знать не хочу. Топай отсюда. Может, она за тобой побежит.

Пацан помялся слегка у двери, но не вышел.

– Дядь...

– Что еще?

– А если вы мне двести рублей дадите, то я...

– Пошел вон! – заорал я.

Он выскочил за дверь и уже оттуда крикнул:

– Ну не хотите, как хотите! Просто я, кажется, знаю, кто огрел по затылку тетку, которую вы сегодня спасали!

– Стой! – Я выскочил, поймал пацана за шиворот и втащил его обратно в вагончик.

– Я, дядь, видел, как к ней какой-то крендель клеился.

Получив свои двести рублей, пацан расслабился и по-хозяйски развалился на стуле.

– Зови меня Глеб, – сказал я ему. – Извини, чая нет, твоя Яна все высыпала.

– Я дядь, то есть, Глеб, чай не люблю. Так вот, я днем вчера, когда по пляжу ходил, то к тетке этой подруливал, предлагал с Яной сфотографироваться. Но она отказалась, сказала: «Иди, мальчик, иди. Я и так каждый день с обезьянами фотографируюсь, работа у меня такая!» Я пошел к соседнему лежаку, там две девушки с удовольствием с Яной сфотаться согласились. Смотрю, а к той тетке мужик подвалил и вроде как клеиться начал. Она сначала нос от него своротила, а потом к себе на лежак посидеть пустила, улыбаться начала, смеяться и глазки строить. Короче, через пять минут они уже флиртовались во всю.

– Флиртовали, – поправил я.

– Ну да, а потом, ближе к вечеру, я ее с тем же парнем в шашлычной видел. Они шашлыки лопали, пиво пили, ржали и флиртовались.

– Флиртовали, – снова поправил я.

– Так вот, а сегодня утром я с Яной на пляж пораньше пошел, искупаться хотел. Днем не люблю купаться, море похоже на горячий суп, в котором много мяса в купальниках. Обычно я хожу по тропинке, которая идет мимо мусорных баков. Ей мало кто пользуется, только пацаны, которые ходят на пляж торговать всякой ерундой – сигаретами, бутербродами и кока-колой. Идем мы с Яной, мимо тех баков, вдруг она как завизжит! И прятаться за меня начала. Я смотрю, тетка знакомая на земле лежит, и как будто ползти пытается. А на голове у нее кровища.

– Может, это была другая женщина, а вовсе не та, которую ты днем с парнем видел? Откуда ты можешь знать точно? Она ведь лицом вниз лежала!

– Я че, маленький?! – возмутился пацан. – Во-первых, купальник. В этом сезоне желтый цвет не так, чтобы модный. Все больше красный предпочитают и голубой. Во-вторых – волосы и прическа. Они подстрижены у нее по-особенному – затылок коротко, а на макушке длинно. В третьих, рост и это... телоделение.

– Телосложение.

– Да. У нее фигура шик-блеск для такого преклонного возраста. В четвертых, след у нее от ожога на руке был. Я его хорошо запомнил, потому что у меня самого такой же. – Он задрал рукав и на предплечье показал розовый шрам.

– Ты сможешь описать мужика, который с ней познакомился, а потом пригласил в шашлычную?

– Смогу. Он очень на вас похож.

Я налил себе в кружку кипятку и поздравил себя с тем, что этого заявления не слышал майор Барсук.

– Что значит, «очень похож»? – мрачно поинтересовался я.

– Ну просто копия. Я бы даже сказал, что это были... вы. Вы утром мне когда дверь открыли, я подумал, ну все, счас он и меня по башке треснет.

– Не неси ерунды. – Я вылил кипяток обратно в чайник.

– Дядь, то есть Глеб, если ты мне тыщ восемь-десять дашь, я никому не скажу, что ты с той теткой в шашлычной... – Договорить он не успел. Я встал и поднял его вместе со стулом так, что его глаза оказались прямо напротив моих.

– Дядь, ну не баксов же, а рублей. Ванька Босой недавно видел, как со склада товар воровали, так за молчание двадцать кусков заломил.

– Тебя как зовут?

– Петя.

– Не ври.

– Ну Коля.

Я потряс его вместе со стулом.

– Максим Максимович, – сказал вдруг пацан и я почему-то поверил ему. С этим косым проборчиком и подтяжками, ему очень шло это «Максим Максимович».

Я опустил стул на пол и оперся руками о спинку так, что пацан оказался в западне.

– Запомни, парень, – сказал я ему, – ты не посмеешь меня шантажировать. И знаешь, почему?

– Почему? – как примерный ученик спросил парень.

– Да потому что я точно знаю, что это не я. Видишь, как все просто? Давай, рассказывай, как выглядел тот парень и не дай бог тебе что-то наврать, Максим Максимович.

Пацан вздохнул тяжело, видно, понял безвыходность ситуации, и заговорил.

– Он был ростом как ты – метра два, с фигурой как у тебя, волосы такие же темно–русые, ну и лицо твое – подбородок там, щеки, лоб, нос. Глаз я, правда, не видел, он все время в темных очках был. В общем, если бы ты точно не знал, что это не ты, то я бы точно сказал, что это был ты.